В Пыжах

Нужно было у «Памяти», что расположилась в Марфо-Мариинской обители, забрать икону Державной Божией Матери, принадлежащую Фонду Славянской письменности. Икона понадобилась для проведения одной патриотической встречи. В запущенном безлюдном большом помещении наконец отыскался паренек, сказавший, что после восьми вечера будет комендант Гена, который всем этим хозяйством и распоряжается.

Времени оставалось больше часа, и, немного побродив в округе, я направился в храм Святителя Николая, что в Пыжах. Этим Постом совсем не был в церкви, только в самом начале в понедельник отстоял канон Андрея Критского, а потом суета да лень отваживали от нужного постного делания.

Отец Александр Шаргунов ладно вел вечернюю службу, сосредоточенно и строго, а мои мысли разбегались в разные стороны вон из храма, и лишь мимолетно мгновенно вспыхивало горькое чувство, отдаленно напоминающее покаянное бдение. Я всматривался в иконы недостроенного иконостаса, писанные по старому образцу нынешними талантливыми богомазами, разглядывал могучую кладку сводов и это праздное смотрение и прислушивание к хору и чтению священника понемногу подводили душу к осознанию: ну вот ты в храме — дома у Бога, попроси о самом главном — о здоровье близких, о спрямлении собственного пути, об упокоении душ ушедших.

И с постепенным наступлением молитвенной тишины в чувствах слух начал улавливать ежесекундное, настойчивое:

— Тюрк…

— Тюрк…

Неужто сверчок? Уж больно размеренно и механично, может быть, прибор какой тюркает: увлажнитель там или осушитель, или кондиционер, установленный реставраторами? Нет, живой звук.

— Тюрк…

А хорошо ли — в храме сверчок, насекомое, — опять побежала грешная мысль в сторону от алтаря, от Престола Божия.

— Как сверчок — чистое существо или не чистое?

И из души или памяти выныривает:

«Всякое дыхание да хвалит Господа».

— Тюрк…

Когда началась Богородичная песня, и все коленами преклонились и затаили дыхание, кроме певчих, замолчал и сверчок!…

А потом к центральному аналою вышел пономарь. И началось чтение Псалтири — правильное, как все убранство в этом храме, монотонное и глубоко певучее. И тут наш жилец, забыв про секундные интервалы, залился своим сверчанием, как майский соловей.

«Хвалите Господа с небес, хвалите Его в вышних… Хвалите Его во гласе трубнем, хвалите Его во псалтири и гуслех… Хвалите Его в кимвалех доброгласных, хвалите Его в кимвалех восклицания. Всякое дыхание да хвалит Господа».

Маленькое насекомое — пичужка — раскрыло вдруг мне — грешному венцу творения высоту великопостного подвига всей твари!

Боже мой! Как мы удалились от Тебя! Боже мой! Помоги вернуться! То, что может Твой сверчок, почему не вольно и не можно мне, моей душе?!

Служба подходила к концу, и наш доброгласный кимвал вернулся к своему монотонному, как по четкам, прошению:

— Тюрк…

— Слава Тебе, Господи, слава Тебе!

На аналое Крест, украшенный белыми гвоздиками. Гвоздия, копие, клещи… Орудия казни. Нет только молотка. Первые три прощены и прославлены вместе с Крестом, а молоток, как Иуда, в славе у врагов Божиих. Последний поклон Кресту, и снова Ордынка — одним концом к Кремлю — Новому Иерусалиму, другим — в Орду — в Новый Вавилон.

27 Марта 1995 года

Из сборника «Слушая сверчка»