Воспоминания генерала Владимира Дрейера о генерале Павле Ренненкампфе

По окончании Академии полагалось всем причисленным к Генеральному Штабу офицерам отбыть лагерный сбор в одной, по их выбору, воинской части, а затем пробыть 2-х годичный срок командования ротой или эскадроном для кавалеристов.

Я был «пеший» артиллерист и высказал пожелание быть командированным в кавалерию. Получил назначение в город Борисов, где стояла отдельная бригада во главе с ее начальником генерал-майором Павлом Карловичем Ренненкампфом. В его штабе не было в то время, в 1903 году, офицера Генерального Штаба: прежний князь Стокасимов получил новое назначение, и мне пришлось исполнять должность Старшего Адъютанта и обязанности Начальника Штаба. Генерал Ренненкампф за два года перед этим вступил в командование бригадой, вернувшись с двумя георгиевскими крестами после своих блестящих действий против кулаков в Китае.

На всякого, кто видел Ренненкампфа в пер вый раз, он производил потрясающее впечатление. Выше среднего роста, атлетического сложения, с грудью циркового борца, громадными подусниками, большими серыми глазами, звучным голосом, покрывавшим на учении звуки труб и конский топот, с двумя Георгиевскими крестами, только что полученными за китайский поход, Павел Карлович Ренненкампф являл собой совершенно законченный тип прирожденного военного. Отлично образованный, числившийся по Генеральному Штабу, порою остроумный, необыкновенно жизнерадостный и почти всегда веселый, он поражал своей простотой с подчиненными, особенно молодыми офицерами. За всю свою долгую службу я не знал ни одного человека, который так бы любил свое военное дело. Чрезвычайно требовательный на службе, а это особенно чувствовалось старшими начальниками, Ренненкампф являлся непревзойденным учителем солдат и офицеров.

Но, как у всякого, у него были, конечно, свои недостатки. Например, он не отличался справедливостью и беспристрастностью и выискивал всякие способы, чтобы вконец извести своего подчиненнного, который ему почему-либо не нравился. Любимчиков, часто мало способных, он, наоборот, выдвигал.

Из двух командиров полков один, полковник Мезенцев, командир Иркутского полка, милейший старик, позовался полной симпатией своего начальника, хотя службой себя не утруждал. Второй — Трамбицкий — «Тромбон», как его за глаза называли, молодой, прошедший два курса Академии, отлично ведший свой Архангелогородский драгунский полк, был самый несчастный человек. Ренненкампф систематически отравлял ему существование; дня не проходило, чтобы в приказе по бригаде не было какого-либо язвительного замечания по адресу «Тромбона» И, в конце концов, бедный Трамбицкий не выдержал и ушел, получив другой полк.

В Борисове Ренненкампф ежедневно с утра выезжал на учение полков. К этому времени кончились эскадронные учения и начались полковые и бригадные. Ренненкампф, как вихрь, носился по громадному Борисовскому плацу, отдавая приказания, делая замечания и, под конец, переходя на немые учения-маневрирование по сигналу трубача.

С учения, в сопровождении дочери от второго брака, которая ждала отца на опушке леса вблизи плаца, Ренненкампф карьером мчался домой, рубя по дороге шашкой молодые сосны. Рубка, а на ней были помешаны все, была излюбленным занятием Ренненкампфа после учения.

По вечерам, примерно раз в неделю, в полковых собраниях играла музыка, молодежь танцевала, Ренненкампф, приведя свою жену (это была третья), засаживался за игру в карты.

По окончании полковых и бригадных учений начались малые маневры для подготовки к большим, в районе Минска. Для меня лично все это было чрезвычайно интересно и ново. Полки оставались в поле почти целый день, а к вечеру наш небольшой штаб — три офицера и сам Ренненкампф — занимали в ближайшей деревне «халупы», где и располагались на ночлег.

Для дневки обыкновенно выбиралось местечко или уездный городок, где отдых проходил довольно интересно. Хорошо пообедав, выпив по 2−3 рюмки водки и съев каждый с полсотни раков, а Ренненкампф мог съесть и полторы, мы выходили на прогулку.

Появление кавалерии в еврейском местечке или городке производило необычайную сенсацию. Барышни-еврейки облекались в свои праздничные платья и к вечеру выходили гулять по кругу в местном сквере или в городском саду. Мы тоже прихорашивались и Ренненкампф, колонно-вожатый, весело произносил: «Идем смотреть выводку кобылиц».

Девицы сперва конфузились, затем делались более смелыми и на громкие комплименты генерала хихикали и дарили его своей улыбкой. Расставив ноги, выпятив богатырскую грудь, на которой гордо красовались два белых креста, Ренненкампф, не стесняясь, делал комплименты.

«Посмотрите, какая красавица! Ну, а вот эта — настоящий ганноверский гунтер Пальмгрена». Поручик Пальмгрен, офицер Иркутского полка с большими средствами, ездил на великолепной кобыле-гунтере, бравшей высоченные препятствия, купленной в Германии за 1.500 рублей.

В конце августа начались большие маневры, продолжавшиеся около недели, где Ренненкампф со своей бригадой конницы проявил все качества превосходного кавалерийского начальника, что и было отмечено во время разбора руководителем генералом фон-дер-Лауницем.

Я с сожалением покидал Борисов и офицеров кавалерии, среди которых нашел новых друзей, особенно в лице П. К. Ренненкампфа. Мы очень подошли друг к другу, несмотря на разницу лет и чинов. Провожая меня, он несколько раз повторял, что в будущем будет всегда рад служить со мною. Судьбе было угодно, чтобы я снова с ним встретился через три года в Вильне, когда он, вернувшись с Японской войны, принял 3-ий армейский корпус.

Зимой 1906 года в Вильну приехал из Сибири генерал Ренненкампф. Встреча с ним была самая сердечная и он немедленно мне предложил место старшего адъютанта в Штабе 3-го корпуса, его корпуса, расположенного в Вильне.

Ренненкампф совершенно не изменился за четыре года, что я его не видел. Он остался, несмотря на ранение на войне, таким же жизнерадостным, полным энергии, здоровым и исключительно выносливым, как и раньше. К его двум георгиевским крестам за Китайский поход 1900 года прибавилось только георгиевское золотое оружие, Анна на шею и пожалованный пожизненно мундир Забайкальского казачьего войска. Будучи сам офицером Генерального Штаба, Ренненкампф неизменно носил теперь казачью форму с желтыми лампасами и вскоре в войсках его иначе, как «желтая опасность», не называли. Он это знал и этой кличкой гордился.

Моя 4-х летняя служба с таким талантливым учителем и военным, как Ренненкампф, явилась для меня прекрасной школой для всей моей дальнейшей карьеры офицера Генерального Штаба. Она помогла мне быть военным корреспондентом «Нового Времени» на трех войнах: итальянской и двух балканских, а на великой войне не теряться ни при каких обстоятельствах.

Кипучая деятельность Павла Карловича Ренненкампфа началась с первых же дней его командования. Он поставил себе целью довести подготовку своего корпуса к будущей войне до такой высоты, чтобы корпус этот был лучшим в целом округе, чтобы все полки, как пехотные, так и кавалерийские, в соревновании друг с другом, были сверх отличными в стрельбе, маневрировании и знали начиная от солдата до старшего командира, что придется делать, чтобы побить немцев в будущей войне.

И он что-то достиг. О 3-ем армейском корпусе знали далеко за пределами округа, знали и в Петербурге; о Ренненкампфе узнал Государь.

Флигель-адъютанты князья Белосельский- Белозерский и Долгоруков, командовавшие по очереди 3-им драгунским Новороссийским полком в Ковне, создали Ренненкампфу блестящую рекламу. И в 1913 году, за год до Великой войны, Ренненкампф, несмотря на все препятствия Сухомлинова, военного министра, получил золотые аксельбанты генерал-адъютанта Его Величества.

Дольше 3−4 дней Ренненкампф не мог усидеть на месте. Зайдет, бывало в свой штаб, поздоровается со всеми, выслушает доклад начальника штаба Чагина и затем скажет: «Собирайтесь, в три часа едем к гусарам». «Гусары», 3-ий Елизаветградский полк, стояли в Мариамполе, в одном переходе от германской границы, против личного имения Кайзера «Роминтен», куда тот ежегодно ездил на охоту. На ближайшей железнодорожной станции Вильковишки полковой экипаж уже ждал приезда командира корпуса.

Двадцать верст по стратегическому, ровному, как скатерть, шоссе, тройка проносила чуть ли не в час и подкатывала к офицерскому собранию, где на крыльце уже стояли командир гусарского полка с адъютантом и дежурным по полку. Офицеры ждали в большой гостиной. А в столовой уже суетились солдаты-лакеи, стучали посудой, накрывали стол к ужину, тащили закуски к водке, в ведра со льдом втискивали бутылки с шампанским. Русское гостеприимство требовало, чтобы почетный гость не лег спать с пустым желудком. Гость это знал и за дружной беседой, «тянувшейся далеко за полночь», ел и пил не меньше любого корнета.

Первое время, пока его хорошо не узнали и к нему не привыкли, держали себя с Ренненкампфом очень сдержанно, отвечая «так точно», «никак нет». Его Георгиевские кресты и золотое оружие, желтые лампасы, зычный голос, богатырское сложение, вызывали зависть и невольное уважение. Но спустя год, молодые офицеры носили его чуть ли не на руках, солдаты любили и чувствовали, что это настоящий командир, — «за ним не пропадешь».

В один из приездов в тот же гусарский полк, когда уже основательно влили в себя и начались неизбежные тосты, выскочил из-за стола бравый штабс-ротмистр Небо и, встав против Ренненкампфа, заговорил: «Ваше Превосходительство, я не „мыловар“ и потому смело заявляю, что мы все Вас искренно любим, верим Вам и знаем, что с Вами весь наш полк, куда бы Вы нас ни повели, пойдет с радостью и без колебаний».. Говорил недолго, но искренно, говорил, что думал и, будучи очень хорошим офицером и притом независимым, не заискивал перед своим корпусным командиром.

Ренненкампф, привыкший уже, что ему часто курят фимиам, был все же удивлен и даже сконфужен, когда вслед за Небо сорвался с места сам Начальник дивизии, генерал-лейтенант Шейдеман и с дрожью в голосе начал: «Ваше Превосходительство, я тоже не „мыловар“, но смею Вас заверить, что вся моя дивизия, как один человек, по одному Вашему слову..» и пошел, и пошел кадить долго и основательно.

Павел Карлович слушал, опустив глаза, и, когда тот кончил, поблагодарил, за доверие. На следующий день, когда мы возвращались в Вильну, растягиваясь на кушетке в своем купэ, Ренненкампф со смехом заметил: «А здорово Шейдеман варил мыло?».

Посещая части своего корпуса, Ренненкампф обыкновенно не говорил, что он будет смотреть: будут ли это тактические занятия или маневр всему полку, отдельному эскадрону, роте или просто проверка действий разъезда в обстановке военного времени.

Если он приезжал вечером и засиживался за ужином, а потом играл до 2-х часов в карты (он любил винт и играл очень хорошо), его совершенно не смущало, покинув собрание, немного вздремнуть и на рассвете начать смотр.

В 5 часов утра на дворе еще темно, а Ренненкампф уже насвистывает кавалерийский подъем: «всадники, други, в поход собирайтесь..» На несмелое замечание: «Ваше Превосходительство, ведь еще ночь, можно было бы еще немного поспать!», слышится резкий окрик: «В гробу выспитесь, зовите дежурного трубача, велите играть тревогу!»

И вот сразу забегали солдаты, помчались в конюшни седлать лошадей полным походным вьюком; заспанные офицеры, не умываясь, кинулись к своим эскадронам.

Ренненкампф стоял уже на плацу с часами в руках, рядом с ним дежурный по полку офицер, и наблюдал, в каком порядке и как скоро соберется полк с командиром во главе, пулеметной командой и обозом. Сбор по тревоге проходил обычно без сучка и задоринки; не явившиеся после кутежа офицеры отправлялись в тот же день под арест. Затем начинался маневр, делали хороший переход в 35−40 верст.

После маневра тут же в поле собирались все офицеры и начинался весьма обстоятельный разбор. За одно хвалили, другое бесцеремонно критиковалось, до разноса и выговора в ближайшем приказе по корпусу.

В отличие от большинства старших начальников, все отчеты о своих смотрах Ренненкампф писал лично сам. Было настоящее несчастье расшифровывать для печатания его каракули. Начальник Штаба Чагин беспомощно разводил руками, не понимая ни слова; во всем штабе было только два натасканных специалиста.

Судьба бедного Павла Карловича Ренненкампфа известна: во время революции Керенский упрятал его в Петропавловскую крепость, откуда ему все же удалось выбраться до прихода большевиков. При большевиках, после падения Украины гетмана Скоропадского, Ренненкампф скрывался в Таганроге, в доме знакомых его жены, уроженки этого города. Генерал сбрил свои усы и подусники, никуда не показывался, но все же пронюхали, куда ходила его жена, носившая ему пищу. Его арестовали и приговорили к расстрелу, обвиняя, главным образом, в усмирении рабочих в 1905 году в Сибири, по окончании русско-японской войны. Перед расстрелом, по словам жены Ренненкампфа, которую я встретил в эмиграции, в Париже, его мучили, выкололи глаза и, привязав к столбу, изрешетили пулями.

В. Дрейер

http://lepassemilitaire.ru/general-p-k-rennenkampf-v-drejer/