 |
| Альфа и Омега | Архимандрит Симеон (Брюшвайлер) | 26.01.2006 |
Введение
Предложeнная мне тема «Духовность и красота» вначале смутила меня своим размахом, а также несколько абстрактным и философским характером. Не чувствуя вдохновения рассматривать ее под таким углом, попытаюсь говорить о том, что мне наиболее близко и привычно, другими словами, я буду говорить о духовности с точки зрения православной аскетической традиции. Что касается красоты, то я буду говорить о той красоте, которая вытекает из богослужения, то есть о литургической красоте, что, естественно, приведет к разговору об иконе. Я слегка коснусь богословского обоснования иконы, после чего представлю и кратко опишу несколько наиболее чтимых икон.Разговор о монашеской духовности и богословии иконы в среде, вышедшей из протестантской Реформации, кому-то может показаться дерзким и даже провокационным. Поэтому я заранее прошу прощения, если каким-нибудь неудачным выражением задену чье-либо религиозное чувство, но я считаю, что мы должны вести беседу искренне и открыто.
Я полностью разделяю мнение Пьера Жизеля, профессора факультета протестантской теологии из Лозанны, высказанное им несколько лет тому назад: «Мы верим, что дискуссия между Востоком и Западом внутри христианской традиции имеет большое богословское значение. Необходимо предоставить слово Восточной Церкви, позволить ей выразить свои взгляды. Возможно, это будет свидетельство, которое не пожелает скрывать значительных разногласий с западной традицией — как римско-католической, так и протестантской. В действительности мы не хотим ни ухода от дискуссии, ни дешевого экуменизма» [1].
Возвращение к духовности
Перед тем как перейти к существу вопроса, я хотел бы уточнить, что я подразумеваю под «духовностью».Лет 25 или 30 тому назад — в 60-е годы, ставшие переходными во многих областях — в наших странах стала развиваться специфически западная форма материализма, «общество потребления», глубоко изменившее наш образ жизни и мышления. В то же время некое богословское течение — скорее нашумевшее, чем обоснованное, — провозгласило «смерть Бога». В восточно-европейских странах диалектический материализм навязывал свой закон, гонение на Церковь ожесточилось, используя более скрытые, но не менее эффективные методы. Можно было с полным правом задать вопрос — какое еще будущее может быть у религии, когда общая ориентация общества и статистика свидетельствовали о возрастающем и, очевидно, необратимом отходе от Бога и от религии? Это было время, когда монастыри Афона постепенно пустели из-за недостатка насельников, и уже обсуждалась возможность превратить их в центры туризма.
Однако вот уже 10−15 лет, как прозвучала «благая весть» о возвращении к религии, о возвращении к духовности. Это возвращение проявляется в распространении групп и движений, подчас странных, в духовных поисках вне Церкви, не имеющих ничего или почти ничего общего с христианством. Данное явление не ускользнуло от пристального взгляда современного социолога Жиля Липовецкого, который пишет: «Нет ничего более странного в эти судьбоносные времена, чем-то, что называют „возвращением к духовности“: успех восточных религий и идей <…> эзотеризм и европейские традиции <…> распространение сект; бесспорно, речь идет о феномене очень постмодернистском, о явном разрыве с веком Просвещения, с культом разума и прогресса» [2]. В то же время это течение сопровождается заметным охлаждением к христианству.
Здесь мы сталкиваемся не только с одним, но с несколькими течениями, каждое из которых имеет свою идеологию, свои теоретические основы. И если во внешних проявлениях они имеют нечто общее, например: пост, медитацию, молитву и даже дела милосердия, — эти духовные делания могут приобретать совершенно разное значение в зависимости от того учения, которым они вдохновляются. Великие религии (индуизм, буддизм, дзен, ислам), так же как и христианство, имеют свое собственное представление о мире, об Абсолюте, о тех отношениях, в которые человек вступает с ними, и о последней участи человека.
Некоторые воспринимают эти разные традиции в их своеобразии и подчеркивают то, что их отличает, другие — напротив, усматривают за всеми духовными традициями человечества некое «трансцендентное единство религий» [3]. Уже несколько лет это последнее видение широко распространяется волной «Нью Эйдж», провозглашающей на рассвете «эры Водолея» приход нового сознания и новой религиозности. Она должна будет сменить все предшествующие религии, создавая синтез всего лучшего, что в них есть, — и христианство тогда утратит свой смысл.
Эти рассуждения опасны, так как они незаметно приводят человеческое сознание в состояние расслабленности. Раньше, к примеру, если верили в реинкарнацию, то вступали в кружок, в учении которого (например, в антропософии) реинкарнация была составной частью видения человека и его будущего. Сегодня статистика утверждает, что немалая часть христиан верит в реинкарнацию, не понимая того, что это учение несовместимо с христианской верой. Часто не зная истинных основ христианской веры и духовности, они легко дают себя соблазнить. «Они принимают догматы на выбор: в один веруют, другой отбрасывают <…> подобно посетителю ресторана, изучающего меню. Такая духовность вписывается в современный мир, ставший хаосом идей и духовного своеволия» [4]. Перед широким выбором духовных путей с самыми соблазнительными обещаниями (достаточно бросить взгляд на полку «Религия и духовность» в любой книжной лавке!) современный человек застывает в растерянности. Где истина? Каков ее критерий?
Для меня нет сомнений: абсолютный критерий — это Христос. Это Он говорит: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня (Ин. 14:6). О Нем апостол Петр говорит: Ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись (Деян. 4:12).
В отличие от всех других основателей религий или духовных учителей человечества, Христос не просто человек, Он Богочеловек, и нет другого, подобного Ему. Воплотившийся Бог — вот тот краеугольный камень, на котором построена Церковь (Мф. 16:16). Богочеловечество (теоантропия) — фундамент нашей веры и нашей духовности. Христианство абсолютно уникально, и невозможно его слияние ни с какой другой религией или духовностью, какими бы возвышенными они ни казались. В Откровении Христа воплощена вся полнота богопознания, и мы не должны искать «приправ» в другом месте для того, чтобы приспособить христианство к нашему вкусу.
Хотя в Никейском Символе веры верующие исповедуют: «Верую во Единаго Господа Иисуса Христа <…> Бога истинна <…> Имже вся быша», они недостаточно осознают, что Иисус Христос — не только Бог-Спаситель, но и Бог-Творец. Пролог Евангелия от Иоанна также говорит нам: В начале было Слово <…> и Слово было Бог <…> Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть (Ин. 1:1−3). И апостол Павел в Послании к Евреям также подчеркивает, что через Сына Бог…и веки сотворил (Евр. 1:2).
Христиане часто думают, что Бог, Который открывается в Ветхом Завете, есть Отец или Бог «вообще», и что Сын открывается только через домостроительство Своего Воплощения, только во Иисусе Христе. Однако согласно святоотеческой традиции явление Бога в Ветхом Завете есть на самом деле явление Логоса, Слова Божия. В Ветхом Завете Отец остается невидимым и неслышимым. Когда пророк получает откровение, то это Слово, Которое ему говорит, обращается к нему через Святого Духа, «является» ему: Бог сказал Моисею: Я есмь Сущий. И сказал: так скажи сынам Израилевым: Сущий Иегова послал меня к вам (Исх. 3:14).
Тождественность Бога Ветхого Завета и Богочеловека Иисуса Христа составляет центральную тему литургических текстов праздника Сретения Господня (Принесения младенца Христа во храм, 2/15 февраля). Эту идею подтверждает и иконографическая традиция. Так, например, в Капелле Палатина в Палермо (Сицилия) можно видеть великолепную мозаику XII века, представляющую шесть дней творения по рассказу из первой главы Бытия. Каждый раз, когда в библейском тексте упоминается: «И сказал Бог», этот Бог изображен с характерными чертами Христа, каким мы видим Его на иконах. Это верно не только для сотворения мира, но и для других изображений «встреч» Бога с человеком, например, явления Яхве Аврааму у Мамврийского дуба (Быт. 18).
Эта манера изображения Бога Ветхого Завета с чертами Христа является общей как для восточной, так и для западной христианской традиции. Репродукция средневекового витража из собора в Сансе (Франция) представляет явление Бога в Неопалимой Купине. Явившийся Моисею и открывший ему Свое Имя Я есмь Сущий, Бог изображен там так же, как и на иконах Христа [5]. Конечно, не надо забывать, что Бог никогда не разделяется: это всегда три Лица Святой Троицы, Которые изображены на этом витраже вместе. Я и Отец — одно, — говорит Христос (Ин. 10:30).
Все вышесказанное объясняет мою сдержанность по отношению к «благой вести» о возвращении религиозности, если в центре ее не стоит Богочеловек Иисус Христос, но, напротив, если она удаляется от Него или же совершенно искажает, приспосабливая к себе.
Все, что называется духовным, не обязательно исходит от Святого Духа. На самом деле много духов действуют под небесами, и мы обязательно должны пользоваться даром различения духов: Духа Божия (и духа заблуждения) узнавайте так: всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога; а всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста (1 Ин. 4:2−3).
Спасет ли красота мир?
Понятие красоты трудно и, может быть, даже невозможно определить. Однако Достоевский говорит нам: «Красота спасет мир» [6]. Это утверждение имеет успех, его охотно цитируют, оно вселяет надежду, но тут же встает вопрос: какая красота? Не всякая красота обязательно спасает мир, более того, кажется, что конец нашего века не особенно богат красотой, скорее преобладают уродство и безобразие. У Достоевского звучит контрапунктом следующее: «Красота вещь ужасная и опасная. Ужасная, потому что непостижимая, ей нельзя дать определение» [7]. Наши критерии разума, если они есть, неприменимы к красоте; красота волнует, затрагивает в нас тот уровень, где мы уязвимы, не властны над собой и беззащитны. И тогда красота становится действительно страшной, ибо если она не «богоносна», то велика вероятность того, что она обольстит нас.Когда человек соединен с Богом и его сердце исполнено Святым Духом, тогда Божественная благодать бывает в его душе, в теле и даже передается тем, кто его окружает, и он становится неуязвим, недоступен для внешних воздействий, и именно тогда он изменяет окружающий его мир своим благотворным влиянием. И, наоборот, если человек лишен этого света, происходит обратный процесс: все внешние влияния сильно воздействуют на наши чувства и через образы, которые они порождают в нас, питают болезни нашей души, страсти. Красота, если она не свята, может стать силой, уводящей нас от Бога. Искусство на службе у такой красоты следует эстетическому идеалу, порожденному падшим миром; оно становится самоцелью и питает человеческие страсти, которые порабощают человека и удаляют его от Бога.
В первый раз греческое слово ??? 'прекрасный' появляется в Библии в первой Книге Бытия: И увидел Бог свет, что он хорош (Быт. 1:4). Текст говорит ???, то есть 'красивый, хороший'. Красота и доброта неразрывно связаны друг с другом. Это двойное значение слова ??? встречается в «Добротолюбии»: «любовь к добру и к красоте». Красота отражает Божественную суть Божиего творения, значит, она также истинна: красота одновременно хороша и истинна.
Однако мы хорошо знаем, что в истории человечества так было не всегда. Очень часто красота бывает лишена своего духовного измерения, светоносного Божественного отблеска, и отражает только чувственную реальность этого мира. Искусство же, особенно священное, стремится сохранить воспоминание о первоначальной красоте потерянного Рая. Христианская Церковь в первые века своей истории создала свое собственное искусство, стремясь выразить невыразимое и показать невидимое через видимое. Такое искусство находится в полной гармонии с богословием: на своем языке символов, выработанном со временем, оно передает эмпирическую историческую реальность, преображенную присутствием нетварной Славы Божией. И это искусство (особенно, на мой взгляд, романское, ранняя готика и византийское) свидетельствует о Богочеловеческой природе Церкви. Однако, как отмечает Оливье Клеман, «вся культура постепенно отходит от своего духовного источника <…> чтобы стать самостоятельной и замкнутой на себе самой» [8]. На Западе, начиная со Средних веков и особенно с Возрождения, развивается натурализм, который утверждается даже в священном искусстве. Гуманизм торжествует, и в результате «та красота, к которой тяготеет наша цивилизация, тесно связана со смертью».
В конце второго тысячелетия все виды искусства, и особенно религиозное, переживают кризис. Последнее неспособно объединить — как это делает икона — временное и вечное, конечное и бесконечное, тварное и Божественное. Этот кризис прежде всего духовный, а не эстетический. То же самое происходит и в других областях: политической, экономической, социальной. Человек отвернулся от Бога. И теперь мы живем в мире секуляризованном, не только отошедшем от Христа, но и охваченном глубокой демонизацией. Экологической угрозе подвергнуто не только благосостояние человека, но и само его существование, нам практически угрожает коллективное самоубийство. Может быть, глубина этого кризиса заставит нас выйти из оцепенения и вызовет подлинное духовное пробуждение, ибо в настоящее время перед нами стоит действительно последний выбор.
Куда мы идем?
Может показаться, что нарисованная мною картина чересчур мрачна. Действительно, вездесущесть зла может сделать нас слепыми и даже заставить сомневаться в самом его существовании. Мы будто и не знаем, что такое зло и существует ли оно вообще. «Мы пережили ужасные войны и живем во времена насилия и беспрецедентного нарушения свободы совести; теперь мы оказались словно в чреве монстра, уже наполовину переваренные им, — и тем не менее не желаем его замечать!» [9].Вернемся еще раз к Достоевскому. После вышеприведенного отрывка он уточняет свою мысль: «Красота не только ужасна, она еще и таинственна: здесь дьявол с Богом борется, и поле битвы — сердце человека» [10]. Мы поистине втянуты в метафизическую борьбу, которая идет не только вокруг нас, но прежде всего в глубине наших душ и наших сердец. В конце концов, мы должны выбрать между Христом и антихристом, и когда я говорю «мы», я имею в виду не только каждого из нас, но еще и наш коллективный выбор.
В настоящее время человечество, кажется, пришло к тому, что, живя без Бога, исследовав все, что возможно, включая ад, опошлив все, что можно было опошлить, оно больше не знает, куда двигаться дальше. Идолы пали — впереди пустыня! И вот, достигнув в своем падении врат ада, современный человек, кажется, пробуждается, как от долгой зимней спячки, и начинает в ностальгии искать путь, ведущий в тот «райский сад, посаженный посреди мира», которым является Церковь. Эту разительную перемену мы видим в восточно-европейских странах, особенно в России. Тот, кто следил за развитием религиозной жизни бывшего СССР в последние годы, мог наблюдать, как там Церковь восстает из пепла после беспрецедентных в истории христианства гонений, длившихся 70 лет — срок Вавилонского пленения. Сейчас, когда религиозная свобода ничем не связана, все больше и больше обратившихся к вере людей приходит в храмы, ставшие действующими. Повсюду реставрируются храмы и монастыри. Подобное происходит и на Западе, конечно, в значительно меньшей степени, но тем не менее ощутимой.
По мнению современных православных старцев (среди которых основатель нашего монастыря архимандрит Софроний) [11], возрождение христианства неизбежно, если только ядерная катастрофа не сметет все. Да, мы достигли момента, когда возрождение и необходимо и возможно; для этого надо «чтить прошлое, чтобы строить будущее». Христианское духовное возрождение проявляется через нашу верность традиции Церкви. Уже Декалог поучает: Почитай отца твоего и мать твою <…> чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе (Исх. 20:12). Если мы хотим иметь будущее, мы должны прочнее укорениться в прошлом, чтобы там черпать силы и вдохновение: но у нас нет ностальгии по идеализированному прошлому — нам обетовано будущее: «Адам потерял земной рай и плача искал его: Рай мой, рай, прекрасный мой рай. Но Господь любовью Своею на Кресте дал ему иной рай, лучше прежнего, на небесах, где Свет Святой Троицы» [12].
[2] Lipovetsky G. L’Ere du vide, Essais sur l’individualisme contemporain. Paris, Gallimard, 1983. P. 169.
[3] Ср. Frithjof Schuon. De l’Unite transcendante des religions. Paris, Gallimard, 1948.
[4] Lipovetsky G. P. 170.
[5] Церковь Сен-Савен-сюр Гарт (Вьен, Франция).
[6] Бердяев Н. Миросозерцание Достоевского. Прага, 1923. С. 6.
[7] Там же.
[8] Cl-ment O. Question sur l’homme. Paris, 1972. P. 182.
[9] Silberstein J. La Promesse et le pardon. Lausanne, 1986. P. 48.
[10] Бердяев Н. Указ. соч. С. 6.
[11] Архимандрит Софроний (Сахаров; 1896−1993) — основатель ставропигиального Свято-Иоанно-Предтеченского монастыря (Эссекс, Великобритания). [12] Издатель и комментатор творений преподобного Силуана Афонского, автор книг «Видеть Бога как Он есть», «О молитве», а также богословских и аскетических статей и писем, опубликованных в сборниках: Рождение в Царство непоколебимое. М., 2000; Подвиг богопознания. М., 2002.- Пер.
[12] Архимандрит Софроний. Старец Силуан. Москва-Минск, 1991. С. 406.
Перевод с французского
«Альфа и Омега», N 38
Опубликовано на сайте Православие и современность
http://www.eparhia-saratov.ru/txts/journal/articles/01church/102.html
