«Россия попала в мировой переплет»

Интервью с доктором филологических наук Г. Д. Гачевым

— Георгий Дмитриевич, в Ваших книгах («Ментальности народов мира», «Национальные образы мира» и др.) Вы выделяете характерные черты, присущие ментальности того или иного народа: в этом Ваш подход созвучен с исследовательской позицией таких культурологов, как Н. Я. Данилевский, О. Шпенглер, Л. Н. Гумилев. Каково Ваше отношение к шпенглеровской идее «заката Европы» — к его выводу о том, что наша цивилизация миновала пик своего развития, исчерпала все свои возможности и неумолимо движется к гибели?

— Честно говоря, я со временем не в ладу: в большей степени меня интересуют категории пространства. Я, скорее, космограф, чем историк. Мне гораздо ближе созерцание древа каждого национального мира во множестве его разветвлений. Сочетание неповторимых черт ментальности, психологии, образа жизни каждого народа дает потрясающий узор национального характера, в котором любая деталь становится значимой. Искомую национальную целостность я определяю как Космо-Психо-Логос. Подобно тому, как каждое существо есть троичное единство: тело, душа и дух, — так и всякая национальная целостность есть единство местной природы (Космос), характера народа (Психея), склада мышления (Логос).

Юрта, изба, сакля — это не просто предметы обихода, но образы, заключающие в себе целый космос, в котором существует народ. Юрта, материалом для которой служат шкуры животных, выражает мироощущение кочевника. Для человека, живущего в избе, моделью мира является дерево, он внутренне близок к растительной жизни. Горец же живет в сакле: образ его мира — камень, скала.

Если видеть и сопоставлять подобные детали быта, то понимаешь, что эта предметность бесконечно значима, она излучает из себя смыслы, позволяющие осознать уникальность и глубину каждого национального образа мира. Одно время в ИМЛИ я даже вел у аспирантов семинар, который так и назывался: «Уроки чтения национальной предметности». Таким образом, я рассматриваю национальность как космо-историческую личность, индивидуальность, проявляющуюся в целостности ее черт, особенностей, деталей быта, психологии и т. п.

С другой стороны, столь пристальное внимание к национальной предметности, конечно же, не отменяет в моем подходе необходимость чувствовать и осмыслять целостность национального характера в его историческом движении. Поскольку по своим убеждениям я гегельянец, то считаю: сквозь цивилизации совершается шествие Мирового Духа, который претворяется в те или иные формы человеческого бытия. Эллинский мир, например, явил себя в антропоморфной форме Идеи; германский мир, который Шпенглер назвал проявлением «фаустовского духа», характеризуется романтической целеустремленностью, трагизмом душевной борьбы; русская ментальность уже несет на себе отпечаток постромантического переосмысления бытия. Это — новая ступень шествия Мирового Духа, которая послужила фундаментом для расцвета русской культуры в Х! Х веке. Советский период русской истории — это все еще пора «цветущей сложности», хотя и уже с признаками упрощения и обеднения.

Безусловно — и в этом я согласен и со Шпенглером, и с Гумилевым, — каждая цивилизация, подобно живому организму, имеет определенные стадии развития, переживает периоды детства, юности, зрелости, пассионарности (когда, собственно, и происходит расцвет культуры), а затем — ее замирания и старости. Рано или поздно происходит и закат культуры. Умерла неисчерпаемая эллинистическая цивилизация, пала великая Римская Империя. Однако то богатство творческой энергии, которое было сосредоточено в этих культурах, не ушло безвозвратно — впоследствии оно сконцентрировалось в Италии. Через тысячу лет после падения Рима на этой же территории возник новый великий космо-исторический мир, новая национальная индивидуальность.

В подобной же историко-культурной перспективе мне видится и судьба России. Разумеется, Россия уже миновала пик своего расцвета, которым ознаменована дворянская культура ХIХ века. В советский период, повторяю, она все еще продолжала удерживать эту творческую энергию и реализовала тот исторический замысел, о котором говорил Ключевский — цивилизовать север Евразии. В границах Советского Союза ей удалось распространить свое влияние на якутов, казахов и других народов. Но здесь Россия, как трагический герой, преступила свою меру. Ведь в чем заключена трагедия героя? В том, что, обладая богатством потрясающих способностей и возможностей, он — в своей гордыне и пресыщенности — в какой-то момент преступает меру своих сил, перешагивает границы дозволенного. То же самое произошло и с Россией.

У Аристотеля есть понятие «энтелехии» — целевой причины (того, что мы сегодня называем «идеей», «призванием», «предназначением»). Так вот, в историческом пути России эта причина, или цель, которая присутствовала в сознании русского народа как предначертанная свыше и которая одушевляла его существование, уже реализовала и исчерпала себя. То есть Россия уже совершила свою энтелехию и, подобно трагическому герою, преступила меру. Во внешнеполитическом отношении это пре-ступление состояло в том, что после победы в Великой Отечественной войне она распространила свои притязания на Курилы, полезла со своей коммунистической идеологией в Азию и Африку, в Никарагуа, Афганистан и на другие территории. И, распластавшись в самодовольстве, в ошалении от сознания собственного величия, она истощилась, растворила свою нутряную субстанцию.

Сегодня России воздается за ее надменность. То, что происходит сейчас, — это коллапс, действие ответного механизма истории: Россия уменьшается в своих границах, испытывает упадок и оскудение во всех сферах жизни. Несмотря на то, что в сознании некоторых все еще теплятся надежды на возрождение имперского духа, у России уже истощены все возможности для того, чтобы осилить подобный рывок. Единственное, на что можно уповать, — это на перспективу созвучного с римской культурой исторического пути: возможно, со временем, преодолев болезненное состояние и расплатившись сполна за свою гордыню, Россия постепенно сложится в некую «италию"… Но тогда это уже будет началом новой культуры.

— Вы говорите о судьбах России. А что, на Ваш взгляд, происходит сегодня с европейской цивилизацией? Применимо ли к этой культуре Ваше сравнение с образом трагического героя? Можно ли говорить о ее «закате»?

Шпенглер писал о «закате Европы» в момент, когда его родная Германия вступала в роль трагического героя. Золотой эпохой германского народа был ХVIII век — т. е. период, когда Германия еще не была единой Германией. Бах, Гендель, Моцарт, Бетховен, Гете, Шиллер, Гегель, Шеллинг творили в эпоху раздробленности, в государстве, разделенном на сотни маленьких курфюрств, о которых Энгельс говорил как о гниющей, разлагающейся массе. Но зато каждый курфюрст почитал за честь иметь, скажем, собственный театр, подобный Веймарскому, где творил Гете!

Впоследствии же, когда под Бисмарком Германия усилилась и стала единым централизованным государством, ее мощь и величие постепенно перешли в надменность и самодовольство, породившие теорию «сверхчеловека». Явление Гитлера стало последним мазком в картине распада некогда великого германского духа. И сегодня Германия пожинает плоды ее исторического преступления.

— Что Вы можете сказать об историческом пути американской цивилизации, имеющей сегодня решающее влияние на мировые процессы?

— На роль трагического героя сейчас вступает и Америка. Ее нынешнее состояние можно воспринимать как акмэ, вершину, пик развития. В чем изначально состояло призвание Америки? Создать искусственную цивилизацию. Если все культуры Старого Света вырастали естественно, из натуры, то Америка — это первая «внеземная» цивилизация, сотворенная на рациональных началах. Она создана «сверху», рассудочным усилием переселенцев, для которых американская земля никогда не была родной почвой, Родиной-Матерью. Они воспринимали ее исключительно как материю для переработки, продукции, индустрии.

Тем не менее, переселенцы Старого Света создали поистине небывалую культуру. Ее специфика в том, что она начиналась с индивида. Если в основе русской ментальности, лежит идея целого (в океане этого целого мы — лишь людишки, капилляры, атомы, затерявшиеся на бескрайних просторах), то там человек — хозяин жизни, уверенный в себе, расчетливый и знающий свое дело. Эти рациональные основы жизни создали крепкое государство, четкую административную систему, прибыльное производство, надежную экономику — в общем, все, что позволяет считать цивилизацию успешной. Сегодня чаша американского изобилия переливается через край.

Однако это процветание, пустившее ростки в мировое пространство, тем самым нарушает изначальный принцип американской цивилизации — устроить идеальное государство, отвечающее потребностям человека своего труда. Теперь же Америке стало гораздо выгоднее разместить производство где-нибудь в Тайване или в Мексике. В результате, американец оказывается безработным, лишается едва ли не единственной опоры в жизни: труд для него изначально — высшая добродетель.

Кроме того, поскольку Америка защищена двумя океанами от военной опасности, то в ее историческом замысле не было места идее завоевания других континентов. Американцам — с их культом труда — всегда был чужд боевой дух. Теперь же они шагнули и на эту стезю, вступая в роковое противоречие с собственной природой. Их трагический герой не может остановиться, он ослеплен идеей американского величия. И, как показывают примеры других цивилизаций, это свидетельствует о симптомах деградации и измельчания нации. Хотя внешне, повторяю, Америка находится на пике своего расцвета. Ее влияние на мировые процессы, действительно, колоссально. Всеобщая компьютеризация, внедрение интернета, ставшие возможными во многом с легкой руки Америки, рождает принципиально новый тип сознания. Возможно, это свидетельствует о приближении и нового типа культуры, идущего на смену нынешнего.

— В чем, на Ваш взгляд, проявляется уязвимость американской цивилизации?

— Ее уязвимость заключена в том факте, что изначально ее население было лишено пуповины, связывающей его с землей. Связь с Матерью-Землей всегда корректирует образ действий и мыслей народа, расставляет ориентиры, вносит акценты в поведение человека. Американцам же было принципиально недоступно это чувство единства с родной почвой. Ведь только недавно они стали ощущать себя народом в собственном смысле этого слова, а не просто населением, объединенным территорией проживания и совместным хозяйством. Увы, но этим новым чувством национальной сплоченности и единства они обязаны общим бедам, подобным катастрофе 11 сентября 2001 года. Все европейские цивилизации прорастали сквозь боль и страдание, которые всегда высвобождают национальный дух, чувство истинного патриотизма. Благополучие и безмятежность американцев пошатнулись в момент национального бедствия, но тем самым в их сознании возникло ощущение себя как нации, народа. Я уверен, что очень скоро это очищенное и прошедшее через подлинное страдание чувство патриотизма принесет свои плоды в американской философии и искусстве.

— Давайте вернемся к путям России. Существует устойчивое мнение, что сегодня русскому народу сознательно пытаются привить чуждые ему образ мыслей и модель поведения. Насколько справедлива такая позиция? Возможен ли, по-Вашему, «успех» подобного проекта?

— Прежде всего, необходимо сказать о том, что причина восприимчивости России ко всякого рода современным влияниям коренится в объективном процессе истории, в ее изобретательном гении, породившем идею глобализации. Информационная сеть сегодня приводит в движение не только военные эшелоны в Ираке, но и массовое сознание человечества. Это та сила, которая действительно может управлять мировыми процессами, насаждать нужную идеологию, оказывать влияние на общественное мнение.

Россия же до недавнего времени пребывала в старомодном, архаическом представлении о своей роли и задачах. Именно это и хранило ее во внутренней целостности. Окруженная надежными границами, за «железным занавесом», она — как некая далекая планета — была защищена от всякого рода влияний. Сейчас же океан мира начинает ее затапливать своими водами. А поскольку русский «ванька» всегда жил по принципу «или все, или ничего», то его действиям никогда не была свойственна постепенность, любое решение он принимал разом, с ходу. С перестройкой мы моментально открыли все границы, пустили в российское подбрюшье — например, в Киргизию — американские базы, распахнули свои объятья всевозможным полититико-экономическим проектам… Теперь же, когда мы задним умом осознали, что поспешили в своем гостеприимстве, оказалось, что уже поздно: механизм «затопления» уже запущен, и мы вплываем в воды мирового океана. Вообще, уязвимость русского сознания в том, что мы вечно опаздываем с сократовой работой по познанию самих себя и бываем крепки и мудры лишь в ретроспективной оценке наших поступков.

Безусловно, в действии этих объективных исторических факторов нынешнего положения России играют немаловажную роль и определенные силы, которые прямо заинтересованы в том, чтобы наше государство растратило свое богатство и лишилась сфер влияния. Однако своим бедственным состоянием Россия обязана и крайнему истощению русской нации во времена Советской власти — скажем, в пору индустриализации и коллективизации, когда крестьяне лишились своего дела и призвания. Россия ослабила свою мощь и в Великой Отечественной войне, а затем — в Холодной войне… Иными словами, сегодня Россия истощена и надорвана.

Помимо всего прочего, перед современной Россией стоит острейшая проблема: это — демографический кризис. Сегодня женщины перестали рожать. Ведь чем держалась русская нация? Крестьянством и семьей! Менделеев, размышляя о судьбах России, говорил, что к середине ХХ века ее население должно составлять около 500 миллионов человек. В своих подсчетах он опирался, главным образом, на крестьянство, составлявшее на тот момент примерно 90% русского народа. Поскольку Россия, как я уже говорил, лишилась крестьянской опоры, то начался процесс снижения рождаемости. Отмирание крестьянства как реальной силы нашего государства привело и к проблемам духовного порядка: у нашего народа срезана пуповина, связывающая его с землей! Все стали горожанами, живут в многоэтажных домах, подвешенные как птенчики, которые ждут, когда им принесут в клювике что-нибудь съестное! Народ перестал быть народом! Теперь это просто «население», у которого нет будущего, поскольку оно попросту вымирает.

Здесь сыграло свою роль и то, что женщина, вступив на стезю эмансипации, окрыленная идеями феминизма, превзошла презренного мужика: по уровню своего интеллекта и по состоянию физических сил она сегодня гораздо здоровее иного мужчины. Ведь как у нас сегодня происходит? Юноша из школы идет в армию, а девушка — в университет. Он вернулся и все забыл, а она уже чуть ли не кандидат наук! Что же ей за него замуж выходить? Это уже мезальянс! Если же все-таки брак совершается, то мужчина, исполненный комплекса неполноценности, начинает бить жену, пьянствовать… Конечно же, ей гораздо проще развестись с ним… И женщина — в этой мужской роли — уже и не хочет выполнять свои прямые обязанности!

В связи с этим сексуальный инстинкт отделяется от материнского, лишая природу способности самосохранения — воспроизведения потомства. Ребенок в семье — это ведь залог возникновения любви. Получается, что сегодня человек лишен этой божественной субстанции — чувства любви. Россия попала в мировой переплет: процесс глобализации, сделавший из женщины существо «унисекс», лишил человечество подлинной любви, семейственности, переставил нравственные акценты.

По моему глубокому убеждению, истинный патриотизм сегодня должен состоять в рождении детей. И реальной силой, которая может поправить эту катастрофическую ситуацию, является Православие, Церковь. Она освящает семьи, проповедуя самые естественные человеческие ценности, о которых, похоже, сегодня забыли.

— Георгий Дмитриевич, расскажите, пожалуйста, о Вашем пути к вере, о Вашем воцерковлении, об экзистенциально важных событиях Вашей жизни.

— Я рос в семье музыкальной интеллигенции: мать была музыкантом, преподавала историю музыкального искусства, отец занимался философией музыки. Нашей семье было свойственно очень позитивное, светлое отношение к жизни (отца даже называли «господин Восхищение»). В ней всегда царила любовь — друг к другу, к природе, к людям. И несмотря на то, что родители считали себя коммунистами, в их отношении к миру всегда была растворена религиозность как «любящесть».

Ко мне тоже перешло семейное чувство восхищения перед жизнью: во мне, как я это называю, «горит разум восхищенный». Поэтому, например, я никогда не писал критических работ. Мое творчество вызвано восторгом перед величием божьего мира. И в этом смысле мне — так же, как и родителям, — всегда было свойственно религиозное чувство. Ведь «религия» в переводе с латыни означает «вос-соединение», «вос-связь». Для меня творчество, философия, мысль — это именно средство связи с сокровенной тайной бытия. Но эта религиозность, конечно, уж слишком расплывчата и абстрактна, в ней отчетливо звучит пантеистическое отношение к жизни. Поэтому в какой-то момент, я почувствовал, что ей необходимо должное оформление.

С моим обращением к Церкви связан некий пороговый экзистенциальный опыт, которому я обязан вполне бытовой, житейской ситуацией. Вообще, к Богу приходят двумя путями: через восхищение красотой божьего мира и благолепием Церкви и обрядов — то есть через эстетическое чувство, или же, напротив, через ужасание своей греховностью — через этический момент переосмысления собственного бытия. Этот второй вариант обращения к Богу — как раз мой случай.

После рождения второго ребенка моя жена Светлана отправляла меня на молочную кухню за молоком для младенца. У меня же возник некий пункт на почве идеи естественного вскармливания. Мне казалось, что жена хочет скорее отлучить младенца от груди, чтобы иметь возможность беспрепятственно заниматься в библиотеке своей научной работой. В общем, я настолько озлобился, что в какой-то момент взял — да и выплеснул принесенное мною же молоко. Завязалась отвратительная ссора — и все это при месячном ребенке… Мое вопиющее поведение заставило меня ужаснуться самому себе. Я понял, что в одиночку мне с собой не справиться, не одолеть сидящего во мне беса, и почувствовал острейшую необходимость в прибежище под защитой Сильного, в каком-то обете, сдерживающим эту бесконтрольную энергию. После этого я решил покреститься. Таким образом, как это ни парадоксально звучит, грех привел меня к Богу.

— Георгий Дмитриевич, какова Ваша общефилософская позиция — как культуролога и христианина — по отношению к изначальным причинам того мироустройства, в котором мы существуем? Как, по-Вашему, воспринимать пестроту и многообразие наций, языков, культур, человеческих типов — как следствие грехопадения, влекущего за собой разобщенность между людьми, или же, напротив, как свидетельство богатства Божественного замысла, в котором каждому народу предначертан свой особый путь развития?

— Обе Ваши характеристики справедливы, и они не противоречат друг другу. Именно чувство восхищения и восторга перед бесконечной глубиной и богатством художественного замысла Творца движет мною в осмыслении многообразия наций и культур. Каждая из них прекрасна и уникальна, у каждой — свое неповторимое лицо, свой характер, своя судьба! Что же касается самого устройства мироздания, в котором национальные миры разделены между собой и находятся в динамическом взаимодействии, то это также следствие неисповедимой Божественной воли и неисчерпаемости творческой энергии Бога. Существующий порядок вещей вмещает в себя как великое, так и низменное, как благое, так и порочное, и причина этого дуализма лежит в самой природе нашего бытия, которую, в частности, раскрывают события Священной истории — например, такие, как восстание ангелов или грехопадение человека. Разделенность добра и зла создает динамизм отношений во вселенной, ту полярность небесного и земного, которую человечество призвано преодолевать в течение своего исторического бытия. Можно сказать, что таким образом Бог заводит человечество на историю. После грехопадения мы должны выполнить задание истории — заново добыть себе Золотой век.
Трагические герои на этом историческом поприще — великие мировые культуры, и их бесконечное многообразие — поистине непревзойденный шедевр гениального Мастера. Мировую цивилизацию можно сравнить с симфоническим оркестром, где каждый инструмент играет свою музыкальную партию, сливаясь в гармонической полифонии звуков. Увы, но стройному звучанию этого оркестра сегодня — в век всеобщей нивелировки — грозит потеря многоголосия: истощаясь, оно постепенно переходит в сольную партию одного-единственного инструмента, заглушающего звуки остальных.

Безусловно, в нынешнем звучании этого оркестра, которое выражает зарождение нового типа сознания и новой мировой цивилизации, присутствует нечто великое и принципиально иное по отношению ко всем другим историческим эпохам. Я ощущаю себя песчинкой и вымирающим видом перед надвигающейся гигантской цивилизацией компьютерных технологий и разветвленной информационной сети, которые уже сейчас начинают диктовать человечеству образ мыслей и действий. Ведь подумайте: компьютерная программа подсказывает человеку, создающему с ее помощью тот или иной текст, как можно и как нельзя сказать, как правильно выстраивать предложения и т. п. Этот восхитительный компьютерный ум, который становится опорой человечеству на новой фазе его развития, вместе с тем и уничтожает богатство образного мышления, сводит на нет бесконечное разнообразие творческого потенциала, заложенного в нашей природе.

— Георгий Дмитриевич, я знаю, что сейчас Вы обратились в своем творчестве к исследованию национальных образов Бога. Разумеется, формы религиозности каждого народа окрашены его национальными особенностями. Однако любая религия, вместе с тем, и по-своему преодолевает этнические рамки, растворяя различия наций через их приобщение к единой духовной культуре. Насколько, на Ваш взгляд, силен этот национальный элемент в религии?

— Безусловно, национальные особенности накладывают свой отпечаток на формы и специфику вероисповедания, поскольку человек обусловлен теми или иными природными, географическими, климатическими, языковыми элементами своей культуры. Конечно, при крещении мы заново рождаемся в Духе, но изначально-то мы рождены на своей почве, питаемся плодами Матери-земли, которая нас взрастила. Христос Своим вочеловечением освятил плоть, наша телесность проразумлена богочеловечеством, поэтому в ней заключено то природное богатство, которое создает неповторимый портрет личности, пронизывает ее внутренний мир, обволакивает собой ее существование. Евангелие и выработанные обряды приходят сверху, но ложатся они на уже сложившийся антропос, космос — с его обычаями, нравами, особенностями сознания. В каждом национальном космосе, где существуют свои «черные дыры» и свой магнетизм, эта сошедшая с небес Истина обретает определенную специфику ее восприятия. Этнос вносит в религию свои акценты, тем самым добавляя в нее новые краски, обогащая ее содержание.

Если рассматривать, например, формы Православия на русской почве, то можно увидеть, что они пронизаны крестьянским мироощущением — его связью с природой, ритмами земледельческого календаря, народными представлениями об обрядности. До сих пор в русской деревне праздник Троицы, в первую очередь, ассоциируется с моментом, когда нужно сажать огурцы. Русский крестьянин не воспринимает Троицу догматически, как свидетельство Божественной природы, основанной на принципе троичности. Троица в национальной образности России присутствует скорее как синоним Богородицы. Таким образом, языческие элементы православного вероисповедания, укорененные в плоти и крови русского человека, — это природное вливание в монолог христианства.

Вообще, традиции почитания Троицы в разных культурах в красках выявляют их национальные особенности, подчеркивая сходства и различия. В этом вопросе я опираюсь на понятия «гонии» и «ургии» — того, что рождено природой, и того, что произведено человеческим трудом. Так вот, средиземноморско-романский космос ближе к «гонийному», природному типу. В католическом мироощущении, которое выдвигает идею папства и включает в свой Символ веры Филиокве, подчеркивается человеческий элемент. Не случайно именно на этой почве родился гуманизм. С этим связан и тот факт, что почитание Богородицы здесь обретает антропоморфные черты: она не осознается как Матерь Самого Бога, это более близкий к нам, очеловеченный и одомашненный образ — Mamma mia, Madonna.

В германском регионе, где преобладает «ургия» — элемент труда, — культ Богородицы и вовсе замирает, зато усиливается почитание Святого Духа, Пятидесятницы, возрастает роль Слова. Это, в свою очередь, влечет расцвет рационализма, создает условия для лютеранства и возникновения всевозможных сект, дающих свое толкование на Евангелие. Слово Божье переводится на более понятный язык. Ипостась Отца в почитании Троицы теряется в этой адаптации Священного Писания к житейскому, трудовому существованию нации.

Что касается русской народной религиозности, то она, в основном, сосредоточилась на чувстве безмерной любви к Богородице. Христос воспринимается скорее как Сын при Матери, нежели как Судия и Спаситель. Бог-Отец, Творец мира, и вовсе забыт: уж очень далеки от нас библейские события. Безусловно, в русской философии и богословии дается глубокое осмысление Троицы — с подробным философским истолкованием всех Божественных ипостасей. Но народной православной традиции чужда всякая рациональность, она основана исключительно на образном, ассоциативном мышлении, которое неотделимо от календарного природного ритма.

Таким образом, национальные черты по-своему окрашивают религиозную практику каждой культуры, обогащая религиозность новыми оттенками смысла, которые пускают ростки в философию, историю и искусство нации.

Беседовала Александрина Вигилянская

http://blagoslovenie.msk.ru/publisher/index.php?option=com_content&task=view&id=656&Itemid=47