 |
| Нескучный сад | Андрей Кульба | 06.10.2008 |
В конце прошлого года появился в сети Живой журнал отца Сергия Круглова. И теперь, судя по обсуждениям, которые здесь вспыхивают, люди во всех концах мира читают стихи этого рядового батюшки и с интересом следят за немасштабной жизнью его провинциального прихода. «Один раз хрустнул веткой в лесу—и все теперь»,—смеется о. Сергий. Увидеть воочию глубинку на границе Красноярского края и Хакасии, где в избытке дары природы и не хватает священников, смогли корреспондент «НС» Андрей КУЛЬБА и фотокорреспондент Андрей СЕМАШКО.
Ссылка на курорт
Возможно, что на подобную же метаморфозу наивно рассчитывали и те, кто ссылал под Минусинск Ульянова. Мол, пусть отдохнет в «сибирской Италии», покупается в озерах, соленых и пресных (с мертвой и живой водой), понахлещет удочкой тайменей размером с ребенка, пообщается с краеведами из потомков ссыльных и с купцами-благотворителями, обученными разным наукам вплоть до астрономии. Невеста к нему приедет. Глядишь, и пройдет охота заниматься глупостями.
Однако, несмотря на изысканно образованный круг знакомых и богатый стол, нетерпимая чета здесь не прижилась. Правда, пользу все-таки принесла. В советское время, когда шла борьба за то, чтобы старинный Спасский собор в Минусинске был вновь открыт для верующих, партийное начальство сбивали с толку тем доводом, что здесь венчались Ленин и Крупская. Спорить с такой легендой никто из аппаратчиков не рисковал.
Сибирь—край приезжих, ссыльных, пересыльных, их потомков, край кандалов и свободы. За три дня в Минусинске мы пообщались с людьми из Грузии, Эстонии, Западной Украины, Центральной России. Правда, последние годы сюда переселяются меньше. В основном пенсионеры—чтобы заниматься садом-огородом. Здесь растет все: виноград, персики, арбузы (правда, маленькие, их солят в бочках, как огурцы). Редиска в Минусинске весело щиплет язык, а помидоры так мясисты и пламенны, что жители каждый август устраивают в их честь праздник. Здесь не знают грязи, владычицы безасфальтовой России. Даже если сразу после ливня воды на улице по колено, через полчаса она вся уходит—песчаный грунт. Повсюду под землей минеральные линзы, поэтому из колонки на улице льется такая сладкая вода, что кому-то придется по душе больше опального «Боржома». Здесь сильные ветра, сосновые боры и длинный световой день, как это бывает в степи.
Дождь идет, а мы скирдуем
Храм втиснут в помещение бывшего склада и делит здание с разными хозяйственными службами. Соседняя дверь, например,—прачечная, в которой постоянно завывает машина. Хотя во время литургии, благодаря усилиям слаженного хора, ее почти не слышно. Четверо певчих располагаются за маленьким аналоем в уголке, а перед причастием уступают место для общей исповеди и заводят покаянные духовные песни. Исповеднику батюшка сразу накрывает голову епитрахилью, чтобы обеспечить конфиденциальность в тесном пространстве.
«Прости, что сердце не хранил я целым,
Что все проспал, что жизнь считал я сном,
Прости добро, которого не сделал,
Прости мне грех, который мнил добром,
Прости, что не Тебе я в жизни верил,
Но той мечте, какой на свете нет,
Прости, что я в молитве лицемерил
И за Тебя додумывал ответ.
А не простишь — приму и смерть в огне я,
Но только вот сейчас не уходи!..
Дитя торгуется и в пол глядит, не смея
Глаза поднять на Свет, что впереди».
из книги о. Сергия Круглова «Приношение»
Сегодня в доме инвалидов вселенский праздник—пенсия. «Как говорится, дождь идет, а мы скирдуем,—прокомментирует после службы о. Сергий.—Многие сегодня не пришли, старые люди боятся, что если отлучаться из корпуса, то останутся ни с чем».
И все же причастников более десятка. Женщина в коляске, высушенный, как ящерица, индейской внешности мужчина с черными перчатками на руках, лопоухий мальчишка лет пяти с ранкой лишая на голове, который полслужбы провисел на шее своей приемной матери, три красавицы-сестрички в одинаковых платочках. Бабушка с двумя палочками говорит бабушке со складной палочкой: «Вы на мое место сели, будете, значит, за свечками на кануне следить».—"Нет-нет, садитесь, пожалуйста",—складная палочка кротко переходит в другой ряд. Храмик полон. И все три с половиной часа—за литургией сразу молебен—народу прибавляется.
После Евангелия отец Сергий говорит проповедь: «Элементарный закон: что сделал человеку, то и вернется к тебе. Если сделал милость—вернется милость. Многие люди могут здесь сказать: „Ну, я человек больной, инвалид, я сам себя не могу обихаживать—какую я могу сделать милость?!“ Самую простую. Санитарка нахамила? Помолись про нее молча, не отвечай. Сосед по палате тебе противен, храпит во сне, например? И за него молись. Это вроде бы кажется, вещи маленькие? А мы здесь и собрались вот такие люди—совершенно незаметные: и нищие духом, и всякие-разные..»
После службы зазывают на концерт в честь дня медицинского работника, но батюшка идет причащать лежачих, и мы просимся с ним. На всем длинном, метров тридцать, этаже двери палат настежь. Обстановки практически никакой. Иногда вовсе беззащитно: беленые стены, две кровати, две тумбочки и телевизор. Большинство постояльцев крестятся так: рука идет от лба вниз. Двинуть рукой вправо-влево не позволяет болезнь. Полный крест совершает только одна бабулька, даже надевает платочек при виде батюшки. Просит здесь причастить и один ходящий. «Он часто не просит, но никак ему не удается подготовиться. У него пенсия хорошая, и дружки постоянно подбивают на выпивку»,—объясняет о. Сергий. Вернуться тем же путем, каким мы пришли, нам не позволяет сердобольная сестричка: «Там сплошь колясочники. У них пенсия..»
После лежачего корпуса собрались было за стол с тушеной картошкой и салатом из черемши, но батюшка вспоминает про концерт: «Пойдемте, пойдемте, а то обидятся». И мы отправляемся слушать стихи Серебряного века и красивые фортепианные пьесы. Впервые за последние пять часов отец Сергий присаживается на стул.
«Вы слышали?—спрашивает он после аплодисментов.—Когда играли Шопена, за окном завопил петух. Такие мгновения для меня очень дороги. Никакое искусство не способно это уловить—крик петуха за окном во время концерта в провинциальном доме инвалидов».
Местные фантазии в стиле Босха
Уже год желтенький мини-вэн Елены Сергеевны Воронинской, местного организатора туристических и паломнических путешествий, ездит с транзитными номерами и с объявлениями о продаже на лобовом и заднем стеклах. «Но я усиленно молюсь, чтобы с продажей ничего не вышло»,—говорит о. Сергий. Дело в том, что хозяйка иномарки на добровольных началах иногда, в служебных нуждах, служит о. Сергию водителем. В ее компактной машинке три ряда кресел, и, когда есть необходимость ехать на какой-нибудь дальний край, внутри легко размещаются священник, хор и пара помощников.
Вообще, необходимость ездить по деревням района возникает так часто, что просить о помощи приходится не одного водителя и не двух. «А в село поедешь кого-нибудь крестить, вдобавок позовут дом освятить, потом другой. Постоянно приглашают выступать перед разными людьми, говорить о вере и Церкви перед милиционерами или школьниками. Однажды ребятишки в сельской школе спросили: „Вы что, нас тут отпевать будете?“ Потом, правда, задавали очень правильные вопросы,—рассказывает о. Сергий.—Сейчас еще один храм строится на железнодорожной станции, и священник занят такими „духовными проблемами“, как где добыть цемента, как уломать предпринимателя дать денег на кирпич..» Всего в городе около 80 тыс. человек. Настоятель собора протоиерей Михаил Пристая—благочинный округа, его почти целиком занимают административные и хозяйственные заботы 18 храмов, разбросанных на территории размером с европейскую державу. Требы и службы в Спасском соборе, в храмах в доме инвалидов и на зоне, в селе Малая Минуса и в городской часовне—на двух молодых священниках. «Конечно, бывает нелегко,—говорит о. Сергий.—Но дополнительного священника взять неоткуда, служение это нелегкое, не всякий решится… Из молодых минусинцев-прихожан пока только один, алтарник собора, собирается поступать в Тюменское духовное училище, и еще один учится в Москве, но вернется ли после учебы на родину, да еще в сане иерея,—кто исповесть…»
Отец Сергий пишет о своих прихожанах трагические стихи и рассказывать о приходе готов часами. Например, о местных художниках, чьи росписи начала 2000-х годов можно увидеть на стенах собора. Один из них, Александр Терентьев, зимой и летом живет отшельником в землянке, вырытой на берегу Красноярского моря. Это место здесь называют Терсей, там своеобразная Мекка для художников. У иконописца целое хозяйство, коза. Иногда он появляется в жилом месте и делает росписи в храмах. В соборе среди его творений—Страшный Суд. На огромном черном змие, занятом поглощением грешников, автор указал собственные грехи. А под потолком, в месте, незаметном снизу, он было изобразил горящих в огне Ленина с рогами, Карла Маркса со звездой на лбу, местного ересиарха Виссариона и других подобных деятелей, но кто-то из батюшек забрался наверх, наткнулся на эти фантазии в стиле Босха и попросил закрасить, пока настоятель не увидел…
В советское время одного владыку спросили в Америке: «Что вы будете делать, когда вымрут все ваши бабушки?» Он ответил: «Наши бабушки бессмертны». В Минусинске есть замечательные представительницы этого неуничтожимого поколения. Одной бабушке 92 года, она уже сорок лет поет на клиросе. Или Надежда Андреевна Патенко—бывшая учительница, крепкая верующая. Жила со старшей сестрой и ее мужем. Те все время над ней смеялись—дескать, ненормальная, все время в храм и в храм. А она всегда бодрая, веселая, улыбается… Когда старшую сестру парализовало, Надежда Андреевна несколько лет за ней ходила. Все это время отец Сергий регулярно отправлялся через протоку Енисея, делящую город надвое, причащать больную. Зимой по льду. Один раз чуть не провалился со Святыми Дарами под лед—нога угодила в полынью. Он же и отпевал сестру. Вскоре ее муж-вдовец перестал и пить, и подсмеиваться, его тоже парализовало, и он лег на ту же самую койку, на которой лежала его жена. И Надежда Андреевна так же за ним ходила. Умер он на руках у о. Сергия, сразу после соборования.
На поминки она собрала всех нищих с паперти—их тут зовут «наши инкассаторы». Это не просто нищие—они здесь подметают и все делают, что попросят, в храм ходят, помазываются на всенощной, на исповеди бывают…
Конечно, найдется среди прихожан и тетка того типа, кого называют «Ван Хельсинг, истребитель колдунов», всюду ей нечистая сила мерещится. И одна-две «вахтерши», что любят наводить порядок.
Девушки иногда приходят на соборование—личики сплошь в пирсинге.
«А соборование, вообще, веселое таинство, все блестят,-- замечает о.Сергий.—И я смотрю на всех этих разных людей с амвона и понимаю, что они и есть Церковь. Какие у всех красивые лица!»
Куст боярки
Старое кладбище Минусинска расчерчено зарослями конской крапивы, местами собирающейся в колючие надгробия. Так отмечены могилы, на которые не ходят. Но до сих пор кто-то постоянно ухаживает за могилами монахинь Покровского монастыря, некогда существовавшего под Минусинском в поселке Зеленый Бор. Обитель была закрыта в двадцатые годы. Тогда ее насельницы создали так называемую трудовую артель, с утра до ночи работали, выполняли план по сдаче сельхозпродукции и вместе с тем продолжали молиться. Приехавшая комиссия снова обнаружила практически действующий монастырь, и артель тоже распустили. Матушки продолжали жить в городе, образовав своего рода катакомбную Церковь и аккумулируя вокруг себя верующих. В Зеленом Бору и сейчас на дачах ранетки, которые называют «монастырские"—от тех времен.
Среди крестов, популярных здесь памятников в виде обрубленных деревьев, плит с полуутонувшими надписями высится на старом кладбище остов сгоревшего Сретенского храма. С крестом еловой ветки на ржавых дверях, с дурацкими надписями на стенах, с кустом боярки, выросшем на месте, где стоял престол. «Говорят, твердый, как камень,—отец Сергий трогает тут же крошащуюся под пальцами стену храма,—а ведь человек иногда крепче».
Здесь на кладбище в двадцатых-тридцатых годах служил владыка Димитрий Вологодский, местночтимый исповедник веры. Он возглавлял Минусинскую и Усинскую епархию, в двадцатых годах объединявшую юг Красноярского края и Хакасию. В Спасском соборе в то время служили обновленцы. Народ активно не протестовал, но, как всегда, голосовал ногами—в собор ходить перестали. А в Сретенском храме, только по официальным данным, было до полутора тысяч прихожан со всех концов края (на самом деле, намного больше). Очень скоро появились здесь и батюшки-обновленцы и принесли покаяние. В 37-м владыку во второй раз арестовали. Он остался тверд в вере, хотя в тюрьме его макали в отхожее место и обливали ледяной водой. В 72 года он скончался от болезней и издевательств. В последней исповеди ему было отказано. Могила владыки и его келейника скрывалась, но кладбищенский сторож показал ее верующим, и его посадили. Сейчас на этой могиле служатся панихиды, приезжают молиться верующие и по вере своей получают просимое.
Китайцы и папарацци
Семинарии в Красноярской епархии нет, но ее одно время заменяли пастырские курсы, которые возглавлял митрофорный протоиерей отец Георгий (Персианов), некогда послуживший и в минусинском Спасском соборе. Он сам родился еще в Харбине, в эмиграции, известен как специалист по Китаю, имеет несколько высших образований, окончил Московскую духовную академию, читал лекции за рубежом. Выступая перед священниками края, он постоянно говорил: «Отцы, учите китайский язык, вам пригодится..»
Стоит отъехать немного от города, как чуть в стороне от дороги начинают появляться призрачные полиэтиленовые пагоды. Это жилища и теплицы китайских нелегалов. Они выращивают здесь помидоры-огурцы—"неизвестного содержания", как говорят местные жители. Одно время этих поселений стало так много, что дым от их очагов мешал полетам самолетов. В соседнем Абакане произошло массовое отравление детей—комиссия установила, что виноваты китайские овощи. Власти пытались проводить милицейские рейды, срывали степные городки бульдозером. Но они появляются снова и снова.
Знакомый журналист Василий Голованов, который в своих «геопоэтических» странствиях уже не раз доходил до этой границы между русской землей и Великой Степью, рассказывает: «Китайцы со своими швейными машинками и станками для нарезки ключей здесь похожи на глухонемых и объясняются с заказчиками на языке жестов: заменить молнию в штанах или на куртке, прошить ослабевшую ручку сумки. Увидев направленный на них объектив фотоаппарата, бросаются врассыпную с негодующими криками, даже не собрав свои пожитки».
Мы и сами пытались поговорить с кем-нибудь на затянутых полиэтиленом гектарах, но заставали только отдаленно мелькающие силуэты и лающих собак.
«Ну, а что китайцы? Ну расселятся?—говорит отец Сергий.—Это не гоги-магоги. Такие же люди, которые живут как живется. Когда однажды кто-то из прихожан посочувствовал китайцам, встретив их в Норильске, за Полярным кругом: «Вам, наверное, тяжело там жить?"—те удивились и отвечали, что живут очень хорошо. Они совершенно не обращают внимания на климатические условия, социальное обустройство для них куда важнее. Многие китайцы в Забайкалье, Приморье принимают православие—с целью натурализоваться. Пусть хотя бы так. А что говорят—Сибирь будет под китайцами, так это неизвестно: то у них эпидемия, то у них землетрясения, то еще что-то. За десять лет со своего рукоположения я понял одну хорошую вещь: никогда не спеши ставить окончательное клеймо на человека или ситуацию. Жизнь только началась. Все может еще измениться. Понятно, в какую сторону идет мир—он должен как-то изжить себя и переродиться заново. Тем не менее, кто знает, что будет дальше? Надо помнить, что произойти может все, и можешь измениться и ты сам. И в Церкви мне интересны не только догматика и традиции—мне важны просто люди, прихожане, они же разные все. Не надо искать какой-то чудесный град Китеж—он внутри у людей, которые ходят мимо нас по улицам, в троллейбусах ездят, в храме стоят. В бабушках, которые рубят шашкой голоногих девиц, и в голоногих девицах, которые боятся бабушек. Бог стал человеком, чтобы показать, что вечность—в человеке. И с любым приходящим—китайцем--не китайцем, сектантом--не сектантом—нужно говорить по-человечески. Требовать-то все могут, а кто будет жалеть и прощать?»
http://www.nsad.ru/index.php?issue=48§ion=10 009&article=1055
