 |
| Русский журнал | Вадим Штепа | 09.02.2009 |
Итак, как и ожидалось, политтехнологическая машина сработала исправно — выборы нового московского патриарха не доверили Святому Духу с его непредсказуемым жребием. Как говаривал в свое время златоуст Черномырдин: «Когда такие задачи стоят, не время тут».
А задачи действительно стоят немалые. Религиозная организация «РПЦ МП» стремительно превращается в аналог «идеологических отделов КПСС». Фактически православие уже стало государственной религией — несмотря на фиговые листки Конституции. Даже церковный диссидент Диомид может радоваться — он так настойчиво стремился связать православие с монархизмом, и вот пожалуйста: все высшие лица государства непременно присутствуют на интронизации нового патриарха, и истово крестятся. Симфония, паки и паки.
Впрочем, западное христианство не так уж от этого отличается. Даже американский президент может быть и не белым — но христианином быть обязан. Кроме того, несмотря на громкие патриотические декларации, патриарх Кирилл широко известен и своими деловыми успехами, так что наверняка разделяет взгляды своего коллеги из мамлеевского рассказа «Чарли»:
— Грегори, — сказал священник, — советую тебе пойти по моему пути. Кто был наш Учитель? Прежде всего он был бизнесмен. Твой отец торгует автомобильными шинами, а он торговал бессмертием. И скажу тебе, это была самая успешная торговля за всю историю человечества. Твой отец, я знаю, всегда молится Христу, чтоб успешней шло его дело и текли денежки. Так поступает каждый истинный американец. И когда твой отец хорошо молится — бизнес всегда идет отлично, отец признавался мне в этом. Он торгует шинами, а ты торгуй бессмертием. Это доходное и чистое дело. Тебя научат.
По большому счету, начиная с эпохи Возрождения, французских просветителей и Нового времени, европейская цивилизация является постхристианской. Именно тогда ментальность европейцев освободилась от довлевшей над ней средневековой догматики, тормозившей науку и культуру. Но, к сожалению, это освобождение зашкалило до иной крайности — агрессивного коммунистического атеизма — и после него исторический маятник вновь двинулся в сторону «рехристианизации».
В 1990-е годы, с падением коммунизма, христианство действительно казалось естественным мировоззренческим выбором. И мало кто замечал тогда, что за всей поверхностной пышностью этой реставрации скрывается не какая-то особая «сакральность», но лишь хорошо просчитанные экономические интересы. А также политтехнологический синтез церкви с посткоммунистической властью, которая спешила заполнить мировоззренческий вакуум вполне комплиментарной себе идеологией, поддерживающей власть только за то, что она власть.
Автор этих строк в то время сам прошел через эту эволюцию, и даже мог бы тогда определить себя как «православного фундаменталиста». Первым толчком к пробуждению от этой слепой веры стали поездки в бывшую к тому моменту Югославию. В исторических музеях Белграда и Загреба дохристианский период представлен почти идентичными экспонатами символики, письменности, одежды, утвари и т. д. Резкий контраст наступает лишь со Средневековья, когда сербы стали ориентироваться на православный Константинополь, а хорваты — на католический Рим. Так посреди этого, практически единого народа, словно бы пробежала черная кошка — с воем: «Возлюбите друг друга!» Вот они и «возлюбили» — возненавидев друг друга лютой ненавистью, похлеще израильтян и палестинцев. Древняя культурная и языковая близость — до степени родственной общности — оказалась никчемной пустотой перед разным толкованием импортного «Священного Писания». Дело доходило до невероятного: во время Второй мировой войны отряды СС выстраивались в подобие миротворческих кордонов между районами, где орудовали четники и усташи, не давая им возможности вырезать деревни «еретиков»..
Конечно, языческая (хотя сам этот термин никогда не был самоназванием) Европа знала немало войн — но эти войны никогда не велись по религиозному принципу. Викинги не насаждали у кельтов культ Одина, финны не принуждали славян петь калевальские руны, а эллинские полисы не воевали из-за того, что соседи «неправильно понимают» волю Афины. Эпоху многовековых религиозных войн (между католиками и православными, католиками и протестантами, никониянами и староверами и т. д.), уж не говоря об инквизиции и опричнине, принесло в Европу именно «любвеобильное» христианство. Но иные «фундаменталисты» до сих пор требуют включения в проект Европейской конституции упоминания христианства как «основы европейской цивилизации». Почему бы тогда другой такой «основой» не назвать «Майн кампф»? — фюрер, как известно, тоже мечтал о «единой Европе»..
К слову, для озабоченных мусульманской экспансией в Европу следует заметить, что с ней совершенно нелепо бороться консервативными потугами «защитить христианскую цивилизацию». Дело в том, что христианство и ислам находятся в одном — авраамическом смысловом поле, и на нем, как давно и справедливо указывает Гейдар Джемаль, ислам выглядит гораздо логичнее и убедительнее. Он спокойно встраивает всех библейских пророков в свою обойму, почитает Коран как непосредственное «богоданное откровение» — взамен евангельских «пересказов», в общем, открывает «прямой путь» для тех, кому близки эти ценности. Неслучайно даже самые продвинутые европейские традиционалисты, вслед за Рене Геноном, поддались его обаянию. И вполне закономерно, что в условиях нынешней российской клерикализации с трибуны Академии госслужбы раздаются речи об исламе как «третьем Завете» и мусульманах как «самых коренных россиянах»..
Фофудью фофудьей не перешибить!
Какую же альтернативу может предложить язычество? Разумеется, если его воспринимать не в качестве карикатурной пародии — как его изображают христиане и словно бы подыгрывающие им ряженые «родноверы».
Ален де Бенуа в книге «Как можно быть язычником» формулирует свое философское кредо:
Чтобы быть язычником, нет необходимости «верить» в Юпитера или Вотана — что, впрочем, ничуть не нелепее, чем верить в Яхве. Сегодняшнее язычество состоит не в возведении алтарей Аполлона или возрождении культа Одина. Напротив, оно подразумевает отныне классический способ поисков «умственного инструментария», порождением которого является религия, того внутреннего мира, к которому она отсылает, той формы восприятия мира, которую она означает. Одним словом, оно подразумевает взгляд на богов как на «центры ценностей» (X. Рихард Нибур), а на верования, предметом которых они являются, как на системы ценностей: боги и верования уходят, но ценности остаются.
О каких же ценностях, альтернативных авраамическим, здесь идет речь? Во всяком случае, ясно, что современное язычество (или, если угодно, неоязычество) призывает не к какой-то «реставрации прошлого», но ровно наоборот — к открытию нового исторического цикла. Чем фундаментально противоречит логике христианства и ислама, проповедующих эсхатологическую перспективу.
Основой такой «протоантичности» является открытое познание мира, напоминающее многоцветие эллинских философских школ, пока они еще не были скованы навязчивыми догматическими «мемами». Только подобная воля к познанию, не подгоняющая реальность под те или иные «священные писания», но чуткая к интуициям и парадоксам, станет адекватной стремительному усложнению современного мира.
Также нуждается и в новом, актуальном прочтении классическая протагоровская максима о человеке как мере всех вещей. Ее часто изображают как апологию атеистического гуманизма, но она полезна уже тем, что как бритва Оккама отсекает всевозможные претензии мировой иерократии на «вещание от имени Бога». Мол, есть только один «Творец», а вы, «твари», должны в него верить и покоряться. Неоантичная логика напрочь рассыпает эту рабскую формулу, пробуждая в самом человеке божественное — творческое начало. Неслучайно эллинская творческая элита называлась «демиургами». И ее миссию сегодня продолжает растущий «креативный класс»..
Далее, раннеантичная, доимперская эллинская модель сети самоуправляемых полисов оказывается на удивление созвучной актуальным мировым процессам глокализации, когда глобальные интересы и локальные идентичности не противопоставляются, но выступают в диалектическом единстве.
Рассуждая о неоантичной перспективе, следует сразу же указать на главную подстерегающую ее опасность. Закат прежней Античности начался со сворачивания многополисной сети и возникновения унитарной империи. В Элладе этот процесс запустил Александр Македонский, но до логического завершения он дошел в Риме. А всякий режим унитарного централизма требует и соответствующих религиозных трансформаций. Началось все с «обожествления» императоров — и закончилось официальным принятием однобогого ближневосточного культа, убившего всех обитателей Олимпа и собственно античную культуру.
Рискнем утверждать, что в сфере философии этому «убийству Античности» изрядно поспособствовал Платон, введя категорию абстрактных «эйдосов» и неодолимо разделив тем самым «сакральное» и «мирское». А последующие неоплатонические штудии эволюционировали к признанию «макроэйдоса» — абсолютного и единого «Бога-Творца». Неслучайно, что они были легко адаптированы и абсорбированы христианской и исламской теологиями, которые с тех пор любят изображать себя «законными преемниками Античности».
Вот и сегодня Сергей Корнев призывает искать «дух Античности» в христианстве. Но почему бы тогда, вслед за Бердяевым, не поискать «дух» самого христианства в коммунизме, а «дух» коммунизма — в нынешней «суверенной демократии»? Сколько можно, а главное — зачем наслаивать эти симулякры? Не пора ли вместо этого вновь прорастить собственные зерна европейской цивилизации? Ведь «Европой» когда-то называлась одна священная область в Элладе. Простиравшаяся до родины Аполлона — Гипербореи.
