 |
| Правая.Ru | Илья Бражников | 31.05.2005 |
Доклад прочитан автором на конференции «100-летие издания Высочайшего Указа „Об укреплении начал веротерпимости“ и его последствия для Единоверия и Старообрядчества», прошедшей 29 мая в Михайловской слободе
Надо полагать, что история нашего Раскола имеет не только глубокий внутренний смысл, но и какое-то особенное значение в мiровой истории, скрытое как от участников драмы XVII в., так и от нас, до сих пор. Если полнота истины заключена в Православии — а мы веруем так — то не может спор об истине двух правых вер не касаться всех людей, жаждущих спасения. Тут не может быть двух. Должно быть единоверие. И невозможно согласиться ни с одной из версий Раскола — ни с «официальной», ни со старообрядческой.
Невозможно выбрать. Пока живо русское сердце, оно не останется безучастным ни к мытарствам и воплям Аввакума, ни к подвигу Павла Коломенского, ни к ревности и мужеству защитников Соловецких. Но и к мессианскому проекту патриарха Никона — Теократии, ополчившейся против Царства антихриста и противостоящей ему всей крепостью, всей мощью Вселенского Православия, — не останется безучастно русское сердце, пока оно живо.
Так вот и суждено ему, сердцу, раскалываться, разрываться между двумя равно притягивающими идеалами: между чистотой своей веры и вселенскостью Православия, между жаждой личного спасения и страстным желанием спасти мир от антихриста.
Ясно одно: Враг должен быть уничтожен любой ценой. Только в данном случае, какова цена, не совсем ясно. То ли надо спасаться в лесах, то ли, напротив, выходить из леса в чистое поле, на поединок. Отсюда две различные поведенческие стратегии. Два типа исповедничества: одно — только перед «своими», тайное от всего мiра, предавшегося антихристу, другое — явное перед всем мiром — быть может, то самое, о котором сказано Спасителем: «И проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам» (Матф: 24, 14).
Кто же будет проповедовать Евангелие в конце времен, если не православные?
В своей истории Россия несколько раз готовилась предстать пред всем мiром и, возможно, исполнить свою великую миссию. Первый раз в середине XVII века. Реформа Русской Церкви не случайно совпадает с важнейшими событиями внешней политики. 1654 — воссоединение с Малой Россией. Важнейшая историческая победа, преодоление искусственного разделения нации. В 1666 — 1667 -Андрусовское перемирие узаконивает первую экспансию России на Запад. Совершается первый дипломатический маневр: Потёмкин едет в Европу уговаривать королей на войну с турками. На Оке строится корабль «Орёл». Всё это свидетельствует о начале Российской Империи.
И вместе с тем начинаются годы великого перелома, трещины на теле Руси. Рождение уже содержит в себе смерть: в те же самые годы Никон лишён сана, Аввакум предан анафеме, а Собор анафематствован как Никоном, так и Аввакумом. Самодержавие возвышено и над Православием, и над Народностью. Рождается антигосударственная идеология старообрядцев.
Это годы разложения идеи Святой Руси, трансформация идеи святого Царства: 1) в идею святого народа, отдельного и противостоящего государству (Семён Денисов); 2) в идею Церкви, строго отделённой от государства, стремящейся к надгосударственному объединению всего Православия (Никон). Потом развернётся в полную силу ещё и 3) — идея великого государства, поглотившего народ и Церковь (Афанасий Ордин-Нащокин, затем Пётр I и Феофан Прокопович).
Эти годы — потеря авторитета Соборов. Когда Собор решает одно, а через год — так же единогласно прямо противоположное — в пору усомниться в существовании соборной истины. Человеческое своеволие и своеумие пересиливает принцип соборности. Соборность же — основа Православия. Староверы, будучи правы по существу, превозносились мученичеством и правотой и не замечали, как уже стояли на своём, а не на соборном, также разрушали главный православный принцип. Из священнослужителей (проповедников) они постепенно превращались в революционеров, противящихся уже всякой власти, кроме того, что считали они Христовым. Им не хватало смирения. Они уже жаждали публичности, жаждали публицистики. Они видели свою роль в качестве ревнителей и исполняли ее. Наставлять, проповедовать, призывать, стыдить — это было им не менее дорого, чем исполнять истину.
Власти же, особенно в Соловецких событиях и при Федоре Алексеевиче, выглядят и вовсе сомнительно и малопривлекательно. Государство борется с собственным народом — притом с лучшей его частью. В итоге — потеряна уверенность в себе, в истинности выбранного пути: Русь с надеждой взирает на Запад. Вместо всемiрной проповеди Православия — Россия впервые испытывает на себе всю прелесть западного влияния.
Кто недостаточно укоренен в своем, в том, как «у нас это делается», может легко спутать своё и чужое и провалиться в иной контекст. Потерять идентичность. Петр стал первой жертвой, первым горьким плодом Раскола. Его пьянство в Немецкой слободе свидетельствует, что он чувствовал бытовую неукорененность, что целостность и жесткая правильность русского быта была утрачена. В юном Петре мы видим первого царя-пьяницу. Это поствозрожденческое, нововременное пьянство, сохранившее ещё следы былой обрядности, но по сути выродившееся в личный грех и хуже того — кощунство. То, что происходило в Немецкой слободе, по всем признакам было искушением. Суть любого искушения — приблизить чужое к своему, в пределе — полностью заменить своё чужим. В слободе Петр познал все запретные наслаждения и был соблазнен. Там получил он свою «программу», которой был верен уже до конца. Петр, несомненно, не находил себе в Москве места, чувствовал себя изгнанником из рая (Кремля) и после ненавидел его, подобно падшему ангелу или нарушившему заповедь Адаму.
Петр прорубил окно в Европу, из которого, как в гоголевском Вие, хлынули в Россию полчища бесов.
Однако, не все так однозначно. Вместе с иноверцами, полностью чуждыми Святой Руси, пришли и те, кому суждено было проникнуться ее идеей. Те, кто поверил и осознал, что неправославные в конце концов окажутся не одесную, а ошуюю Отца. Вспоминается в этой связи ответ одного старого новгородского монаха немецкому путешественнику Адаму Олеарию. Увидев в далеком 1634 г. икону, изображавшую иноземцев, свергаемых бесами в ад, он задал вопрос: «Неужели все, кроме русских, погибнут?» И получил ответ: они могут спастись, если обретут русскую душу… И русская история XVIII—XIX вв. дает сотни примеров тех, кто, по слову Господа: Ищите, и обрящете (Мф: 7, 7) — искал и обрел.
Следующий момент, когда Россия как бы готовилась к исполнению миссии, — конец XVIII — начало XIX столетия. И вот тут прослеживается уже очевидная связь этой миссии с единоверием. Государь, блистательно начавший русскую экспансию в Европу, взявший под защиту Мальту с ее рыцарским орденом; Император, в распоряжении которого были фельдмаршал Суворов и адмирал Ушаков, недавно прославленный в чине праведных, — является в то же время и учредителем единоверия! Как отмечает современный исследователь: «Нетрудно увидеть, что, проживи Император Павел еще хотя бы лет десять, Россия, быть может, если не во всем, то в главном вернулась бы на пути Святой Руси, сохранив, разумеется, политические и военные приобретения, сделанные предыдущими Императорами. Известно, что Павел I намеревался восстановить Патриаршество…» И что же? Столь обнадеживающий Государь убиен своими же подданными в самом начале царствования. Вместо русской экспансии в Россию из Европы проникают разлагающие идеи Просвещения, возникают тайные общества, и все заканчивается печальными событиями 14 декабря.
После того, как при консервативном правлении другого достойнейшего Царя из рода Романовых, Александра III, Россия снова начинает возвращаться к себе, что проявляется даже в архитектуре, уже не вызывает удивления знаменитый указ сына Александра III (100-летие которого и стало поводом к настоящим празднествам и конференции): «Да благословит и умудрит их [старообрядцев — И.Б.] Господь с полною искренностью пойти навстречу желаниям и стремлениям Русской Православной Церкви воссоединить их с нею и прекратить Соборным решением тяжёлую историческую церковную рознь, устранить которую может только Церковь». Но вновь исполнению исторической миссии мешает теперь уже мiровая война, революция, крах Империи и — как завершение — мученический венец Государя, искренне желавшего прекратить Раскол и почти преуспевшего в этом. В третий раз несостоявшаяся русская экспансия оборачивается усвоением новейшего западного яда — марксизма.
А ведь непосредственно перед революцией наблюдалось стремительное развитие единоверия, что подтверждается первым единоверческим Съездом — важным и представительным. Главным двигателем сближения, надеждой православных старообрядцев был тогда архиепископ, впоследствии митрополит Антоний (Храповицкий). «Пусть в единой Церкви Христовой любители старых чинов и старых книг составят единое Братство православных старообрядцев…, — говорил он в своем выступлении на Съезде. — Все тогда слилось бы в одном общем прославлении Господа по старой Иосифовой книге, и собранные от конец земли русские старообрядцы воздвигли бы в сердце России новый Успенский собор, во всем подобный древнему, но вдвое выше его и обширнее…»
В числе интересных мероприятий по укреплению единоверия, предпринятых при участии владыки Антония, необходимо отметить учреждение реального училища при Никольской единоверческой церкви в Петербурге. Закладка училища состоялась 30 июля 1911 года. Важно отметить, что закладка нового здания происходила в честь св. страстотерпца царевича Алексия, в день его семилетия. Тем самым будущие судьбы единоверия незримо увязывались с Царственными Мучениками. «Единоверцы и мы, присутствующие на торжестве закладки здания первого в России среднего учебного заведения, содержащегося на средства Церкви и Братства, уповаем, что училище в новом помещении явится прочным залогом одушевляющих всех нас верноподданнических к Тебе чувств», — отмечалось в петиции Государю, составленной архиепископом Антонием. Существенно отметить, что поддержка единоверия соединялась у владыки Антония с миссионерскими задачами, которые он, один из немногих архипастырей того времени, ставил перед Русской Церковью. Он, никонианин, впервые поставил вопрос о том, что единоверие должно быть нормой для Русской Церкви с точки зрения обряда, пения, церковного уклада, богослужения в целом. Он показывал, что есть опасность, что Запад будет использовать антигосударственные тенденции у старообрядцев против России, в качестве альтернативы Православию. Это делает сегодня наследие митрополита Антония особенно актуальным.
Наконец, последний выход России на мiровую арену в 40-е годы ХХ в. не увенчался проповедью Православия по причине одержимости страны лукавым духом марксизма. Тем не менее важно подчеркнуть, что от России-СССР ждали именно всемiрной проповеди. И она проводилась — только предмет веры оказался подмененным. Результат обыкновенен: проникновение очередной западной квазирелигии — рыночного либерализма. Будем уповать, что это в последний раз, и истощенная земля Запада больше не породит разрушительных идеологических химер.
Итак, русский Раскол, несомненно, имеет не только внутреннюю значимость. Раскол Святой Руси, разделение Церкви, которую не одолеют врата адовы, совершающийся не по злой воле участников. Можно найти и увидеть в этой истории коварных греков, лукавых патриархов восточных, излишнюю крутость патриарха русского, чрезмерную горячность и гордыню его противников; наконец, Царя, оказавшегося не на высоте положения, — но прямой злой воли русских людей в истории Раскола нет. И, кажется, нет такой провинности, за которую можно было бы так покарать. Если западные европейцы заслужили свою Реформацию, то Русь, осмелюсь сказать, Раскола не заслуживала. Сдается мне, в этом был Промысел Божий.
В чем же смысл?
Раскол происходил в преддверии и после страшного 1666 г., перед лицом как бы свершавшегося Конца. Все участники драмы и были, каждый на свой лад, устремлены к Концу. В свете Конца, думается, и будет окончательно понят смысл совершившегося. Конец раскроет всемирное значение этого кажущегося глубоко внутренним нашим, события. Есть предельный апокалиптический смысл русского Раскола.
Перед лицом антихриста Христианская Церковь, вероятно, объединится. Но не так, как ее желают объединить теплохладные экуменисты, не так, как мечталось в конце позапрошлого века Вл. Соловьеву. Католики и протестанты просто перейдут в Православие.
В настоящий момент, по свидетельству священников, служащих на Западе, европейцы проявляют повышенный интерес к Православию. На фоне самого серьезного за всю историю кризиса католицизма, когда кафедральные соборы Испании и Франции остаются почти без прихода, католические храмы зачастую сдаются в аренду, в них проходят православные богослужения; по инициативе православного священства извлекаются из складских помещений мощи великих святых (таких, как, например, царица Елена), где они находятся едва ли не со времен Французской революции. Клир западноевропейских епархий больше чем наполовину уже состоит из аборигенов — французские, английские, бельгийские священники уже далеко не редкость.
Не исключено, что в ситуации окончательного духовного тупика, который уже не только de facto, но и de jure утверждается в Европе, принимающей в эти дни антихристианскую конституцию, вскоре консервативно настроенные католики и протестанты встанут в очередь за миром и крещенской водой и начнут переходить в Православие приходами и общинами, как становились в очередь на святое крещение и целыми подразделениями принимали чин оглашенных римские солдаты времен императора Константина или как теперь стоят православные в долгой очереди к блаженной матушке Матроне. Духовный голод не тетка. В царстве Закона вечно жить не будешь. Требуется Благодать. А потому — встанут. Перед лицом ли мусульманской угрозы, с утратой ли технического превосходства, западные народы однажды убедятся в том, что вера их не спасает. Что их вера давно уже стала неким вирусом, которым было заражено общество и с которым на протяжении несколько столетий оно вполне успешно боролось. Сегодня этот вирус уже локализован, эпидемии исключены, историю болезни под названием «христианский фанатизм» можно прочесть только в старых энциклопедиях. Между тем, вера на Западе давно не испытывалась. Час испытания близится. Собственно уже настал: религиозная экспансия с Юга и с Востока — уже реальность. По тому, как вела себя Европа с Наполеоном и Гитлером, предвидится, как она будет вести себя и с антихристом. Наша вера выдержала многие испытания. Господь, зная натуру человеческую, не давал все это время (в том числе и через Раскол, а в особенности через 70 лет советского Вавилонского пленения) русской вере остыть.
Именно единоверие представляет собой искомый русский сплав консерватизма и миссионерства. Будучи по сути консервативным, хранящим в неприкосновенности традицию Православия, оно обладает значительным миссионерским потенциалом, так как обращающимся из католиков и протестантов, несомненно, интереснее будет аутентичная русская Традиция, нежели более выхолощенное, со значительным западным влиянием, реформированное Православие. Но может быть и так, что католикам окажется понятнее и ближе новый обряд, а протестанты найдут то, что ищут, в старообрядчестве. Ибо это и есть вера апостольская, которую они, в противовес папе и католицизму, искали у себя, но не могли найти. В этом смысле характерен пример «епископа Аугсбургского, всея Германии и Балтийских стран Амвросия» (в миру Михаэля Герцога), который родился в Австрии. В младенчестве был крещен в Римско-Католической Церкви. В 1975 г. перешел в протестантизм и через два года переехал в Германию, где стал руководителем одной из протестантских общин. С середины 1980-х гг. начал проявлять интерес к Православию, а в 1993 г. был принят в Греческую Православную старостильную Церковь, где вскоре был посвящен в сан священника, а в 2000 г. стал епископом с именем Антоний. В 2002 г. через исповедь и крещение епископ Антоний был принят в РПСЦ как мирянин, затем пострижен в монашество с именем Амвросий, посвящен в сан священника и епископа. В связи с переходом епископа в старообрядчество от него ушла часть его немецкой паствы. В одном из интервью епископ Амвросий сказал следующее: «Священное Писание, которое является фундаментом протестантизма, — важная, но не единственная основа нашей веры. Христианину также необходимо иметь руководство к пониманию Библии, что невозможно без древней церковной традиции, опирающейся на Священное Предание. Если мы соглашаемся с тем, что Писание и Предание составляют основу Церкви, то нужно задаться вопросом, кто и по каким причинам Предание изменил, а кто сохранил его в неизменности. Я пришел к выводу, что в самой чистой и ясной форме оно сохранено в Русской Православной Старообрядческой Церкви».
Сохранность Традиции, Предания, формы — сегодня оказывается одним из решающих аргументов. Форма сейчас решает практически все, потому что язык формы сегодня понятен. Существует колоссальная потребность формы, тоска по форме в условиях либерально-постмодерного всесмешения. Некоторая размытость, присущая современному возрождающемуся Православию, плохо воспринимается обществом. Православное старообрядчество в этом смысле имеет очень мощный ресурс — эстетику. Опять-таки вспомним, что говорит Предание о Крещении Руси: «Мы не знали, где мы на земле или на небе», — сообщают русские послы князю Владимиру. То есть момент эстетической завороженности истинным инобытием оказался определяющим для выбора веры русской душой. Сегодня похожая ситуация, поскольку в наследие от СССР и за годы РФ мы получили неоязыческое общество. Ныне, похоже, ситуация даже сложнее, чем в Х веке. И у православных старообрядцев очень мощный ресурс, за который непременно развернется (и уже развернулась) нешуточная борьба. Взять хотя бы тот факт, что самый антицерковный, антипатриархийный ресурс Кредо.Ру активнейшим образом пытается противопоставить старый обряд новому как истинное — неистинному, фактически раздувая и накаляя докрасна уже почерневшие, как древние образа, угли Раскола. Близки к этому и либеральные НГ-Религии. Любование старообрядчеством без понимания того, что там есть соблазн, есть романтизм, своеобразная мифология сегодня, — крайне опасно.
Единоверие оказывается, с одной стороны, уникальным, промыслительно хранимым до времени средством против секуляризации, сокращения служб и всяческого обновленчества, с другой же стороны содержит в себе крайне привлекательную для современного (в особенности — молодого) человека эстетику и форму. «Необходимо не предлагаемое новообновленцами ее еще большее упрощение, примитивизация (новорусский язык, протестантский тип проповеди и т. п.), — отмечает Владимир Игоревич Карпец, — но, напротив, усложнение и «утончение. Так и только так, а не ханжескими призывами на уровне классных дам, можно преодолеть весь уклад и стиль, а точнее, безукладность и бесстилье современной жизни». В этой своей работе Владимир Карпец цитирует слова Константина Леонтьева о том, что только поэзия религии преодолеет «поэзию изящной безнравственности». Сегодня безнравственность уже даже не изящна, хотя и изощренна и почти всеобща, и мысль Леонтьева абсолютно верна. Как и вообще существенно понимание им формы, которая «не дает материи расползаться». Форма «стесняет», но это стеснение спасительно, в то время как вне формы — смешение, упрощение, гибель. Так, нет государства без принудительных форм власти, армии, полиции, вообще неравенства и социальных перегородок, создающих сложность государственных форм; нет Православия вне совершенно определенных форм церковности, нет произведения искусства (это наиболее очевидно) без подчинения материала форме, наконец, нет в нравственном смысле и человека, если он не будет «стесняться» — во всех смыслах этого слова: внешне человек должен быть «отечески и совестливо» стеснен государственной властью, внутренне — религией и собственной совестью. Второе — важнее, поэтому «религия — краеугольный камень охранения»: «Когда веришь, тогда знаешь, во имя чего стесняешься…» Почти совпадая на словах с известным персонажем Достоевского, Леонтьев говорил Л. Тихомирову: «Но если Бога нет, почему же мне стесняться?».
Чинность богослужений, культура одежды священнослужителей и мирян, знаменный распев, строгая каноничность иконописи, и, верим, будущая могучая храмовая архитектура в русских традициях — вот те аргументы Православия, которые сегодня могут оказаться решающими как в деле сдерживания наступления антихристианского мiра, так и в деле обращения иноверцев, фактором русской экспансии. Спор двух правых вер должен, с Божией помощью, завершиться победой Единоверия.
