Когда камни говорят о Боге

Сокровенное кино иранского режиссера

Жил-был мальчик. Звали его Мухаммад, как и основателя исламской религии. Весь год он жил в интернате, и лишь на летние месяцы родные забирали его домой. Мухаммад очень любил дом и родных — бабушку, отца и двух сестричек. Еще он любил природу. Пение птиц, шелест маковых лепестков в поле, мелкие камушки на отмелях горной реки, суровой как ураган и ласковой как слеза… У Мухаммада отличный слух. Он слышит, как падают на землю перья, когда бабушка кормит кур. Он любит, когда бабушка кормит кур. Руки у нее такие добрые, движения широкие и мягкие. Мухаммад любит слушать, как падают на землю перья. Но не видит их. Он слепой.

У Мухаммада нет мамы. Его семья живет в одном из горных селений Ирана. Но где именно и как оно называется — об этом Маджид Маджиди, режиссер фильма «Цвет Бога», не говорит. По большому счету, это не имеет значения. Но характеризует режиссерскую манеру: Маджиди минималист в чеховском смысле, его фильмы сложны в своей простоте. Маджиди любит свою страну, умеет снимать ее красиво и без ура-патриотизма. Его герои — самые простые люди, бедные своим нехитрым бытом и богатые культурой, традициями. Не на каждом из них режиссер останавливается подробно. Но о каждом сказано достаточно, чтобы иранский зритель узнал своего брата, сестру, соседа, учителя — так жизненны, реальны эти персонажи. (Неслучайно у Маджиди часто снимаются непрофессиональные актеры.)

Бабушка работает в поле. Мухаммад слушает, о чем оно шумит. Он умеет слушать. Слух — это его глаза. В начале картины, в ожидании, когда отец заберет его из интерната, Мухаммад по жалкому писку находит в траве выпавшего из гнезда птенца, на ощупь влезает на дерево и возвращает его маме. Сестры — тоже его глаза. С ними он не боится бегать в поле, работать по дому и даже ходить в школу. Его школьный год закончился еще в интернате. Но ему интересно прожить школу еще раз — вместе с сестрами.

Мухаммад очень быстро пишет и читает. У него специальные книги — для слепых, но по содержанию они не отличаются от обычных. На ощупь, по количеству точек он высчитывает буквы, быстро складывает их в слова. В классе его сестер он читает быстрее всех — его способности удивили даже учителя.

Мухаммад читает не только в школе. Он вслушивается в щебет птиц — высчитывает буквы. Он внимательно перебирает камни в реке — складывает буквы в слова. Он прощупывает зернышки в полевых колосьях — о чем в них написано? Его пальцы повсюду ищут алфавит. И он читает, читает… Зачем?

Из интерната его забрал отец. Мухаммад долго ждал, пока он приедет. Уже забрали всех остальных детей. Уже начало темнеть… И вот отец появился. Он не сразу подходит к сыну. Он смотрит на него со стороны. Он как будто сомневается, взять ли мальчика с собой… Недавно он сделал предложение девушке из почтенной семьи. Со дня на день он ждет согласия ее родственников. Но они медлят: люди говорят, что у жениха есть слепой сын… А это нехороший знак. Мухаммад мешает своему отцу. И тот не хочет забирать его из интерната. Но слепой ребенок — это вопрос совести. И отец все же забирает его, а потом отдает на воспитание плотнику, который живет в лесу, вдали от людей. Он может многому научить мальчика — потому что тоже от рождения слеп. Как плакал Мухаммад от своей ненужности, от обиды за несправедливость… Почему он такой? Не как все? Чем он виноват перед Богом? Но слез в сердце столько же, сколько боли, а ответа все нет.

Однажды, когда он был совсем маленьким, бабушка сказала ему: «Бог есть повсюду. Он тебя любит и слышит. И ты должен верить, что Он тебя слышит». Мухаммад хочет поверить. Если Бог везде, значит, Он есть и в колосьях, и в камнях, и в пении птиц. Нужно только услышать и понять, что Он говорит. И он старается понять. Он упорно читает по камням, по деревьям, по лепесткам — Бог ведь и в них тоже. Мальчик всю свою жизнь ищет встречи с Ним.

…Старенькая бабушка умерла. Это случилось не вдруг: после отъезда внука она бросилась его искать, был ливень, она тяжело заболела. Ее сын, отец Мухаммада, просил прощения, говорил, что если она хочет, он вернет мальчика домой. Но бабушка сказала, что с Мухаммадом все в порядке. А переживает она за него, за своего сына. Это с ним, отцом троих детей, случилась беда, если ему мешает собственный ребенок. Бабушка умерла тихой смертью. Перед этим она увидела поток света — белого, прекрасного, который озарил ей лицо. В этот миг она была счастлива…

Отец забирает Мухаммада из дома слепого мастера, везет домой на лошадке. Временами отец слышит странные голоса — словно предвестники беды. И вот беда приходит. Подвесной мост над горной рекой рушится, отец удерживается на уцелевшей его части, мальчик и лошадь падают в кипящую в камнях ледяную воду. Несколько мгновений отцовского паралича кажутся просто вечностью. Словно бы он размышляет: спасать или не спасать сына. И вдруг понимает, что произошло. Он бросается за мальчиком в реку, суровую, как ураган, его несет по камням, переворачивает в воде, а он снова и снова стремится туда, где только что видел детский ботиночек…

Отца выбрасывает на берег. Он приходит в себя, видит вдалеке лежащего Мухаммада, бросается к нему, берет на руки, плачет… Пожалуй, впервые за все время ты видишь настоящую отцовскую любовь. И мальчик начинает двигаться. Точнее, двигается кисть его руки, перекинутая через отцовское плечо. Но ни на голливудский «хеппи энд», ни на сказку о мертвой царевне Маджиди не разменивается. Кисть руки разворачивается — ладонью к небу. И на нее спускается такой же поток света, что перед смертью озарил бабушкино лицо. У иранского режиссера Бог приходит в мир через соединение смерти и любви — в виде света. Через любовь отца к сыну, которой обоим так не хватало. Через эту любовь Мухаммад находит То, что искал всю свою короткую жизнь.

Сидя в зрительном зале, я видела, как люди плакали. И плакала сама. При том, что Маджиди не «вышибает коленкой слезу», не драматизирует реальности. Он показывает жизнь, которую очень хорошо знает, так, что равнодушных не остается. Он находит такую точку опоры, что у тебя внутри переворачивается весь мир…

— Зрители России, Америки, Европы, Азии одинаково воспринимают мои фильмы, — рассказывает Маджиди. — Потому что есть языки, которые для всех людей одинаково понятны: это любовь, и к Богу, и в семье, человеческие чувства, доброта… Во всем мире они обозначают одно и то же. Понимаете, слова пророков так глубоко проникают в людей потому, что они обращены к сердцу человека, в них — любовь и доброта, и нет жестокости. Мне кажется, мы все должны стараться говорить на таком языке. Тогда мы будем слышать друг друга.

Может быть, именно поэтому, на фоне очень настороженного отношения к Ирану в сегодняшнем мире, иранское кино стало настоящим, позитивным культурным феноменом, о котором много говорят. А секрет, как мне кажется, прост: в этом кино художник рассказывает о своей стране, о своем народе — с любовью.

— Я за возвращение национальных ценностей, — говорит Маджиди. — Наше киноискусство заканчивается там, где начинается копирование западных картин. То, что делают Онзо и Куросава, разворачивая взгляд зрителя на свою собственную культуру, — это очень важно.

В «Цвете Бога» есть сцены, которые буквально завораживают, — так мне показалось. Например, та, где женщины иранского горного селения красят пряжу. В огромный чан с прозрачной бурлящей водой ловкие руки рассыпают охапку маковых лепестков — и вода становится густого алого цвета. В другой чан пригоршнями бросают сиреневые цветы — и вода словно впитывает их цвет… От такой красоты захватывает дух. Нужно, наверно, вырасти в этой стране и впитать в себя запах ее земли, напитаться ее солнцем, чтобы так рассказать о ней.

На что еще обращаешь особое внимание, это на вековечный семейный уклад. Почитание родителей, любовь к труду, внутренняя глубокая вера… Такое ощущение, что все жители горной иранской деревни… ходят перед Богом. Маджиди вырос в такой семье — религиозной, традиционной, дружной, где при безусловном главенстве в доме мужчины, мать и бабушка почитаются совершенно особенно. Все это есть в «Цвете Бога», как и в других его фильмах. Может, потому он так актуален и в России, где культ семьи нуждается в капитальном ремонте.

Кино Маджида Маджиди, безусловно, религиозно. Но в нем нет ни одного буквально говорящего о Боге эпизода. Его язык изобразительно прост, иногда метафоричен, но это никогда не назидание и не пропаганда.

— Бог есть в каждом человеке. Но говорить от имени Бога — для этого нужно обладать большой дерзостью. Я не считаю, что это необходимо. Свидетельствовать о Боге можно опосредовано — через людей, через Его действия в мире. Но нужно правильно выбрать язык. Если рассказать о Боге красиво, то, может быть, и не верящий в Него человек увидит Его проявление вокруг себя. Говорить о Боге явно, натуралистично — тоже не мой путь. Я уважаю моих зрителей и предпочитаю конфиденциальность.

Этот иранский режиссер не загадывает зрителю загадок. Он, скорее, делится собственным переживанием жизни. В каждом его фильме есть история ребенка, в каждой истории — глубокий опыт мудрого человека. Он не проповедует, но свидетельствует. И его слышат миллионы разноязычных людей. И плачут — о героях картин, о себе.

Материал опубликован в 4(27)-м номере «Фомы» 2005 г.

http://www.fomacenter.ru/index.php?issue=1§ion=86&article=1249