 |
| Литературная газета | Ирма Видуэцкая | 16.02.2006 |
Сейчас мы уже научились ценить Лескова-художника, но всё ещё недооцениваем его как мыслителя. Как и Достоевский, он оказался писателем-пророком. Разница между ними в том, что Достоевский в своих пророчествах о будущем опирался на настоящее, в нём видел ростки будущего и прозревал, во что они разовьются. А Лесков в определении тенденции русской жизни опирался на прошлое России, на устойчивые и неизменные в течение длительного времени национально-исторические основы жизни. Он выделял в русской жизни такие черты, которые сохраняют живучесть при всех социальных ломках и исторических изменениях. Поэтому наблюдения Лескова над бытом, государственными и общественными установлениями русской жизни кажутся сейчас необыкновенно актуальными. Среди устойчивых бед русской общественной жизни Лесков называл бесхозяйственность, засилье бюрократии, протекционизм, взяточничество, неспособность людей, стоящих у власти, справляться со своими обязанностями, беззаконие, пренебрежение правами личности. По его мнению, для успешной борьбы с этими язвами русской жизни «России нужно и важно более всего знание, самопознание и самосознание». Считая, что страна, как и человек, проходит разные возрастные стадии развития, он приравнивал Россию к даровитому юноше, который ещё может взяться за ум.
Ни один русский писатель не уделял такого большого внимания проблеме национального характера, как Лесков. Он многосторонне описал русский национальный характер и попутно сделал очень интересные и тонкие зарисовки национального характера немцев, французов, англичан, поляков, евреев, украинцев, татар. Сейчас, в эпоху обострения межнациональных отношений, творчество Лескова, проповедовавшего национальную и религиозную терпимость, видевшего прелесть жизни в ярких красках национального быта, различных национальных укладов, обычаев, характеров, очень актуально.
Лесков, несомненно, был одним из самых интересных религиозных умов в русской литературе второй половины XIX века. В его творчестве, как и в творчестве Л. Толстого и Достоевского, отразились напряжённые нравственные поиски русского человека в период кризиса христианской идеологии, вызванного крушением основ феодализма. Лесков — писатель-моралист и проповедник, этим он очень близок Толстому и Достоевскому. Но для его нравственных требований не характерен максимализм. Они больше приспособлены к возможностям среднего человека, не аскета и не героя.
По выражению автора первой книги о творчестве Лескова А.Л. Волынского, Лесков «был особенный человек и особенный писатель». Он противостоял всем и вся и всегда шёл «против течений» (так назвал свою книгу о Лескове А.И. Фаресов), не желая примыкать ни к каким партиям и всегда выбирая свой, третий путь. И это относится не только к его гражданскому поведению и к идейной стороне его творчества, но и к созданной им стилевой системе. По своему художественному облику произведения Лескова существенно отличаются от произведений его великих современников — Гончарова, Тургенева, Л. Толстого, Достоевского. М. Горький объяснял это так: «Различие Лескова с великанами литературы нашей только в том, что они писали пластически, слова у них — точно глина, из которой они богоподобно лепили фигуры и образы людей, живые до обмана. Лесков — тоже волшебник слова, но он писал не пластически, а — рассказывал, и в этом искусстве не имеет равного себе».
Сказ — способ повествования, чрезвычайно редко встречавшийся в русской литературе второй половины XIX века у других писателей. Сказ предполагает установку на живую устную речь, своеобразно окрашенную в зависимости от характера, социального положения, профессии, культурного уровня рассказчика. Лесков избрал его потому, что в своих произведениях он выступает не столько полновластным творцом создаваемого художественного мира, сколько заинтересованным собеседником множества людей, населяющих Россию, вдумчивым наблюдателем и свидетелем происходящего. Самые разнообразные по своему социальному статусу герои в произведениях Лескова получили возможность выразить себя в своём собственном слове и таким образом выступить как бы независимо от их творца. Лесков смог реализовать этот творческий принцип благодаря своим выдающимся филологическим способностям. Его «священники говорят по-духовному, нигилисты — по-нигилистически, мужики — по-мужицки, выскочки из них и скоморохи с выкрутасами».
Сочный, колоритный язык лесковских персонажей соответствовал яркому красочному миру его творчества, в котором царит очарованность жизнью, несмотря на все её несовершенства и трагические противоречия. Жизнь в восприятии Лескова необыкновенно интересна. Самые обыденные явления, попадая в художественный мир его произведений, преображаются в увлекательную историю, в острый анекдот или в «весёлую старую сказку, под которую сквозь какую-то тёплую дрёму свежо и ласково улыбается сердце». Под стать этому полусказочному, «полному таинственной прелести миру» и любимые герои Лескова — чудаки и «праведники», люди с цельной натурой и щедрой душой. Ни у кого из русских писателей мы не встретим такого количества положительных героев. Острый критицизм по отношению к русской действительности и активная гражданская позиция побуждали писателя к поискам положительных начал русской жизни. И основные надежды на нравственное возрождение русского общества, без которого он не мыслил социального и экономического прогресса, Лесков возлагал на лучших людей всех сословий, будь то священник Савелий Туберозов из «Соборян», полицейский («Однодум»), офицеры («Инженеры-бессребреники», «Кадетский монастырь»), крестьянин («Несмертельный Голован»), солдат («Человек на часах»), ремесленник («Левша»), помещица («Захудалый род»).
Лесков по преимуществу был мастером малых жанровых форм, в разнообразии которых он не имеет равных себе в русской литературе. Его шедевр — хроника «Соборяне» — да ещё неоконченный «Захудалый род» одиноко возвышаются среди менее удачных произведений большой формы. Но совокупность его рассказов и повестей давала широчайшую картину русской жизни. Прекрасный знаток быта и нравов русской провинции, Лесков оставил нам энциклопедию русской жизни нескольких десятилетий как дореформенных, так и послереформенных. Его творческий путь продолжался 35 лет, и во все эти годы, несмотря на недоброжелательность критики, он был любим читающей публикой.
В течение долгого времени ни читатели, ни исследователи не имели возможности составить себе сколько-нибудь полное представление о творчестве Лескова. Дореволюционные издания А.С. Суворина и А.Ф. Маркса давно стали библиографической редкостью. В 1956—1958 гг. вышло первое комментированное собрание сочинений писателя в 11 томах. Художественные произведения были представлены в нём не в полном объёме, а публицистика — немногочисленными статьями. Переизданное в 1989 г. прижизненное собрание сочинений в 12 томах расширило знакомство читателя с художественными произведениями Лескова, а шеститомник 1993 г. — с публицистикой. Однако огромный пласт публицистики оставался вне поля зрения современного читателя. Это были статьи, которые после первого появления в печати никогда больше не переиздавались. Невозможно было даже определить объём похороненной в газетах публицистики Лескова, так как часть печаталась анонимно. Начиная с 60-х годов ХХ века, когда стал пробуждаться интерес к творчеству Лескова, потребность в полном собрании его сочинений остро ощущалась всеми исследователями. Но ни один из академических институтов не решился начать такое издание.
В 1992 г. Н.И. Либан, который в течение многих лет вёл Лесковский семинар на филфаке МГУ, собрал нескольких своих учеников разных лет выпуска, пригласил из Петербурга И.В. Столярову и предложил этому маленькому коллективу начать подготовку Полного собрания сочинений Лескова. Осуществить это уникальное издание согласился директор издательства «Teppa» С.А. Кондратов, которого не испугал наш грандиозный план в 30 томов. Благодаря тому, что к этому времени уже была издана составленная швейцарской исследовательницей И. Мюллер де Морог библиография произведений Лескова, мы смогли представить в издательство подробный проспект будущего издания.
16 февраля 1993 г., к дню рождения Лескова, мы сдали в издательство первый том, подготовленный всего за полгода. В 1995 г. он вышел в свет. В настоящее время издано 9 томов объёмом в среднем 55 печатных листов. Сейчас идёт вторая корректура X тома.
Отказавшись от обычного в такого рода собраниях сочинений жанрово-хронологического принципа, мы не стали выделять публицистику в отдельные тома. Каждый том нашего издания даёт полное представление о том, что Лесков написал в тот или иной отрезок времени. Обычно том содержит работы одного года или двух-трёх лет в зависимости от объёма написанного. Отдельные тома посвящены романам. Вышли уже романы «Некуда» (т. IV) и «На ножах» (т. IX). Каждый том состоит из четырёх разделов: I. Художественные произведения. II. Публицистика. III. Dubia (статьи, предположительно принадлежащие Лескову). IV. Приложения (архивные материалы; стенограммы судебных процессов, участником которых был Лесков; произведения, не предназначавшиеся для печати, — как, например, стихи, написанные в альбом; рецензии на книги для народного чтения, подготовленные во время работы Лескова в Учёном комитете Министерства просвещения; в первом томе мы дали в этом разделе книжку по проблемам гигиены, которую Лесков с помощью В. Беца перевёл с немецкого и напечатал в I860 году в Киеве).
Все тома снабжены обширным комментарием, значительно более подробным, чем в вышедших ранее комментированных изданиях Лескова. Публицистика же в своей основной части комментируется впервые. Несомненную научную ценность представляют аннотированные указатели имён и периодических изданий. Впервые проводится научная подготовка текстов произведений Лескова. За неимением автографов текст сверяется по всем прижизненным изданиям, что помогает выявить и исправить довольно многочисленные ошибки. Самый яркий пример здесь — роман «На ножах», текст которого в собрании сочинений в издании А.С. Суворина был настолько испорчен, что вопреки обыкновению в нашем издании он печатается по первой публикации в «Русском вестнике». Список поправок, как принято в научных изданиях, всегда приводится полностью.
Издание сопровождается большой работой по атрибуции статей Лескова, печатавшихся анонимно. Так, И.П. Видуэцкая атрибутировала около 90 статей Лескова из «Северной пчелы» 1862−1863 гг. Их публикация и комментарий к ним в значительной степени изменили представление о начале творческого пути писателя. И.В. Столярова выявила путём сплошного просмотра газет и атрибутировала десятки статей Лескова из «Биржевых ведомостей» (1869−1871) и «Русского мира» (I871−1874). Эта работа будет продолжаться и в отношении тех органов печати, в которых Лесков сотрудничал позднее.
Работа над таким изданием требует огромных интеллектуальных, физических и материальных затрат. Статьи из периодических изданий XIX века (в основном это газеты) копируются тем или иным способом (ксерокопирование, фотографирование, а иногда и переписываются от руки), затем перепечатываются с переводом из старой орфографии в новую и после этого распределяются между членами группы для написания примечаний. Вся эта работа выполняется практически бесплатно энтузиастами, влюблёнными в творчество Лескова. В издании работают более 40 человек не только из России (это учёные из Москвы, Петербурга, Орла, Йошкар-Олы, Петрозаводска, Кургана, Ставрополя), но и из Украины, Литвы, Латвии, Франции, Германии, Венгрии, США.
В 2005 году мы остались без поддержки РГНФ, который до этого помогал нам в течение нескольких лет. Гонорар, который нам выплачивает издательство, несопоставим с нашими трудовыми затратами и не позволяет привлечь новых квалифицированных сотрудников, чтобы ускорить подготовку томов. Если продолжать издание такими темпами, как сейчас, потребуется ещё 20 лет, а у многих из нас нет такого запаса времени. И сумеют ли пришедшие нам на смену завершить издание на заданном высоком научном уровне — неизвестно.
Ирма ВИДУЭЦКАЯ, доктор филологических наук
Что значит для вас Лесков?
Валентин РАСПУТИН, прозаик:— Набирают годочки наши классики. Вот уже и Николаю Семёновичу Лескову — 175. И чем больше отдаление от золотого века русской литературы, от девятнадцатого, тем больше удивления, чем же таким особенным могли напитать наши земля и культура такое большое и яркое созвездие, словно бы даже чрезмерное, если даже «рост» Лескова долгое время не решались измерить подобающей ему мерой. Только как бы волею самого времени ещё до скончания века, убедившегося, что в другие двери, помимо тех, куда проследовали классики, он не проходит, всё стало на свои места.
У Лескова всё крупно, и язык — густой и запашистый, укладывающийся пластами и со старыми архаическими наслоениями и с отлетевшими уже с древа жизни европейскими заимствованиями, — как из-под плуга, раздирающего целину. И характеры героев — будь то «Соборяне», «Леди Макбет Мценского уезда», «Однодум», «Очарованный странник» или «Левша». Страсти, не уступающие шекспировским, с русским выражением, облагающим: сквозь века никакими судьбами и страстями её не удивить и не объехать, а потому любые встряски и любое кипение крови следует принимать с терпением и философским спокойствием. Это даже не решение воли или ума, а состав натуры. Всё у Лескова крупно и размашисто — под стать самой России и природной её силе. Каждый человек словно бы и из малого начинается, а глыбисто откалывается от коренной породы. В молодости Лесков пытался писать на злобу дня, а всё равно выходили широта и долгота России. Он отыскивал чудаков, а всё равно получался народный характер. Столь своеобычного и ядрёного голоса не было в нашей литературе ни до Лескова, ни после него; в нём было что-то одновременно и от эпической и былинной Руси и трагическое предчувствие от надвигающейся встречи с новым веком. И при том при всём не ходульная вовсе уверенность: русский человек всё превозможет.
Фазиль ИСКАНДЕР, прозаик:
— Лескова я не читал очень давно, но знаю его с детства, это совершенно замечательный писатель. Произведения его оригинальны, ни на что не похожи. Он писал на языке, отличающемся от классической русской прозы в сторону народности и церковности. Можно сказать, что среди русских классиков Лесков — самый своеобразный и по языку, и по теме: никто другой так широко и глубоко не заглядывал в церковную жизнь России; некоторые повести на сюжеты русской церковной жизни абсолютно новаторские. У него оригинальный юмор. Я высоко ценю его художественные произведения, хотя лично на моё творчество он никак не повлиял, я шёл другим путём.
Станислав КУНЯЕВ, поэт, литературный критик:
— Хорошо говорить о любимых писателях, а я никогда не зачитывался Лесковым, как Тургеневым, Достоевским, Буниным… Хотя ценю его знание русской жизни и то, что он в отличие от писателей-славянофилов или западников смотрел на неё по-особому. Просто его талант, его трудный, тяжёлый, плотный стиль — без пушкинско-гоголевского поэтического полёта — были преградой для того, чтобы постоянно жить его творчеством.
Вячеслав ПЬЕЦУХ, прозаик:
— Прежде всего — объект зависти.
Юрий МАМЛЕЕВ, прозаик:
— Считаю, что Лескова можно причислить к первому ряду великих русских классиков XIX века, поставить его имя рядом с этими маэстро. Но проблема заключается в том, что имя Лескова и значение его произведений подверглись нападкам со стороны российских левых, революционеров в XIX веке. Таким образом, по политическим причинам имя Лескова оставалось немного в тени. То же самое произошло и в советское время. Эта история является примером грубого и вульгарного вмешательства политики в сферу литературы. Искусство касается самых глубинных основ бытия, оно гораздо выше любых политических доктрин и мнений. Поэтому, естественно, имя Лескова, престиж его произведений должны восстановиться во всей полноте.
Александр ПРОХАНОВ, прозаик:
— Лесков — это солнце русского языка, огненная, плазменная стихия русской речи, русской образности. Я уж не говорю об укладах, которые он описывал: старообрядческих, мещанских; типологии русских людей. В данном случае я говорю о стихии языка, об этой поразительной экспрессии и энергии, этой абсолютно русской красоте, которая могла родиться не в курной избе, и не на паперти храма, и не на старообрядческих молениях. Она могла родиться в душе русского интеллигента, который этот язык возвёл в культ. Он взял этот язык отовсюду. Казалось бы, после Лескова это направление русской литературы, русской культуры оборвалось, став более классическим, дворянским, воплотившись в Толстого, Чехова, Гаршина, Бунина, хотя в Бунине тоже есть мучительное сладострастие, связанное с русским просторечием. Но в огромном, чугунном, грохочущем ХХ веке, веке советской литературы, эта же языковая стихия обнаружилась у Шергина, а сегодня — в творчестве моего друга Владимира Личутина. Это такое же мистическое, магическое отношение к русскому языку. Загадочное, даже не эпическое, когда народное обретает категорию словесного, божественно словесного. Может показаться, что с помощью этого языка, языка Лескова или языка Личутина, нельзя писать сегодняшний технотронный век и цивилизацию, что это — тупиковый путь. Это вовсе не так, потому что мы имеем дело, по сути, с такой же коллекцией генетического материала, которую собирал в своё время Вавилов, — злаки тибетских пустынь, пшеницеобразные колосья всех регионов мира… Эта коллекция языковая, драгоценная, этот ген русского сознания, русской культуры, которую Лесков и его последователи собрали, и теперь образцы лежат как драгоценное наше достояние. Я убеждён: настанет такой момент, а он обязательно будет, когда эта стальная, технотронная, галлюциногенная, электронная лексика современной русской литературы востребует божественную красоту русского языка. И будет мощная инъекция этой лесковской, личутинской лингвистической культуры в наш бесконечно разнообразный русский язык.
