Русская линия
Правая.Ru Александр Елисеев14.11.2006 

Феноменология «совка»

Совок нарушает логику буржуазного общества. Он не вписывается в культуру индустриализма, где все выполняют определенную функцию, будучи винтиками буржуазной машины накопления. Совок — совмещает в себе черты и хамоватого люмпена, и амбициозного олигарха, и прижимистого бюргера, и «роботоподобного» пролетария. И этот коктейль интересен, хотя порой ужасен на «вкус и запах».

А и в самом деле, кто он такой, это самый совок, которого так любят поругивать наши «продвинутые» сограждане? Причем от высокомерия этой вестернизированной публики на версту несет самым, что ни на есть откровенным расизмом — социальным. Впрочем, иногда этот расизм является и биологическим. Ведь над совками изгаляются не только либералы, но и ариософствующие наци, которые по части западничества обгонят даже Новодворскую. Эти «нордики» презрительно характеризуют миллионы русских людей как «помесь славян, финнов и тюрок».

Автор этих строк категорически не приемлет коммунизм, да и к советскому строю у него огромные претензии. Но весь коммунизм и советизм можно отвергать по-разному. Одно дело критиковать с позиций почвеннических, искренне сожалея о тех русских, которые прониклись коммунистической утопией. И совсем другое — хамски издеваться над своими соотечественниками. Слово «совок» всегда отдавало этаким хамством советского фарцовщика, отвергающего коммунизм исключительно по причине отсутствия в СССР достаточного количества ярких тряпок.

Итак, попытаемся нарисовать тот образ «совка», который живет в представлении таких вот «идейных фарцовщиков». Они уверены, что «совок» противоречит самой логике. Он может быть жадным, причем примитивно жадным, требуя много жратвы и красивой безвкусицы. Но он же способен резко смирять свои аппетиты, довольствуясь малым.

Совок — анархичен и часто обходит разного рода правила и даже законы. Но при этом, он не желает восставать против государства, беспрекословно подчиняясь ему, когда действительно надо. Любого однозначного персонажа наши «западники» понимают, хотя могут и не любить — совка же попросту не понимают, оттого и ненавидят. «Люмпен», «олигарх», «бюргер», «синеблузник», «клерк», «фермер» — это все понятные и одномерные фигуры. На Западе именно они и составляют социум. Вернее составляли. Сейчас их начинают теснить мигранты из третьего мира. И многие западники (особенно «правые») этих самых мигрантов тоже ненавидят, считая чем-то вроде местных совков.

Действительно, «презренный совок» нарушает логику буржуазного (бюргерского) общества. Он не вписывается в культуру индустриализма, где всё механистично, и где все выполняют определенную функцию, будучи одинаковыми винтиками буржуазной машины накопления. Совок — совмещает в себе черты и хамоватого люмпена, и амбициозного олигарха, и прижимистого бюргера, и «роботоподобного» пролетария. И этот коктейль интересен, хотя порой ужасен на «вкус и запах». Многомерность «совка» есть тот отпечаток, который наложило почившее в прошлом веке традиционное общество. В мире Традиции каждый человек выступает как минимум в двух ярчайших социокультурных ипостасях. Стоящий на верху социальной лестницы дворянин одновременно является и воином, и земледельцем. А простой крестьянин соединяет в себе черты и собственника, и труженика. Кстати, это обстоятельство в свое время очень бесило разного рода марксистов-догматиков, ибо хлебороб никак не вписывался в их жесткую классовую схему. С одной стороны, крестьянин явно относился к эксплуатируемым трудящимся, а с другой — был настоящим буржуем-эксплуататором. Пойди — пойми такого, легче его прижать к ногтю — и все дела!

Попав в советский город, крестьянин, в массе своей сохранил общинную многомерность труженика-собственника. Вот почему этот «совок» может быть одновременно и размашистым олигархом, и неприхотливым трудягой, ставя в тупик немногочисленную вестернизированную прослойку интеллигентов и клерков. Но почему же ему удалось сохранить эту самую многомерность традиционного строя?

Коммунисты искренне рушили традиционное общество, но, сам процесс разрушения до конца не довели. У нас слишком уж быстрыми темпами проводилась урбанизация — торопились с форсированной индустриализацией. А потом, при Хрущеве и Брежневе, деревня перетекала в город огромными темпами — уже без всякой экономической нужды, по инерции. Перетекало и общинное самосознание, которое очень далеко от сознания городского, индустриального, ограниченного правовыми формальностями, которые жестко определяют права и обязанности каждого человека-функции. Самое главное, что советский город вовсе и не пытался сделать из вчерашнего крестьянина стопроцентного горожанина-индустриалиста, ведь такой горожанин неминуемо стал бы «буржуем» (хоть и мельчайшим, хоть и в мечтаниях). От него требовали самую «малость» — научиться работать на заводе и быть лояльным к советской власти.

Напротив, на Западе крестьянство систематически и жестоко перемалывалось, у него напрочь отбивали все общинные «инстинкты», ибо они никак не умещались в прокрустово ложе супер-прагматичного капитализма. В Англии согнанных с земли крестьян (а согнали там всех) даже заключали в работные дома, сажали на «карантин», чтобы они «излечились» от деревенской неформальности. Да и в других европейских странах осуществлялся жесточайший городской прессинг. Людей сажали и даже казнили за малейшие нарушения буржуазных законов. Еще и в начале прошлого века в САСШ законы разрешали фермеру безнаказанно убить человека, подошедшего к ферме менее, чем за сто шагов, а безбилетных людей могли сталкивать прямо с поезда. А законодательство буржуазной Франции предписывало сажать в тюрьму рабочего, не нашедшего применения своему труду в течение трех месяцев.

Вообще, надо сказать, что западный тип горожанина, который столь восхищает наших «совковоненавистников» был выработан в ходе длительного и систематического террора. Коммунистический террор не идет с ним ни в какое сравнение. Хотя бы уже потому, что на Западе часто поступали гораздо круче. Якобинский террор, когда обезлюдевали целые провинции, был на порядок страшнее большевистского. А тотальное раскрестьянинвание в Англии было гораздо ужаснее нашей коллективизации.

Но самое главное даже не в этом. На смену террору политическому, на Западе приходил длительный уголовный террор, направленный не столько против настоящих преступников, сколько против незначительных нарушителей буржуазного правопорядка. Это потом уже западное общество стало таким «мягким» и «толерантным», что неудивительно — буржуазные модернизаторы попросту уничтожили всех тех, кто не желал или не мог вписываться в тамошнюю «диктатуру закона».

В СССР же город был свободнее, чем деревня. Туда и рвались из колхозов, сначала не выдерживая тамошнего прессинга, потом — не вынося тамошней скуки. Более того, советский город был гораздо более общинным, чем советская же деревня. Ведь что такое община? Это сложный симбиоз коллективного и индивидуального, при котором второе едва ли не сильнее первого. Ведь сами общинники вели именно единоличное хозяйство, хотя община и регулировала пользование землей. Общинник — это крестьянин, мечтающий, чтобы его поменьше доставали, но, готовый, в то же время, помогать и получать помощь от своих соседей, крестьянин, не желающий, в массе своей, уходить на отруба. Умеренный индивидуалист и умеренный коллективист — вот кто такой общинник. И город предоставил, хоть и не сразу, общиннику возможность — нет, не вести своей хозяйство, но жить в своей квартире и потихоньку наживать добро, активно участвуя в системе коллективной, социальной взаимопомощи. При этом город жил активной культурной жизнью. Деревня же, вырванная из прежнего своего природного бытия, находилась и вне основного потока культуры. По сути, ее, деревню, переместили в некоторый хоспис — место для тихого и спокойного вымирания. А живой дух общины сохранился (пусть и в трансформированной форме) в городах.

Вот именно этот общинный, индивидуалистическо-коллективный город и «послал», при первом случае, куда подальше коммунизм. Практичный крестьянин-собственник не пожелал кормить разные англолы и эфиопии во имя ненавистной им, еще со времен гражданской войны, «Коммунии». Но он же, будучи еще и тружеником, показал фигу западному капитализму, так и не пожелав «нормально» встроиться в рынок и принять гнилые ценности западных демократий.

Общинный, аграрный менталитет крайне силен до сих пор. Он проходит через поколения, конфликтуя с городской культурой, и, одновременно, вступая с ним в синтез. В любом случае, «совок» — очень многомерен. Причем эту многомерность вовсе не стоит идеализировать, она может принимать разные формы. Иногда — это самое откровенное хамство, нежелание соблюдать многие элементарны нормы. Но порой пресловутая совковость вызывает самую настоящую симпатию. Например — когда продавец в магазине не советует покупать какой-либо некачественный товар. У нас это происходит часто, что показывает нежелание посткрестьянской и постсоветской России жить по законам рыночного эгоизма. Представить себе такое на Западе очень сложно — здесь товар либо впарили бы без зазрения совести, либо побоялись бы выкладывать на прилавок. В России же все идет наперекор рыночной логике.

Индустриальная эпоха уходит в прошлое, а ей на смену приходит эпоха постиндустриальная, которую будет характеризовать синтез аграрного и индустриального (новое есть хорошо забытое старое). Вот тут то «совок» и «пригодится». Представляется, что именно он гораздо легче воспримет новые ценности, чем немногочисленная прослойка окончательно урбанизированных «европо-русских», которые так любят поругать «совковость». На смену мегаполисам должна придти «двухэтажная Россия» поселков-общин, возрождающая аграрный строй на новом, высокотехнологическом уровне. Крестьянину предстоит вернуться обратно в деревню, в органический мир, но это будет уже не деревня лучины, а деревня компьютера. В новой деревне «совок» сохранит свою многомерность, но она уже не будет казаться такой нелогичной.

http://www.pravaya.ru/look/9724


Каталог Православное Христианство.Ру Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика