 |
| Русский дом | Виктор Тростников | 04.04.2006 |
Итак, «любовь к славянам» — первый миф, касающийся тех, о ком мы будем говорить.
Второй миф, являющийся столь же злой и лживой карикатурой на славянофилов, — это представление о том, будто они были «квасными патриотами», отрицавшими всё, что приходит с Запада и желавшими отгородиться от этого самого Запада китайской стеной. Другое дело, мол, — «западники», противоположная им партия: те признают пользу европейских слияний и призывают вводить их в русскую жизнь. В общем славянофилов объявили ретроградами и изоляционистами, а западников — людьми широко и объективно мыслящими.
Это несусветная чушь, тут всё противоположно тому, что было на самом деле. Лучшим доказательством будет сравнение главного идеолога славянофильства Ивана Васильевича Киреевского и вождя западников Виссариона Григорьевича Белинского. Второй окончил уездную гимназию, поступил в Московский университет и был выгнан оттуда за неуспеваемость. Затем, познакомившись с некоторыми представителями московской интеллектуальной элиты вроде Герцена, нахватался от них идей Шеллинга и Гегеля, изрядно упростив их, приспосабливая к своему сознанию и, вооружившись этой метафизикой, бросился писать страстные статьи о русской литературе, считая, что до конца XVIII века её вообще не существовало. А вот Киреевский, пройдя блестящий курс домашнего воспитания под руководством своего родственника Василия Андреевича Жуковского, к 16 годам знал в совершенстве европейские языки, освоил затем и греческий до такой степени, что мог переводить и комментировать сочинения св. Максима Исповедника. Уехав для продолжения образования в Европу, изучил немецкую классическую философию не в отражённом свете, а в дружеском общении с Шеллингом и Гегелем, непосредственно слушая их лекции и общаясь с ними в домашней обстановке.
Так чья же точка зрения была более узкой и провинциальной, чьи высказывания более наивными и доморощенными? Сегодня читать сочинения Белинского и его последователей Добролюбова, Чернышевского и Писарева просто скучно. Глупость, безграмотность, незнание не только западной, но и собственной истории. А тогда они пользовались в среде первой волны российской образованщины бешеным успехом. Это понятно: на социальную арену выходила новая сила, претендующая на Новое устроение общественной жизни — безкорневые, не отягощённые религиозной и культурной преемственностью разночинцы, которые потом трансформируются в подготовившую революцию русскую интеллигенцию. Это была жадная, завистливая, настырная сила, для неё всё в России было плохо, она хотела поскорее всё заменить, и подготовить эту замену обстоятельно и продуманно ей было недосуг. Чего там думать — есть же Европа, посмотрите, какая там удобная и цивилизованная жизнь — надо и у нас устроить такую же! А этот их европейский Запад, который она ставила в качестве образца, был не тем, какой существовал в действительности, а воображаемым, потому что настоящего Запада они не знали и не понимали. Белинский увидел его лишь когда поехал на курорт лечить чахотку, но, согласитесь, видеть Германию из больничной палаты — это не то, что пить чай с Шеллингом.
Знали и понимали Запад как раз славянофилы, составляющие цвет нашей философской мысли. Они дали его болезни самый точный диагноз, прежде всех почувствовав, что в общественном организме Запада разрастаются две страшных метастазы протестантизма — индивидуализм и рационализм, которые неизбежно приведут к предсказанному в Евангелии оскудению любви.
Не Шпенглер, а жившие почти за сто лет до него русские мыслители, вошедшие в историю под нелепым именем «славянофилов», первыми предсказали «закат Европы». И эта неизбежность не просто их тревожила, но была исходным тезисом той программы, которую они предлагали для России.
Кто-то спросит: а что это они так переполошились? Да предугадали духовную деградацию Запада, омертвение чувств бывших христиан, усыхание их душ, отход от служения Богу ради служения маммоне. Ну и что? Им-то какое дело было до Запада — хочет черстветь, пусть черствеет. То-то и оно, что ни Хомяков, ни Киреевский, ни Аксаков не могли сказать этого «пусть», ибо в них самих любовь нисколько не оскудела. Они были людьми, не просто умеющими любить, но живущими любовью. Что же было предметом их любви?
Точнее всего об этом можно сказать, прибегнув к терминам, которых тогда не было. Всем сердцем и всем разумом своим они любили русскую православную цивилизацию, видя в ней величайшее из земных сокровищ. Она, безусловно, стояла для них на первом месте в иерархии ценностей. Но было и нечто, что они любили почти так же — сестринская западно-христианская цивилизация. Они ощущали её красоту, знали её великую историю, она была для них почти такой же родной, как и своя собственная.
И как это ни парадоксально прозвучит для большинства читателей, воспитанных на мифе о том, что славянофилы были ненавистниками Запада и всем заморским напиткам предпочитали квас, именно жалость к европейцам, сердца которых превращались в ледышки как у андерсеновского Кая, заставила их призывать русское общество идти путём самобытного развития, сохраняя в своей культуре, образе жизни, традициях и правосознании ту заповедь любви, которую провозгласил на Тайной Вечере Спаситель, и которая составляет самую суть Православия. Сохранить не только для себя, но и для всего мира и ближайшим образом, для наших западных соседей, когда-то пребывавших с нами в единой животворящей вере, а теперь всё далее от неё уклоняющихся. Это не значило, конечно, что славянофилы любили Европу больше, чем Россию, но то, что первая их забота была не о себе, а о гибнущих европейцах, ярко выражало их православную, истинно христианскую установку: сначала ближнему, а потом себе. В своих мечтах они видели будущую Россию самоотверженной Гердой, в последний момент заключающей в свои объятия этого западного ближнего и горячими слезами сострадания растапливающей его почти совсем застывшее сердце.
Если же перевести это сентиментальное представление на философско-богословский язык, получится полное соответствие с величайшими Откровениями о человеческом роде, которые было угодно Богу донести до нашего сознания через евангелистов.
Вот эти великие Откровения:
1. «Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16, 18).
2. «Но Сын Человеческий пришед найдет ли веру на земле?» (Лк. 18, 8).
3. «Не бойся, малое стадо, ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство» (Лк. 12, 32).
Это речения самого Бога. Вдумываясь в них, нельзя не увидеть, что они имеют самое прямое отношение к судьбе и назначению России.
Церковь, которую создал Христос, одна — это Православная Церковь. И она, по слову Господа, уцелеет до конца времен. В России истинных христиан будет немного, но это «малое стадо» не должно унывать, а должно свидетельствовать гибнущему от неверия миру о Христовой истине. Исполнение нами этого долга, во времена славянофилов воспринимавшееся как дело будущего, ныне всё очевиднее становится делом настоящего. И исполняя этот долг, мы с благодарностью и восхищением обязаны вспомнить заветы таких замечательных людей, как Киреевский, Хомяков, Аксаков, Самарин, Леонтьев и их единомышленников, которые заранее предуготовляли нас к этому.
