Русская линия / Библиотека периодической печати / Без своего религиозного наследия Европа не будет Европой

Интервью с доктором теологии, Генеральным Секретарем Всемирного Совета Церквей (ВСЦ), пастором Конрадом Райзером
— Д-р Райзер, Вы являетесь Генеральным Секретарем ВСЦ более десяти лет. Как Вы думаете, чего удалось за этот срок добиться и что должно быть достигнуто в будущем?
Сложно говорить о достижениях, поскольку основная моя работа на протяжении этих десяти лет была сконцентрирована на достижении единства и дееспособности Всемирного Совета Церквей, чтобы он смог исполнять свою миссию. Я считаю основным достижением то усилие, которое было предпринято накануне Ассамблеи в Хараре, чтобы выразить свежий подход к самому пониманию со стороны ВСЦ своего места в экуменическом движении в целом и в противоречивом мире начала XXI столетия. Это был интенсивный процесс рефлексии, в который были вовлечены многие церкви-члены, и с тех пор результаты той деятельности служат основой нашей работы на перспективу.
— Уже стало общим местом указывать на кризис экуменического движения. Как бы Вы описали этот кризис? Каковы его принципиальные причины — и где Вы видите выход?
Слово «кризис» для большинства людей несет в себе негативные, критические, и даже эмоционально раздражающие коннотации. Я же всегда предпочитаю руководствоваться китайским прочтением этого понятия: в Китае этот термин употребляют для характеристики неоднозначности в конкретной ситуации, которая с одной стороны опасна, но в то же время предполагает возможность творческого разрешения. Поэтому основной вызов в ситуации кризиса состоит в том, чтобы придать ей такую форму, когда потенциал её творческого разрешения станет выше, чем потенциал опасности.
Причины, которые привели Всемирный Совет к такому состоянию, многосторонни. Прежде всего, отношения между церквами значительно изменились за 50 лет существования ВСЦ. Сегодня мы имеем разветвленную и интенсивную сеть двусторонних контактов между церквами, которые более не опосредуются ВСЦ. Церкви не нуждаются теперь в Совете для этих целей, поскольку они уже приняли друг друга в качестве партнеров и вступили в процесс взаимодействия и обмена. То же самое справедливо и в отношении многих направлений практической, материальной и конкретной помощи, которая в первые десятилетия осуществлялась через Всемирный Совет. Сегодня многие церкви определили для себя в этой сфере собственный способ действий. Таким образом, ВСЦ более уже не играет (или почти не играет) никакой роли в деле координации отдельных проектов развития, восстановления, реабилитации, помощи беженцам, и т. п. И можно сказать, что это свидетельствует о нашем успехе.
Во-вторых, сейчас такое время, когда многие церкви проходят через период осознания и укрепления собственной самоидентичности и целостности в условиях быстрых и болезненных перемен в мире и в обществе — что оказывается для них важнее, чем выстраивание новых направлений сотрудничества. Мы наблюдаем рост деноминационализма, а в некоторых случаях даже и черты фундаментализма в христианском сообществе, что воздействует на ситуацию в направлении, противоположном экуменическому духу и усилиям Всемирного Совета привести церкви к более тесному взаимному партнерству.
И, наконец, многое здесь связано с финансовыми условиями. Они были благоприятны для Всемирного Совета до начала исторических изменений 1990-ых гг. В течение 40 лет ВСЦ процветал благодаря способности некоторых церквей в Европе и Северной Америке в существенной мере обеспечивать его потребности. У них был излишек средств, который мог распределяться. Но сегодня происходят всеобщие перемены приоритетов в области общественных финансов под воздействием экономической и финансовой глобализации, и в результате остается всё меньше и меньше денег для деятельности самих церквей. И это, конечно, воздействовало на нас и имело свои следствия для Всемирного Совета Церквей. В течение 7-ми лет ВСЦ потерял более 50% своих доходов и поэтому вынужден был сократить свой штат и, соответственно, на 50% уменьшить размер своих программ.
Всё перечисленное вносит свой вклад в создание ощущения кризиса — но я вернусь к тому, с чего начал: я думаю, что реальный вызов всё же состоит в том, чтобы определить, какие творческие возможности присутствуют в складывающейся ситуации, и затем эти возможности расширить.
— Как Вы расцениваете работу Специальной Комиссии по православному участию в ВСЦ, и как её решения будут реализовываться?
У меня очень позитивные впечатления от работы Специальной Комиссии: я говорю это на основании информации от моих экуменических друзей в моей собственной стране. Я думаю, Специальная Комиссия предпринимает искренние и весьма серьезные усилия, чтобы ответить на вызов, принятый Всемирным Советом во время Харарской Ассамблеи. Специальная Комиссия явила собой первый случай, когда мы стали серьёзно работать в ситуации, в которой православные участники диалога не составляют меньшинство. Для многих из нас, представляющих иные традиции, впервые оказалось возможной такая конфигурация, при которой православная точка зрения не оказывается в роли обороняющейся. Обороняться очень естественно и легко, когда вы осознаете себя находящимися в структурном меньшинстве и принимаете как нечто само собою разумеющееся, что чтобы вы не сказали, оно всё равно не будет иметь сколько-нибудь значимых последствий. И тогда вы занимаете линию обороны, общую для всех Православных Церквей как таковых.
А в Специальной Комиссии мы стали участниками диалога между самими представителями православия — и неожиданно там возникли союзы поверх барьера, отделяющего православие от других традиций. Я думаю, что уже само по себе это явилось очень положительным достижением, которое открывает дорогу к новому чувству доверия, к открытости, к готовности слышать друг друга. Что и необходимо теперь перенести из ограниченной и защищенной среды Специальной Комиссии в широкий контекст Всемирного Совета Церквей. В этом и состоит, как мне представляется, основная задача. Сами рекомендации Специальной Комиссии сосредотачиваются на специальных вопросах, затрагивающих не только Православные Церкви, но наряду с ними и других членов ВСЦ. Но наиболее важное — это именно изменение атмосферы, этоса, взаимного восприятия, начавшее приобретать форму в рамках Специальной Комиссии, что и должно быть продолжено. Это то основание, на котором мы теперь должны строить. Но мы ещё не знаем, как это может быть сделано.
Возможно, предлагаемое изменение порядка принятия решений сможет нам в этом смысле помочь, поскольку это стало бы одной из тех естественных и логичных мер, которые позволят нам в будущем работать более тщательно.
Во-вторых, Специальная Комиссия определила целую область инициатив и заявлений Всемирного Совета по социальным и этическим вопросам, которая является областью напряжения. В результате нам теперь, в частности, предстоит провести консультации с представителями Русской Православной Церкви, как одной из тех Православных Церквей, которые обладают собственными публично выраженными подходами — методологическими, богословскими и этическими — ксоциальным вопросам. Нам необходимо вступить в диалог и сравнить те различные подходы, которые наши традиции предлагают в ответ на современные социальные и политические вызовы.
Третья тема касается изменений Правил и Конституции ВСЦ, и здесь Специальная Комиссия уже подготовила очень детальные предложения, которые будут представлены в качестве предварительного результата на ближайшем заседании Центрального Комитета. Окончательное их утверждение возможно только на Ассамблее ВСЦ.
Вопрос о совместной молитве сегодня — после его тщательного рассмотрения Специальной Комиссией — должен быть перенесен в контекст пастырского руководства. В частности, им должны заняться те, кто отвечает за составление богослужебных текстов.
Единственная тема, которая, как я понимаю, нуждается в дальнейшем серьезном обдумывании уже за рамками Специальной Комиссии, относится к области экклезиологии. Тут, мы надеемся, нам сможет помочь Проблемная группа (Steeringgroup) Специальной Комиссии, которая продолжит свою работу, пока что при Постоянном Комитете по Согласию и Сотрудничеству. На сегодняшней стадии невозможно завершить необходимую в этой области работу в рамках программы деятельности Комиссии по Вере и Порядку, которая и так чрезвычайно насыщена и четко распланирована на следующий год. И в то же время я не думаю, что мы можем себе позволить расстроить деятельность Специальной Комиссии через возобновление обсуждения на ней чувствительных экклезиологических вопросов.
— На последнем заседании Центрального Комитета ВСЦ стало очевидным, что некоторые его члены не удовлетворены решениями Специальной Комиссии. Один из его членов, епископ Марго Кессманн, даже вышла из состава ЦК в знак протеста против этих решений. Это произошло после горячих дебатов между германскими христианами по поводу текущего состояния дел в экуменическом движении в целом и в ВСЦ в частности. Не могли бы Вы дать свой комментарий относительно содержания этих дебатов?
Конечно, дебаты вспыхнули с особой силой благодаря решению и самой личности епископа Марго Кессманн. Она является очень широко известной и признанной личностью и символизирует собою яркую экуменическую традицию, особенно для женщин и для молодого поколения и людей среднего возраста — для тех, кто был вовлечен в так называемый «процесс примирения» после Ванкуверской Ассамблеи. И если она придет к выводу, что не может далее ответственно продолжать ту свою деятельность, в которую столь глубоко была ранее вовлечена в рамках Всемирного Совета, то это станет сигналом для многих из тех, кто не обладает достаточной информацией о том, что на самом деле происходит. И это было бы очень плохо- Итак, это была первоначальная эмоциональная реакция — задолго до того, как люди могли бы получить саму возможность более внимательно ознакомиться с содержанием доклада Специальной Комиссии и с тем, в чем на самом деле состояли решения Центрального Комитета. С тех пор мы миновали эту эмоциональную стадию и сегодня происходит уже много серьезных дискуссий (хотя, конечно, и не без критики) относительно содержательных моментов доклада Специальной Комиссии.
Второй момент, который вскрыла эта дискуссия, состоит, видимо, в том, что несмотря на весь тот интенсивный диалог, который велся в последние годы между немецкими и православными представителями, в первую очередь с Русской Православной Церковью, но также и с Вселенским Патриархатом, с Румынской и с Болгарской Православными Церквями, равно как и с весьма значительной общиной православной диаспоры в самой Германии, — что несмотря на это большинство немецких церквей, участвующих в экуменическом движении, так и не оказались способны принять особое место и голос Православия в движении и во Всемирном Совете Церквей. Если выразиться несколько по-простому, то до этого Православие было как бы неосвоенной территорией, и все всегда принимали как нечто естественное, что оно станет частью Всемирного Совета Церквей. Существовало даже несколько особое отношение к православному участию из-за того энтузиазма, который вызывала православная духовность, литургия, и прочее, — это было восприятие чего-то отличного от того, что есть у Вас самих, поскольку Православие казалось способным дать нечто большее, чем Вы имеете в рамках собственной традиции. Но за исключением этого момента и после стольких десятилетий православного участия даже хорошо информированные люди считали само собою разумеющимся, что мы во Всемирном Совете не встречаемся в отношениях с Православием с теми проблемами, которые мы имеем с Католической Церковью. И было огромным потрясением вдруг столкнуться с тем фактом, что официальная православная точка зрения практически совпадает с «Dominus Jesus» [т.е. с католической — ред.] - что церкви Реформации не являются церквами в собственном смысле этого понятия (по крайней мере, что православная экклезиология воздерживается от суждения об экклезиологическом статусе этих церквей), что не существует взаимного признания таинств (по крайней мере со стороны православных), и что даже взаимное признание крещения не может быть допущено (по крайней мере с точки зрения Церкви Греции). Всё это не было известно и оказалось совершенно неожиданным, как будто на Вашу голову вылили ушат холодной воды и Вы не понимаете, откуда всё это взялось и что оно значит.
Таким образом, нам предстоит пройти долгий путь, чтобы преодолеть неожиданное чувство отчуждения друг от друга. Но это также может быть воспринято в качестве вполне здоровой ситуации. Некоторые описали случившееся как внесение свежей порции экуменического реализма. Другие заявили, что сам вопрос экуменизма подлежит теперь новому публичному обсуждению, поскольку он не может более восприниматься просто как нечто самоочевидное. Идет содержательный обмен мнениями и дискуссия.
И последний момент. Вероятно, для многих, принадлежащих к моему поколению, особенно в Германии, существовала потребность отожествлять себя с ВСЦ, потому что именно благодаря экуменическому движению немецкие церкви смогли пройти период самоопределения после эпохи нацизма и Второй Мировой Войны. Германские церкви через участие в экуменическом движении столь многое для себя приобрели, что результатом стала не просто признательность, но и самоотожествление. И вдруг сегодня Вы обнаруживаете, что реальный образ Всемирного Совета Церквей и экуменического сообщества вовсе не соответствуют созданному Вами идеальному образу. Процесс переосмысления всегда очень болезненен. Поэтому сложная внутригерманская ситуация для своего урегулирования скорее нуждается в помощи со стороны Всемирного Совета, а не в конфронтационных спорах.
— Каково Ваше мнение относительно роли Христианства и других религиозных традиций в объединенной Европе и как могла бы эта роль быть признана в Европейской Конституции?
Это очень интересный и важный вопрос, на который у меня нет готового ответа, поскольку я думаю, что он требует от нас пересмотреть — и в отношении Европы в частности — наше понимание секуляризации, признание которой стало теперь отправной точкой для определения церквями своего места в европейском обществе. Это справедливо как в отношении церквей Реформации, так и в отношении Римской Католической Церкви. Стала уже общим местом та точка зрения, что наша роль состоит в том, чтобы иметь дело с принципиально безрелигиозной, светской общественной ситуацией, и что поэтому нам якобы необходимо принять и то, что голос церквей в общественных делах будет иметь всё меньшее и меньшее признание. Думаю, наиболее ясное выражение эта позиция получила во французском восприятии жесткого разделения церкви и государства — что получило наименование «лаицизма» и утверждается даже как особая французская система вероисповедания.
Сегодня мы сталкиваемся с быстро меняющейся ситуацией, когда, например, при трансформации некоторых посткоммунистических стран Восточной и Центральной Европы религия приобретает роль, с которой мы на Западе давно уже не сталкивались. Это показывает, что даже в наших, предположительно совершенно светских, обществах религия может изменять своё место и влияние. Религия более не является исключительно частным делом, как долгое время полагали под влиянием либеральной идеологии. Во многих странах она проявляет себя в качестве общественного явления — и даже те, кто отвечает за политику, не могут более игнорировать то сильнейшее влияние, которое религиозная вера и религиозная принадлежность оказывают на умы людей и, соответственно, на их поведение в обществе и публичную деятельность.
Поэтому мы наблюдаем во многих странах, особенно в посткоммунистических, возобновление дискуссии о законодательном определении места религии и религиозных сообществ. Разрабатываются и испытываются различные модели. Совет Европы стал при этом тем местом, где эти модели сравниваются и конкурируют друг с другом.
Я был бы рад, если бы в конституционном документе был найден способ признать, что без своего религиозного наследия Европа не будет Европой и что это наследие имеет глубинное значение для европейских народов. Идти в этом вопросе по минималистскому французскому пути и не упоминать вообще о значении религиозных исповеданий из-за их противоречивости — означало бы избрать дурной компромисс.
С другой стороны, я считаю, что любое упоминание религиозных ценностей и значения религиозных убеждений для европейских народов не может иметь места без признания того, что христианство — будь то католичество, православие или протестантизм — никогда не являлось единственной европейской религией. Во всех европейских странах всегда присутствовали и иудеи, и мусульмане, и представители различных иных религиозных традиций. Разнообразие, с которым мы сталкиваемся в виде различных европейских культур, относится также и к религиям. Попытка определить Европу исключительно в христианских понятиях была бы безответственной и нежизнеспособной ввиду того очевидного религиозного разнообразия, с которым мы сталкиваемся в собственной среде.
Я надеюсь, что обсуждение этого вопроса выйдет на публичный уровень в различных странах Европейского Союза и не будет ограничено лишь рамками самого Конституционного Конвента. Ибо я думаю, что это обсуждение имеет решающее значение и для будущего европейских народов, и для будущего здоровья Европейского Союза.
Для Русской Православной Церкви не может быть самого вопроса об исключительно христианских корнях Европы. Скорее уж мы могли бы использовать в качестве модели ту межрелигиозную ситуацию, которая существует в России и во многих других странах бывшего Советского Союза, где христианство, и, в частности, православное христианство, в течение многих столетий сосуществует с исламом, с иудаизмом и со многими иными религиозными традициями. Ситуация в Европе в целом в чём-то похожа, хотя и имеет отличия на уровне отдельных стран.
— Какова позиция ВСЦ относительно предполагаемой войны в Ираке? Что делал в этом направлении Совет и какие усилия он предпринимает, чтобы довести свою позицию до сведения мировых политических лидеров?
Долгое время позиция Всемирного Совета состояла в отрицании войны как законного средства разрешения международных конфликтов. Конечно, Совет отдавал себе отчет в том, что существуют ситуации, когда использование военной силы может служить последним аргументом. В этом смысле Всемирный Совет твердо стоял на страже принципов Хартии Объединенных Наций, которая, с одной стороны, в своей 2-ой статье в целом отвергает использование силы в международных отношениях, а, с другой стороны, признает его в 7-ой главе в качестве одного законных средств самообороны. В случаях, когда действия одной из стран-членов представляют угрозу международному миру, Совет Безопасности ООН может принимать решения, включающие вооруженное вмешательство. Но это не война, а нечто иное: скорее это полицейская акция по восстановлению мира и международного порядка, оборонительная и предупредительная мера. Всемирный Совет никогда не защищал принципиального пацифизма, который вообще исключает такую форму вмешательства.
Два года назад, в контексте опровержения доводов в пользу войны в бывшей Югославии, Совет обсуждал вопрос о том, что должно быть сделано для защиты гражданского населения, живущего под угрозой насилия, и может ли быть признано законным использование военных средств для защиты прав человека или в случаях массового нарушения этих прав. На этот счет к единому мнению не пришли, но стало ясно, что даже в таких ситуациях Всемирный Совет стал бы рассматривать использование военной силы как исключение, для которого не может быть предложено формального критерия (поскольку как только Вы формулируете такой критерий, то ситуация перестает быть исключительной). «Последний довод» не может быть узаконен. Согласие с ним означает, что Ваша политика потерпела неудачу, что все Ваши усилия разрешить конфликт иными способами не удались и что Вы прибегаете к военным средствам исключительно с целью предотвратить нечто ещё более худшее.
Поскольку это относится к ситуации в Ираке, позиция Всемирного Совета состоит в твердом убеждении, что военное решение неприемлемо, что оно нарушало бы Хартию ООН, поскольку не может быть признано в качестве законного средства самообороны и не являлось бы ответом на серьезную угрозу международному миру. Из целей достижения полного разоружения и исполнения резолюций ООН никак не может быть сделан вывод о необходимости войны. Существует целый ряд мер, хотя бы в рамках части 7-ой Хартии ООН, не предполагающих использования военной силы. Поэтому Всемирный Совет мог бы сказать, что режим инспекций, хорошо продуманный и испытанный на деле, является более безопасным и гораздо более эффективным способом достижения реального разоружения — если именно в этом состоит цель — чем попытка разоружить страну с использованием оружия массового уничтожения. Оружие, которое было бы использовано в возможной войне с Ираком, было бы именно оружием массового уничтожение — а ведь Ирак обвиняют как раз в обладании таким оружием. Так что тут присутствует внутреннее противоречие, которое есть моральное внутреннее противоречие, а также — противоречие в терминах международного права. В этой ситуации Всемирный Совет хотел бы защитить необходимость подчиняться международному законодательству.
Сейчас я не касаюсь всех тех разрушений и всего того нарушения стабильности в регионе, что явилось бы следствием войны. Это гуманитарные и геополитические аргументы против войны. Я же пока ограничиваюсь только этическими и юридическими аргументами. Всемирный Совет сформулировал и подробно изложил свою позицию сразу же, как только началось обсуждение иракского вопроса, — в частности, в двух своих посланиях Совету Безопасности и в заявлении Центрального Комитета в сентябре-августе 2002. Последняя инициатива, которую мы предприняли по предложению Евангелической Церкви Германии, состояла в проведении встречи церковных лидеров из различных европейских стран, состоявшейся 5-ого февраля в Берлине, где было выработано заявление «Церковные лидеры против войны в Ираке», которое было в тот же день распространено и получило широкий отклик в мировых средствах массовой информации. Это заявление было нами передано федеральному канцлеру Германии г-ну Шредеру, так как он возглавляет правительство, представляющее в настоящий момент Европу в Совете Безопасности ООН. На последнем заседании Исполнительного Комитета было принято ещё одно заявление, но оно лишь следует прежней линии.
— Что бы Вы могли пожелать читателям бюллетеня «Европаика»?
Я думаю, что ваши читатели, имеющие счастливую возможность получать лист рассылки бюллетеня, находятся в привилегированном положении, поскольку бюллетень является очень доброжелательным и очень полезным инструментом, позволяющим расширить коммуникативный поток между Российской Православной Церковью и церквями, присутствующими в других частях Европы — а также, отчасти, и за пределами Европы. Ранее, по политическим причинам, мы очень долго не имели такого способа связи с Россией, с Белоруссией, с Украиной. Я думаю, бюллетень является очень полезным средством увеличения потока коммуникаций. Поэтому моё пожелание состоит в том, чтобы распространяемые бюллетенем новости способствовали реальному вовлечению его читателей в процесс углубления отношений между Православными Церквями — в частности, Русской Православной Церковью — и другими церквями Европы. И чтобы тем самым всячески проявлялся и утверждался тот тезис, что новая, объединенная Европа не может и не должна быть сконструирована и выстроена вне православной традиции, без народов, стран и церквей православной традиции.
Слишком многое в послевоенной Европе было сконструировано на основании исключительно западноевропейского подхода. Я думаю, что наступило подходящее время для того, чтобы православный голос полноценно был представлен в том, что мы именуем новой европейской реальностью.
— Я бы хотел завершить интервью выражением благодарности Вам за все те усилия, которые Вы предпринимаете для поддержания и развития христианского единства, и за Вашу постоянную поддержку работы Специальной Комиссии по православному участию в ВСЦ. Благодаря Вас также за то, что смогли ответить на вопросы «Европаики».
Интервью брал епископ Иларион Подольский.
Europaica Bulletin, Europaica N 11, 13 марта
перевод с английского — Portal-Credo.Ru