 |
| Русский дом | Юрий Ермошин | 27.01.2009 |
1 мая 1941 года мальчишки, ученики 6-ой специальной артиллерийской школы, прошли строевым шагом, по 24 человека в ряду, на параде по Дворцовой площади в Ленинграде. Я тоже шёл в одном из рядов нашего каре. Старался, печатал шаг в такт сводного военного оркестра, в котором играл и наши ребята. Шли мы красиво…
Май, как всегда и во всех школах, — пора экзаменационных волнений. Наконец экзамены сданы. Отшумел последний школьный бал, и мы всей школой выехали в летний лагерь под Лугу. Жили в палатках. Питались в столовой артиллерийского училища. Мне очень нравилась рассыпчатая гречневая каша с мясной подливой. Погода была великолепная. Началась обычная лагерная жизнь с утренними построениями, спортивными состязаниями, купанием в речке, весёлыми играми и самодеятельными концертами.
В одной из палаток всегда были дежурный по лагерю и дневальные. В дежурной палатке — не только телефон, но и радиоприёмник, и, естественно, ребята всю ночь шарили по эфиру. А, надо сказать, тогда мальчики учились старательно, и многие неплохо владели английским языком. Любили слушать джаз. И вот 22 июня 1941 года утром, часов в шесть, наши дежурные вдруг услышали тревожную передачу англичан: «Германия бомбит Советский Союз…» Подобно электрическому разряду, эта весть пронеслась по палаткам — война?! Мы моментально оделись, весь лагерь взволновано загудел. Где-то в час дня нас построили и объявили: «Германия вероломно напала на нашу страну…» Строй на несколько минут оцепенел. В один миг наша жизнь приобрела иной смысл. Война чёрным саваном накрыла нашу беззаботную юность.
Через несколько дней мы вернулись в Ленинград. 18-летние были призваны, а 17-летние добровольно ушли в Красную армию. Из оставшихся 15— 16-летних мальчишек был сформирован отряд ПВО, куда и я был зачислен. Жили в казарме. Питались в школьной столовой. Наш отряд участвовал в сооружении оборонительных укреплений под Волосово, Красногвардейском (ныне Гатчина) и Новой Деревней.
Мы несли патрульную службу на улицах Ленинграда. Постоянно дежурили на крышах и чердаках домов. Уже в ночь на 23 июня фашистские эскадрильи попытались бомбить Ленинград, но, получив отпор и потеряв пять самолётов, вернулись назад. А 24 июня, во второй половине дня, как рассказывает моя супруга, Зоя Константиновна, тогда 15-летняя девчонка, немецкие самолёты бомбили Полюстрово и район Кондратьевского проспекта. Бомбы падали с жутким воем. Через несколько дней она тоже стала бойцом отряда ПВО.
Начались регулярные налёты на Ленинград фашистских бомбардировщиков. Дома, улицы, мосты, люди, скрывшиеся в темноте, озарились пламенем пожарищ. Мы, бойцы ПВО, быстро научились управляться с немецкими зажигательными бомбами, гася их в бочках с водой и засыпая песком. Сыпал их немец изрядно.
Никогда не забуду тёплый летний, но такой тревожный, с горьким запахом гари, день 20 августа. Ранним утром группа бойцов ПВО, в которой был и я, прибыла на Московский вокзал. Здесь, на привокзальной площади, мы увидели толпу женщин. Приглушённый гул множества голосов витал над толпой. Несколько милиционеров озабочено отодвигали группы женщин, организовывая широкие коридоры. Но вот сотни женских глаз, слившихся в единый тревожно-скорбный взгляд, повернулись в сторону Невского. Оттуда, один за другим, ехали автобусы. Они вошли в проходы, образованные взволнованными женщинами. Через их стёкла было видно множество маленьких головок.
Это были ленинградские дети 3—5 лет. Автобусы остановились. Бойцы ПВО подбежали к их дверям. Двери распахнулись, и в наши протянутые руки воспитательницы стали передавать малюток. Вижу: из проёма двери ко мне тянутся маленькие ручки. Широко раскрытые, небесно-голубые, почти круглые детские глаза серьёзно смотрят прямо в моё лицо.
Я подхватываю тёплое тельце, сажаю на левую руку. Это маленькая, годика два с половиной, девочка. Она молча и доверчиво прижимается ко мне. Осторожно придерживая правой рукой нежный живой комочек, ощущаю под ладонью трепетное биение сердечка. Поворачиваюсь. Передо мной плотная стена женщин. Я физически чувствую, как мгновенно меня обволакивает волна боли и тревоги: матери остаются, а дети уезжают в неведомую даль… Я быстро шагаю к вокзалу.
А над площадью, нарастая, плывет рвущий душу стон. Плачут женщины. Нет, они не заламывают руки, не причитают… Их лица застыли в невыразимом горе. Только высокий стонущий звук летит к каменным стенам и возвращается многократным эхом назад. Бойцы ПВО с детьми на руках исчезают в огромном, тёмном проёме вокзальной двери. Дети молчат, они сосредоточены и серьёзны. Трагедия народа какими-то неизведанными путями проникла в их души. Только широко распахнутые глаза пробегают по скорбным лицам женщин: где же ты, мама? Мы вновь и вновь возвращаемся к автобусам, несём к вагонам малюток. В груди что-то напряжённо дрожит, словно туго натянутая струна…
Это был один из последних поездов, выезжающих из Ленинграда. Ленинград спасал своих детей, своё будущее.
Сейчас мне 83 года. Я участвовал в жестоких битвах, где гибли десятки тысяч молодых, полных жизненных сил людей, гибли фронтовики-однополчане, я сам получил три ранения. Но широко открытые голубые глаза ребёнка и сейчас тревожно смотрят в мою душу.
Юрий Александрович ЕРМОШИН,
ветеран Великой Отечественной войны,
г. Сосновый Бор Ленинградской области
