Полемика с игуменом Вениамином (Новиком) («НГ», 20.06.2001)
Статья игумена Вениамина трактует о христианстве и либерализме. Я имею другой взгляд на соотношение двух этих явлений. Причина глобального господства либерализма в современном мире не только в военной и экономической мощи западных демократий. Либерализм имеет свой универсальный язык, свою замкнутую риторическую систему. Эта система самодостаточна и завершена, причем на уровне рационального мышления апеллирует к ключевой для христианской цивилизации категории — понятию личности. Либерализм, порождение западной цивилизации, остается в контексте «Осевого времени», столь богатого драматическими конфликтами между духом и необходимостью, личностью и окружающим миром, которые доставляли индивидуальному человеческому сознанию бесценный опыт становления. Но либерализм абсолютизирует социальный, абстрактно-юридический аспект личности. Именно в этом и состоит его специфика, ведь собственно личность, причем во всей своей полноте и экзистенциальном внутреннем единстве, была введена в течение истории как центр, как точка пересечения миров еще в Ветхом Завете, а ее значение достигло кульминации в Новом Завете, с вочеловечением Бога и с апокалипсическим обострением личностного бытия в истории. Либерализм же возник в контексте материалистических концепций Нового времени, развившихся с разложением схоластики. Для Нового времени характерно материалистическое понимание человека, в котором его материальное, физическое начало оказывается первичным. С этой точки зрения все традиционные идеалистические институты общества (монархия, нерасторжимый брак, священство, монашеские обеты) оказываются излишними, а благом мыслится их устранение как чего-то иррационального, противного природе человека. Достаточно вспомнить, как писатели Возрождения и Просвещения восхищались дикими народами, живущими «на лоне природы», в состоянии «блаженной» анархии и простоты, то есть, по существу, на уровне беспечного биологизма. Архетип «дикаря» и сейчас остается существенным элементом радикального прогрессистского сознания. Но либеральные идеи, конечно, могли возникнуть только в генетически христианской цивилизации, где личность абсолютизирована. Протолиберализм же (то есть изначальный мифологический импульс либерализма, а не поздняя его теоретическая система), будучи проекцией нигилистического свободомыслия, абсолютизировал человека как физическое явление, как субъект абсолютной материи, все содержание которого исчерпывается активностью в физической и экономической, продуктивной сферах. Человек в протолиберализме — это «опрощенный блаженный дикарь», или гедонист-раблезианец, покончивший с аскетизмом и отдавшийся стихиям природы, или, наконец, «человек-машина», «человек-животное» — во всех этих моделях человека общее — освобождение от «жестокого» духа, возвращение в материю, «откровение» чрева, сведение сложности мира к простейшим биологическим и механическим функциям. Отсюда логически вытекает идея равенства: если человек только физическое тело, то все равны в силу своей идентичной биологической природы. Русское средневековое сознание, например, держалось того мнения, что, дескать, «что дозволено попу, то не дозволено диакону». Но европейский ученый XVI или XVII века, расчленив плоть попа, епископа или короля, нашел, что это все та же лягушка или обезьяна и им просто нечем отличаться от простых смертных. Вот в чем, собственно, изначальная интуиция либерализма с его неизменным признаком — идеей равенства. Оттуда же идет отрицание священного права королей. Либерализм не продолжает процесс освобождения, а лишь переводит христианскую абсолютизацию личности в плоскость, подготовленную западным агностицизмом и рационализмом, рассматривает ее как абстрактную точку, висящую в однородной пустоте ньютоновского пространства, как субъект прагматических социальных отношений, ограниченных материальным началом человека. Человек Нового времени не способен выйти за рамки экономической и природной необходимости, рационалистического натурализма, ибо Новое время отрицает конкретность духовного, его реальность на уровне обыденного бытия, признает его как недейственную отвлеченную условность, задвинутую на периферию. В этом контексте интересно обозначение человека в системе нового мировоззрения — homo sapiens, человек умелый. В этом термине подчеркивается, чем человек отличается от животного с точки зрения Нового времени — своей функциональной сложностью, оперативным превосходством, умением строить паровые машины, гигантские часы, а также моделировать социальное общежитие на рациональных, механистических началах, где не будет ничего иррационального и сверхчеловеческого, — то есть совершенный правовой механизм, демократию, республику (Res publica в переводе и означает «вещь общественная»). Либерализм без материалистического детерминизма, без признания абсолютности безликой натуры, безликих объективных законов, порядка вещей, который выше людей и богов, немыслим. Развитие этой идеи ведет к тому, что и сам человек обусловлен, — его свобода, таким образом, отрицается. Примечательно, что те, кто призывал к социальному освобождению и боролся за него, имели в своем сознании вполне определенный образ того, что будет, если дать народу свободу. Почему-то они четко «знали», что народ, освобожденный от светских и церковных угнетателей, выберет определенную, выведенную ими модель жизни, что наступит очередная, вполне предсказуемая наукой эпоха в истории человечества, скажем, счастливая эпоха единства человечества, «золотой век», антропогенное общество. А не есть ли это уже отрицание свободы? Ведь если человек свободен по своей природе и сущность его неизменна вне национальных, половых, классовых различий, как и рассматривает человека христианство, то он не делается принципиально более свободным с введением конституции и свободы слова, в его сущности ничего принципиально не меняется со сменой формаций и режимов. Да, существует обусловленность истории, «порядок вещей», «объективные законы», но существуют и непредсказуемость человека, бремя и дар его свободы, которая врождена его сущности. Если же свобода каждого неизменно ведет к определенному результату в масштабах человечества (например, коммунизм, «открытое общество»), то это определенно не то бремя личной свободы, которую возложил на человека Бог, то есть вообще не свобода. Может быть два взгляда на свободу в контексте взаимоотношений личность-общество. Либо человек свободен всегда и меняется не степень его свободы, а форма общественного бытия, приемлемая или не приемлемая для индивидуума, с которой он вступает в те или иные отношения, исходя из своего свободного выбора («Общество — часть личности», Бердяев). В этом случае конфликты неизбежны, что, собственно, и составляет нерв «Осевого времени». Через творческое участие, противостояние, бегство от внешнего мира происходит индивидуальное становление конкретной личности. Это смещает акцент с социальных свобод, которые, конечно, необходимы и абсолютно законны в некоторых границах, на совершенно другие темы — тему личностного самоопределения. Здесь первичен человек, а не общество. Сначала человек создает себя по определенному образу, затем создает идеальную модель социума, затем ее реализует. История во все времена — это творчество свободного человека. Проблема, в истории не разрешимая, здесь, собственно, в том, в чем и должна заключаться, — в поисках истины, в постоянной борьбе с разрушительными тенденциями как в человеке, так и в обществе, а также в ошибках, которые сопутствуют всякому человеческому творчеству. Либо (берем точку зрения либерализма) человек в процессе исторической эволюции, будучи ее частью, получает определенные дозы свободы, и это через накопление критической массы свободы постепенно приводит все человечество к новому качеству, при котором будут уже отсутствовать конфликты. Это та же марксистская концепция «человек как продукт эпохи и социальных отношений». В этом случае человек обусловлен эволюцией, прогрессом, «порядком вещей» и не является свободным существом. Здесь первично общество как таковое, как объективный абсолют, как материя, а человек — его проекция, зеркало. Как же тогда понимать свободу в протолиберализме? В первую очередь это не свобода выбора. Ведь выбора нет: все формы тоталитаризма и фашизма должны погибнуть, границы исчезнуть, нас ждет атропогенное общество, фукуямовский рай. Свободу в данном случае нужно понимать вполне примитивно и физиологически — как освобождение от прессинга духа, размывание средневекового аскетического идеала, порыв к упрощению бытия до уровня дикарства, в духе «Каннибалов» Монтеня. Псков
