Русский дом | Протоиерей Александр Шаргунов | 13.06.2005 |
Первый Вселенский Собор, утвердивший Символ веры, — главные тайны нашей веры, состоялся в 325 году, после трёхвекового гонения. Сатана, видя, что ему не удаётся уничтожить Церковь физически, пытается разрушить её изнутри ложными учениями. Духоносные мужи собрались в Никее, близ Константинополя. Достаточно назвать трёх из них, чтобы мы могли представить, какими были остальные. Прежде всего, святитель Николай, архиепископ Мир Ликийских, — «правило веры и образ кротости», — в пламенной ревности по истине смутивший отцов своим, как будто выходящим за пределы дозволенного поступком. Святитель Спиридон, епископ Тримифунтский, который во удостоверение непостижимого соединения в Святой Троице трёх Ипостасей, взял плинфу — строительный камень, — и силой Духа Святого из этого простого кирпича кверху взметнулось пламя, вниз пролилась вода, а в руках у него осталась глина. Благодаря его благодатному слову непостижимые тайны стали ясны языческому философу. И был там святитель Афанасий Великий, вся жизнь которого была в непрестанных ссылках и изгнании. Многие из святых отцов прибыли на Собор, неся на своём теле раны, полученные ими во время недавних гонений за веру Христову. Например, святой Пафнутий исповедник. Мучители вырвали у него глаз, требуя отречения от Православия. Эти люди могли свидетельствовать о свете, потому что видели свет и запечатлели свою веру исповедничеством. Истина стоит очень дорого. Она стоит крови Христовой. Тот, кто хочет обрести истину, должен быть готовым и сам заплатить за неё жизнью — верностью заповедям Господним.
В этот день мы слышим за Литургией Первосвященническую молитву Христа на Тайной Вечери. Прежде Своих Крестных страданий Христос молится Отцу Небесному. О ком Он молится? От Господа не сокрыто, что будет с человечеством — до последнего дня. Он может каждому человеку сказать: «Прежде чем ты был соткан во чреве материнском, Я видел все вхождения твои и исхождения твои» (Иер. 1, 5). И то же самое Он может сказать о судьбах всех народов. Господь видит тюрьмы, истязания, преследования, когда ученики Его будут поставлены перед выбором мученичества или отречения от истины. Господь говорит: «Я о них молю: не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне, потому что они Твои"(Ин. 17, 9). Снова и снова повторяет Он, что Его молитва не о всем мире, а только о тех, кто истинно верит в Бога.
Неужели Христос пришел не для того, чтобы спасти всех? Нет, мы знаем, что Господь никогда не отворачивается от мира. Величайшее проявление Его любви — в том, что Он до конца разделяет с нами весь ужас человеческого существования. Он Сам сказал:
«Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3, 16). Что же означают его слова о том, что Он не о всем мире молится, но только «о тех, которых дал Ему Отец»? Они говорят, что, в конце концов, всё зависит от Церкви, от тех, кто хранит в чистоте веру в Него, — сохранится ли истина в мире. Если Церковь поколеблется в вере, наступит полная тьма и гибель всего человечества. Вот почему молитва Христа не только о тех, кого дал Ему Отец Небесный в земной жизни, но и о всех верующих по слову их, то есть о всех нас.
Сколько мечтателей было в истории, которые горделиво предлагали осчастливить сразу весь род человеческий! И Христос тоже говорит, что пришёл всех спасти. Но разница заключается в том, что проходило немного времени и от обещаний этих мечтателей ничего не оставалось. Во всех их лжеучениях была одна особенная черта — желание понравиться всем. Для этого им надо было создать другое христианство. И сегодня мы часто слышим: «Православие не подходит современному человеку, оно слишком требовательно: посты какие-то, длинные богослужения. Надо всё упростить, встать вровень с современными людьми. Приходите к нам, у нас всё понятнее, приятнее, доступнее. Вообще, давайте объединимся! Создадим одну единую религию и спасём сразу всех».
Есть в Отечнике замечательный рассказ о преподобном авве Агафоне, которого отцы решили испытать в смирении и начали обличать во множестве его мнимых грехов. Они называли самые тяжёлые грехи, которые для монаха невозможно и слышать. Авва кланялся земно братии и говорил: «Воистину так, отцы, я грешен во всём, помолитесь, чтобы Господь простил меня». И, наконец, они сказали: «А ещё говорят — ты еретик». Тогда преподобный Агафон ответил, поклонившись: «Простите, отцы, но я не еретик, я — православный человек». Они с изумлением спрашивали его: «Почему же ты признал за собой самые ужасные грехи, а здесь проявляешь такую твёрдость?» Он сказал, что нет такого греха, в котором так или иначе ни был бы повинен всякий человек, но пока он исповедует истину, для него есть надежда на спасение.
Мы спасаемся только истиною — светом, в котором нет никакой тьмы. Если бы Церковь когда-нибудь поколебалась в исповедании истины, то никому не нужно было бы закрывать храмы и разрушать их. Не нужно было бы нам их снова восстанавливать. Это не имело бы никакого значения, если бы мы ни знали, что только в Православии есть истина, свет и жизнь.
Хуже всего — внешнее исповедание веры. Она по сути мертва. Это вера книжников и фарисеев, которые всю жизнь занимались изучением Священного Писания, но когда к ним пришёл Сам Бог, они отвергли Его и предали смерти. И те, кто в Церкви одними устами исповедуют Символ веры, когда явится антихрист, будут обмануты ложью и примут его.
В истинном исповедании веры — всё наше спасение. «Како веруеши?» — вот древнее отеческое вопрошание. Символ веры, который мы поём на Божественной Литургии, является ли нашим личным исповеданием? Причастны ли мы тайнам, которыми Церковь живёт, или для нас это просто слова — очень высокие, может быть, но достаточно отвлечённые? Святые отцы говорят: когда заметишь в себе малейшее отклонение от исповедания Церкви, поражай эту мысль, как Архистратиг Михаил поразил денницу. Как святой Георгий Победоносец копием сокрушил дракона — древнего змия. Как святитель Николай заушил на Первом Вселенском Соборе нечестивого Ария. Он сатану ударил, который через него искушал всю Церковь и хотел погубить весь род человеческий.