 |
| Православие.Ru | Галина Гуличкина | 22.05.2009 |
11 мая 1853 года, в день памяти равноапостольных Мефодия и Кирилла, учителей Словенских, в Александро-Невской лавре скончался замечательный русский ученый-востоковед, основоположник отечественной синологии монах Иакинф (Бичурин), 14 лет проведший в Пекине, возглавляя Русскую духовную миссию в Китае.
Миссионерство Русской Православной Церкви имеет многовековую историю, и на этой ниве потрудилось немало великих подвижников земли русской. При этом русские миссионеры были не только самоотверженными, иногда даже ценою собственной жизни, свидетелями своей веры, но и нередко подлинными создателями культуры целых народов. Вспоминаются имена святителя Стефана, епископа Пермского († 1396), архимандрита Макария (Глухарева; † 1850), святителя Иннокентия (Вениаминова; † 1879), митрополита Московского, просветителя Алеутских островов, Аляски, Камчатки, Якутии и Приамурья. Миссионерское дело в России чаще всего было подвигом отдельных личностей.
Освоение Сибири, выход русских промышленных людей на побережье Тихого океана приблизили территории Русского государства к Китаю. Интерес к огромной соседней стране, к развитию с ней торговых связей привел к тому, что уже в 1618 году по приказу тобольского воеводы томский казак Иван Петлин с товарищами первыми из русских людей побывали в Пекине. Они привезли от китайского императора грамоту, которая разрешала русским присылать посольства и вести торговлю в Китае.
После этого в течение XVII века из Русского государства в Китай был отправлен целый ряд официальных посольств: Ф.И. Байкова (1654−1658), И. Перфильева (1658), Н.Г. Спафария (Милеску) (1675−1677), Ф.А. Головина (1686−1690).
Посольство Ф.И. Байкова было уполномочено добиться торговых связей и упрочения добрососедских отношений между двумя государствами. Но Ф.И. Байков не смог решить поставленных перед ним задач, и основная причина неудачи была не в нем: захватившие в 1644 году китайский престол маньчжуры взяли курс на проведение политики внешней изоляции Китая.
Но к 70-м годам XVII века маньчжурское правительство стало проявлять озабоченность успехами освоения русскими Приамурья, которое началось в 40-х годах XVII века. В августе 1670 года нерчинскому воеводе был доставлен от богдыхана «лист» к царю Алексею Михайловичу с выражением желания «жить в миру и радости» при условии сохранения мира на границе и выдачи эвенкийского князя Гантимура, который еще в 1651 году принял русское подданство.
Это обращение и следует рассматривать как причину и повод отправки в 1675 году нового посольства в Китай во главе с Н.Г. Спафарием. Хотя, казалось бы, потерпело полную неудачу и это русское посольство, тем не менее Н.Г. Спафаний своей выдержкой и твердостью во время переговоров дал понять цинскому двору, что он является представителем суверенного и могущественного Русского государства, которое может согласиться на установление добрососедских отношений только на основе полного равенства.
Серьезно осложняли русско-китайские отношения в 1680-х годах действия маньчжурских войск против построенной казаками на Амуре пограничной крепости Албазин. Маньчжурские войска трижды осаждали ее. В 1685 году после десятимесячной осады они взяли город и разрушили, но уже в следующем году русские снова отстроили его.
Все эти вопросы были обсуждены во время переговоров великого и полномочного посла Ф.А. Головина с представителями цинского императора Сюань Э (Канн-си). В результате этих переговоров 27 августа 1689 года был подписан первый русско-китайский договор в городе Нерчинске. Нерчинский договор был подписан в очень неблагоприятной для русского посольства обстановке. Имея численное превосходство (17-тясячное войско), маньчжурские представители угрожали физической расправой членам посольства русского. Русский посол Головин, имевший отряд в 1500 человек, вынужден был уступить и согласиться на очень невыгодное разграничение, после которого стал крайне затруднен выход к Тихому океану. Договор этот не был ратифицирован, и китайская граница была определена весьма приблизительно.
Петр I придавал большое значение русско-китайским отношениям и в 1719 году направил в Китай миссию во главе с чрезвычайным посланником капитаном Л.В. Измайловым. Измайлов был торжественно принят в Пекине, но разрешить важные для России вопросы не смог. При отъезде император Канн-си сказал: «Дружбы нашей ничто не может поколебать. Да и за что нам ссориться?.. А хотя бы и удалось чем-либо друг от друга поживиться, то какая может быть от того польза при таком множестве земель в обоих государствах?»[1].
В 1726 году в Пекин прибыло новое посольство — С.Л. Владиславича-Рагузинского. В результате переговоров было подписано два новых русско-китайских договора: Буринский и Кяхтинский. Маньчжурские представители дали согласие содействовать русской торговле, но центр торговли был перенесен на границу, в Кяхту, что вытекало из стремления цинской династии отдалить русских от центральных районов собственно Китая.
По Кяхтинскому договору Россия приобрела право содержать неофициальное представительство в Пекине — Русскую духовную миссию, учрежденную еще в 1716 году[2]. Миссия с самого начала российскими властями поддерживалась и поощрялась по дипломатическим и политическим соображениям: она была первой внешней русской миссией, открытой Петром Великим, который поставил перед ней государственно-политические задачи.
Россия была первым европейским государством, с которым маньчжурская Цинская империя установила договорные отношения. Со стороны русского правительства эти отношения носили равноправный, добрососедский характер, чего нельзя сказать о правителях цинской династии, злоупотреблявших в XVII—XVIII вв.еках превосходством своих военных сил на Дальнем Востоке при подписании договоров с Россией.
Генеральный трактат 1728 года, дополнительная статья к нему о режиме на русско-китайской границе, составленная в 1768 году, и разменный в 1792 году Международный акт о порядке русско-китайской торговли через Кяхту легли в основу дипломатических и торговых отношений между Россией и Китаем 50-х — начала 60-х годов XIX века.
В первое десятилетие XIX века китайский рынок стал приобретать особое значение для России, так как увеличивающееся число поселений в Русской Америке требовало доставки туда все большего количества продовольственных и других товаров. Торговля в Кяхте уже не удовлетворяла русское правительство. Оно искало новых рынков на Дальнем Востоке — в Китае и в Японии. Для начала надо было хотя бы добиться у цинского правительства разрешения на право вести торговлю в морских портах Китая, которые уже активно посещали торговые суда Англии и США[3].
Именно поэтому Главное правление Российско-Американской компании обратилось в 1802 году к императору Александру I с докладной запиской, в которой подчеркивалась выгода морской торговли с Китаем[4].
Министр коммерции граф Н.П. Румянцев представил 20 февраля 1803 года Александру I докладную записку по этому же вопросу, предлагая начать переговоры с китайским правительством. Он считал, что Россия до тех пор будет испытывать затруднения на китайском рынке, пока сами русские «не проложат путь» в Кантон[5].
Граф Н.П. Румянцев предлагал отправить посольство под видом извещения о восшествии на престол императора Александра I и одновременно выяснить возможность открытия для торговли с Россией, кроме Кяхты, и других пограничных пунктов.
Александр I согласился с предложением графа Н.П. Румянцева, и в 1805 году русским правительством торжественно, с пышностью было отправлено посольство в Китай во главе с сенатором обер-церемонимейстером, действительным тайным советником, графом Юрием Александровичем Головкиным[6]. Головкин был снабжен несколькими грамотами на трех языках — русском, маньчжурском и латинском, листом с полномочиями на заключение трактата с китайским правительством для закрепления союза и дружбы, а также паспортом. Кроме того, Головкин получил подробную инструкцию от 6 июля 1805 года о своих полномочиях и о поведении всего посольства.
Послу поручалось по приезде в Пекин добиться личной аудиенции у богдыхана (китайского императора) для вручения ему грамот и, ввиду недоразумений из-за неисполнения этикета, возникавших в предыдущие посольства, предписывалось войти в соглашение относительно этих требований; при этом коленопреклонения и земные поклоны могли быть допущены только перед богдыханом.
В июне 1805 года посольство Ю.А. Головкина отправилось из Петербурга и в октябре прибыло в Ургу, где при первом же визите посла к местным китайским правителям произошло недоразумение в связи с их требованием, чтобы посол прежде, чем приступить к «пиру», совершил три коленопреклонения и девять поклонов перед жертвенником и троном, на что Ю.А. Головкин ответил категорическим отказом, ссылаясь на инструкции.
Три месяца, проведенные в долгих спорах относительно исполнения обрядов, уменьшения числа членов посольства, количества подарков (списки которых китайцы потребовали) ни к чему не привели. Ю.А. Головкин вынужден был вернуться в Россию.
В Петербурге были возмущены поведением пекинского правительства. Ю.А. Головкин был оставлен в Сибири как полномочный и чрезвычайный посол до окончания переписки между российским и китайским двором.
В те дни, когда посольство Ю.А. Головкина покидало Китай, в Кантон прибыли два русских корабля — «Надежда» и «Нева», на которых И.Ф. Крузенштерн и Ю.Ф. Лисянский совершали кругосветное плавание. Они доставили из Русской Америки меха с целью установления торговых связей через китайские порты. Но наладить морскую торговлю оказалось очень трудно, так как в китайских портах существовали свои, очень своеобразные, обычаи. Кроме того, налаживанию торговли мешало уже установившееся в Кантоне и других портах влияние английских и американских купцов и компаний[7].
С большим трудом И.Ф. Крузенштерну и Ю.Ф. Лисянскому удалось продать доставленную ими пушнину и закупить китайские товары. Закончив погрузку и получив разрешение на отплытие, «Надежда» и «Нева» в феврале 1806 года ушли с кантонского рейда. Это произошло раньше, чем из Пекина пришел приказ о задержании русских кораблей. Этот приказ последовал в ответ на отказ чрезвычайного посла России графа Ю.А. Головкина выполнить китайские церемонии.
Русское правительство было крайне обеспокоено таким оборот дела. Возникло предположение, что осложнения с Китаем возникли из-за вмешательства Франции, но в 1807 году директор кяхтинской таможни П.Д. Ванифатьев в письме к генерал-губернатору Сибири И.Б. Пестелю писал, что неудача посольства Головкина не имеет отношения к французскому вмешательству. Кроме того, Ванифатьев сообщал, с какой радостью в Кяхте многие китайские купцы ожидали посольства и как были огорчены его неудачей и «что сам богдыхан крайне сожалеет о вышедшей такой замешательности; все доказывает, что Пекин с нетерпеливостью ожидал посольства, следовательно, и предварительных Франции внушений против России не было»[8].
Действительно, отъезд Головкина обеспокоил цинский двор. Уже с лета 1807 года китайские власти стремились уладить происшедшее. Прошло несколько весьма дружественных встреч русских и китайских пограничных властей, из которых было ясно, что Китай так же, как и Россия, заинтересован в продолжении добрососедских отношений и что пекинский двор ждет вторичного прибытия посольства. Китайское правительство сообщило секретарю Иркутского губернского правления И.Н. Веригину, что если будет прислано посольство, «то оное будет принято без всяких уже национальных с их стороны в церемониях обрядов, кроме, однако ж, самого Пекина»[9].
В конце 1808 года между китайскими и русскими пограничными властями завязалась дружеская переписка. В одном из писем китайские власти предложили Иркутскому губернатору Н.И. Трескину встретиться на границе. Встреча состоялась в феврале 1810 года недалеко от Кяхты. На встрече обсуждался вопрос о посылке нового русского посольства в Пекин. Однако осуществить это удалось лишь через полвека.
До 60-х годов XIX века дипломатические сношения между Россией и Китаем происходили через местных пограничных властей и Русскую духовную миссию. Юридическое положение духовной миссии было оформлено Кяхтинским договором 1726 года.
После неудачи посольства графа Головкина Русская духовная миссия стала важным каналом связи между Россией и центром цинской империи — Пекином; она выполняла дипломатические функции. Бывший член Пекинской миссии, а впоследствии ее историограф епископ Николай (Адоратский; † 1896) отмечал эту сторону деятельности миссии: «Наша миссия, с ведома китайского правительства, могла получить от своего новую обязанность — служить посредницей при дипломатических и торговых сношениях России с Китаем, которые велись отдельно и самостоятельно от миссии»[10].
В состав миссии входили не только духовные лица (четыре человека), но и светские (шесть человек), среди которых были лекари, живописцы, ученики.
В задачи членов миссии входило изучение истории Китая, его экономики и культуры, китайского, маньчжурского и монгольского языков; переводы китайских научных трудов на русский язык; обучение русскому языку детей потомков жителей Албазина, еще в конце XVII века зачисленных, помимо их воли, на службу в армию маньчжурских императоров. Начальник миссии систематически информировал в специальных донесениях Азиатский департамент Министерства иностранных дел о выполнении членами миссии возложенных на них поручений, а также о важнейших политических событиях в Китае[11].
Духовная миссия в Пекине вписала яркую страницу в историю русской науки. Многие члены Русской духовной миссии впоследствии стали известными учеными-востоковедами, членами Российской императорской академии наук: О.П. Войцеховский, К.А. Скачков, В.П. Васильев, Д.А. Пещуров и др.
Особое место среди них занимает архимандрит Иакинф (Бичурин) — начальник 9-й Русской духовной миссии в Пекине.
***
Архимандрит Иакинф (в миру Никита Яковлевич Бичурин) родился 22 августа 1777 года в селе Акулево, Чебоксарского уезда Казанской губернии, в семье дьячка Якова Данилова. В 1779 году семья Якова Данилова переехала в село Бичурино того же уезда. С детских лет Никита выделялся своими умственными способностями. Уже восьми лет он был взят для обучения в Казанскую духовную семинарию, которая в то время была центром науки и просвещения народов Поволжья. В Казанской семинарии впервые начали изучать чувашский, татарский и другие языки восточных и европейских народов. В семинарии Никита проявил себя как «очень даровитый и любознательный ученик с отличной памятью, но при этом с чрезвычайно живою натурою»[12]. Своими способностями он обратил на себя внимание архиепископа Казанского и Свияжского Амвросия (Подобедова; † 1818), который до конца своих дней оказывал поддержку одаренному семинаристу. Во время обучения в семинарии Никита получил фамилию Бичурин, образованную от названия его родного села.
Семинария, которую Никита окончил в 1799 году, дала ему прекрасное богословско-философское образование и хорошее знание как языков классических, так и французского и немецкого. Здесь он научился и рисовать, что впоследствии, во время служения в миссии в Пекине, ему очень пригодилось.
По окончании Никита был оставлен учителем грамматики в младших классах.
В 1800 году Никита принял монашество с именем Иакинфа и был определен учителем высшего красноречия в Казанскую духовную академию. В 1802 году, уже в сане архимандрита, Иакинф был назначен настоятелем Иркутского Вознесенского монастыря и ректором Иркутской духовной семинарии. Отец Иакинф всегда отличался решительным, энергичным характером, и в семинарии у него не сложились отношения с учащимися. Он был переведен преподавателем риторики в Тобольскую духовную семинарию.
В 1805 году в Китай отправлялась 9-я духовная миссия во главе с архимандритом Аполлосом, но он, доехав до Иркутска, там и остался, не желая ехать в Китай. Отдаленный и незнакомый Китай многим казался страшной землей, и лица, посылаемые туда неволею, обливались нередко горькими слезами при прощании с Отечеством.
Вместо архимандрита Аполлоса Святейший Синод определил начальником миссии архимандрита Иакинфа, который с радостью воспринял это назначение.
18 июля 1807 года 9-я духовная миссия отправилась из Иркутска. С первого же дня после переезда границы отец Иакинф начал вести дневник своего путешествия и с присущей ему научной любознательностью стал собирать сведения о неведомых ему стране и народе. По его воспоминаниям, одна мысль, что в Китай нужно будет ехать через Монголию, которую не многие видели своими глазами, восхищала его[13]. На пути миссии довелось немало пострадать от непогоды и гибели караванного скота.
10 января 1808 года отец Иакинф прибыл в Пекин и «нашел свое жизненное призвание» в научном изучении этой мало известной в России страны. Эта высокая задача всецело захватила отца Иакинфа, и делу изучения Китая и народов Азии он отдал всю свою жизнь. Интеллектуальный уровень миссионеров предшествующих русских миссий в большинстве своем был таков, что «китайцы считали за великий стыд иметь своими учителями диких и неученых людей, не знавших ни их церемониальных обычаев, ни разговоров». Отец Иакинф со всей энергией старался выправить этот недостаток. Необыкновенная способность к изучению языков и замечательное трудолюбие сделали свое дело: отец Иакинф настолько усвоил китайский язык, что впоследствии объяснялся на нем, как самый образованный китаец.
В письме к историку и издателю журнала «Москвитянин» М.П. Погодину от 14 августа 1810 года архимандрит Иакинф писал: «Не хваля себя, могу сказать, что живу я здесь единственно для Отечества, а не для себя. Иначе в два года не мог бы и выучиться так говорить по-китайски, как ныне говорю».
Во время пребывания в Китае он начал составлять словарь, в который вошло 12 000 иероглифов, сделал много переводов на русский язык китайских сочинений — исторических и географических. Переводя много с китайского языка, он перевел и на китайский язык с русского литургию, краткую священную историю и изложение православной веры.
Находясь в Китае, отец Иакинф столкнулся с не известной для России опиумной проблемой. Англичане привозили из Индии (в то время британской колонии) опиум, который стал одним из самых ходовых товаров в Китае. Это привело к страшным последствиям. Опиумокурение распространилось настолько широко, что этот наркотик вошел в повседневный обиход, им одурманивали целые деревни, люди переставали работать. Возникала опасность проникновения опиума контрабандным путем и в Россию. Архимандрит Иакинф не мог оставаться безучастным и к этой проблеме, таившей в себе угрозу существованию целой нации.
В 1812 году в России началась война с Наполеоном. О миссии в Китае совсем забыли. Денежное содержание миссии прекратилось, и она оказалась в критическом состоянии. Вместо положенных 10 лет миссия пробыла в Китае 14 лет и 4 месяца. Существовать на средства китайского правительства, которое отпускало на содержание миссии в пересчете на русские деньги 855 рублей 50 копеек серебром, не было возможности. Отец Иакинф писал: «Не знаю, что лучше? Спасать албазинцев от идолопоклонства или сотрудников миссии от голода?». Дело дошло даже до заклада церковной утвари, и при таких обстоятельствах среди членов миссии начались беспорядки. Китайский министр иностранных дел пожаловался иркутскому губернатору на студентов миссии, которые погружались «в леность, пьянство и другие распутства». Губернатором в Иркутске был знаменитый Н.И. Трескин, который счел нужным дать ход этой жалобе китайского правительства и сообщил о ней в Санкт-Петербург. С того времени дурное мнение о пекинских миссионерах прочно утвердилось и оставалось неизменным на многие годы. В Пекин губернатор Трескин послал строгий выговор студентам, грозя их выслать из Китая за дурное поведение и неповиновение начальнику миссии. Виновные, особенно студенты Громов и Лавровский, были прощены по ходатайству отца Иакинфа. Миссия отца Иакинфа испила полную чашу горести. Члены миссии стали требовать от него жалованья. Отец Иакинф вынужден был распродавать лишнее имущество и закладывать монастырские земли. Когда и эти ресурсы иссякли, в заклад пошли и церковные вещи. Но и этого надолго не хватило. Члены миссии стали изыскивать собственные средства для пропитания: одни из них, изучив разговорный язык, занялись адвокатурой по частным делам, одерживая верх не столько красноречием, сколько страхом, производимым на судей, другие пустились в торговлю, а третьи и в азартные игры. Большую нужду пришлось терпеть непредприимчивым членам миссии, которые не имели практических талантов. О забытой Пекинской миссии вспомнили лишь после Венского конгресса в 1815 году, когда предстояло снаряжать на смену ей новую миссию, но и это снаряжение затянулось.
10-я миссия прибыла в Пекин 1 декабря 1821 года, и только 15 мая 1822 года отец Иакинф выехал из Пекина со своей миссией.
Отец Иакинф за 14 лет так изучил Китай, так сроднился с ним, так полюбил, что внешне сам стал похож на китайца.
По возвращении в Петербург все члены миссии были привлечены к духовному суду Святейшего Синода. Главными пунктами обвинения были: продажа (весьма сомнительная) части посольского двора, небрежное обращение с церковной утварью, часть которой тоже была заложена, разрешение открытия игорного дома в здании, принадлежавшем миссии и сдаваемом в наем. Все перечисленные обвинения не имели документального подтверждения в архиве миссии, за исключением выговора студентам от иркутского губернатора. Суровые и, вероятно, злостно сгущенные и преувеличенные обвинения предъявляли лично отцу Иакинфу иркутский генерал-губернатор И.Б. Пестель и начальник 10-й духовной мисси в Пекине архимандрит Петр (Каменский).
При осуждении отца Иакинфа не было применено известное правило римского права: «audiatur et altera pars» — «следует выслушать и другую сторону». Защитников у него не было, а сам он отказался давать какие-либо объяснения.
Главным виновником осуждения отца Иакинфа с братией нужно считать архимандрита Петра (Каменского). На основании его резких донесений Святейший Синод определил «архимандрита Иакинфа, как недостойного носить звание священнослужителя, лишив сана архимандрита, оставить под строжайшим надзором навсегда в Валаамском монастыре».
Отец Иакинф был подвергнут наказанию, главным образом, за противление власти, выразившееся в отказе дать какие-либо объяснения на предъявленные обвинения. Этим он навлек на себя суд без милости.
Итак, отец Иакинф отправился в заточение в Валаамскую обитель. Здесь он находил утешение в научной работе: исправлял прежние труды, дописывал начатые ранее. «Всего более страшусь, — писал отец Иакинф своему другу Е.Ф. Тимковскому из монастырской тюрьмы, — остаться виноватым перед потомством — даже в непроизвольных погрешностях».
Барон П.Л. Шиллинг фон Канштадт[14], посещая Валаамский монастырь, обратил внимание на монаха, который в келье что-то усердно писал. Узнав, что это бывший начальник духовной миссии в Китае, он стал хлопотать о возвращении отца Иакинфа в Петербург.
В 1826 году отец Иакинф был освобожден из заточения в Валаамской обители и определен на службу в Министерство иностранных дел, которое ценило его как глубокого знатока китайского языка и литературы, как синолога, которому не было тогда равных в России. Местом пребывания отца Иакинфа была определена Александро-Невская лавра. Среди петербургского высшего общества отец Иакинф нашел себе много хороших знакомых и благожелателей, следивших с интересом за его научной деятельностью. С этого времени начинается неутомимая литературная деятельность монаха Иакинфа, которая поразила не только русский, но и иностранный ученый мир. Отец Иакинф один сделал столько, сколько может сделать только целое ученое общество. Всюду он выступал в защиту отечественной науки и культуры. «Если бы мы со времен Петра Великого доныне не увлекались постоянным и безразборчивым подражанием иностранным писателям, то давно бы имели свою самостоятельность в разных отраслях просвещения. Все люди имеют рассудок, не одни французы и немцы. Если мы будем слепо повторять, что напишет француз или немец, то с повторением таких задов всегда будем назади, и рассудок наш вечно будет представлять в себе отражение чужих мыслей, часто странных и нередко нелепых».
В 1828 году отец Иакинф был избран членом-корреспондентом Российской императорской академии наук, в 1831 году — членом Парижского азиатского общества. В 1835 году отец Иакинф стал лауреатом Демидовской премии Академии наук.
В 1829—1830 годах отец Иакинф по поручению Азиатского департамента сопровождал в поездке за Байкал барона Шиллинга. В 1835 году отец Иакинф был командирован в Кяхту для открытия и устройства там училища китайского языка.
Подвижничество отца Иакинфа в обществе осталось невостребованным. Он выпускал книги за свой счет, и это приносило ему немалые убытки. Ратовал за поддержку и продвижение отечественных ученых, а в Академию наук предпочитали приглашать иностранных. Все это тяжелым бременем ложилось на сердце отца Иакинфа. В письме от 17 октября 1844 года он писал: «Иностранцы от Академии [наук] нагло и бесстыдно выдают себя знающими то, чего не знают. Из Парижа приехал профессор китайского языка и тотчас отказался, когда предложил ему составить опись китайских книг. Теперь этот профессор читает Часослов на языках грузинском и армянском и титулуется членом Академии [наук], между тем как в Петербурге при должностях находятся природные грузины и армяне, образовавшиеся в университетах. Наш директор предложил Академии [наук] принять отца Аввакума, который знает четыре языка: китайский, маньчжурский, монгольский, тибетский и частью древнеиндийский. Он кончил курс Петербургской духовной академии и вышел магистром. Отказали, потому что русский, не иностранец».
Пребывание в заточении в Валаамской обители не прошло бесследно для отца Иакинфа. И хотя в дальнейшем все складывалось для него как будто благополучно, душевные терзания не оставляли его. Мысль о снятии с себя монашеского сана не покидала его, и в письме к министру иностранных дел К.В. Нессельроде от 13 сентября 1830 года он писал: «Но четырехлетний опыт (пребывания в Валаамском монастыре. — Г.Г.) доказал мне, что никакие усилия не могут превозмочь общепринятого образа мыслей, а потому я, не столько заботясь о себе, сколь о святости иноческого сана, коего обеты в самом глубоком уединении столь трудно выполнять, решился просить ваше превосходительство о исходатайствовании мне перемены звания, тем более что я учеными трудами своими, смею надеяться, уже доказал, что я ни на каком месте не могу служить Отечеству с большей пользою, как при Министерстве иностранных дел». Святейший Синод был согласен на снятие монашеского сана с отца Иакинфа, но решающее слово оставалось за императором Николаем I, который, однако, «повелеть соизволил: оставить на жительство по-прежнему в Александро-Невской лавре, не дозволяя оставлять монашество».
В последние годы жизни отец Иакинф болел и жаловался на слабое зрение, но не переставал заниматься учеными трудами. «Я уже вступил в те годы жизни, в которых чувства одно за другим отказываются служить нам. Ныне особенно жалуюсь на зрение, которое слабостью своей побуждает меня отказываться от чтения книг». Климат Петербурга был неблагоприятным для проживания отца Иакинфа и усугублял состояние его пошатнувшегося здоровья. В январе 1852 года отец Иакинф писал: «У нас стоит постоянно самое худое время, попеременно то сильный мороз, то страшная вьюга, а несноснее всего туманы, особенно для слабых и старых. Я сам страдаю уже третий месяц, ничего не могу ни читать, ни писать. Страшная темнота, особенно в моей хате, отовсюду загороженной». Печалило отца Иакинфа и отсутствие интереса к серьезным научным и литературным трудам. В письме к М.П. Погодину он писал: «Ваш „Москвитянин“ год от году растет, так что петербургская литературная моль ныне боится и приближаться к нему. Под молью разумею наших издателей литературных журналов. В книжных лавках совершенное затишье, а журналам литературным раздолье, и чем бессовестнее, тем в большем почете. Надобно же будет когда-нибудь приняться за воспитание и нравственность. Без этого наша философия будет чучело огородное, а люди — французские куклы».
Скончался отец Иакинф на 76-м году жизни 11 мая 1853 года. Отпевание было совершено в кладбищенской церкви Александро-Невской лавры начальником духовной миссии в Пекине архимандритом Гурием (Карповым). На похоронах присутствовало четыре человека. Канцелярия Александро-Невской лавры даже не уведомила о смерти отца Иакинфа близких и знакомых его. Погребен отец Иакинф был на старом кладбище Александро-Невской лавры. Для увековечения памяти великого ученого друзья и почитатели его таланта со временем установили на его могиле черный мраморный обелиск, на котором выбита надпись: «Иакинф Бичурин. Род. 1777. Ум. 1853 г. Мая 11 д.». Между этими надписями вдоль памятника по-китайски написана эпитафия: «Труженик ревностный и неудачник, свет он пролил на анналы истории».
Уже в наше время в Чувашии учреждена Государственная премия имени Иакинфа Бичурина, присуждаемая ежегодно за лучшие научные исследования. В Чебоксарах именем отца Иакинфа названа одна из улиц. На родине отца Иакинфа в селе Бичурино установлена мемориальная доска, в местной школе открыт музей.
__________________________________
[1] Ковалевский Е. Путешествие в Китай. СПб., 1853. Ч. 1. С. 12.
[2] Русско-китайские отношения 1689−1916 гг. Официальные документы. М., 1958. N 5. С. 17−22.
[3] Добель П. Путешествия и новейшие наблюдения в Китае, Маниле и Индо-китайском архипелаге бывшего российского генерального консула на Филиппинских островах коллежского советника Петра Добеля. СПб., 1833. Ч. 1. С. 49.
[4] Внешняя политика России XIX и начала XX века. Сер. 1: 1801−1815 гг. / Ответ. ред. А.Л. Нарочницкий. Т. 1. М., 1960. С. 266. Док. 99.
[5] Там же. С. 386. Док. 157.
[6] Из бумаг графа Ю.А. Головкина. Документы о посольстве в Китай // Старина и новизна. СПб., 1904. Кн. 7. С. 17.
[7] Крузенштерн И.Ф. Путешествие вокруг света в 1803, 1804, 1805 и 1806 годах на кораблях «Надежде» и «Неве». М., 1949. С. 270.
[8] Внешняя политика России XIX и начала XX века. Сер. 1: 1801−1815 гг. Т. 3. М., 1963. С. 481. Док. 194.
[9] Там же. М., 1965. Т. 4. С. 26. Док. 9.
[10] Православный собеседник. 1887. N 1. С. 260.
[11] НИОР РГБ. Ф. 273, К.А. Скачкова. К. 25. Ед. хр. 13.
[12] Православный собеседник. 1886. N 1. С. 164.
[13] Там же. С. 176.
[14] Шиллинг фон Канштадт Павел Львович, барон (1786−1837) — герой Отечественной войны 1912 года, дипломат, изобретатель, создатель электромагнитного телеграфа, организатор первой в России литографии, один из первых русских востоковедов.
