Лития

Всплыло из дальнего: Козельск, мост через Жиздру, полуразвалившиеся храмы, разбросанные по косогору надгробные плиты, запустение. Тогда дорогу к обители вызвался показать дотошный местный краевед по фамилии Сорокин. Среднего роста, полноватый, с приветливым широким лицом, он говорил без умолку, торопливо, порой даже взахлеб — сыпал цитатами из Достоевского, Тургенева, Толстого, тяжко вздыхал, оттирая рукой грязь с могильных камней, чтобы прочесть имена погребенных, и невыразимо грустно смотрел на едва заметные в высокой траве оплывшие холмики.

— Ну вот видите, какой разор., — растерянно разводил он руками. — А ведь тот, кто отдавал приказ порушить эту красоту, наверняка считал себя человеком культурным. Кому мешали храмы, кельи, могилы? Большевики поставили цель: вырубить под корень веру, вытравить в душах память о великих предках, посеять страх. И чего добились? Иконки как висели в избах, так и висят. Кто верил в Бога, тот и по сей день верит. Разве те, что послабее духом, ударились в пьянку. Скольких русских людей погубила водка! Но сие обстоятельство власть не волнует…

Скажи кто в то время Сорокину, что придет время и все возвратится на круги своя, он бы только рассмеялся: «Чудес на свете не бывает!» И вот спустя много лет в Оптиной опять — службы, монахи, паломники. Еще издали блеснули в солнечных брызгах золоченые маковки церквей за Жиздрой и открылся великолепный вид на монастырь. На сердце сразу стало тепло и радостно, будто кто-то свыше осенил крестным знамением.

— В старину этим берегом переправлялись, — перехватил мой взгляд шофер. — Рассказывали: подойдут, бывало, к реке и кличут перевозчика. Монах на лодке сновал туда-сюда вьюном — народу-то сколько шло! Долго не выжидали, всех успевал доставить…

— А теперь надо в объезд?

— Считай, десяток верст лишних. Ну да по асфальту — пустяк. Вот когда дорога была разбитой, то пыли глотали вволю.

У ворот монастыря нас встретил игумен Владимир. На звоннице ударили в колокола, призывая к вечерней службе. Монахи в черных рясах потянулись к Владимирскому храму — назавтра предстояло празднование в честь Владимирской иконы Божией Матери. Той самой, что избавила Москву от нашествия хана Ахмата в 1480 году. Со школы осело в памяти предание о великом стоянии на реке Угре: на одном берегу полчища завоевателей, на другом — московский князь с дружиной. Вся Москва молилась Пресвятой Богородице пред Владимирской иконой о спасении православной столицы, и Пресвятая Богородица заступилась за землю Русскую: враги бросились наутек, гонимые безотчетным страхом.

Паломников в Оптину Пустынь съехалось много, все они останавливались перед игуменом, чтобы получить благословение на молитву, после чего, крестясь, со смиренными ликами тихо удалялись по тенистым аллеям. Мы шли по свежевыложенной брусчатке, и отец Владимир рассказывал о переменах (он здесь с самого начала возрождения монастыря):

— Слава Богу, нашлись жертвователи — восстановили Казанскую, Введенскую, Владимирскую церкви, колокольню, братские корпуса. Привели в порядок кладбище, убрали сараюшки, вывезли мусор.

— Сколько монахов сейчас здесь?

— За сотню.

— И дел невпроворот? — вырвалось у меня.

— Как видите. Больше в спецовках приходится ходить, нежели в рясах. Сейчас вот возводим часовню на месте захоронения убиенных иеромонаха Василия и иноков Трофима и Ферапонта. Слыхали, конечно, про эту страшную историю?

— Ну как же! Вся Россия содрогнулась: убийца-маньяк, нож с цифрами 666, судебное разбирательство…

— Не такой уж он и маньяк, — нахмурил брови игумен. — Дело темное. Нынче за деньги что хочешь сотворят! Скорее акция была кем-то хорошо спланирована. А братьев не вернешь.

Через боковую дверь вошли в Казанский храм. Пахнуло ладаном, в янтарных солнечных лучах заблестели свежей краской настенные росписи.

— Молодые художники из Суриковского института трудились, — пояснил батюшка. — А Пантократора их педагог Евгений Николаевич Максимов не доверил никому — сам рисовал. Все выдержали по канону. Работой мастеров довольны. Три придела: на север — Крестовоздвиженский, на юг — Георгия Победоносца, на восток — Федора Стратилата. Потихоньку обживаемся. Паломники без конца несут старинные иконы, кресты, подсвечники, лампадки — хранили до поры до времени в своих домах, чтобы потом все вернуть Церкви. Добрый знак. Значит, души остались незамутненными. Иной раз причащаются сразу до трехсот человек: и стар, и млад. Прикладываются к мощам старцев Амвросия, Нектария, Макария, схимников Моисея и Антония. У кого что на душе: грехи большие, грехи малые. Без покаяния нельзя. Как только люди перестанут каяться — мир прекратит свое существование.

Голос священника гулко отдавался под высокими сводами, и, казалось, сама вечность дышала в древних стенах. Хотелось отрешиться от всего суетного, побыть тут подольше, ощутить вселенскую благодать. Но, как всегда, нам некогда — куда-то торопимся, спешим.

Выйдя на улицу, я залюбовался тремя огромными сибирскими лиственницами у входа в Введенский собор.

— Кто их посадил? — поинтересовался у игумена.

— Неизвестно, — ответил он, поднимая голову к вершинам деревьев. — Им, похоже, больше ста лет. Очень удачно, к месту…

Неподалеку находились могилы братьев Киреевских: Ивана и Петра. Славянофилов, ученых, публицистов начала XIX века — современников Пушкина, Карамзина, Гоголя.

— Из воспоминаний очевидцев было известно, что Ивана Васильевича похоронили в ногах старца Макария, — продолжил отец Владимир. — Когда взялись расставлять все на свои места, раскопали могилу, и точно: Иван Киреевский! Удивительно, что спустя полтора века сохранилась часть лица с бакенбардами. Сюртук с двумя рядами пуговиц, брюки, заправленные в сапоги. Даже не верилось!

— Тут, видимо, сплошь песок? — предположил я.

— Не в песке дело… - улыбнулся игумен. — Это же Оптина: тайна на тайне.

Подошли к Владимировской церкви. Из открытых дверей доносились голоса певчих.

— Зайду поставить свечечки, — посмотрел я вопросительно на священника.

— Святое дело, — благословил тот и добавил: — После сведу вас в скит, где принимал паломников старец Амвросий.

С трудом протиснувшись в храм, я подошел к церковной лавке и попросил у сухонькой старушки с кротким морщинистым лицом три свечки. По обыкновению одну из них всегда ставлю к храмовой иконе, вторую — Николаю-угоднику и третью — на канун. Огляделся. Народ стоял плотно. Понял, что к алтарю не пробиться. Затеплил свечи перед образами поближе. Рядом подавали записки о здравии и упокоении. «Надо бы и мне написать», — промелькнуло в голове.

— Не подскажете, где взять листочков для записок? — обратился к старушке.

Она молча указала рукой на столик, стоявший по другую сторону прохода, и принялась неистово молиться, кланяясь до самого пола. Под неодобрительными взглядами паломников еле-еле пробрался к столику в углу. Скоро записки были готовы. Теперь предстояло передать их в конторку. Едва сделал первый шаг, как со всех сторон зашикали: «Куда вы? Началась лития, поминовение всех святых. Ходить нельзя!»

— Но меня ждет игумен у входа, — попытался я возразить женщине, заступившей дорогу.

— Ничего, подождет! — ответила та сухо.

По обе стороны прохода выстроились в ряд монахи. И впрямь: не расталкивать же их? Переминаюсь с ноги на ногу: «Игумен, поди, нервничает: ушел и нет. Да и шоферу пора возвращаться в Калугу». Сколько еще придется ждать? Спрашивать — неудобно.

Наконец не выдержал, наклонился к уху стоявшего рядом мужчины с окладистой бородой и шепчу:
— Скоро конец литии?

Тот строго зыркнул в мою сторону и глухо выдавил:

— Не менее получаса. Еще вынос последует!

Игумен поджидал на том же месте, где мы и расстались. Улыбнулся, глядя на растерянное выражение моего лица, и сказал:

— Не переживайте… Как только началась лития, я понял, что из храма вам не выбраться. Ну да помолиться соборно за Божиих угодников — это же какая благодать!

— Неловко перед вами. — сорвалось у меня с губ. — Столько времени прождали.

— Но ведь на пользу? — прищурился, улыбаясь одними глазами, отец Владимир.

— Да, теперь буду знать, что такое лития.

— Ну и славно! Всех нас Господь наставляет неотступно. Только вот прогуляться до скита уже не смогу. Пора присоединяться к братии — и так половину службы пропустил.

Он окликнул послушника, стоявшего неподалеку, и попросил показать дорогу. Мы расцеловались. На прощание игумен перекрестил меня и добавил к сказанному все с той же легкой усмешкой:

— Так не забывайте сего урока.

Узкая тропинка вела в матерый лес. Шагая по ней с послушником Николаем — пареньком лет двадцати, приехавшим в Оптину Пустынь аж из-под Ставрополя, — я все еще находился под впечатлением пережитого. Отрывочно долетали слова провожатого:

— Хорошо-то как тут! Тишина, покой, приволье. Плоть не буйствует, не тянет ни к вину, ни к гулянкам. А дома, каюсь, грешил. Потому мать и благословила сюда. Второй месяц при монастыре, и не жалею.

Подошли к воротам скита. Николай нажал кнопку звонка. Вскоре на другой стороне зашаркали чьи-то неспешные шаги. Лязгнула задвижка. В притворе показался бородач в заляпанном раствором комбинезоне. Послушник что-то сказал ему, и он молча пропустил нас во двор. Я огляделся. По левую руку стоял небольшой домик, окрашенный в белый цвет.

— Вот здесь и жил старец Амвросий, — пояснил Николай.

— А внутрь нельзя? — вырвалось у меня.

— Дверь на замке. Надо бежать за ключами к эконому.

— Ладно, не стоит. В следующий раз, — попридержал я послушника за рукав, пытаясь справиться с волнением.

Напротив домика старца Амвросия монахи штукатурили стены храма Иоанна Предтечи. День был на исходе, но они, похоже, и не собирались бросать работу.

— На территории скита сделали небольшую гостиницу, где могли бы останавливаться паломники, — продолжал рассказывать паренек. — И я здесь живу. Вот только пока не определился: то ли принять постриг, то ли вернуться домой?

Он посмотрел мне в глаза, ища поддержки. Белокурые вихры, узкое скуластое лицо, напряженные блестящие зрачки, худенькие плечи. Что ему было ответить?

— Тут советы неуместны, — вполне искренне признался я послушнику. — Сам решай! Каждый торит к Господу свою дорогу. Лишь бы в душе не было разлада. Хуже всего — показная набожность. Не раз подмечал: чем больше люди во всеуслышание клянутся в вере в Бога — тем большими пороками обрастают. Не странно ли?

— Праздных, конечно, хватает, — согласился он. — По глазам вижу: иные не то ищут в храмах.

— Вот и не торопись — подумай, какую стезю избрать.

Мы прошли по аллее до небольшого прудика, подернутого изумрудно-желтой пестристой ряской. Постояли на берегу, думая каждый о своем. Легкий ветерок шелестел сухой осокой, откуда-то набежали сизые тучки.

— Пора возвращаться, — глянул с опаской на небо Николай. — Как бы не промокнуть.

И действительно, скоро сверху закапало. Мы прибавили шагу, а потом и вовсе побежали. Разразился ливень. Мощные потоки воды, подхватываемые волнами порывистого ветра, с неистовой силой обрушились на землю; вмиг тропинка превратилась в хлипкий студень, ноги заскользили, потеряв опору. Пришлось свернуть в сторону и двигаться по мокрой траве.

На обратном пути в Калугу я рассказал шоферу про похожую историю, случившуюся со мной несколько лет назад под Истрой, что в Подмосковье.

— Приятель попросил отвезти его на дачу. «Заодно, — говорит, — полюбуешься Ново-Иерусалимским монастырем». Проезжаем Истру, на окраине ее, по левую руку, как сказочное видение, златоглавые храмы в солнечном сиянии. Дух перехватило от красоты! Остановиться бы, зайти, но времени — в обрез. Гоню дальше. Где-то у Бужарова высадил приятеля в дачном кооперативе — и сразу назад. При въезде в город снова перед глазами во всем своем благолепии встал Новый Иерусалим. «Грех проезжать мимо и не заглянуть», — кольнула мысль, но тем не менее поехал дальше. Внимательно следил за указателями. Закончились городские постройки, пошли поля, леса, луга, и вдруг — опять тот же монастырь. «Что такое? Сбился с пути? Ну ведь вот же надпись: «На Москву». Притормозил у автобусной остановки. Спрашиваю, правильно ли еду. Кивают головой: «Да, это дорога на Москву». Опять за окном лесопосадки, деревеньки, поля. Минут через пятнадцать протираю глаза: Господи, неужели Новый Иерусалим? Получалось, что кружил, словно с завязанными глазами… Начинаю спрашивать дорогу у прохожих чуть ли не на каждом перекрестке. Асфальтовое шоссе снова выводит за город. Еду десять, двадцать минут, полчаса — впору добраться уже до Москвы. Глядь — знакомые монастырские стены!

— И впрямь чудеса! — воскликнул шофер.

— А представь мое состояние: мурашки по коже. Напасть, да и только!

— Ну-ну. Что было дальше-то?

— Свернул к монастырю, поставил машину на стоянке и захожу в храм. Покупаю свечки, крещусь перед алтарем. Появляется священник (служба еще не началась), рассказываю ему о своих злоключениях. Он посмотрел на меня с укоризной и говорит: «Да разве вы один сбились с пути? Считай, вся Россия весь двадцатый век шла не туда! Мог ли Господь попустить сие? С первого раза следовало остановиться у святыни».

http://www.gudok.ru/index.php/28 084