Можно ли переиграть жизнь?

На вопросы нашего корреспондента отвечает народный артист России Сергей Юрьевич ЮРСКИЙ

Заслуженный артист РСФСР (1968), Народный артист России (1987), Лауреат Государственной премии.

— Сергей Юрьевич, сегодня многие люди искусства с ностальгией вспоминают советские времена. А Вы в одном из своих интервью сказали, что лучшими в вашей творческой жизни стали 90-е годы. С чем это связано?

— С тем, что как раз в 90-е появились реальные возможности что-то делать, и в то же время не угасли еще желания и идеи. То, что в советские годы никогда не прошло бы цензуру, стало вполне доступно. Просто удивительно, как быстро любая идея проходила путь от замысла до реализации. По сравнению с годами «застоя» — практически моментально.

Сейчас все совсем по-другому. Сегодня творчеству все сильнее мешает общая опошленность искусства.

Мне кажется, что на это работает целый комплекс различных причин. Поп-культура… она, все-таки, остается пошлой. В ней действуют законы рынка, и в первую очередь — законы денег. Это меняет все, в том числе и вкус зрителя, потому что искусство становится доступно, в основном, той части населения, которой оно не то чтобы совсем не нужно, просто нужно оно для вспомогательных целей. Скажем, как приятное добавление к обеду перед постелью… в любом смысле этого слова.

Вот и получилось, что опошлились и те, от кого зависит судьба постановок, и те, кому все это адресуется, то есть ежедневные зрители. Ну, а элитарный зритель… По правде сказать, он никогда меня не привлекал. Я воспитан в демократическом театре, и не привык к каким-то закрытым «междусобойчикам».

— Но как раз сейчас театр вроде бы на подъеме. Возникают все новые и новые творческие коллективы, антрепризы, проводятся всевозможные фестивали. Разве это похоже на кризис?

— Русский театр не может существовать в той щели, в которую его загоняют современные культурологи. Сегодня они твердят: театр должен знать свое место! Он не должен поучать, он не должен разбираться в общественных проблемах — для этого есть другие места и другие формы. Да и психологией не надо заниматься. Хватит этого — даешь искусство! Короче говоря, предлагают превратить наш театр в то, над чем смеялся в свое время Маяковский: сделайте нам красиво и в разных формах! Сегодня, впрочем, можно и некрасиво сделать. Будет этакая новая эстетика, чтобы было неприятно, жутковато так… Попугайте зрителя, вызовите у него омерзение…

То есть, театр загоняют в щель, и это опять же щель между обедом и кроватью.

Почему? Я думаю, что это время такое. Периоды общественного подъема создают чуткую публику. Периоды застоя тоже. Я сам это испытал в 60−80-е годы, когда люди, жившие на «голодном пайке», были рады любой возможности увидеть хоть что-то, и их было много, они были по всей стране.

Ну, а свобода… У нее есть обратная сторона. Когда ее можно выразить в конкретных ценах. Можешь заплатить — чувствуй себя свободным! И тут как раз происходит загадочная деградация культуры. Взять хотя бы наше время — стагнации нет, а пошлость есть. И культура идет на спад.

Впрочем, это вовсе не значит, что в театре не осталось ничего хорошего. И хотя общая тенденция, по-моему, отрицательная, выдающиеся явления есть.

— Но, к сожалению, Вас на сцене увидеть можно не часто.

— Я стал намного старше, а потому не могу делать так много, как прежде. Да и работа для меня должна быть специфическая.

— В кино Вас тоже почти не видно. Почему?

— Это не мой выбор. Видимо, современный кинематограф просто не для меня. Было время, когда я был «на разрыв». Фильмы шли один за другим, наползая друг на друга. Кино, телевидение… Сейчас я это вспоминаю и просто удивляюсь, как я выжил.

Потом был период, когда я вдруг стал неугоден. Были и проблемы с властью. Но главная причина, как я понял уже много позже, заключалась в том, что в то время невостребованным оказалось именно мое амплуа, актерский тип, внешность, голос и прочее…

Сейчас тоже происходит нечто подобное. Прежних запретов нет, но мне активно не везет на сценарии. Они либо просто скверные, либо вовсе недопустимые. С точки зрения моей веры и моих убеждений.

Меня спрашивают: «А почему вы не хотите играть?» — и мне приходится говорить, что неудобно со временем. «А мы перенесем съемки!». Я говорю: «Мне, кажется, ваш коллектив мне вряд ли подойдет, мы не сработаемся». «А мы сменим всю команду!» Тогда приходится говорить честно. «Понимаете, — говорю я, — мои моральные устои не позволяют мне сниматься вот в этой и в этой сценах». «А мы их выкинем!». «Но они здесь уже были, — отвечаю я. — Так что пусть играет кто-то другой. Хотя я бы советовал вам вовсе отказаться от вашего проекта». Бывали такие случаи.

Это вовсе не значит, что я вижу весь современный кинематограф исключительно в черных тонах. Слава Богу, талантливых актеров у нас хватает. Просто, не везет лично мне. Хорошие роли не предлагают, да и не всякая из них мне подойдет — опять же возраст требует специфических ролей.

— Поэтому Вы взялись за перо?

— Я вообще пишущий человек и писал всегда, правда, публиковаться смог начать лишь сравнительно недавно. В советские годы у моих работ было два пути — либо в самиздат, либо в стол. Я выбрал второе: дал им полежать.

— А не боитесь, что в ваших книгах ищут Юрского-актера, а не Юрского-писателя?

— Боюсь. Это очень большая проблема, причем касается она не только литературного творчества, но и моей актерской карьеры. Попасть в плен своего амплуа или имиджа очень опасно.

Я приезжаю с гастролями туда, где уже имею своего зрителя, я знаю, что ко мне привыкли и на мое выступление придут. Вот только зритель ждет от меня исполнения классики, а не того, что я делаю сейчас. И тут надо рисковать, преодолевая недоумение.

То же и с книгами.

Я бы, конечно, мог навеки остаться Остапом Бендером, читать его со сцены, ходить с шарфом, перекинутым через плечо, а в конце концов, открыть ресторан «Золотой теленок». Но это сделал другой исполнитель. Что ж, у него одна стезя, у меня — другая…

— В одной из своих книг вы пишете: «Думать вредно — это я хорошо знал, ведь я учился в театральном». Неужели все действительно так трагично?

— Да нет. Хотя интеллект действительно считался, да и считается определенными театральными кругами — в основном, кстати, педагогами — чем-то несовместимым с чувствами. Вот такая специфическая философия, где два этих понятия не просто различаются, но и как бы противопоставляются друг другу. Так прямо и говорят: вы пришли в театр учиться чувствовать, а интеллект вам мешает! Значит, его нужно задавить. А начинающий умничать актер — это катастрофа. Обвинять в этом очень даже обвиняли. Вы умничаете, говорили нам, вы вопросы задаете…

Правда, возникала проблема послушания и его границ. Что делать, когда наивность и необразованность становятся козырными картами в среде твоих учителей. А если ты сам учитель и пытаешься учить по-другому? Ты остаешься в одиночестве, на тебя все начинают коситься…

Но когда начинают говорить, что актеры люди недалекие, что актеру разум не нужен — это, по-моему, уже глупость. Актер, в первую, очередь человек. А разум необходим любому человеку, вне зависимости от его профессии.

«Святым Духом и просвещенным сердцем…», — говорится в Псалме. И это хорошие слова!

— С разумом понятно. А чем, на Ваш взгляд, является для актера Православие — помощником или врагом?

— По-моему, Православие для актера — вещь очень трудная. Вообще, сложность веры в том, что она, в первую очередь — испытание. Которого в полной мере не выдержит ни один человек… Правда, Иисус говорит: «То, что невозможно людям, возможно Богу». Иди за Богом и сделаешь то, чего сам бы не сделал никогда в жизни. Но я видел много людей, которые ушли из театра и стали священниками, и много просто воцерковленных актеров. И из опыта общения с ними понял: для профессионального артиста главное — не становиться фанатиком. Ни в религии, ни в своем искусстве.

Конечно, монашество в миру — подвиг, достойный уважения. Им можно восхищаться, но требовать чтобы все были такими… Если ты не решил посвятить себя Церкви целиком, если ты стал православным мирянином, то значит, и о своей основной профессии, той самой, которая приносит реальную пользу людям, забывать нельзя.

А то, к сожалению, довольно часто встречается этакое наплевательское отношение в стиле «я тут только ради денег, это просто работа…». Для творческого человека, для артиста — это недопустимо, ведь ему нужно полностью выкладываться на сцене.

А показушно пренебрегать своей работой — это никакое не христианство, а обычное ханжество. Ханжество человека, который забыл заповедь: возлюби ближнего своего. Возлюби, не обмани, не подсунь фальшивку… А ведь плохо сыграть на сцене, это все равно что продать в магазине протухшую колбасу. Даже хуже — подсунуть протухшее искусство.

Меня всегда удивляла формулировка: вера в Бога — помощник по жизни. Никакой это не помощник! Это главный фактор, определяющий все вокруг тебя, и с этим нужно считаться…

Но тут, по-моему, необходима гибкость с обеих сторон. И раз уж существует такое необыкновенно важное для России явление, как драматический театр (а такой театр есть отнюдь не во всех странах), то нужно, по-моему, делать поправку на его существование и вести с ним диалог.

Должна ли Церковь направлять себя к культуре или культура должна двигаться к Церкви? Может ли настоящий актер серьезно воцерковиться? Мне, кажется, что однозначных ответов на эти вопросы нет.

Бывает ведь и так — актриса приходит на исповедь, а батюшка начинает ей говорить: у тебя потому ребенок болеет, что ты грешному делу служишь…Я вовсе не хочу обвинять в чем-то Церковь, но все же подобные случаи происходят и, увы, нередко…

— Но ведь бывает и по-другому.

— Конечно! И если рассказывать обо всем моем положительном опыте общения с духовенством, это займет очень много времени…

— Вы говорите об очень «взрослых» вещах — интеллекте, вере. А люди, похоже, все больше озабочены поиском способов, как избежать взросления и неизбежно следующей за ним старости.

— Такая проблема действительно существует. Люди не хотят стареть, держатся за наш мир. Всем хочется не столько быть детьми, сколько просто вести себя словно дети. Почему? Да потому что это очень похоже на свободу. Людям кажется, будто дети очень свободны и могут удовлетворить любой свой каприз. Вот и возникает идея: почему бы и нам не вести себя так же? Тем более что условия позволяют.

Это плохо. Дети должны быть детьми, взрослые — взрослыми, а пожилые — пожилыми. Жалко только, что сегодня у нас окончательно исчезает традиция почтения к старикам. По-моему, не было ничего плохого в том, что гимназисты шаркали ножкой перед почтенным человеком.

На самом деле, мода на «духовное омоложение» связана со словом «игра», которое очень расширило свое первичное значение. Собственно, сама наша жизнь превратилась в некую игру. Мы, сами не замечая этого, уже и говорим о ней соответственно. Даже политику, от которой зависят судьбы людей, называем игрой: «Не все игроки ведут себя по установленным правилам…» Да разве это игра? Это же наша единственная и неповторимая жизнь!

А в жизни должна быть истина и стремление к Абсолюту, или иными словами, стремление к Богу. В игре же этого нет. Там важен только выигрыш и соблюдение правил.

Увы, люди, похоже, забыли, что игру можно продолжить, повторить, переиграть, а жизнь — нет.

Беседовал Алексей СОКОЛОВ

Интервью опубликовано в 2 (34) номере журнала «Фома» 2006 г.

http://www.fomacenter.ru/index.php?issue=1§ion=8&article=1631