Христианину остается скорбеть и терпеть

22 сентября/5 октября Церковь вспоминает священномученика Вениамина (в мире Воскресенского Василия Константиновича), епископа Романовского (позже Тутаевского), викария Ярославской епархии. Епископ Вениамин был одним из тех архипастырей, которые были возведены в этот высокий сан в первые годы советской власти и, совсем недолго послужив Церкви, остаток дней своих провели и окончили в заключении. Этот ярославский викарий, сегодня не очень известный, в 1920-х годах снискавший большой авторитет в епархии и за ее пределами, оказал заметное влияние на церковную ориентацию широкого круга мирян и клириков.

Епископ Вениамин был призван к архипастырскому служению в 50-летнем возрасте, когда большая часть его деятельной жизни была уже позади. Силы свои он отдал делу образования, в течение многих лет служа преподавателем последовательно Кутаисской, Тифлисской, Вятской, Вологодской и Ярославской семинарий, потом общеобразовательной школы 1-й и 2-й ступеней. Наделенный большими музыкальными способностями, в Тифлисском императорском музыкальном училище (теперь — Тифлисская консерватория) он дополнил богословское образование высшим музыкальным по классу теории музыки. В дальнейшем на протяжении всех лет преподавания Василий Константинович занимался с церковными хорами воспитанников учебных заведений. Одним из основных принципов церковного пения он полагал соответствие религиозному настроению молящихся и был благоговейным ценителем церковно-певческих традиций, считая, что «местные напевы — священное достояние местного церковного предания».

Ярославский период его трудов начался в 1911 году. И вскоре Василий Константинович стал одним из самых активных деятелей духовного просвещения Ярославской епархии. Его душевно-нравственный уровень был так высок, что вызывал удивление и уважение членов учебной корпорации Ярославской семинарии. В 1915 году он был приглашен в число сотрудников Проповеднического кружка, основанного архиепископом Ярославским и Ростовским Агафангелом (Преображенским). Известность и авторитет Василия Константиновича Воскресенского были очень велики. В 1919 году ярославским епархиальным собранием духовенства и мирян он был избран кандидатом в члены нового состава Епархиального совета.

В начале ХХ века в Ярославской епархии было много активных церковно-общественных деятелей. Но когда стал вопрос о необходимости избрания нового Ярославского викария, епископа Романовского, оказалось, что наибольшее уважение и доверие вызывает школьный учитель Василий Константинович Воскресенский. 4 июня 1921 года состоялся съезд духовенства и мирян Тутаевского уезда. Съезд постановил, что поставление епископа Романовского «может быть осуществлено при условии назначения на кафедру. лица, имеющего богословское образование, обладающего даром проповедничества, так необходимого в настоящем времени, чтобы дать отпор все возрастающему неверию и на религиозных диспутах, и для живой проповеди среди верующих. Настоящий съезд таким кандидатом считает бывшего преподавателя Ярославской духовной семинарии Василия Константиновича Воскресенского прежде всего..»

В том же 1921 году Василий Константинович принял монашеский постриг с именем Вениамин и был рукоположен в сан епископа Тутаевского. С этого времени он стал неизменным помощником и соратником митрополита Агафангела. В обстановке тяжелой, в окружении богоборчества, лжи, измены, престарелый архипастырь поручал своему викарию разрешение очень сложных дел: противостояния обновленчеству, просвещения заблудших, участия в делах епархиального управления. По всему было видно, что правящий архипастырь нашел в новом викарии единомысленного и надежного помощника. По благословению митрополита Агафангела уже в 1922 году епископ Вениамин переселился в Ярославль.

После ареста и заключения святителя Агафангела православные клирики и миряне города именно епископу Вениамину объявляют о своем доверии и послушании как преемнику церковной позиции заключенного епархиального архиерея.

«Мы, нижеподписавшиеся священнослужители церквей города Ярославля, имеем честь донести Вашему Преосвященству, — писали они епископу Вениамину, — что мы остаемся верными Православной Кафолической Церкви, так называемого высшего церковного управления и местного епархиального, возглавляемого епископом Иоанном [Миртовым], мы не признаем и продолжаем считать своим архипастырем митрополита Агафангела. В виду же невозможности ныне быть в общении с владыкой митрополитом, просим Вас быть нашим архипастырем и принять нас и наших пасомых под свое архипастырское руководство и управление».

15 октября 1922 года на собрание духовенства и мирян Ярославля пришло около трех тысяч человек. В протоколе собрания засвидетельствовано, что «ввиду же того, что владыка митрополит находится теперь вне пределов своей епархии и лишен возможности лично управлять последнею, мы временно, до возвращения его к месту своего служения, признаем правящим епископом преосвященного Вениамина Романовского как получившего на этот предмет соответственные полномочия от самого владыки митрополита».

Возглавить Ярославскую Церковь епископу Вениамину обновленцы, конечно, не дали. Он был арестован и заключен в Коровницкую тюрьму. Здесь, насколько возможно, владыку информировали о состоянии дел в епархии, и он продолжал ею руководить. Число посещавших заключенного епископа было так велико, что ГПУ потребовало прекратить к нему доступ. Он был осужден по ст. 119 УК за использование религиозных предрассудков масс с целью свержения рабоче-крестьянской власти и приговорен к лишению свободы на семь лет. Срок заключения был сокращен по юбилейной амнистии к пятилетию советской власти в 1922 году. И в 1926 году, когда митрополит Агафангел возвратился из Нарымского края в свою епархию, епископ Вениамин также был освобожден.

Как и большинство архиереев, в период серьезных разногласий между заместителем Патриаршего местоблюстителя и митрополитом Агафангелом по вопросу о преемстве высшей церковной власти, епископ Вениамин был сторонником продолжения уже установившегося возглавления Церкви митрополитом Сергием (Страгородским). Однако епископ Вениамин никогда не пытался оказывать давление на правящего архиерея, его нет в числе викариев, уговаривавших митрополита Агафангела отказаться от местоблюстительства. Никакой тени недоверия не легло на их отношения, и в этот недолгий промежуток «временного пребывания на свободе» епископ Вениамин продолжал самоотверженно помогать архипастырю-исповеднику — их взаимопонимание были для всех очевидны.

Декларация митрополита Сергия застала епископа Вениамина уже в новом заключении: он был арестован 14 июня 1927 года в городе Пошехонье. Изобрести обвинение против него было делом нелегким, так как недоброжелателей у владыки не нашлось. Сам он отрицал, что борется с советской властью, утверждая, что его борьба — с антихристом: «Распятие Христа, совершившееся 2000 лет тому назад, продолжается все время, от первых дней и до сего времени, и будет продолжаться до конца мира. И борьба антихриста со Христом также шла, идет и будет идти, борьба антихриста то поднимающаяся, то падающая». Епископ Вениамин был этапирован во Владимирскую тюрьму. По пути в Тутаеве конвоиры, предварительно обрив владыке наполовину голову, водили его по городу, осыпая оскорблениями и побоями.

23 сентября 1927 года епископ Вениамин был приговорен ОСО при Коллегии ОГПУ к ссылке в Казахстан, городок Джамбейт, сроком на три года. Здесь основным населением были казахи, среди них много было больных бытовым сифилисом. Русская интеллигенция состояла всего из нескольких человек, в числе которых — заведующий амбулаторией и медсестра. Климат тяжелый: летом изнуряющая жара, зимой морозы до 60 градусов.

В Джамбейт полетели письма из Ярославской епархии и других мест. Их взволнованные отправители спрашивали мнение епископа о Декларации митрополита Сергия (Страгородского), просили объяснений и наставлений. И на протяжении последних лет его жизни Декларация стала для владыки Вениамина предметом напряженных размышлений о судьбах Русской Церкви при «новой церковной политике», источником скорби и боли.

После ознакомления с текстом Декларации епископ Вениамин категорически утверждает ее неприемлемость: «Я с ней не соглашаюсь, я против нее, я осуждаю ее, — писал владыка ярославскому благочинному отцу Феодору Понгильскому. — Я не „мирюсь“ и не „соглашаюсь“ с митрополитом Сергием и считаю его виновным».

Получив текст обращения Ярославских архиереев к митрополиту Сергию (Страгородскому) с извещением об административном отмежевании от него, как и в спорах о преемстве церковной власти, владыка не присоединился, хотя бы с опозданием, к протесту, несмотря на то что сразу увидел и оценил серьезные основания и благие плоды отделения митрополита Агафангела: «Наша Православная Русская Церковь была и есть. объект наблюдения различных „внешних“.. [После появления Декларации] духовная христианская репутация нашей Церкви во взгляде и чувстве их понесла существенный ущерб, потерпела заметное умаление. Митрополит показал, что их впечатление ошибочно. Ошибка в том, что за митрополитом Сергием и его олигархической коллегией видели всю Церковь. Митрополит показал, что митрополит Сергий и коллегия — лишь часть Церкви, а не вообще Русская Церковь. Наложенная „внешними“ тень на Русскую Православную Церковь локализована была на небольшом участке. В этом историческая заслуга локализовавших».

Когда пришло в Джамбейт известие о восстановлении общения Ярославского архипастыря с митрополитом Сергием, вызвавшее в епархии новые разногласия и взаимные обвинения клириков, епископ Вениамин, стремясь к восстановлению мирного состояния епархии, взял на себя разъяснение смысла воссоединения святителя Агафангела с предстоятелем Церкви и доказательство того, что оно вынужденно и не означает принятия духа Декларации: «Церковь имеет каноны. Каноны говорят: нельзя предстоятеля Церкви судить без суда Церкви. Если его пока нет, то пребудь в терпении, и уповании, и чаянии грядущего суда: он будет или через Собор, или, по невозможности его, через внутренний „conensus“, какой состоялся об обновленцах. Митрополит Агафангел, находясь в преддверии смерти, не решился выступить с судом (отделение означает именно суд) без суда Церкви. Я тоже не решаюсь и боюсь. Я повинуюсь митрополиту Сергию. Это не значит, что я соглашаюсь с Декларацией. Я хочу быть послушным Церкви и ее канону: без суда не суди».

Здоровье епископа Вениамина в заключении и ссылке окончательно было подорвано, он перенес инсульт. 4 апреля 1928 года его брат, Дмитрий Константинович, писал в заявлении помощнику прокурора Верховного Суда СССР по надзору за ОГПУ: «Брат мой, Василий Константинович Воскресенский, он же епископ Вениамин Тутаевский, выслан ОГПУ и находится в Джамбейте Уральской губернии. Под влиянием преклонного возраста (58 лет) и режима, при котором он содержится, брат мой (по имеющимся сведениям) в настоящее время страдает параличным состоянием правой стороны тела. Он плохо владеет языком, правой рукой (не может, например, писать) и правой ногой». Дмитрий Константинович просил о досрочном освобождении или разрешении перевезти брата в Москву на лечение или же «хотя бы в Уральск, где имеется медицинская помощь».

Заявление Дмитрия Константиновича возымело обратное действие: к началу ноября владыку Вениамина перевезли на жительство в поселок Каратюб, удаленный от станции на 241 км. Климат здесь был еще суровее, а жизнь тяжелее. Зимой поселок почти засыпало снегом, за минуту отмораживались открытые руки. Лето было не легче зимы. Страшный зной дня сменялся резким холодом ночи. Песок раскалялся, и ноги в нем увязали по щиколотку. Невозможно было найти ни воды, ни деревьев. Если же поднимался ветер, он гнал тучи всепроникающего песка. Весь день пот ручьями лился с лица и рук. Выживание требовало постоянного напряжения сил. Купить в поселке, кроме муки, было нечего. Ссыльных поддерживали посылки и молоко хозяйской коровы. Как мог полупарализованный епископ обеспечить себя в таких условиях, трудно представить.

К приезду епископа Вениамина в поселке жили сосланные туда же даниловский архимандрит священноисповедник Георгий (Лавров) и два протоиерея. Все вместе, собираясь, служили дома, создавался приличный хор. И, конечно, от общения было утешение. Через два года, вспоминая об этом, владыка писал отцу Георгию из уральской тюрьмы: «Сидите и доживайте тихо свои каратюбинские дни. Благослови, Господь, миром эти дни. Пока Бог хранит меня телесно и духовно. Но как жаль, что не довелось до конца разучить „Воскресны“ и „Да молчит“. Хору низкий поклон. Т.А., А.П., Н. Сохрани Вас Бог».

Письма находили ссыльного епископа и в Каратюбе. Всеобщее впечатление его единодушия с митрополитом Агафангелом, уверенность в следовании воле покойного архипастыря и почитание исповеднического подвига снискали ему такой авторитет, что к ссыльному владыке с особым доверием обращались и епископы, и священники, и миряне. «Ко мне много пишут, и, конечно, все ждут ответа, спрашивают совета», — писал он сам (письмо от 1 января 1929 года). И владыка отвечал всем.

Епископ Вениамин также оказался вскоре в ситуации, отчасти подобной той, которую разрешал святитель Агафангел: нужно было восстановить мир в епархии, нарушенный великим и тяжелым соблазном. В 1928 году непросто было провести в Ярославской епархии идею подчинения заместителю местоблюстителя. Его скоропалительное поставление на Ярославскую кафедру Вятского архиепископа Павла (Борисовского) вместо ожидаемого архиепископа Варлаама (Ряшенцева), привнесенные новым архиереем нововведения вызвали протест, до отказа в сослужении архиерею, его почти всеобщее неприятие и усиление недоверия к заместителю местоблюстителя. Пытаясь утишить разгоравшиеся конфликты, епископ Вениамин в один день написал несколько писем в Ярославль, убеждая и священников, и мирян (в рамках основной своей идеи) в законности поставления архиепископа Павла:

«Поминание архиепископа Павла канонически обязательно. 1-е правило святого Поместного Константинопольского Двукратного Собора повелевает всем пресвитерам и диаконам поминать своего епископа «аще пресвитер или диакон, по некоторым обвинениям, зазрев своего епископа, прежде соборного исследования и рассмотрения и совершенного осуждения его, дерзнет отступать от общения с ним и не будет возносить имя его в священных молитвах на литургиях по церковному преданию, таковый да подвергнется извержению, да лишится всякия священническия чести».

Является ли архиепископ Павел таким епископом — епархиальным епископом? Да, является. Он поставлен в Ярославль законным предстоятелем высшей церковной власти.

Является ли митрополит Сергий таким законным предстоятелем? Да, является.

Наша Ярославская епархия, как и все другие епархии, со времени появления митрополита Сергия у церковного кормила признавала его законною властью. <…>

Ярославское отделение, как разъяснил митрополит Агафангел и выступившие с ним епископы, было не полностью каноническим отделением, молитвенное общение с митрополитом Сергием не прерывалось, а произошло лишь административное отделение. Да и оно было кратковременно. Скоро восстановилось полное каноническое единение и общение. С этого момента вопроса о высшем предстоятельстве митрополита Сергия для Ярославской епархии уже нет, для сомнений в отношении к этому предстоятельству более нет места. Так произошло еще при митрополите Агафангеле.

После смерти его положение остается неизменным, ничего нового не произошло, чтобы заставить вновь поднять вопрос о митрополите Сергии и его высшем предстоятельстве. <…> Митрополит Сергий — законная власть. Если архиепископ Павел, им поставленный в Ярославль, законный епархиальный епископ, то поминание его как такового канонически обязательно.

Он [митрополит Сергий] является предстоятелем высшей церковной власти де-факто, но не де-юре. Де-юре высшая церковная власть у нас митрополит Петр, двух высших властей де-юре нет. Канонически обязательно поминание митрополита Петра. О поминании помощника его канон молчит, на этом молчании основывается моральное право не поминать митрополита Сергия. <…>

Поминание митрополита Сергия не обязательно канонически, но можно сказать, что при признании его — морально обязательно. Но если имя его временно связывается с Декларацией, бесславящей Церковь, и поэтому вызывает смущение, то допустимо непоминание его по «икономии». <…>

Декларацию я считаю пятном, запятнавшим нашу Церковь и причинившим ущерб славе Православной Церкви. Когда вышла Декларация, раздались протесты, показавшие, что Церковь, в отношении Декларации, не с митрополитом Сергием. Только очень малая часть одобрила его акт, но не вся Церковь, сохранившая свое прежнее православное лицо. <…> В большинстве взглядов Декларация составляет грех не в области догмата, а в области морали. Декларация не ересь, а скорее духовно-нравственное преступление. <…>

Но этот грех не уничтожает власти и не составляет фактора, лишающего ее носителя права быть членом Церкви. Поэтому и митрополита Сергия терпеть можно, в особенности по обстоятельствам времени".

Поскольку епископ Вениамин был убежденным противником внутрицерковных конфликтов и разделений, соображение о неотъемлемости власти стало определяющим в его отношении к возглавлению Церкви митрополитом Сергием и статуса назначенного им архиерея. И он убеждал в этом ярославскую паству.

Но с течением времени епископ Вениамин убедился в том, что уговоры и аргументация его не очень действенны, пока причина народного смущения не устранена. И спустя год он почел необходимым написать архиепископу Павлу откровенное, нелицеприятное и тщательно продуманное обширное послание.

«Относительно Вас как Ярославского архиепископа, не избранного, но назначенного, причастного к Декларации и Синоду, я приводил в письмах мысль, что при всем каноническом и церковно-конструктивном наклоне к избранию, назначение Вас на должность не может составить канонического прецедента к отделению ярославцев от Сергия и от Вас.

Ваш вопрос — уже второй вопрос по юридическому составу и по степени церковной важности. Решение его допускает, по юридической несостоятельности своей, и перерешения. Настойчивое и прямолинейное проведение Вашего назначения не исключает возможности и Вашего возвращения или удаления закономерным путем. Ваше явление не составляет положения незыблемости. <…>

В Вашем появлении была некоторая каноническая нечистота. Вы шли в окружении, подходящем более для мира, нежели для церковной атмосферы. А поэтому в своем утверждении на Ярославской кафедре морально не должны были проявить всей той энергии, которая содержится в каноне.<…>

Церковь щадит несовершенство и немощь человека. Идеальные истины и правда тяжелы для него, и она растворяет их «миром» и «милостью». За Вами не было полной — ни «истины», ни «правды», поэтому, и тем более, Вы должны были встать на путь лобзания с «милостью» и «миром». Но Вы пошли с жезлом, жезлом пробивая себе путь. <…>

Желание их [ярославцев при встрече с Вами] было законно и духовно чисто — иметь своим пастырем уже знаемого, уже близкого отроду, уже полюбленного пастыря. Пославший Вас и Вы шли, приказывая, требуя, вымогая, скрыто принуждая, подкрепляя свое продвижение к цели стуком жезла, едва не оказывая насилия. Но не вдали, среди вас, чувствуется и оно. Оно не от Вас, но за Вами, оно подкрепляет Вас, а Вы опираетесь на него. Это всем видно, видно, несомненно, и Вам. Эта сила чуждая для Церкви, сила — опора меча — извращение природы Церкви. Вы это знаете. Православное сознание никогда не захочет примириться с мечом, оно переносит егодействие тяжело, обидно, мучительно. Как можете быть спокойны и дерзновенны? Поймите ярославцев, так тяжело и скорбно переживающих Вас. <…>

Вы шли и пришли; в конце концов Вас приняли. Возможно, было бы и неприятие, оно некоторыми чертами и намечалось. Но послушание пересилило противные настроения. Скажем: так и должно было бы быть. Прибытие с конвоирами имело место в Церкви не раз и не у нас только. Церкви это хорошо известно и памятно. Она страдала, скорбела, но мирилась и переносила. И Церковь Ярославская смирилась. Ваше прибытие не вышло пока за пределы церковной терпимости".

Поскольку это письмо находится в следственном деле епископа Вениамина, понятно, куда передал его архиепископ Павел. Переписка епископа Вениамина контролировалась органами ГПУ: все послания вскрывались. Содержание их было известно заинтересованным лицам и не могло устраивать ни власти, ни митрополита Сергия.

Поскольку епископ Вениамин пользовался огромным авторитетом, желающие склонить его (а с ним и его паству) на свою сторону, несомненно, были. В 1929 году появляются письма от сторонников митрополита Сергия, в частности, кем-то присланный фрагмент послания неизвестному лицу епископа Никифора (Ефимова), сменившего на Вятской кафедре архиепископа Павла (Борисовского). В этом отрывке описана картина тяжелого смущения и раскола, вызванных в его епархии не только июльской Декларацией, но и последующими распоряжениями митрополита Сергия. Смута охватила самые широкие круги православного населения, вплоть до социальных низов, и принимала стихийные и подчас примитивно грубые формы. Обстановка осложнялась активной деятельностью обновленческого ВЦУ и запретами советских властей. Происходившее описано так: «Церковь Православная [возглавляемая митрополитом Сергием] - „великая блудница“ Апокалипсиса. Православные храмы — места идолослужения. Св[ятые] иконы в них — мертвые доски, идолы. Православное духовенство служит антихристу и диаволу. Причащение в православных храмах опоганивает человека, его надо освящать (и „освящают“ через окропление святой водой). Войти в православный храм значит согрешить и оскверниться (епитимия за это налагается). Туда надо только дохлых кошек подбрасывать (и подбрасывают). Таинства и молитвословия у „сергиевцев“ недействительны, надо их повторять (и повторяют: переотпевают, перевенчивают и даже перекрещивают младенцев). Митрополит Сергий и православные архиереи и священники поклонились и служат сатане в лице безбожной власти. Их надо резать без всякой пощады, как только произойдет переворот».

В другом письме епископа Никифора подробности Вятской смуты смешаны мимоходом воедино с именем митрополита Агафангела: «Какое злое дело совершили церковные оппозиционеры, в их числе и Ярославский!»

Письма Вятского архиепископа (а, возможно, и других неизвестных нам корреспондентов), очевидно, произвели на епископа Вениамина сильное и удручающее впечатление. Перед опасностью окончательной утраты мира церковного, осуждение любой оппозиции теперь утверждается им безусловно и даже как будто изначально. Уже осенью 1929 года владыка неожиданно пишет о самых известных, всю жизнь глубоко и искренно уважаемых им людях в таком тоне, который был вообще несвойственен ему и неприемлем для него ранее, и в таких словах, которые при общении с ними он ни помыслить, ни сказать бы не мог, глядя, например, в глаза «незабвенному отцу и святителю митрополиту Агафангелу». Он даже не называл сана упоминаемых архиереев.

«В феврале отделился со своими викарными митрополит Агафангел. Документ этого февральского отделения дошел до меня в Джамбейтау, я не присоединился к ним. Отделение было неправильно. <…>

Они осудили Декларацию митрополита Сергия — это правильно, акт Декларации не может быть принят Православной Церковью. Но отделение Агафангела, Димитрия, Виктора — чистая обывательщина, произвол и анархия, потому что такое отделение по существу своему — суд и приговор судебный. Лишить главу Церкви его звания и власти можно только по церковному суду. Но как судили митрополита Сергия отделившиеся? Очень просто. Захотели — взяли да осудили, каждый сам по себе, так, как судят обывательские бабы. Это не суд, а самый грубый самосуд. В Церкви судит всегда Церковь или кому она поручает суд".

Из письма явствует, что владыка утверждается в убеждении о необходимости в сложившейся ситуации всеобщего признания митрополита Сергия законным первопредстоятелем как единственно спасительного выхода ради сохранения мира церковного, независимо от действий заместителя местоблюстителя. В основании этого заключения лежат уже не соображения икономии, а страх перед расколом.

Еще через полгода, при упоминании о знаменитом интервью заместителя местоблюстителя, епископ Вениамин переводит вектор осуждения на возмущенных им: «Митрополит Сергий снова компрометирует нашу Церковь („Известия“, 16 февраля 1930 года). Напечатана там вопиющая неправда о положении Церкви. Начали уже бросать камнями в митрополита Сергия, но прежде чем метать камнями, надо хорошо знать, какою ценою дана эта подпись. И кто в этом отношении мы, метающие? Иудеи-фарисеи».

Совершившаяся эволюция церковной позиции епископа Вениамина не позволяет все же считать его, так жестко осудившего непоминающих (и так грубо и несправедливо — святителя Агафангела), сторонником церковной политики заместителя местоблюстителя. У него было свое видение сложившейся ситуации. Возвращение к канонически чистому, не требующему оправданий церковному управлению епископ Вениамин видит в неопределенном будущем. «Мое мнение по всему этому, — писал он священнику Александру Соколову 8 октября 1929 года, — что нужно возможное образование общего голоса Церкви. Невозможно это быстро. С терпением течем на предлежащий нам подвиг. Отсюда возможность страдания. Будем переносить их с покорностью и послушанием Церкви и с упованием на Небесного Кормчего».

Епископ Вениамин писал о неизбежности в богоборческом окружении сокрытия благодатной жизни в тайне сердца своего: «Атеизация человечества разрастается. Неведомы ее пределы. Идеологически — исход для христианина в атеистическом государстве — уход из мира, из атеистического государства. (Но куда? Некуда.) Христианину остается скорбеть и терпеть, покоряться действительности. Покоряться не идеологически — он хранит свои принципы, как святыню. При наличной действительности это хранение — идея его жизни».

Казалось бы, такой странный совет. Но если мы оглянемся на историю прошедшего столетия, то увидим, что те немногие священнослужители-исповедники, которым Господь судил пережить каторгу и вернуться в Церковь, именно так завершали свое служение Богу в советской богоборческой стране. Они подчинились навязанным им порядкам жизни, служили в лесах и болотах, терпели угрозы, навязчивость и алчность осведомителей, скорбели и молчали, но верность свою и любовь ко Христу пронесли как святыню. Так что эти странные слова епископа Вениамина оказались провиденциальными.

30 марта 1930 года епископ Вениамин и несколько других ссыльных неожиданно были вызваны из Каратюбе. На 44 волах они были перевезены в Уральскую тюрьму. «22 кучера в течение недели обглодали нас дочиста. сядем вкруг за „чаем“ — и тянутся по всему кругу 22 руки: „Дай нан“», — вспоминал владыка.

Причина нового ареста, так и не ставшая известной епископу Вениамину, была в том, что его имя прозвучало на следствии по делу «О создании контрреволюционной организации и организации материальной помощи ссыльным церковникам», проводившемся в Ярославле в конце 1929 года. Среди обвиняемых были прихожане города Тутаева, которые вели переписку с епископом Вениамином и, как могли, помогали ему. Вследствие этого владыка оказался вновь привлеченным к ответственности за «распространение антисоветской переписки».

В уральском изоляторе епископ Вениамин находился больше года, его переводили из одной камеры в другую: N 10, 9, 10, 14. Заключенных кормили скудно («суп наш: 2 кг пшена на 90 ведер воды»), вследствие истощения в марте 1931 года у владыки появились отеки ног и первые признаки цинги. Епископу Вениамину было предъявлено обвинение по ст. 58 п. 10, 11; ст. 59 п. 2, 7 — в создании «контрреволюционной организации» в Каратюбе. Привезли еще двух священников, отбывавших там ссылку, в качестве «членов» его «организации». По-видимому, эта версия никак не могла быть доказана, и священников освободили. Владыку же обвинили в принадлежности к «организации» непоминающих (!) «Истинно-Православная Церковь», возглавлявшейся Гдовским епископом Димитрием (Любимовым), которого он никогда не видел. Епископу Вениамину стало ясно, что следствие продлится еще долго. 10 сентября 1931 года он был осужден ОСО при Коллегии ОГПУ на 10 лет заключения в ИТЛ. Согласно справке ФСБ N 34/3/3−844 от 29 апреля 1997 года, епископ Вениамин скончался в лагере в окрестностях г. Красноводска 5 октября 1932 года.

http://www.pravoslavie.ru/put/81 003 145 152