 |
| Правая.Ru | Владимир Карпец | 17.10.2005 |
С юридической точки зрения именно в этот день монархия в России прекратила свое существование и стала обречена также и фактически. Что же произошло на самом деле?
До сих пор никто не отменил — и не может отменить — основных политико-правовых законов, открытых еще Аристотелем и описанных в его знаменитой «Афинской политии». Согласно Аристотелю, власть едина и монадична в самой себе. Она может самоискажаться, извращаться, но монадичности своей при этом не теряет. Существуют три основных типа — именно типа, а не формы — власти: монархия — власть одного, аристократия — власть качественного меньшинства и полития (демократия) — власть количественного большинства. Ни одна из них, в понимании Аристотеля, не является сама по себе ни плохой, ни хорошей. Согласно Аристотелю, монархия наиболее подходит для крупных государств («больших пространств», как выражается современная геополитика), аристократия — для государств средних, демократия — для малых, в идеале в пределах одного города (полиса — отсюда «полития»), где все знают друг друга. Искажение и самоискажение власти происходит следующим образом: монархия способна вырождаться в тиранию, аристократия — в олигархию (власть богатых), демократия (полития) — в охлократию (власть толпы). Искаженные формы, в особенности охлократия и олигархия способны порождать друг друга — чему Россия была свидетельницей после 1991 года.
Развивая взгляды Аристотеля, а отчасти перетолковывая их в православном ключе, Лев Александрович Тихомиров в своей «Монархической государственности» раскрыл, что теория разделения властей — юридическая фикция, показав, что разделяется не сама власть, а только управление, которое может нести в себе элементы монархические, аристократические и демократические, но при этом сама власть все равно будет или монархией, или аристократией, или демократией. В этом смысле глубоко неверно современное учение теории государства и права о форме правления, в которое вкладывается понятие как о монархии, так и о республике, поскольку, во-первых, власть — это не форма, а сама онтологическая и даже метафизическая реальность, а, во-вторых, власть — не правление, каковое есть лишь реализация одной из ее функций. Для власти — любой — не менее важно ее собственное сакральное присутствие, и в этом смысле глубоко лжива, например, идея о «ленивых королях». Следует ясно и отчетливо осознавать, что т.н. конституционная или ограниченная монархия есть на самом деле республика, демократия, поскольку реальные политические решения принимаются избирательным корпусом, то есть как раз количественным большинством. «Так строго проведенная безграничная компетенция Верховной власти (каковой является парламент) именно и дает возможность господства права в Англии», — поясняет Лев Тихомиров. «Разделение властей» — всегда убийство — или самоубийство, самоупразднение — власти. Или переход к иной власти. «Итак, государство немыслимо без Верховной власти, а Верховная власть есть та, которая имеет все права в совершенно неограниченных юридических пределах». (Л. Тихомиров. Зд. и выше «Антология веры и монархии», М., 1999, с.154).
Исключает ли монархическая власть представительство и самоуправление? Разумеется, нет. Однако представительство может быть политическим или неполитическим. Первое предполагает посягательство собственно на власть, в пределе — стремление вырвать ее у Верховного носителя и переучредить государство (читателю предлагается продумать эту формулу заново в связи с конституционным проектом г-на Белковского). Неполитическое представительство выступает как опора Власти и ее поддержка Землей, даже если представительные учреждения критикуют эту власть и ее ошибки, которые возможны всегда. Знаменитая формула славянофилов «Правительству — неограниченная сила правления, народу — неограниченная сила мнения» была и на самом деле остается идеальной для сверхогромной — до сих пор — разноклиматической и многоплеменной России. Русская монархия в ее «золотой век» — до церковного раскола середины XVII века, не разделяясь в себе, предполагала разнообразные формы своего взаимодействия с «землей» — через земские и губные учреждения, созданные при Иоанне Грозном, «советы всея земли» (земские соборы), вообще сословное и территориальное представительство, челобитные избы, церковное право «печалования», карикатурно искажаемое сегодняшними «правозащитниками», и даже — как это ни кажется на первый взгляд парадоксальным — через Опричнину и Опричный двор. Если же прибавить сюда юридическую самостоятельность «церковных людей» и их неподсудность светским властям, равно как и приходское самоуправление, выборность попов, священноиноков и архиереев — сегодня сохранившеея только в Старообрядчестве и Единоверии, то перед нами оказывается чрезвычайно сложная и многообразная картина, которую формула советских историков 40−50-х годов о «сословно-представительной монархии» описывала на самом деле совершенно адекватно (если отбросить марксистские мотивации). Получается, что Московская Русь была действительно народной, социальной и представительной монархией, о возвращении которой вновь начали думать три последних Императора (планы созыва Земского Собора при Александре II и Александре III и особенно открытое движение в сторону Древлеправославия у Царя-Мученика). Роковой шаг, сделанный последним 17 октября 1905 года, прервал это закономерное и спокойное возвращение к русской традиции и сделал неизбежным ее болезненное, травматическое, кровавое восстановление на путях национал-большевизма, разумеется, не в смысле сегодняшней НБП, а в том, какое значение вкладывали в это понятие аутентичные авторы — от Устрялова до Агурского и Дугина.
В чем же заключался роковой шаг Манифеста 17 октября? В свободе ли печати или собраний, в призыве к сотрудничеству самых разных общественных сил? Разумеется, не в этом. Все это было возможно и для замирения общества, к которому стремился Государь, быть может, даже желательно. Самоупразднение и «переучреждение» государства заключалось — пусть, как это может показаться, в зачаточном виде — в п. 3 самого Манифеста: «Установить, как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной Думы и чтобы выборным от народа обезпечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от Нас властей».
В то же время буквально накануне объявления Манифеста, когда Государственная Дума уже создавалась, Лев Александрович Тихомиров, ссылаясь на ранее изданный Высочайший Манифест от 6 августа 1905 г., назвал создаваемое учреждение «чисто монархическим», поскольку тот Манифест призывал на законосовещательную — а не законодательную — работу выборных от народа людей, оговаривая, что законосовещание не ограничивает царского самодержавия, то есть, собственно монархию как таковую. (См. «Монархическая государственность», М., 1998, с. 389). Однако уже тогда он же написал и такие слова: «Если России суждено создать истинное народное представительство, то это возможно исключительно путем организации социальных слоев и выборами лиц именно от них. И так как среди членов Государственной Думы во всяком случае явится немало людей, которым дорого разумное устройство родной земли, а не политическая карьера, то я позволяю себе усерднейше обратить их внимание на то, что достигнуть истинного народного участия в государственной деятельности немыслимого иначе, как с совершенным упразднением общегражданского представительства и с созданием на его месте социально-сословного» (курсив наш — В.К.) (там же, с. 393).
Тем не менее, к этому моменту к возглавлявшему тогда комитет министров графу С.Ю. Витте уже массовым порядком несли требования созыва Учредительного собрания, и Витте их фактически принял. Вместо социально-сословной свободы была принята навязанная Французской и Американской революциями концепция свободы «общегражданской», индивидуальной. Записка, написанная Государю помощником Витте Гурляндом от 9 октября, сильно отличалась от первоначального проекта того же самого Витте. Гурлянд писал: «Лозунг „cвободa“ должен стать лозунгом правительственной деятельности. Другого исхода для спасения государства нет. Ход исторического прогресса неудержим. Выбора нет: или стать во главе охватившего страну движения, или отдать ее на растерзание стихийных сил. Казни и потоки крови только ускорят взрыв». Как писал граф С.С. Ольденбург, Витте, исходя из этих утверждений, теперь предлагал «отмену всех исключительных положений; введение свобод и равноправия всех граждан (хотя права, согласно традиционному взгляду, только потому и есть права, что предполагают индивидуальные различия — В.К.), „конституцию в смысле общения Царя с народом на почве разделения законодательной власти (курсив наш — В.К.), бюджетного права и контроля за действиями администрации“, расширение избирательного права; автономию Польше и Грузии, и ряд других реформ, вплоть до „экспроприации частной земельной собственности“. (Царствование Императора Николая II, М., 1992, с. 285).
Из всего предлагаемого разве что последнее действительно соответствовало и глубинам народного сознания („Земля — Божия и Государева, а так ничья“) и даже апокрифической прапамяти („Земля — наша Богородица“, „В Духов день земля именинница“). Может быть, это-то и было причиной неудач всей экономической политики как Витте, так и Столыпина и… на последних глубинах соответствовало позже советской коллективизации. Но в этом случае единственно верным шагом Императора была бы не столыпинская реформа, а действительная национализация всей земли, включая дворянскую, допустим, с назначением Председателем Правительства кого-нибудь из русских социалистов, например, Бориса Савинкова, который, как русский дворянин, имел на это все права и, без сомнения, будь ему предоставлены полномочия по устройству земли и воли — а не „правопорядка и свободы“ — расстался бы со всеми бывшими эсеровскими товарищами, и не только, и не просто расстался. Это мог бы также быть, например, и полковник Сергей Зубатов, создававший под эгидой полиции рабочее и даже социалистическое и одновременно монархическое движение. Это и стало бы подлинной консервативной русской революцией, опередившей и тем бы предотвратившей непоправимые последствия большевизма, не взошедшего на должную высоту даже при Сталине.
Во всем же остальном проект Витте-Гурлянда никак не соответствовал ни подлинным чаяниям „народного чернозема“, ни объективным потребностям страны в социальной монархии.
Трагедия Государя состояла в том, что он все понимал. И писал в дневнике так: „Представлялось избрать один из двух путей: назначить энергичного военного человека и всеми силами постараться раздавить крамолу; затем была бы передышка, и снова пришлось бы через несколько месяцев действовать силой; но это стоило бы потоков крови и в конце концов привело к теперешнему положению, т. е. авторитет власти был бы показан, но результат оставался бы тот же самый…“ На совещании с Великим Князем Николаем Николаевичем и министром двора бароном Фредериксом Государь окончательно высказался за второй путь. Витте был вызван в Петергоф и в 5 часов для 17 октября манифест был подписан. „Почти все, к кому я обращался с вопросом, отвечали мне так же, как Витте, и находили, что другого выхода нет“, — писал Государь, называя свой шаг „страшным решением“, которое Он тем не менее принял совершенно сознательно» (курсив наш — В.К.) (см. С.С.Ольденбург, там же, с. 289).
Повторим: «энергичным военным человеком» не мог стать никто из ближайшего окружения Императора — тем более, никто из Великих Князей, уже давно мечтавших о дележе Царского наследства. Впрочем, чего можно было ждать от членов династии, повинной в уничтожении лучших русских людей в XVII веке?! Государь и Государыня были внутри этой династии скорее исключением, чем правилом, а их жертва в Ипатьевском доме — искупление, прежде всего, греха внутридинастического — от убиения «воренка Вани» — сына хотя и беззаконной, но венчанной царицы Марины Мнишковой — до церковной реформы, убиения Соловецких мучеников и разделения народа. Но в 1905 году выход еще был: русский православный царь плюс церковная контрреформа плюс премьер-социалист (лучше всего, конечно, Савинков или Зубатов). Следовало подавить революцию и одновременно приступить к восстановлению социального и церковного строя Московской Руси — разумеется, не поступаясь ни пядью Империи. Государь и Государыня этого хотели. Отсюда любовь к старообрядчеству — до сих пор постыдно не разделенная, — Саровские торжества (вопреки Синоду), восстановление почитания Анны Кашинской, Клюев и Распутин, Васнецов и «богатырки"… Что стало причиной иного решения: только ли знание о предопределенности Крестного пути, полученное из Павловского «гатчинского ларца» или откуда-то еще? Или же можно предположить и страшное, почти немыслимое — парализующее оккультное воздействие, исходящее в том числе и из кругов синодально-никонианского духовенства? Мы знаем, как относилась к архиереям-предателям Государыня. Иными словами — перед нами русские гвельфы и русские гибеллины. «The rest is silence».
C государственно-правовой точки зрения Лев Тихомиров, рассматривая не только собственно Манифест 17 октября, но и все позднейшее законодательство, дал безпощадный анализ той политической системе, которая сложилась в России в результате событий 1905 г. До 1911 года Тихомиров еще верил в возможности русской Православной монархии, еще не сделал своего последнего крена к абстрактно-экуменическому «общехристианству"…
Лев Тихомиров: «Где же Верховная власть того государства, которое хотели у нас основать в 1906 году? Какая власть, по этим законам, у нас может сделать все? Такой власти нет. Императору дано одно лишь наименование Верховной власти, но права его ограничены со всех сторон — в законодательстве, в управлении, в суде. Как я упоминал выше, имелось в виду, вероятно, создать у нас сложную Верховную власть из Императора и двух палат. Но в действительности этого нет <…> Это обман, угрожающий государству тяжкими последствиями, ибо ведет к спорам между носителями Верховной власти и вводит борьбу в самое существо Верховной власти. Борьба же за Верховную власть в тех учреждениях, которые должны быть ее носителями, есть упразднение государства на все время, пока кто-нибудь из борющихся не одолеет противника <…> Верховной власти, таким образом, совсем не оказывается, а если так, то нет и государства, и если определять юридически смысл конституции 1906 года, то приходится сказать: она постановила Основным законом, что Россия есть не государство, а нация, находящаяся и обязанная находиться в состоянии анархии. Эта анархия и водворится неизбежно…» (См. «Апология Веры и Монархии», с. 154−156).
Именно так и только так это было понято и в противоположном стане — от Милюкова до Троцкого. На банкете вечером 17 октября 1905 года П.Н. Милюков сказал: «Да, это успех, и успех большой. Но ведь не первый! Это новый этап борьбы». (См. «Роковые годы», Русские Записки. 1939 г., январь).
«Новый этап борьбы» для них настал и сегодня. Хотя Россия и лишилась Царя, советская эпоха стала промыслительно-спасительным «ледяным домом» для всего русского, евразийского пространства, для шестой части мира. Так же промыслительно — и, скорее всего, не без помощи царских спецслужб — была установлена единая партийно-государственная вертикаль власти, структурно заменившая монархию и ставшая ее местоблюстительницей до свершения сроков. Самоупразднение государства совершилось в феврале 1917 года, частичное его восстановление — причем во многом по старомосковской модели — в октябре. Поэтому Евгений Шифферс и писал о «Великой Октябрьской Социалистической Реставрации», писал с характерной «шифферсианской беззаветностью», быть может, не всеми приемлемой. В 1991 году те же силы обрушили и эту, во многом изменившую свой внешний облик, Россию. Но и этому «новому февралю» предшествовало свое «17 октября»: двумя годами раньше из Советской Конституции была выброшена ст. 6 — о «руководящей и направляющей роли партии», становившейся, на самом деле, все менее коммунистической и все более русской. Вновь была уничтожена Верховная политическая власть, а управление оставлено один на один с беснующимся охлосом — Тихомиров называл это «анархией нации».
На рубеже 1999 и 2000 годов ушедшей в глубокие тени группировке спецслужб, для которой Владимир Путин, скорее, не реальный лидер, а «человек-знак», «фигура отсутствия», т. е. на самом деле местоблюститель власти в подлинном смысле, удалось частично восстановить властные силы, которыми на самом деле оттуда правят все русские мертвые во главе с Государем, ушедшим в нети в октябре 1905, вместе с изданием своего Манифеста. Сегодня политический удар наносят и по этому местоблюстителю, вынуждая и «новую Россию» к самоупразднению. Озверевшие «ботаники», омерзительные, предавшие отцов поповичи и климовские дегенераты берут реванш.
Накануне столетней годовщины Высочайшего манифеста 17 октября 1905 г. в Москву были торжественно привезены и перезахоронены останки генерала Деникина. Возможно, и скорее всего так, сегодняшняя хоть какая-то власть ищет своей легитимации в белом движении (поэтому вместе с Деникиным был привезен и философ Иван Ильин). Но генерал Деникин был в числе тех, кто принял и поддержал отречение Императора, поддержал Временное Правительство, а затем, когда вел войска на Москву, крестьянам, выставлявшим навстречу белым иконы и Царские портреты, отвечал: «Уберите все это».
Вместе с останками генерала Деникина в Москву вновь хлынули тени измены.
