 |
| Вера-Эском | Евгений Муравлев, Дмитрий Фомичев | 24.01.2006 |
В. Григорян
Путь на Афон
24 июня 1963 года, по прошествии многих лет медленной и мучительной угасания Свято-Пантелеимонова монастыря, вместе с которой исчез бы всякий след русского монашества на Афоне, произошло замечательное событие. Вселенский Патриарх Афинагор в присутствии предстоятелей Поместных Православных Церквей, в том числе митрополита Никодима (Ротова), сделал заявление, для большинства собравшихся неожиданное и противоречащее курсу греческого государства на эллинизацию Святой Горы. «Все Православные Церкви, — заявил Святейший Афинагор, — могут посылать на Афон столько монахов, сколько сочтут нужным. Я как духовное лицо сам поручусь за тех, которые будут посланы». В первую очередь имелась в виду, конечно, Русская Церковь. Господь не дал ей утратить заповедную тропу на Святую Гору, потому что не было дня, чтобы не омывался этот путь слезами, не умащался молитвами. Вскоре после революции полностью прекратился тот громадный поток помощи, что притекал в Свято-Пантелеимонов монастырь из России. Последний пароход с дарами так и не добрался до Афона. В море его постигла катастрофа. И тогда игумен обители распорядился раздать милостыню в последний раз — монахи уже и сами начали испытывать серьезную нужду. Эту последнюю раздачу милостыни запечатлел русский фотограф-эмигрант. Когда он проявил пленку, то увидел, что впереди нуждавшихся под видом странницы шла… Пресвятая Богородица. Игумен тогда прослезился и сказал: «Пока я жив, мы будем делиться последним куском хлеба с голодными, последней одеждой с нагими, последней радостью с сирыми и убогими…»В октябре того же года, 1963-го, Патриарху Константинополя из Москвы был передан список из 18 лиц, ожидавших разрешения на поселение в Пантелеимоновом монастыре. Их «личные дела» были также представлены в министерство иностранных дел Греции. В июле 1964 года из Афин было получено разрешение на въезд в обитель только для пятерых монахов, что во многих русских эмигрантских СМИ на Западе было расценено как «великое чудо». И лишь в июле 1966 года четверо из них, в том числе отец Ипполит (Халин), выехали на Афон. Приезд русских из СССР стал неожиданностью даже для греческого губернатора Афона.
Отца Авеля среди приехавших не было. Он прибудет на Святую Гору несколькими годами позже. Проследим, что предшествовало этому. В юности батюшка иподьяконствовал в Рязани у старца-архиепископа Димитрия (Градусова, в великой схиме — Лазаря). Ходил к нему в храм пешком, за четыре километра.
«Родители мои умерли в 1943 году. Мне тогда было 16 лет, — рассказывает отец Авель. — А владыка Димитрий меня как будто усыновил… Шла война. Одно горе кругом. Того убили, этот без вести пропал. Смерть стучалась в каждый дом, и я не стал никого тревожить своей бедой. А у меня оставались два младших брата и две сестры, самому маленькому — три годика. Помню, как тогда, в храме, владыка взял меня за подбородок: „Ты чего же, ангел мой, не говоришь, что Господь твоего папочку-то взял?“ У меня слезы так и покатились по лицу. А он: „Не плачь, ты радуйся. У кого Бог берет, тому Сам заменяет. Теперь тебе Бог и отец, и мать. Ты самый счастливый человек“. Я и утешался этим».
Когда юноше исполнилось 18 лет, владыка постриг его в монахи и рукоположил в сан. Отца Авеля он очень любил.
— Но не только ко мне он так хорошо относился, — продолжает старец. — Его секретарем стал мой друг иеромонах Никодим (Ротов), как и я, рязанец, а я тогда уже на приходе служил… И однажды владыка Димитрий нам с ним нечто особенное приоткрыл: «Не думайте, что вы случайно познакомились. Вас Царица Небесная избрала и соединила, а мне вас препоручила». Так мы и росли под его крылом. Я просился у него в Киев съездить, владыка мне отвечал: «Ангел мой, сиди дома, сиди дома, будет тебе и Киев, будет тебе и Афон…» Он все предсказал, что потом сбылось. Отцу Никодиму владыка благословил учиться в Духовной академии, а мне прямо-таки запретил, хоть я и очень желал: «Владыка, так мне хочется о Боге больше знать…» — «Тебе нет благословения Божия, и моего благоволения на это нет». И добавил: «Ангел мой, придет время, к тебе академики будут приезжать за советом и Господь превознесет тебя так, что собратья будут тебе завидовать… Знаешь что, — и он кивнул в сторону отца Никодима, — у него будет такое послушание, трудное и ответственное, что ему некогда будет помолиться за себя. А ты молись, молись за него, как за самого себя, больше, чем за себя! А ты, — он посмотрел на отца Никодима, — ты береги Авеля как зеницу ока! Потому что в нем — вся твоя сила».
Богоборцы словно чуяли, что это непростой монах. Еще в 1950 году, когда особых гонений на Церковь не было, отцу Авелю было приказано покинуть Рязать в 24 часа. Потом, при Хрущеве, выжили и из Ярославской епархии, опубликовав в областной газете статью на весь разворот: «Шарлатан ХХ века». Обвиняли в том, что он безбожник, аморальный тип. А устно советовали отречься от Бога, устроиться на работу. Но батюшка ответил, что не предаст Того, Кого любил и любит.
Некоторые, особенно белые монахи, уязвимые из-за своих семей, переживали такого рода бедствия очень тяжело. Монаху много легче, но только если он не связан ничем земным, не имеет никакого страха перед миром. «Всегда жил счастливым человеком и никому не завидовал», — говорит архимандрит Авель. Ярославский владыка, тяжелобольной епископ Исайя (Ковалев), воспринял циничную клевету на одного из лучших своих священников очень тяжело, но вдруг услышал от него самого: «Владыка, а что же вы плачете?» — «Вот, почитай». — «Что, смертный приговор? Я не боюсь. Вы, ради Бога, только не сопротивляйтесь им. Вы больной человек, выбросят вас на улицу, куда вы пойдете? А меня отпустите с Богом домой, в Рязань». — «Но тебе же после этого нигде не дадут служить. Работать тоже не дадут». — «Я знаю. Но я воспитал двоих братьев и двух сестер. Уж они мне с голоду умереть не дадут. Совесть у них есть, каждый мне в день по куску хлеба даст, на завтрак, на обед, на ужин — я и проживу. А четвертый кусок-то всегда найдется кому отдать, такому же нищему, как и я».
В то время его друг о. Никодим (Ротов) стал уже владыкой.
«Мы наконец-то встретились, — вспоминает с большим чувством архимандрит Авель, — и, конечно, обрадовались друг другу. Вспомнили, как еще мальчишками мечтали найти духоносного старца, который нас пострижет в монахи; представляли себе, как выкопаем в земле пещеру — подальше от суеты — и будем в ней жить, чтобы никто не знал. Господь все дал, что хотели!»
Наговорившись всласть, устроились на ночлег. Близилась полночь. «Старец, а старец», — позвал отца Авеля его друг (старцем часто его называл владыка Димитрий). «Чего ты?» — «А знаешь, я только что на Афоне был». — «Заснул, что ли?» — «Нет, наяву. Недавно вернулся». И он рассказал, как ехал из Иерусалима в СССР через Грецию, как на афонской пристани Дафни встретился с благодатным старцем, игуменом Русского монастыря Илианом, как узнал от него, что Свято-Пантелеимонов вымирает, что самому «молодому» насельнику семьдесят, а другим под сто, и они лежат недвижимы… А греки ждут, когда все русские перемрут, чтобы взять монастырь в свои руки.
Ну и, конечно, владыка Никодим предложил другу отправиться подвизаться на Святую Гору. Абы кого отправлять не хотелось. Нашлись люди, которые стали батюшку отговаривать, но он ответил им следующее: «Если б рая не было, я, может быть, и не поехал бы с уже насиженного места. Но знаю, что рай есть и что его не купишь, также по наследству он не перейдет. Рай мне Матерь Божия дает. Так как же я Ей откажу, если Она призывает: «Иди ко Мне и потрудись в Моем саду». Отвечу, что ли: «Не хочу, мне дома хорошо…»
Это произошло в 1960-м году.
Полковники — полковниками, а монахи — монахами
Десять лет он ожидал визу! То чекисты проверяли на «благонадежность», как бы монах чего лишнего на Афоне не сказал про «свободу Церкви в Советском Союзе». То греки опасались, что им коммунистов пришлют. «Вот и исследовали с двух сторон», — вспоминает отец Авель. Пока суд да дело, батюшка успел послужить в кафедральном соборе в Рязани, потом стал его настоятелем. Наконец «добро» было получено. Море зелеными валами перекатывалось перед глазами. Вырастала из него, по мере движения кораблика, Святая Гора. Батюшка рассказывает:«Мы сразу же приложились к главе великомученика Пантелеимона. Нас встретил игумен монастыря отец Илиан, из глинских монахов, прозорливый старец. Он подвизался на Святой Горе c 1904 года. Игумен дал мне послушание: служить в Покровском храме на церковнославянском языке. А отец Ипполит тогда служил в нижнем, Пантелеимоновском, соборе для греков, на греческом. Келья у него была как раз в игуменском корпусе. В тот корпус я так и не перешел жить потом, до конца оставался в келье, которую мне предложил батюшка Илиан, старец этот святой… После первой исповеди, в день приезда, он мне сказал: „Я, батюшка, вас не благословляю как игумен, а прошу: совершите, пожалуйста, сегодня литургию“. Я-то с дороги, в пути, конечно же, ели-пили, хоть и постное, но, честно, не готов был служить. Но отвечаю: благословите, отец Илиан. Ради послушания. Я уже был в сане архимандрита, может, он это учел, а может быть, просто хотел посмотреть — „советские“ служить умеют или нет? Но… нет-нет, это вряд ли, он-то все насквозь видел. И так сказал: „Мы все сегодня будем причащаться“. Мало уж их оставалось, старичков, кто двигался.
И молодые, конечно, пришли, как и мы, из Союза — отец Ипполит, отец Досифей. В день моего приезда вокруг Святой Чаши собрался весь монастырь. После причастия не было ни дьякона, ни пономарей — я потреблял Святые Дары, а он, игумен, читал в алтаре благодарственные молитвы. Вдруг говорит мне: „Пойдем, я тебе твое место сейчас покажу“. Вывел меня на солею, а там, рядом, — трон игумена, резной, под балдахином, со ступеньками. „Это мое место, — кивнул отец Илиан. — А вот рядом стассидия — ваше место…“ Старые монахи объяснили мне, что до революции это был трон наместника игумена. Игумен избирается пожизненно, а наместник — все время с ним и помогает во всем. „Но находиться в стассидии вам будет некогда, — добавил отец игумен. — То в алтаре, то на клиросе…“
В Покровском храме пришлось служить без перерыва, каждый Божий день, вдвоем с отцом Досифеем, который приехал вместе с отцом Ипполитом из Псковских Печер (они были друзьями). Отец Досифей — Царствие ему Небесное! — подвижник и исповедник. Почему я так говорю? Я очень боялся, что он заболеет. Кроме него, на клиросе не было никого. А не состоялась бы хоть одна литургия, хоть одна за несколько лет, и греки тут же прекратили бы богослужение на славянском. Тогда в Греции прорвалась к власти хунта „черных полковников“. Они свергли законного, Богом данного короля. Афонцы ничего хорошего от них не ждали. Это еще до моего приезда произошло».
Но, впрочем, полковники — полковниками, а монахи — монахами. Пока крепка связь с Богом — ничего не страшно. Богослужения на Афоне — это неусыпные многочасовые бдения каждую ночь. После полуночи — служба, с утра — послушание, и так всю жизнь. Однажды в разговоре с духовными чадами архимандрит Ипполит так отозвался о том времени: «На Афоне мы много трудились на послушаниях. Порой не хватало сил добраться до кельи. Часа два спали где-нибудь под деревом… Проснешься под утро, глянешь в небо — а там Матерь Божия благословляет. С радостью поднимаешься с земли и начинаешь молитву творить и работать».
Еще рассказывал: «Когда плохо бывало, придешь на могилку к какому-нибудь подвижнику, отслужишь по нему панихидку, смотришь, и сила возобновилась. На Афоне ведь очень много святых мощей. И вот, когда приложишься к мощам, усталости не чувствуешь».
Жребий
Наступил 1971 год, канун праздника Богоявления. Игумен обители старец Илиан уже не служил. Вечером отец Авель пошел к нему со святой водой, окропил батюшку, дал ему крещенской водички испить. Тот ответил кротко и тихо: «Благодарю… благодарю…» Началось всенощное бдение. И как запели «С нами Бог», пришли отцу Авелю сказать, что отец игумен отошел ко Господу. Он рассказывает:«Да, Господь позвал его в рай… Его тут же зашили в мантию, положили на носилки — гробов на Афоне не делают — и принесли в собор. На „Хвалите имя Господне“ уж он стоял среди нас. Это было и трогательно, и умилительно, и прекрасно».
В последний путь провожали человека, связывавшего обитель со старой, уже полвека как ушедшей в вечность Россией. Его преемником стал монах из новой, послереволюционной, России, которой выпало пройти «огонь, воду и медные трубы» Второй мировой войны. По воле Божьей ему удалось за очень короткий срок — всего за несколько лет! — собрать в Свято-Пантелеимонове немалое, с учетом трудностей, число братии. Игуменом (на Афоне так зовут всех настоятелей монастырей) архимандрита Авеля избрали жребием из трех кандидатов. Записки с их именами клали в ковчег со святыми мощами и ставили на престол. Молились всем монастырем: «Матерь Божья! Укажи нам Своего избранника! Кому Ты доверяешь обитель?» Отслужили всенощную, литургию. Старый схимник вытянул жребий…
Интронизация состоялась не сразу. По афонскому уставу правящий игумен должен жить на Афоне не меньше трех лет. А архимандрит Авель к моменту избрания прожил меньше. Но выборы состоялись, и отменить их итоги духовное управление Святой Горы сочло невозможным. Из противоречия традиции и факта был найден благословенный выход. При «малолетнем» игумене назначили «регента», отца Гавриила, из старых…
На интронизацию отца Авеля в 1972 году собралось необычно много представителей высшей афонской власти. Посланник монастыря Иверон, хранящий главную афонскую святыню, опустил на плечи нового игумена епископскую мантию — знак архиерейской власти, данной Самой Царицей Небесной. Монах из Великой лавры преподобного Афанасия вручил ему игуменский жезл. В интронизации участвовали все двадцать монастырей, как одна семья. Так совершилось преемство власти. Праздник прошел, а будни с каждым новым днем становились все напряженнее, все сложнее…
Рядом с Силуаном
Среди других святынь обители особо дорожили главой старца Силуана. Она была выставлена для поклонения в драгоценном ларце в Покровском храме обители. Но не сразу она там оказалась… После публикации книги отца Софрония (Сахарова), посвященной св. Силуану, русские эмигранты так полюбили почившего старца, что захотели его голову… украсть. Но увозить с Афона не разрешается ничего, кроме церковной утвари, продающейся в монастырских лавках. На афонской таможне их, конечно же, задержали. Полиция возвратила святыню в монастырь. Отец Авель распорядился больше главу в усыпальницу не носить: «Пускай она будет в Покровском соборе».Вспоминает: «Я нашел богатую, обшитую бархатом коробку (в ней, видимо, раньше лежала какая-то дорогая митра) и положил голову старца в эту коробку: как бы ведь еще не мощи… Многие почитатели, и греки, и иностранцы, прямо ко мне подходили: „Мы хотим увидеть главу старца Силуана“. Я им коробку-то выносил. Один монах-паломник умолял: „Мне бы, ну, хоть немножечко… Я увезу с собой“. Мне его так жалко стало, и я от ушных раковин — там маленькие косточки — немножко отщипнул: „Батюшка Силуан, уж прости, раз ему так хочется…“ А глава-то как благоухала! Не передать».
Схимонах Силуан отошел ко Господу на Святой Горе почти за тридцать лет до того, как туда приехал иеромонах Ипполит и за тридцать четыре года до отца Авеля. Интересно, что отец Ипполит исполнял в обители святого Пантелеимона то же послушание, что и Силуан Афонский: оба были экономами в своем монастыре. «На Афоне мне было очень тяжело от влажного, сырого воздуха, — рассказывал старец Ипполит, — но как бы ни было там трудно, Силуан Афонский мне помогал».
Чудеса от мощей преподобного Силуана не иссякают, а умножаются с каждым годом. Один из насельников Свято-Пантелеимонова монастыря, иеромонах, рассказывал нам о том, как благоухали честные мощи на крестном ходе, на груди игумена греческого монастыря Симонопетра. И все возрадовались духом, греки и русские. Только вот так, в Боге, молитвами святых, они хранили единство.
На весу
Но стоило отступить от небесного — и все распадалось, развязывалось. Иные греки не оставляли надежды захватить Свято-Пантелеимонов монастырь. Действовали не мытьем так катаньем. Как-то раз пришел к отцу Авелю секретарь светского губернатора Афона, побеседовать: «Патер Авель, вам очень трудно, мы это знаем и вам сочувствуем. Но взяли бы вы в монастырь побольше греков, было бы вам на кого опереться…»«Ну, я прикинулся дурачком, — улыбается батюшка, — и отвечаю: «Господин! Видите, какое дело, если б я опытный был и мудрый, то наверняка бы принял вашу помощь. Но так как опыта у меня нет, всего-то ведь несколько лет на Афоне живу, мне, знаете, только… с «козлами» возиться. А куда же вы своих «овец» сдадите? Я же с ними обращаться не умею, я привык только «козлов» пасти, однородное, так сказать, «стадо». Пока я живу, господин, так вот и буду пасти «козлов». Своих, то есть русских». Бог помог. Все-таки удержал монастырь… Ночью служба. Днем то хозяйство, то приемы. И так день за днем. Почти круглый год жара. И какая! Влажность. Служишь у престола — все на тебе мокрое, пот струями стекает. Возвращаешься со службы в келью, переодеваешься и думаешь: ну, может, хоть сегодня-то не будет никого, да постираю… Только замочу белье — идут: от губернатора, из министерства, то послы, то бизнесмены, то еще кто-нибудь. С одними попрощаешься — другие тут же явятся. А там уж в колокол ударили — к вечерне надо выходить, а дальше в ночь… Один из «новеньких», из Союза, спрашивал у меня: «Кто у вас белье стирает?» В ответ я только улыбнулся: «Все…»
Это чужие так старались. Но и со своими были немалые трудности. Вдвоем отцы Авель и Ипполит держали монастырь словно на весу, так было тяжело. Все небесное приходится с таким вот трудом удерживать, зная, что земное без него обречено на гибель.
А неподалеку молился за них старец Илий (Ноздрин) — нынешний духовник Оптинской пустыни. Он нес послушание в знаменитом скиту Свято-Пантелеимонова монастыря, на Старом Руссике в более чем уединенном, скрытом в горных ущельях жилище единственного монаха. Там стоят сейчас забитый досками прекрасный храм с большой иконой великомученика Пантелеимона над заржавевшим навесным замком при входе да несколько наглухо заколоченных гостиничных и монашеских корпусов, напоминающих о былом величии скита…
«Он до сих пор грустит об Афоне, до сих пор старца Илия ждет его святогорская келья, — говорит духовная дочь схиигумена Илия инокиня Христина, — но в смирении батюшка несет свое послушание здесь, на Калужской земле. Старчество — это такой крест. Преподобный Нектарий Оптинский, когда после Октябрьского переворота Оптину разогнали, имел желание уединиться, уйти в затвор. Но ему с небес явились оптинские старцы и сказали: «Если ты оставишь свой народ, то вместе с нами не будешь». Это как будто сказано об отце Илии. Замены ему нет. Он нужен России как ветер «духа хлада тонка» со Святой Горы, это дух Божий, который и есть любовь».
Это же можно сказать и о других наших святогорцах, вернувшихся в Россию и вставших насмерть на пути готового захлестнуть нас небытия. Несколько человек — они составили одну из самых замечательных глав в истории Русской Церкви. Даже после смерти они продолжают стоять, как отец Ипполит, поныне не оставляющий своих духовных чад. Как сказал Фридрих Великий о русском солдате: «Его мало убить, нужно еще и повалить». А воина Христова, продолжим, и повалить мало, он, и лежа во гробе, будет продолжать сражаться.
«Ах, Ипполит-Ипполит…»
Шел 1978 год. На Афон пришла телеграмма из СССР, известившая о внезапной смерти председателя Отдела внешних церковных сношений митрополита Ленинградского и Новгородского Никодима. Игумен Авель воспринял скорбную весть как промысл Божий:«Думал, что не попаду на похороны друга. Когда хотел на время уехать в Россию, на церковные торжества по случаю 60-летия восстановления Патриаршества, греческие власти затянули оформление документов, и я не поехал, потому что опаздывал. Ночью я совершил последнюю на Афоне, как оказалось потом, литургию и начал служить панихиду по новопреставленному владыке Никодиму. В храм внезапно вбежал дежурный: «Батюшка Авель, вас к телефону». Советское консульство в Салониках известило, что мои документы на выезд готовы. Я подумал: «Вот чудо! На торжества не дали, а на похороны — я и не просил…» Чувствовал себя очень плохо, думал: увижу гроб друга — не вынесу похорон, сердце не выдержит. Он мне как брат родной был. На прощание собрал братию: «Уезжаю, отцы… Все мое желание — быть здесь и умереть бы здесь, но на все воля Божия, и мы в Его руках. Вместо себя оставляю отца Иеремию. Он архимандрит, хороший, серьезный батюшка. Вы — мои послушники, повинуйтесь ему как мне. А уж там как Господь управит».
И уехал.
«Вспоминаю всех, и живых, и усопших, — говорил архимандрит Авель, всматриваясь в даль заснеженных рязанских просторов, Евгению Муравлеву, автору книги о подвиге русских иноков в битве за Афон с небытием. — А знаешь, года три только, как я обрел покой. А то ведь каждую ночь просыпался в слезах: все я будто бы на Афоне, все ищу свою келью, в которой старец Илиан благословил мне жить… Идем по тропинке, беседуем вместе со старцем Иеремией, с нами отец Ипполит… Я уж больше ведь на Афоне не был. Ах, Ипполит-Ипполит, он уж опередил меня. Он в рай забрался, а я все тут… по земле ползаю».
