Формула Нучи

Православный священник из Нижегородской области опекает двадцать детей-сирот, но не считает это подвигом. «Двадцать — так мало, даже рассердиться не на кого», — утверждает он.

Иерей Олег КОРОЛЬЧУК родился в 1972 году в селе Хиночи Ровенской области, Украина. Учился в Киевском медицинском институте. В 1998 году принял сан. С 2000 года живет в Нуче. Служит в местном храме в честь Всемилостивого Спаса.

Пейзаж после битвы

Таксист Серега, везший нас из Сарова в Нучу, что под Ардатовом, злился.

— Есть тут живые, или все уже вымерли?

Деревушка, проносившаяся мимо, и правда казалась опустевшей: ни дымка над трубой, ни света в окошке. Я смотрел на низкие бревенчатые пятистенки, покосившиеся сараи, заброшенный коровник, а в голове вертелись две цифры: 500 и 2. Они из статистики, собранной перед поездкой. Первая — сколько жителей было здесь четверть века назад, вторая — сколько осталось сейчас.

Между тем, деревушка умчалась вдаль. Мимо проплывали заснеженные поля, мелькали реденькие перелески.

— Не люблю из Сарова ездить, — ворчал Серега. — Только настроение портить да машину калечить.

Сергея можно понять. Контраст между городом атомщиков и близлежащими деревнями, во многих из которых жизнь еле теплится, разителен. И всё же… Вспомнились еще две цифры: 12 и 21. Столько человек родилось в Сарове и столько умерло за одну из недель ноября. Тоже невесело.

Почему в России вымирают деревни и целые города? Почему люди не хотят рожать? Почему отказываются от уже родившихся детей? И можно ли что-то изменить?

Эти вопросы из тех, на которые сейчас нет ответа. Впрочем, восемь лет назад в Нуче все-таки попытались ответить на последний. Здесь появился приют для сирот, который возглавил священник Олег Корольчук. Дело было рискованным. Предшественника отца Олега — отца Андрея — убил его же воспитанник. И все же приют, в котором сейчас живут двадцать детей, существует и развивается. Вот мы и едем, чтобы на месте разобраться, как в Нуче справляются с трудностями, кто помогает, и что ждет воспитанников в будущем.

Мы не первые журналисты, задававшиеся этими вопросами. Отец Олег, которому я позвонил перед поездкой, рассказал:

— Недавно приехал корреспондент одной «желтой» газеты и давай с порога: «Дети, расскажите, как пили ваши мама и папа, как вас избивали», и т. д. Не спрашивайте детей о прошлом. С ним покончено. Сейчас у ребят новая жизнь.

К Нуче у меня особый интерес: в свое время я пять лет провел в интернате.

…Показалось Дивеево. Сергей успокоился и даже повеселел.

— Раньше тут жуть что творилось, а сейчас вон красотища какая!

Что тут было раньше, я помню и сам.

Летом 88-го я приехал сюда в первый раз. Запомнились полуразрушенные храмы, грязные улицы, угрюмые лица. Но поразило другое: окрестные поля. На них то здесь, то там стояли сломанные и брошенные сеялки, комбайны, трактора. Картина жутко напоминала кадры военной кинохроники. По сути, такой она и была. Только воевали здесь не с иноземцами, а с самими собой.

Потом, слава Богу, опомнились.

Мы ехали по Дивеево. Повсюду приметы возрождения: восстановленные храмы, новые дома, суперсовременная школа. И самое яркое свидетельство — дети. Они здесь были везде.

…За воспоминаниями не заметил, как приехали в Нучу, хотя последний километр показался особенно тряским: подъезжали по обледенелому и местами разбитому проселку.

— К какому дому везти? — скорбно вопросил многострадальный Серега.

Я огляделся. Кругом стояли похожие друг на друга мертвые деревянные пятистенки. Кстати, «формула Нучи» — 300 и 6. Впрочем, один дом выделялся на фоне остальных. Двухэтажный, обновленный, он всем своим видом показывал, что в нем точно живут. Причем деятельные, трудолюбивые люди. Глядя на него, я понял, что мы приехали и что «формулу Нучи» нужно исправить, прибавив к тем шести «статистическим» многочисленных обитателей этого необычного дома.

Куда приходит детство

Столовая расположена в просторном полуподвале. В ней низкие окна, толстые стены. «Точно в доте, и сейчас начнется вражеская атака», — подумал я, глянув в окно. Отец Олег, стоявший рядом, тоже смотрел в окно. Однако планы, которыми он делился со мной, были подчеркнуто наступательными.

— В Нуче нет газа. Сейчас мы думаем, как его провести. Если Бог даст, тогда и церковь начнем восстанавливать: без отопления реставрацию не стоит и начинать. Хотелось бы и дорогу отремонтировать.

И церковь, и дорога хорошо видны из окна. Одного взгляда на них достаточно, чтобы понять: деньги потребуются немалые.

— Конечно, у нас есть спонсоры. Их немало. Некоторым приходится даже отказывать. В общем, средств вполне достаточно, чтобы воплотить наши планы в жизнь.

В этом убеждает и сам дом.

— С самого начала мы постарались не создавать видимости казенного заведения: взяли друг друга за ручки, и на обед, — вспоминает отец Олег. — У нас каждый ест, когда захочет. Впрочем, скоро ребятня вернется из школы, и вы всё увидите сами.

Мы ходим по дому, заглядываем в комнаты воспитанников, в спортивный и компьютерный залы, а у меня из головы не идут те заброшенные избушки, что встретились по дороге в Нучу. Почему из них жизнь ушла, а здесь бьет через край?

— Всё началось, когда в Нуче побывал тогдашний митрополит Нижегородский и Арзамасский Николай, — продолжает мой собеседник. — Он решил, что здесь идеальное место для воспитания детей: нет ни ларьков, ни вокзала, никто не пьянствует, не сквернословит. Он же и благословил меня на это дело. Сначала было мало детей, потом Господь дорастил нас до нынешнего состояния. Сейчас в приюте восемнадцать мальчиков и две девочки. Как будет дальше, мы даже не задумываемся. Будем делать то, что Бог подскажет.

Произнося слово «приют», отец Олег, как мне показалось, поморщился.

— Официально я опекаю детей. Но, по сути, мы являемся церковной общиной, ибо у нас всё основано на Христе. Я не считаю себя ее главой. Лучше сказать, что все мы — братья.

А еще они называют себя обыкновенной деревенской семьей, только очень большой.

Деревенская жизнь — это множество дел и зимой, и летом. Вот и подопечные отца Олега все время в трудах. Летом — на сенокосе, «на картошке», собирают грибы — вокруг много лесов, а в них изобилие маслят. Есть свой свинарник, пруд, в котором водится рыба. Кроме того, по словам отца Олега, община ведет «громадное строительство». Из-за того, что все черновые работы выполняются своими силами, постройки обходятся дешево. Впрочем, как оказалось, не это главное.

— Как-то нам понадобился кирпич. Его можно было купить, но я предложил разобрать старую кузницу. Взяли кирки, пошли работать. И это нас необыкновенно объединило, ребята почувствовали себя одной семьей.

Однако не одним трудом жив человек, особенно маленький. У воспитанников остается достаточно времени для учебы, спорта, игр и других важных ребячьих дел.

…На стене висят самодельные деревянные полочки.

— Ваня сделал, — поясняет отец Олег. — Он у нас поразительно наблюдательный, всякую мелочь увидит, отыщет. Полочки как раз для таких находок. А не так давно ребята говорят мне: «Отец Олег, хотим сделать водный велосипед, помогите!» Конечно, помогаю. Мы давно убедились, что дети нуждаются не столько в подарках, вещах или пище, сколько в заботе и внимании. С самого начала я хотел, чтобы они чувствовали, что у них есть отец. Обязательно нужно кого-то приласкать, что-то спросить, сказать доброе слово. Ведь они должны вырасти настоящими людьми, а не какими-то «маугли».

…За окном кружится снег, а здесь, в столовой, было тепло и пахнет чем-то вкусным.

— Сейчас приедут из школы, а вы пока угощайтесь, — и отец Олег протянул мне блюдо, полное горячих пирожков. — Это для ребят, домашняя выпечка.

После всего увиденного в том, что здесь всё по-домашнему, я уже не сомневался.

Расчет в конце месяца

Три Максима, два Лёши, Саша, Федя, Вова, Ваня, Рома, Коля, Женя, Гена, Олег, Дима и Петя. Разный возраст, разные лица. И все-таки было что-то такое, что делает этих мальчишек похожими друг на друга. Я пригляделся и понял — взгляд: он у них совсем взрослый.

— В этом нет ничего удивительного, ведь психологически они старше своих лет, — пояснил отец Олег. — Пятилетний ребенок из детдома — это то же, что 15-летний подросток из нормальной семьи. Он сам себя обслуживает, если надо, сам за себя постоит. Но они умеют избегать конфликтов, потому что их никто и никогда не защищал. Видишь силу — всё, в кусты! Лучший способ защиты — бегство.

Пообедав, ребятня тоже разбежалась, — кто на работу, кто отдыхать, кто делать уроки. Увидав такую ораву подростков, я посочувствовал отцу Олегу: наверное, трудно справляться. Тот неожиданно рассмеялся.

— Нисколько. Не поверите, но двадцать человек — это так мало, даже рассердиться не на кого. Кроме того, от них столько радости! Я считаю, что воспитывать двадцать детей — это никакой не подвиг. Это, может быть, даже нормальное явление. Если у кого-то есть желание пойти нашим путем — идите ничтоже сумняшеся. Вот мы решились, и прекрасно живем. Мне доводилось слышать, мол, вы их облагодетельствовали. Еще неизвестно, кто кого облагодетельствовал, мы детей, или они нас.

Тут мой собеседник вдруг посерьезнел.

— Мы всегда помним, что наши дети — трудные. Ведь отца Андрея убил его же воспитанник. Здесь только сироты, к тому же «отказники» — то есть те, от кого отказались опекуны. Сюда привозят ребят, у которых очень тяжелое прошлое. У многих из них дело дошло до суда, просто никто не захотел связываться. Ведь если отдать их в спецшколу, то потом из них наверняка выйдут уголовники.

Будущее заботит всех, кто живет в этом доме. Через несколько лет многие воспитанники достигнут восемнадцатилетия и покинут эти стены. Что ждет их на «большой земле»?

— Мы стараемся, чтобы у них было детство. Но мы не можем опекать человека до семидесяти лет. Что же делать? Сейчас мы думаем организовать в Нуче какое-нибудь производство, чтобы наши дети оставались здесь, создавали семьи. Кстати, для этого мы купили все пустующие дома в селе. Нельзя, чтобы человек, даже маленький, чувствовал себя иждивенцем. Поэтому с самого начала мы сделали упор на труд. Тут еще одно обстоятельство. Наши дети в «прошлой жизни» успели хорошо узнать, что такое деньги. Но добывали они их либо воруя, либо попрошайничая. Мы же хотим, чтобы они жили честно. Отсюда наш принцип: «Хочешь заработать — работай!» Например, есть такая работа — топить баню. Для этого нужно затопить печь, принести воды, проследить, чтобы все помылись, потом все просушить и закрыть. Зарплата небольшая, но этими деньгами воспитанник распоряжается как хочет. Недавно одному из ребят понадобился мобильник. Спрашиваю, ну куда тебе в Нуче звонить? Нет, хочется, и всё! И я не стал возражать. У нас с этим просто: заработал — получи. Расчет в конце месяца.

Богослужение в красках

Правило христианской жизни: шесть дней работай, седьмой посвяти Богу. В Нуче его исполняют свято. В местный храм в честь Всемилостивого Спаса ходят все. Однако казенщины и обязаловки нет и в помине. По словам отца Олега, к делу воцерковления воспитанников они подходят творчески.

— Мы заметили, что детям трудно отстоять всё богослужение, поэтому решили пойти другим путем. Всю неделю мы их готовим: по вечерам читаем что-нибудь из церковной истории, житий святых, какую-нибудь православную сказку. А в воскресенье ставим в уголке храма столы, стулья, кладем бумагу, краски, фломастеры. Во время богослужения дети рисуют то, что слышат. Потом из этих рисунков выбираем лучшие. Вскоре мы заметили, что ребята стали подпевать на службе. Теперь они знают и «Отче наш», и «Верую». Им стало неутомительно в церкви, они с удовольствием идут туда. Так они совершают свое детское богослужение.

Дети тянутся к вере. Они с радостью едут в летние паломнические поездки. Воспитанники уже побывали в Муроме, Санкт-Петербурге, во Владимире. Впрочем, чтобы увидеть святыни Православия, им можно никуда не ездить. Достаточно выглянуть в окно.

По зову преподобного Серафима

В окне виден храм. И он, и земля вокруг для российского Православия — места особые. В XIX веке здесь находилось имение Михаила Васильевича и Елены Васильевны Мантуровых. Михаил Васильевич был первым, кого исцелил преподобный Серафим Саровский. По благословению исцелителя Мантуров отпустил на волю своих крепостных, продал имение и на вырученные деньги купил в Дивеево участок на указанном ему Серафимом Саровским месте. Отец Серафим строжайше заповедал хранить эту землю, не продавать и завещать после смерти Серафимовой обители. Позже на этом месте построили Троицкий собор Дивеевского монастыря.

В Нуче многое связано с Серафимом Саровским. Судьба отца Олега — не исключение.

— Тридцать четыре года назад я родился в Ровенской области, в православной семье. Мои родители до сих пор работают в церкви. Еще со школы я знал, что стану священником. Правда, перед тем мне пришлось окончить Киевский мединститут. Впрочем, полученные знания здесь пригодились. С детства мне нравился преподобный Серафим, его образ, идеи. Так что, наверное, не удивительно, что я оказался в местах, связанных с его именем. Вот, в общем, и всё.

Так и знал, что все «стрелки» на меня переведете. А ведь я здесь не один. Тут столько людей работает! Вот, например, Нина Петровна, она врач. Без нее было бы очень трудно. Ведь за здоровьем детей нужно все время следить, делать прививки — в общем, всего и не перечислишь. Другой помощник — Денис. Он бывший физик, работал в Сарове, во ВНИИЭФ. Сейчас живет в Нуче, опекает троих детей, ведет секцию ушу. Есть повара, технички. Приезжают добровольные помощники из Сарова и Нижнего.

А помощь Церкви! К нам очень внимателен епископ Нижегородский и Арзамасский Георгий. При нем мы получили особый статус. Если раньше на нас смотрели как на группу энтузиастов, у которой неизвестно что получится, то сейчас всё изменилось. Уже при первом посещении Нучи владыка Георгий заверил, что епархия будет всячески нас поддерживать. С тех пор внимание к нам все время растет.

И, конечно, помощь Божия. Без нее у нас вряд ли что-нибудь получилось бы. Я давно понял, если просить у Бога на «своё» — всё, как в стену уперся, а если на «божеское» — дается всё потребное. Так что, пожалуйста, не пишите, что мы в чем-то нуждаемся. Мы держимся среднего уровня, и, слава Богу, что Он избавил нас и от бедности, и от богатства.

«Две большие разницы»

…Поймала лиса цыпленка, собралась есть. Тот взмолился: «Отпусти меня, лисонька. Я тебе папу, маму приведу». Подумала лиса, отпустила. Цыпленок взлетел на забор и кричит оттуда: «Дура, поверила, я — инкубаторский!»

В саровском первом интернате, где я учился, этот анекдот любили все.

Интернатская жизнь — с понедельника до половины субботы. Оставшееся время — дома. Планы на эти полтора дня свободы мы начинали строить с понедельника. Фантазия особенно разыгрывалась после отбоя…

— Не, по ночам я сплю, — прервал мои воспоминания четырнадцатилетний Генка. — Своим делом я в любой день могу заняться.

После этих слов я понял, что мой интернат и этот дом — две большие разницы. Осталось выяснить, чему же Генка посвящает свое свободное время.

— Он на пианино играет, — ответил за него восьмилетний Лешка, буквально ворвавшийся в комнату.

— Сыграешь?

— Не, что-то не хочется.

«На ребят нельзя давить, так они вам ничего не скажут и не сделают», — вспомнил я наставления отца Олега.

Пришлось искать нейтральную тему. Выход подсказал все тот же Лешка.

— Еще он любит рыбу ловить и грибы собирать. И я люблю.

Вот тут-то мы разговорились. Я слушал мальчишеские воспоминания о «той» полянке, на которой было столько маслят, что Генке и Лешке пришлось снять куртки и нести в них добычу.

— А вообще, раньше я много хулиганил, — неожиданно признался Генка. — Но потом батюшка со мной поговорил. Серьезно, как настоящий отец. Ну…, я и перестал.

Барышни немного смущались.

Шестилетняя Римма молча и с любопытством разглядывала невесть откуда взявшегося журналиста. Молчала и семилетняя Лена. Но стоило мне задать ей вопрос, как она начинала неудержимо смеяться. Вопрос же был вполне серьезным: «Как вам здесь живется?»

Задав его пару раз и не получив ответа, я огляделся. В комнате было светло, тепло и уютно. Удобная детская мебель, на кровати — игрушки, в углу — иконы.

Оглядевшись, я хотел было вновь пристать к девчонкам с расспросами о житье-бытье, как вдруг понял, что они уже ответили. Тем, что смотрели на незнакомого «дядьку» без малейшего страха, и беззаботно смеялись над его вопросами.

Прощальный вальс

Генку все-таки уговорили сыграть.

Он стоял возле пианино, бережно касался клавиш рукой и смотрел на меня.

— А что сыграть-то?

— А что можешь?

— Пока немногое.

— Тогда самое любимое.

Генка помедлил, потом заиграл. Я ожидал услышать все что угодно, только не это. «Собачий вальс»! Вспомнилось детство, патриархальные советские семьи, в которых были мама, папа и двое детей, один из которых обязательно «ходил на музыку». Эта незатейливая мелодия была своеобразным гимном той жизни.

Теперь ее играл Генка. Играл увлеченно, старательно, так, как будто его слушают мама, папа, братишка или сестренка — вся семья. И пусть нет ни мамы, ни папы, семья у него все-таки есть.

Правило журналистики: статья должна кончаться наиболее важной или интересной информацией. Я долго думал, чем закончить свою, пока не вспомнил слова отца Олега: «За все восемь лет отсюда никто не убегал. Даже не пытался». Для меня, выросшего в интернате и не раз удиравшего из него, это о многом говорит.

Материал опубликован в «Фоме» N3(35) за 2006 год.

http://www.fomacenter.ru/index.php?issue=1§ion=2&article=1660