 |
| Правая.Ru | Вадим Нифонтов | 17.03.2006 |
Но отказ от бесплодного поиска «причин и следствий» в исторических исследованиях и в историческом восприятии действительности (о чём я говорил в прошлый раз) — это ещё далеко не всё. Следует отбросить ещё одно вредное методологическое суеверие: о том, что всякая история уникальна и никогда не повторяется. Мол, история США несравнима с историей Экваториального Конго, а Россия развивается совершенно иначе, нежели, скажем, Аргентина. То есть, если рассуждать по обывательски, это именно так и есть. Но тогда какой прок от исторических штудий? Разве что читать их на ночь, для крепкого сна и общего развития…
Судьба, уготованная обществом исторической науке после краха «марксистских парадигм», крайне незавидна. Общество попросту не понимает, что «эти бездельники-гуманитарии», на самом-то деле, должны отвечать на его насущные вопросы. История как наука совершенно бесполезна, говорит обыватель, ибо: 1) она никого ничему не учит; 2) из её данных нельзя почерпнуть никаких сведений о том, что нас ждёт в будущем. Но проблема состоит в том, что лишь история, определяемая в духе марксистского или позитивистского учебника — как процесс — действительно никого ничему не учит и ничего не предсказывает. Даже хуже, все её предсказания и поучения оказываются ложными. Но это вовсе не означает, что другого подхода к исторической науке нет и быть не может.
Давайте-ка забудем об «историцизме» (то есть учении о том, что существует некий заранее заданный план развития мира и человечества, который надо только открыть) и предположим, что все решения всех основных вопросов возможны в рамках одной человеческой жизни. Потому что в этих самых рамках все события в той или иной мере повторяются у всех. Это и имеется в виду, когда говорят об «общечеловеческих проблемах». Это раз.
И ещё — давайте предположим, что человек живёт в системе «вызов — ответ», а не в потоке непонятных его разумению событий, который несёт его неизвестно куда и зачем. То есть каждый день мы сталкиваемся с какими-то проблемами, простыми и сложными, разрешимыми или не поддающимися решению. И мы знаем, что подобные проблемы решаем и решали не только мы, но и другие люди. Это два.
Вот в этом, на мой взгляд, и состоит смысл истории как науки. Она в чём-то сродни прецедентному праву англосаксонских стран. Люди сталкивались с таким-то «вызовом» и решали его так-то. Об этом летописец или историк делал соответствующую запись (часто на Западе исторические источники определяют именно как «records», записи — и в этом, между прочим, есть большой смысл). Создавался исторический прецедент ответа на «вызов». Затем в другом месте другие люди решали сходную проблему иными средствами. Через какое-то время можно будет говорить, что накопился опыт различных решений множества сходных по сути задач. Если он записан, систематизирован и прокомментирован, то это и есть та самая история, которая полезна и нужна каждому человеку.
На самом деле, настоящих «вызовов» не так уж и много. Лично я склонен думать, что их число ограничено несколькими десятками, максимум — парой сотен. А некоторые радикалы и вовсе считают, что их можно пересчитать по пальцам (вспомните, к примеру, Борхеса с его знаменитым «сюжетов всего четыре»). Другое дело, что в зависимости от обстоятельств «вызовы» приходят к нам в разном обличии. И часто мы можем говорить об изменении параметров одного и того же «вызова». Соответственно, меняются и параметры предлагаемых решений. В этом и состоит человеческая история, а вовсе не в том, чтобы бездумно следовать какому-то ещё непонятому нами плану. История — это что-то вроде аэродинамической трубы, в которой проверяются на прочность разные человеческие решения.
Попробую, не ходя далеко, привести пример того, как можно мыслить в такой системе координат. Существует хорошо известный сюжет «столкновения несовместимых цивилизаций (или культур)», который в нашей повседневной истории присутствует очень основательно, в том числе, весьма часто, и на личном уровне. Как решалась эта проблема на протяжении тысячелетий?
К примеру, заглянем во 2 в. до Р.Х. Столкновение имело место, и какое — совершенно архетипическое! На эллинистический мир, созданный походами Александра Македонского и представлявший собой синтез греческих политических традиций и опыта восточных деспотий (с их «органическими культами почвы», «божественным происхождением царской власти» и т. п.), наступала совершенно новая цивилизация — римская. Значительно более рациональная, формалистическая, с совершенно другим «пафосом», как сказали бы теперь. Более того, она в итоге ещё и постоянно побеждала.
Но эллинистические деспотии, привычные и понятные жителям Малой Азии, сопротивлялись, как могли. Пожалуй, один из самых ярких представителей этого сопротивления — понтийский царь Митридат VI Евпатор, которого нынешние историки называют «типичным азиатским деспотом». В этом определении заметно влияние победившего Рима — думается, эллины тех времён считали царя Митридата радикальным защитником традиционных устоев, этаким «консервативным революционером». При этом он, конечно, был и жесток, и коварен. Но — в основном перед лицом врага, «италийских варваров», что, по тогдашним понятиям, можно было и оправдать.
Митридат VI насильственным путём получил власть в Понтийском царстве, создал мощную армию, присоединил Боспорское царство, захватил Колхиду, Малую Армению, часть нынешнего Крыма, наладил отношения с кочевыми племенами Скифии. В результате на востоке Средиземноморья возникло огромное даже по современным меркам государство, способное противостоять римской экспансии (а это, похоже, и было главной целью жизни нашего героя). Оно обладало и огромным флотом (обычно говорят о более чем 400 кораблях). Результат — довольно успешная поначалу война против римлян, захват Вифании и Каппадокии, население которых радостно приветствовало войска Митридата. Случился и «геноцид» — понтийские греки вырезали, как считают некоторые историки, около 80 тысяч римлян, находившихся в Малой Азии.
Затем царь двинул армию в Грецию и Македонию, вероятно, вообразив себя новым Александром, только «наоборот» — теперь уже Восток двигался на Запад. Тут терпение Рима лопнуло, и он начал предпринимать самые решительные действия. Но, тем не менее, понадобилось целых три так называемых «Митридатовых войны», чтобы мощная антиримская коалиция, в которую входили даже пираты Средиземного моря, была разгромлена, а сам «защитник эллинских традиций» бежал в Пантикапей (нынешнюю Керчь). Там он пытался вновь собрать силы против Рима, но население Малой Азии, утомлённое войной, выбрало «коллаборационизм». От Митридата отвернулись все, кто когда-то считал его спасителем и защитником, а против него восстал собственный сын вместе с войском. В результате Евпатор покончил с собой, а мир стал таким, каким его видели с римских холмов. С точки зрения эллинов, довольно-таки унылым и однообразным.
Что изменилось с тех пор? Конечно, масштабы противостояния, степень вовлечённости народов в этот процесс, сама канва событий — уже другие. Но суть противостояния и даже отдельные его сюжеты сохраняются. Если посмотреть на совсем уж недавние события, то можно, к собственному удивлению, заметить — у Митридата была, пожалуй, даже более высокая степень свободы. Не было закулисной дипломатии, не было сложной системы финансовых воздействий на властителей. После поражения никто не пытался тащить Евпатора в какой-нибудь Гаагский суд, и даже способ ухода из жизни он избрал самолично.
Можно ли в связи с этим говорить об увеличении со временем параметров несвободы? Да, несомненно. Однако не всё так просто. Об этом поговорим в следующий раз.
