Современная Россия: проблема обретения идеологии

Стало уже привычной фразой то, что на пороге нового тысячелетия Россия встала перед проблемой выбора исторического пути, перед проблемой обретения себя в пространстве мировой истории и политики. Фраза эта, может быть, уже приелась, но менее актуальной от этого не стала. Речь идет о том, быть или не быть вообще России, хоть многим и хотелось бы считать этот вопрос решенным окончательно в ту или другую сторону. На наш взгляд, не правы те, кто говорит о «непотопляемости» России, о том, что никуда она не денется, была, есть и будет, и речь может идти только о том, как получше ее обустроить. Не правы, на наш взгляд, и те, кто полагает, что Россия уже кончилась, что существует только «эта страна», то есть территория, и единственный вопрос — как на ней получше устроиться. Неправота той и другой стороны одинаковая, и одинаковы даже следствия: главное, чтобы жить было хорошо, а уж как это будет называться, Россией или как-то иначе, разницы нет. Речь, однако идет не о названии, а о сути. Именно исходя из проблемы обретения национально-культурной идентичности могут быть по-настоящему поняты и решены все большие и маленькие вопросы реальной политики. От того, кем мы будем в первую очередь зависит то, как устроится наша жизнь.

То, что Россия была, — это исторический факт. Была мощная самобытная культура, была мощная самобытная держава. Есть ли Россия сейчас, — это вопрос. На протяжении своей истории Россия была неодинакова, она менялась от века к веку, но сохраняла при этом некую фундаментальную идентичность. В XXI веке Россия не может оставаться такой, как в прошлом, это очевидно, невозможно механическое воспроизводство прошлых форм общественной и государственной жизни, но Россией наша страна быть может. Будет ли, нужно ли, чтобы была, и что нужно для того, чтобы была, — в этом должны заключаться главные вопросы современной отечественной гуманитарной мысли. Национальную идею невозможно придумать, ее можно только обрести с своей исторической традиции, обратившись сквозь изменчивые исторические формы к тому духовному истоку, которым эти формы рождены.

Иначе говоря, необходимо ясно осознать, что же такое Россия, чем жива и чем движима ее история, тогда и возможно будет говорить о ее существовании в настоящем и перспективах на будущее. Вполне сознавая и будучи в целом согласным с тем, что «умом Россию не понять», мы попробуем, тем не менее, обозначить наиболее значимые, на наш взгляд, ее черты. Необходимо еще раз подчеркнуть, что говорить мы собираемся о России в ее сущностном смысле, а не о социологических характеристиках современного «россиянского» общества, мы ориентируемся при этом на ту Россию, которая имеет уже вполне определенное место в мировой истории, которая уже состоялась как уникальное явление этой истории, а вот причастность наша к этому явлению до поры — вплоть до выяснения — остается под вопросом.

Во-первых, и это очевидно, в основании России лежит сознание своего исторического призвания, некой миссии всемирно-исторического масштаба. В этом русский народ, конечно, не одинок, ибо всякий народ существует именно в силу осознания своей внутренней идентичности и отличия от прочих племен и народов, всякий же исторический народ не может быть таковым без некоторой национальной идеи, без притязаний на мировую значимость, без сознания своей особой миссии в истории человечества (см. об этом Достоевского в его «Пушкинской речи»). Русский народ вполне обладал таким сознанием, и именно оно определяет во многом облик России.

Во-вторых, и это не менее очевидно, Россия имеет свой особый внутренний уклад, она выработала свои собственные формы общественно-государственной жизни, которые не могут быть без потери смысла сведены к комбинации каких бы то ни было инокультурных идей и принципов.

В-третьих, Россия — это, конечно, и особая культура, начиная с повседневной народности и заканчивая высокими формами культурного творчества. Россия сказала свое самобытное слово во всех видах искусства, в религиозной жизни, в философии. Возможно, такой перечень из трех пунктов покажется кому-то неполным, возможно, перечислены эти пункты не в том порядке, в каком следовало бы, но мы ограничимся пока ими и постараемся раскрыть их содержание и смысл. Прежде всего, хотелось бы подчеркнуть, что не случайно все три выделенных нами пункта обращают нас к сфере общественной идеологии. Русский народ вообще есть единство не по крови, а по духу. «Русской крови», если хорошо подумать никогда и не было вовсе, ни «чистой», ни «нечистой», — русский народ сложился из многих «кровей»: из многих славянских, из многих финно-угорских, из многих тюркских, из многих других еще. Один из наиболее русских людей, едва ли не олицетворение России, — Пушкин (солнце русской поэзии!), и это впечатляющий пример того, что «русскость» не имеет никакого отношения к принципу «крови». Принцип «почвы» гораздо более важен для самоорганизации русского народа, но и он предельно одухотворен: не просто обладание определенным пространством суши, но созидание и расширение некоего духовного пространства составляет существенную черту России.

Итак, начнем по порядку пунктов. Свою всемирно-историческую миссию Россия связывает, конечно, с духовно-религиозными задачами: «стояние в правде», — так, пожалуй, можно обозначить в первом приближении эту миссию. Будучи в духовном смысле преемницей Византии, приняв оттуда веру, находясь долгое время в каноническом подчинении Константинопольскому патриархату, переняв многое из Восточно-Римской империи, Русь, тем не менее, не восприняла совершенно саму имперскую идею, мечту о формальном соединении под единой властью христианского императора всех племен и народов. Наследницей этой имперской идеи стала Западная Европа, вдохновленная в своем историческом движении Римо-Католической Церковью. «Кафоличность» (универсальная целостность) и православность (правая вера) равно исповедуются и христианским Западом, и христианским Востоком, но если для Запада на первое место вышла идея католичности как вселенского распространения, то для Востока дороже оказалась православность. Нарождающаяся Россия (в XIII — XIV веках) предпочла (в лице св. блгв. кн. Александра Невского и его преемников) лучше терпеть внешнее порабощение от монголо-татар, чем, объединившись с западными «братьями-христианами», изменить православию.

Общественно-государственный уклад русской жизни явился порождением этих же духовных установок. Противоречивое, на первый взгляд, сочетание в русском национальном характере анархизма и покорности государству имеет основание в этих духовных установках. Русский народ не связывает с государством своих смысложизненных ожиданий, — в этом и заключается его особый анархизм, потому он и согласен терпеть от государства все, что вытерпеть можно, потому и начало своего государства он осмысливает легендой о призывании варягов, чужаков. У русского человека всегда есть необходимое ему пространство духовной свободы, оно обретается в вере и в Церкви. Русский человек никогда не одинок перед лицом государства, он никогда не находится целиком в его власти. А потому русскому человеку незнаком страх перед государством, тот самый страх, — который является движущей силой идеологии либерализма. При этом вера и Церковь в качестве альтернативы государству в корне отличаются от того рахитичного гражданского общества, которым Запад желает заслонится от всесилия государственной власти. Гражданское общество — это подчеркнуто частная жизнь в форме «кружков по интересам», Церковь — это общее служение, захватывающее существование человека в его предельной онтологической глубине. В перспективе этой церковной соборности получает свое настоящее обоснование и государство, и вся народная культура — от повседневности до вершин национального гения.

Жива ли еще сегодня эта Россия? Наиболее очевидный ответ, конечно, — отрицательный: в масштабах страны давно уже нет того русского духа, который мы постарались обрисовать, и здесь «Русью не пахнет». Но, как нам кажется, некоторые — не то, чтобы события, скорее — перемены в атмосфере последнего времени могут быть поняты в том смысле, что Россия постепенно «приходит в себя». Для этой надежды пока нет почти никаких объективных подтверждений, эта надежда держится верой и любовью. Любовью к России.

Интернет-журнал «Русская неделя»