Праздник — это оправдание выполненного долга

Интервью с писателем Фазилем ИСКАНДЕРОМ

— Фазиль Абдулович, почему мы все меньше радуемся праздникам?

— Я думаю, что полноценно воспринимать праздник можно только тогда, когда человек живет полноценной трудовой жизнью. Если он эту жизнь воспринимает как естественную необходимость, то и праздник для него тоже — естественная необходимость. Затуманенность представлений о празднике, во всяком случае, в нашей жизни, я думаю, объясняется тем, что миллионы людей не уверены в естественности хода вещей в нашей стране. Одни вообще не понимают, куда повернулась наша жизнь и в каком направлении она теперь движется. Другие воспринимают происходящие перемены и освобождение от тягот идеологии как большую общественную ошибку. И те, и другие просто не находят в окружающей их действительности повода для праздника. Но и те, кто искренне пытаются поверить в то, что Россия сделала огромный шаг вперед, тоже не в состоянии полностью принять эту новую жизнь, потому что она оказалась, мягко говоря, не совсем такой, как они ждали. Она пока слишком хаотична, слишком неопределенна, слишком зависит от достаточно субъективных представлений о сегодняшнем и завтрашнем дне тех, кто нами управляет. А люди вовсе не уверены, что эти правители делают все, что могут, для блага страны. Конечно, новая жизнь могла бы восприниматься совершенно иначе, будь она более осмысленна.

— Но ведь в ХХ веке хаоса в нашей жизни тоже хватало. И все равно время от времени возникало ощущение общей радости, которой хотелось поделиться с родными, друзьями, соседями, выйти во двор, на улицу — так много ее было внутри… Почему же сейчас этого нет?

— Тут, я думаю, сложное сочетание причин. С одной стороны, как сказал Пушкин, что пройдет, то будет мило. А с другой стороны, во времена диктатуры пролетариата — так это у нас называлось — народ приучили к сознанию, что им исправно руководят, что все болезненные вопросы будут обязательно решены наверху, а остальным не о чем думать, их дело — исправно исполнять то, что им велено. И народ в известной мере проникся этой мыслью. Поэтому большие массы людей — не все, конечно, далеко не все — искренне верили, что «мы идем правильным путем». Конечно, были какие-то ошибки, большие или малые — ну что ж, эти ошибки исправляются или будут исправляться, а те, кто нами руководят, они знают, куда идет жизнь, они направляют ее в лучшую сторону. Так казалось, я думаю, миллионам людей. Хотя меньшая, может быт, часть и ощущала противоречие той идеологии, в которой мы жили. А самые мудрые, я думаю, всегда понимали, каким трагическим путем идет страна. Но жизнь есть жизнь, и люди радовались праздникам. Конечно, не все в равной мере. Те, кто понимали, что мы зашли в какой-то кровавый тупик, конечно, и праздники воспринимали гораздо прохладнее, чем огромное большинство не задумывавшегося об этом народа. Но, понимаете, во всей той жизни, которую я, во всяком случае, застал, был какой-то консерватизм, который казался достаточно здоровым — не скажу, что он действительно был здоровым — большинству людей. У народа было отнято право решать, как ему жить, куда идти. С одной стороны, это было обидно, с другой — облегчало жизнь.

— Такое вечное детство. Когда за тебя все решают родители…

— Да, в известной мере, народ был действительно превращен в детей, которые должны покоряться воле правителей как родителей. И это одновременно и огорчало, и снимало величайшую ответственность, которую каждый должен нести за свою жизнь. Человек думал: Какая ответственность? За меня же все решают наверху. Конечно, они иногда допускают какие-то ошибки, но в целом они же знают, куда нас ведут. И это создавало у людей достаточно благодушное настроение. Хотя они и знали: не дай Бог попасть в лапы политической полиции, не дай Бог сказать что-нибудь, что не понравится начальству. А в остальном та безответственность, в которую благодаря социальным особенностям нашей жизни был погружен народ, облегчала ему духовную жизнь, смягчала духовные страдания. Поэтому он легче окунался в свои праздники. Сейчас та, прежняя жизнь перечеркнута тем, что случилось в последние 20 лет, а у новой власти не достает воли и сил сказать: держитесь, все то плохое, что вы сейчас видите вокруг — это временно, со всем этим мы боремся и в ближайшие годы обязательно победим, не думайте, что мы не знаем, сколько ошибок и преступлений совершается вокруг — мы об этом все знаем, и у нас хватит сил все это перебороть. Обо всем этом должны были бы сказать наши ведущие политики, но… Они пытаются, конечно, что-то говорить, но пока получается как-то невразумительно. А народ ощущает, как жизнь его превращается в хаос. И это, конечно, сказывается на отношении к празднику.

Ведь праздник, в сущности говоря — это вознаграждение или оправдание за исполненный долг. И если огромное большинство людей круглый год чувствуют, что сами они живут правильно, и все вокруг делается правильно, то и праздники воспринимаются естественно как вполне заслуженные. Но когда народ подсознательно ощущает, что в жизни делается что-то нехорошее, противоречивое, не здоровое, это мешает ему полноценно воспринять праздник. Я думаю, поэтому и праздники у нас сегодня такие тусклые.

Это связано с переломным периодом и отсутствием понимания, что перелом этот естественен, что он продлится недолго, и жизнь войдет в свою колею на каком-то новом, более высоком уровне. Конечно, в переломный период отношение к традициям тоже ломается. Поэтому если сегодня нет радости общения — то это по той же причине: от непонимания, куда мы идем, и куда приведет нас новая дорога.

— Вот и Дни Победы в последние годы становятся все помпезнее и фальшивее. Может, все дело в том, что в последние годы о Великой Отечественной войне было рассказано слишком много жестокой и далеко не такой уж героической правды?

— Нет, я не думаю, что вредно знать правду. Но, во-первых, с годами ощущение радости нашей победы все-таки стирается. От этого никуда не уйдешь, я думаю, так было и после войны 1812 года. Но тут наваливается еще другое. Что, в конце концов, это нам дало? Мы с годами должны были все больше и больше ощущать полноценность мирной жизни. Но с одной стороны, мирная жизнь в последние 20 лет сильно замешана на уголовщине, и это все видят и понимают. А с другой стороны, очень многие люди стали жить хуже. Это тоже нельзя отрицать. И это надо понимать. Да и самих фронтовиков осталось очень мало. Все это снижает ощущение праздника нашей великой, героической, стоившей нам столько крови победы.

— Но герои 1812-го года тоже постепенно ушли в небытие, а героико-романтический символ остался, и народной памяти хватило на то, чтобы полвека строить в память той победы на народные пожертвования храм Христа Спасителя и поименно увековечить всех, павших в той войне. А тут все наоборот — сначала, несмотря на то, что все знали, как все было на самом деле, восприятие победы было героико-романтическим. А теперь вдруг на первый план вышла правда. И праздник перестал трогать душу, превратился в «официальное мероприятие».

— Да, к сожалению, в известной мере получается именно так. Тогда, в сталинские времена и после Сталина, действовала жесткая цензура. Все, что связано с войной и с победой, давалась в определенных дозах, избегая объективной жестокости войны и реального поведения людей на войне. А сейчас, когда стало возможным обо всем этом говорить, вперед выдвинулось то, что раньше пряталось — жестокость, несправедливость и все, что связано с ужасами войны. И наоборот отодвигается как банальность то, что было действительно героичным, жертвенным и красивым. И это тоже связано с новым временем, с его искаженным пониманием свободы.

— Вы полагаете, это временное заболевание?

— Я полагаю, что это все-таки временно. Пройдут годы, и восторжествует объективное понимание, что при всех жестокостях и трудностях героизм народ, его жертвенность во время той войны были не напрасны.

— Вы говорили о традициях… Понятно, что советские традиции сейчас невосстановимы. Новые праздники получаются какими-то искусственными. Может, стоит обратиться к вековым религиозным традициям?

— Конечно, традиционные религиозные праздники в России должны восстанавливаться. Но для этого, прежде всего, необходимо разъяснять людям их корни — откуда они взялись и что означают. Все-таки не надо забывать, что за 70−80 лет советской власти народ в целом стал довольно атеистичным. Он, конечно, готов праздновать и религиозные праздники, но душу вкладывать в это не будет, пока сам не станет достаточно религиозным. А на это нужно время.

— А какие праздники больше всего запомнились Вам?

— Да, были такие праздники. В Абхазии моей юности люди не видели большой разницы между своими традиционными праздниками и официальными советскими. Правда, в памяти остались больше семейные праздники: дни рождения, или когда кто-то из соседей, построив дом, звал всех отпраздновать это событие. Но и общенародные праздники были иногда тоже насыщены радостью. Я вообще всегда любил праздники. Любые. Когда они удачные.

— Сейчас на праздники многие стараются куда-нибудь уехать. Словно ищут потерянную радость в других странах.

— Просто раньше невозможно было никуда поехать. Да и столько свободных денег у людей не было. А вообще, это общечеловеческое свойство. Кстати говоря, американцы за праздником часто ездят в Европу. И в других странах много ездят — чтобы оторваться от привычной почвы, привычного образа жизни. Это естественное желание человека. Праздник сам по себе — отрыв от традиционной жизни. Но, строго говоря, праздник в высшем смысле — это оправдание выполненного долга. Оправдание нормальной, спокойной, полноценной трудовой жизни человека. И когда она у него действительно такая, то и праздник становится радостным и полным. Он не омрачен никакими тяжелыми воспоминаниями или мыслями, что вот, это не сделано, то не сделано или сделано плохо, а воспринимается как законный отдых, честно заслуженное право на шутки и смех, при том что серьезные дела делаются серьезно.

Марина БОРИСОВА

Материал опубликован в 8 (31)-м номере «Фомы» 2005 г.

http://www.fomacenter.ru/index.php?issue=1§ion=4&article=1491