Сергий, митрополит Солнечногорский: «Знаете, невольник — не богомольник»

В Литве ажиотаж вокруг дружбы нового лидера страны с «народной целительницей»

Недавно было подписано соглашение о сотрудничестве между патриархией и Минздравом. Подобные соглашения церковь заключает с Министерством образования, армейскими структурами. О том, зачем нужно это сотрудничество церкви и обществу, рассказывает управляющий делами Московской патриархии, митрополит Солнечногорский Сергий.
— Владыка Сергий, Русская православная церковь выстраивает свои отношения с министерствами здравоохранения, образования, с армией. Это продуманная церковная политика?
— Да нет, это не специальная церковная политика. Просто жизнь диктует. В больнице тяжело больные люди хотят увидеть священника, исповедаться и причаститься, надо позаботиться о том, чтобы этому не было препятствий. Церковь хочет взять на себя тяготы помощи больницам в тяжелом деле — уходе за больными, мы готовим для этого в училищах сестер милосердия. Честно говоря, можно было и не заключать специальных соглашений на этот счет, но в начале 90-х годов, когда еще не был принят Закон о свободе совести, нам посоветовали на правительственной комиссии заключать такие соглашения в его отсутствие. Вот и повелось.
— В светском обществе высказываются настойчивые опасения, что идет православизация государственной жизни: отделенная от государства церковь вмешивается в дела армии, просвещения.
— У церкви нет к этому интереса. В чем мы действительно заинтересованы — так это в том, чтобы общество было высокодуховным. Чтобы культура не истощалась. Жизнь России, становление государства всегда были связаны с церковью: вспомните, даже прославление икон играло историческую роль. А культура? Секуляризированный Чайковский, например, с изъятием его глубоких религиозных переживаний. Когда мы предлагаем ввести в школе в факультативной форме основы православной культуры, речь идет именно об этом: о восстановлении исторической и культурной роли православия в прошлом страны. Основы православия, с этой точки зрения, сродни основам математики или биологии.
Что же касается подозрений в принуждении к вере, то никого не заставишь веровать. Вера ведь субъективное чувство, его нельзя пережить принудительно. Ну как можно заставить реально почувствовать присутствие Божие? Неверующего можно пожалеть, но заставлять? Знаете, невольник — не богомольник.
— В России много конфессий…
— Было бы неплохо, если бы в школах Татарстана или Башкирии православная молодежь изучала «Основы исламской культуры». Это не значит, что учащиеся должны начать исповедовать ислам, но знать его они обязаны. В фильме «Белое солнце пустыни», помните, как преданы басмачи старому государственному строю? Потому что в нем уважались их вера и обычаи.
Что же касается церкви, отделенной от государства, я думаю, у нас только одна церковь, одна вера от него не отделена — атеизм.
— Атеизм — это вера?
— Да. Когда патриарха Алексия I после войны западные корреспонденты спросили: «Ваше Святейшество, какой процент верующих в России?» — он ответил: 100 процентов. Пояснив, что у нас одни веруют в Бога, а другие — в то, что его нет. Этот ответ, конечно, отчасти был выходом из трудного положения, но все сегодняшние разговоры вокруг «православизации» или «исламизации» подтверждают, что мы не освободились от психологии «религиозного» атеизма.
— На православную церковь сегодня модно смотреть как на институт, окостеневший в ортодоксальности: она против бизнеса, против развития…
— Клин между интеллигенцией и церковью был вбит давно. Попытки в начале XX века наладить диалог не привели к общему языку. В советское время про православие рассказывали такие сказки, не хочется даже вспоминать… В новые времена стали с ходу искать религиозные рецепты на Западе: а не лучше ли католичество или протестантизм? А между тем мы пронесли почти через век безбожия свое духовное сокровище — православие, и оно пренебрегаемо. Никогда православие не воевало с общественным строем или богатством. Не призывало от него отказываться. Призывало делиться, отчего появлялись Третьяковы и Рябушинские. Сегодняшние богатые несколько удивляют готовностью проиграть в казино десять тысяч и не дать ни одной на помощь в горе или нужде.
— Есть другой взгляд на церковь: православие модернизируется…
— Нет, церковь не модернизируется.
— У крупного западного социолога Толкотта Парсонса есть очень интересная макромодель общества с описанием его ключевых институтов. В частности, он утверждает, как абсолютно необходимы обществу консервативные институты: семья, школа, церковь. Мне кажется, все нападки на церковь идут от непонимания ее социальной природы — это консервативный по своей сути институт.
— Конечно, я смотрю на церковь не с точки зрения тех или иных социальных концепций. Для верующего человека церковь — это вечная жизнь со Христом и во Христе — не уходящая, не кончающаяся. «И врата ада не одолеют ее».
Но строго с социальной точки зрения — да, церковь должна сохранять консерватизм. Если она не будет консервативна, она потеряет силу той соли, о которой говорил Христос. Соли, что осоляет жизнь и предохраняет ее от распада, от загнивания. Церковь призвана быть консервативной. Поэтому не надо ждать модернизаций: православная церковь не начнет венчать однополые браки, не введет институт женского священства, не будет снисходительна к проституции и ее пропаганде, не согласится с абортами. Церковь не будет стремиться отвечать требованиям времени. Церковь живет над временем.
— Я — человек верующий и люблю церковь. Вопросы, которые я задавала, не нападки, но мне не хотелось обходить их социальную остроту. Что бы вы сказали всем, кто будет читать нашу с вами беседу?
— Каждый человек призван к святости… Ну, а уж что потом из нас получается…