Епископ Иероним (Шо) — американец, по духу давно уже ставший русским. Еще в юности он выучил русский язык, принял Православие, ему довелось общаться со многими подвижниками Русского Зарубежья. Об этом и о многом другом владыка рассказал в интервью порталу Православие.Ru.
— Владыка, вы американец, но мы с вами спокойно общаемся на русском языке. Кем вы себя ощущаете?
— Я чувствую, что одной ногой стою в одной культуре, а второй — в другой культуре. Среди русских я ощущаю себя русским, а среди американцев — американцем.
Среди русских я ощущаю себя русским, а среди американцев — американцем
— А откуда у вас вообще любовь к русскому и к России?
— За 11 лет до моего рождения мои бабушка и мама ездили в Россию. Вернее, тогда это был Советский Союз.
— Они были обычными американками?
— У нас смешанная кровь. С маминой стороны семья Дюберри — дальние родственники семьи Граббе, европейской аристократии и даже царских домов. В детстве я много слышал об этом.
Кроме того, от папы мне, по-видимому, передалась способность к языкам. Недавно сестра мне рассказала, как он своими силами выучил вьетнамский. А я выучил древнееврейский, греческий и русский. Но кто говорит по-русски, понимает и остальные славянские языки. Например, у нас на приходе в городе Магопак есть целая группа православных словаков, и мы с ними прекрасно понимаем друг друга. То же самое касается и представителей других национальностей.
— Вы рассказывали, что недавно обнаружили свое дальнее родство со Львом Толстым. Может, это тоже сыграло свою роль?
— Интересная вещь: у меня три брата, и один из них чертами лица похож на Льва Николаевича. Кстати, я встречался с внуком писателя — графом Николаем Толстым. Но, в конце концов, все люди родственники.
— Не сказался ли этот зов крови в вашем случае?
— У меня есть и русские родственники. Среди них, кажется, есть даже один священник. По-моему, он живет в Калифорнии. Я с ним еще не встречался, но по анализу ДНК мы приходимся друг другу родней. Кажется, через мою четвероюродную сестру Татьяну Ермакову.
— Во многих обычных американских семьях на книжной полке на самом видном месте, в самом зачитанном виде стоит «Война и мир».
— О да!
— Вы можете объяснить, почему этот роман популярен в США? Может, американцы видят в нем параллели со своей историей, с «Унесенными ветром»?
— Раньше в Америке популярностью пользовалось очень многое из русской культуры. Я имел удовольствие читать на русском языке «Войну и мир», «Братьев Карамазовых», многие другие произведения. И в английском переводе тоже. Конечно, и сейчас у меня есть побуждение читать классику.
Например, раньше в метро люди читали газеты, но сейчас это рассматривается как политическое действие. А эти старые романы — они какие-то невинные, они отражают более устроенный век, можно сказать, более приятную жизнь.
— Помимо Толстого, вы находитесь в родстве, уже гораздо более близком, с другим великим классиком — Бернардом Шоу. Его творчество оказало на вас влияние?
— Думаю, да. Правда, он умер, когда мне было только 3 годика. Конечно, я читал кое-что из его произведений. Думаю, в них есть логика. Он тоже был русофил, между прочим, как и я. Только, мне кажется, не понимал русского вопроса, а потому сочувствовал не только старой России, но и советской.
— В 1963-м году вы впервые пошли на службу в русский православный храм, и там познакомились с Дмитрием Александровым, будущим владыкой Даниилом.
— Я помню тот день очень хорошо. Между прочим, владыка Даниил приходится внуком последнему губернатору Русской Аляски, его мама — урожденная княжна Максутова.
— Как он сумел настолько заинтересовать вас Православием, что вы тут же решили поехать в Грецию и принять нашу веру?
— Ну, не тут же. К тому времени я уже интересовался Православием, слышал, что в США было русское село. В то время там жил такой Георгий Гребенщиков, который написал роман «Егоркина жизнь» и некоторые другие книги. В эмиграции у него была типография в деревне Чураевка, названной в честь «Братьев Чураевых» — другого его произведения. Там он построил часовню — кстати, по проекту Николая Рериха.
Будущий владыка Даниил, который тогда только учился богословию, там служил чтецом. Я постучался к нему, потому что мне по ошибке сказали, что он священник. Мы долго говорили с ним, а закончился день тем, что мы поехали в монастырь в Магопаке, где я сейчас живу. Это было накануне Вербного воскресенья, а в том году еще и совпало с Благовещением. Мне было 16 лет, к тому времени я уже немного знал русский язык, и впервые побывал на службе. И после этого задумался о Православии.
Я был недоволен Англиканской церковью, к которой принадлежал. Там случился большой скандал, когда один епископ стал отрицать Божественное происхождение Иисуса Христа, догматы Святой Троицы, и другие епископы не знали, что с ним делать.
В итоге я стал ходить в православную церковь, а потом друзья устроили мне поездку в Грецию. И на другой день после 17-летия я присоединился к Русской Православной Церкви.
После школы поступил в университет, а по его окончании, через 4 года, — в Свято-Троицкую духовную семинарию при Свято-Троицком монастыре в Джорданвилле. После учебы там был назначен в помощники и иподиаконы владыке Никону (Рклицкому), а в 1976-м году он рукоположил меня во иерея.
— В семинарии вашим послушанием было служить в типографии. Это же целый пласт духовной культуры Русского Зарубежья. Расскажите, как это было, с кем вы там служили, что делали, какие книги прошли через ваши руки?
— Я был линотипистом, набирал тексты на линотипе. Они были очень интересными и по содержанию, и по языку. Но, кроме того, они были написаны по правилам старой русской орфографии, так что я ее выучил. Правда, сейчас трудно печатать по-старому на компьютере, но я все равно стараюсь это делать и знаю, где ставить «ять» или другие буквы, которые теперь не применяются.
Всю эту работу возглавлял покойный архимандрит Сергий (Ромберг), который у нас преподавал литургику. А я трудился непосредственно под наблюдением иеромонаха Игнатия. Владыка Лавр в то время был епископом Манхэттенским, он приезжал и преподавал нам. Владыка Аверкий тоже учил нас.
— Говорят, архиереи Московской Патриархии уже тогда инкогнито приезжали в Джорданвилль. Вы видели их?
— Вероятно, видел, но не догадывался, кто это. Если они там бывали, то достаточно хорошо скрывались под видом приезжих богомольцев. Уже потом я познакомился с митрополитом Иоанном (Вендландом). Он служил в Америке в Московской Патриархии. У нас с ним были интересные разговоры.
Кроме того, я общался с владыкой Климентом, который в то время был епископом. Конечно, это было гораздо позднее, но еще до примирения с Московской Патриархией. Тогда в ходе переговорного процесса у нас было немало встреч, и владыка Климент приезжал в гости к владыке Алипию (Гамановичу), написавшему учебник по грамматике церковнославянского языка. Я горжусь тем, что перевел его на английский.
Владыка Климент рассказывал нам о переменах в духовной жизни в России. Мы целый день сидели с ним у самовара в гостях у владыки Алипия.
— Раз уж мы заговорили о примирении двух ветвей Русской Церкви, в котором вы принимали активное участие, — что помогло достичь согласия?
— Очень помогло то, что Патриарх Алексий II был родом из Эстонии и сам близко знал Зарубежную Церковь еще до того, как туда пришла Советская власть. Он многое понимал о менталитете Русского Зарубежья.
В свою очередь, владыка Лавр вырос в Чехословакии, и это тоже помогло им сблизиться и сблизить наши Церкви. Они хорошо понимали друг друга. В подтверждение этому приведу такую историю: когда было освящение храма на Бутовском полигоне в Москве, в котором мне довелось участвовать как священнику, я слышал, что Патриарх Алексий и владыка Лавр общались между собой на «ты». Это было очень важно.
— Если возвращаться в семинарские годы, вашим духовником был отец Киприан (Пыжов)..
— Да, как и у всех семинаристов того времени.
— Что вам запомнилось из общения с этим великим человеком?
— У него было чувство юмора. Могу рассказать такую историю. Кажется, она случилась с семинаристом Сашей Чистиком, который писал иконы. Мы сидели в иконописной мастерской и общались с двумя братьями из Антиохийской Церкви. Один из них потом стал белым священником, другой архимандритом.
Этот Саша говорил про одного из братьев, который уже тогда писал иконы, что «он может». А отец Киприан сказал: «Он мажет».
— Язык у отца Киприана, насколько я понимаю по рассказам о нем, был острый, лучше было не попадаться.
— (Смеется) Да, это точно.
— Вы приняли монашество уже на седьмом десятке лет.
— Я стал монахом по благословению Патриарха. Все предыдущие годы я был целибатным священником, но Патриарх сказал, что мне сперва нужно принять монашество, чтобы потом стать архимандритом. Что и произошло. В один день меня постригли в иеромонахи, на другой сделали архимандритом, а на третий возвели в архиереи.
— Как эта духовная лестница отразилась на вас, как она вас поменяла?
— Это трудно сказать. Можно судить, как это меняет другого человека, но себя мы видим с другого ракурса и потому не всегда понимаем так хорошо, как посторонних.
— В 2013-м году вас почислили на покой, поскольку многие не приняли вашу практику рукоположения новых священников в западнообрядной миссии, которую вы возглавляли. Как бы вы сами охарактеризовали эту историю?
— Это был только предлог. На самом деле, история заключалась совсем в другом. Мне не хотелось бы вдаваться в подробности. Скажу только, что были желающие «копать», и, возможно, это продолжается даже до сих пор.
Наша Зарубежная Церковь, особенно после Митрополита Антония (Храповицкого), всегда была готова допускать разные Уставы. У нас были и старообрядные приходы, долгое время имелись приходы восточно-сирского обряда, существовала даже целая епархия. А незадолго до того, как я принял Православие, предполагали принять в РПЦЗ большую группу сиро-яковитов с сохранением их обряда.
Кроме того, был западный обряд, и по сей день у нас есть приходы, которые служат по греческому Уставу.
— Вы можете объяснить, почему все больше самых обычных американцев, ничего не имеющих общего с Россией, начинают сейчас интересоваться русской культурой и религией? Ведь отовсюду людям объясняют, что Россия плохая, вводят санкции.
— На заре христианства была только одна Церковь, Православная, и Римская Церковь была одной из Поместных Православных Церквей. Сначала Патриарх Александрийский удостоился титула «Папа», а только потом, уже после него, — Папа Римский. Протестантства когда-то не было вообще, в 1950-е годы в США насчитывалось каких-то 300 их организаций. Теперь же их около трех тысяч, и каждый год кто-то придумывает новые. И все они не согласны друг с другом. Поэтому даже не богословие, а просто история указывает на правоту Православия.
— Как вы думаете, какое будущее у русского Православия в Америке?
— Русская Церковь отличается своей традиционностью: в Америке почти все другие Церкви, даже некоторые из православных, стараются быть «современными». Здесь даже была выпущена книга об этом — «Устаревший священник смотрит на свою современную Церковь», и многие с разочарованием разделяют взгляды ее автора. Но Русская Церковь не меняет ни учения христианства, ни богослужебных, ни моральных устоев. Поэтому все больше и больше американцев находят себе духовный дом, духовное прибежище в Церкви Российской.
