«Благодаря СВО появился шанс выскочить из ловушки, в которую наша страна в свое время попала. И сегодня этот процесс даже важнее, чем победа в спецоперации», — заявил газете ВЗГЛЯД кавалер двух орденов Мужества, старший сержант, казак Андрей Кузовлев. Пройдя пекло боев и вернувшись с тяжелым ранением, он нашел для себя четкие ответы на многие непростые вопросы.

Хозяин собственного бизнеса, успешный предприниматель, отец пятерых детей. Потомственный казак уральской станицы Магнитной, чей род на протяжении сотен лет защищал Россию, а затем почти весь был уничтожен советской властью в рамках так называемого расказачивания.

С 2022 года Андрей Кузовлев — доброволец, старший сержант Воздушно-десантных войск, водитель, снайпер, штурмовик, разведчик-спецназовец. Ветеран спецоперации, вернувшийся с поля боя живым, хотя и после нескольких тяжелых ранений, кавалер двух орденов Мужества. А теперь еще и студент первого курса Южно-Уральского госуниверситета.

О своем боевом пути, о том, кто такие «половиночки» в российском обществе, в чем разница между врагом и противником и когда может закончиться СВО, Андрей Кузовлев рассказал газете ВЗГЛЯД.

ВЗГЛЯД: Как вы жили до начала СВО? До февраля 2022-го у вас не было планов записываться в добровольцы?

Андрей Кузовлев: Конечно, не было. Более того, я и в феврале такое решение еще не принял, и даже в марте. Я изначально предприниматель. У меня в собственности строительные магазины, приличный оборот. В самом начале СВО, когда все началось, я подумал, что мое место — прежде всего на полях экономической войны. Я пришел на местный металлургический завод и спрашиваю: как дела? Мне отвечают: ну все, привет, поставки подшипников с Запада прекращены, и через месяц стальное сердце Родины остановится.

Я тут же, как всегда это делаю, начал искать варианты. За три недели выстроил схему закупок подшипников по разным каналам из-за рубежа. Организовал, сообразил, прихожу, говорю: ребята, я готов снабжать вас подшипниками! А мне отвечают: все уже есть. Проблема решена. Два производства нужных нам подшипников уже открыто в России. И есть производство в Китае. Склад полон.

Что все это значит? Что наши люди к этому готовились. Все это не делается за пару недель на коленочке. Люди видели, к чему идет.

И я тоже давно видел, к чему идет. И все это во мне варилось до конца апреля, кипело и бурлило. В конце апреля я понял, что никак не могу остаться в стороне и должен идти на фронт.

ВЗГЛЯД: Куда и как вы в итоге попали?

А. К.: Как раз примерно в этот момент по казачьим станицам — я ведь казак в восьмом поколении — стали ездить ребята из Воздушно-десантных войск, искать добровольцев. Наши первые казаки ушли добровольцами уже в марте. Конкретно в четвертом добровольческом отряде «БАРС» они рубились уже в полный рост. На Херсонском направлении, на берегу Черного моря. Из состава нашей станицы ни один из нас, слава Богу, не подвел высокого звания казака. Огромное им за это спасибо и низкий поклон. Надеюсь, я тоже соответствовал заявленным требованиям.

Тогда я уже как раз искал варианты, как мне присоединиться к нашим войскам. И в числе других казаков своей родной станицы Магнитной пошел в 98-ю дивизию ВДВ, подписал контракт.

ВЗГЛЯД: Как отнеслась ваша семья к этому вашему решению?

А. К.: Ну какая жена отнесется положительно к тому, что ее муж, отец пятерых детей, успешный бизнесмен, у которого все хорошо — вдруг встает и уходит умирать? Она мне так тогда и сказала: «Ты нас бросил». Я отвечал — как я мог вас бросить, ведь делаю это для тебя и наших детей, у которых должно быть будущее. И если я не пойду воевать, придется воевать им. Вот и все.

ВЗГЛЯД: Но если вы идете на войну, это действительно значит, что вы с нее можете не вернуться.

А. К.: Конечно. Более того, когда ты уходишь на войну, ты должен умереть здесь, еще в тылу. Перед тем, как уйти. Только тогда у тебя есть шанс — не гарантия, но хотя бы шанс! — что ты сможешь ту нагрузку, которая тебя ждет на фронте, выдержать. Соответствовать ей.

И я когда уходил — я умер. Так я для себя решил. Более того, я и сейчас мертвый. Мне терять нечего, поэтому я с вами беседую с открытым лицом, без балаклавы на голове, с настоящей фамилией.

ВЗГЛЯД: В каком подразделении вы воевали?

А. К.: В роте «Шторм» 98-й дивизии ВДВ, 331-й полк. Работал там два месяца. Кем только не был — замкомандира роты, штурмовиком, водителем, вывозил раненых. Некоторое время работал в снайперской паре. Потом перевелся в отдельный разведбат. Попал в роту спецназа, в группу командира с позывным Егерь. Попал — просто как домой пришел. И дальше у меня там задачи, задачи, три ранения…

Однажды мы вывели из окружения наших пацанов, которые два дня рубились, не оставалось боеприпасов, они последние гранаты готовили для себя. Я после того дня понял, что на эту планету — помимо своих пятерых детей — пришел не зря.

ВЗГЛЯД: Так быстро это поняли?

А. К.: А там все очень быстро происходит. Человек на войне в течение нескольких часов рождается заново. Он может всю жизнь прожить без войны — и остаться половиночкой самого себя. А там побыть два часа — и стать человеком с большой буквы. Или превратиться в плевок на асфальте, и такое бывает, к сожалению.

ВЗГЛЯД: Половиночкой себя — это в каком смысле?

А. К.: Те, кому все равно, что происходит в нашей стране. Равнодушные ко всему. Кто живет только наполовину, не отдает всего себя делу, для которого создан. Своей стране. Кто заботится прежде всего не об общем благе, не о Родине, а о своем личном. Эти половиночки как раз и есть первые предатели своей семьи, своей Родины, своего будущего. Потому что все самое плохое происходит по их молчаливому согласию.

Когда, например, такие люди ругают нашу страну, ее руководителей, я всегда задаю им вопрос: а что вы сделали, чтобы было иначе? Если вы хотите, чтобы что-то изменилось к лучшему — так вы делайте! Своими руками. Я не предлагаю выходить на улицы и митинговать — я предлагаю работать. Просто работать на то, чтобы что-то поменялось. И иногда, если это нужно, даже рисковать своей жизнью. Может быть, даже судьбой своих детей, потому что только так это работает. А как иначе? Ведь сегодня каждый день умирают русские люди, что является результатом нашей с вами половинчатости.

ВЗГЛЯД: То, что вы называете половинчатостью, кто-то ведь может назвать иначе. Естественной позицией современного обывателя, например.

А. К.: В том-то и дело. Мы сегодня воюем в первую очередь за внутренние изменения в нашей стране, в умах наших сограждан. Эти изменения наконец начали витать в воздухе. Мы начали ощущать внутреннее очищение нашего общества. Благодаря СВО появился шанс выскочить из ловушки, в которую наша страна в свое время попала. И сегодня этот процесс даже важнее, чем победа в спецоперации.

ВЗГЛЯД: О какой ловушке, в которую когда-то попала наша страна, вы говорите?

А. К.: Я говорю о событиях 1980−1990-х годов, которые привели к распаду нашего государства. Мы тогда отказались от больших смыслов и выбрали в качестве главной жизненной цели набивание личного холодильника. И для многих из нас личный холодильник заменил блага своего рода. Мы стали забывать, что такое русское общество, что такое семья. Что такое семейная традиция, род, дорожка, которая ведет нас из прошлого в будущее.

Вы представляете, до чего доходит — личная пожираловка или возможность два раза в год съездить на какой-нибудь остров Бали становятся для людей важнее всего. Перекрывают вообще все иные смыслы! Но если личное важнее общего, никто за общее умирать не будет. Когда у нас не останется тех, кто готов ставить общее главнее личного, наша страна перестанет существовать.

Поэтому самая центровая вещь, сегодня происходящая — это возрождение русской культурной традиции. Нашего культурного кода, в рамках которого общее ставится выше личного. Мы наконец-то начинаем говорить про идеологию. Про все то, от чего мы отказались в 1980-е, когда мы выбрали личный холодильник.

ВЗГЛЯД: Есть кто-то, кто персонально возрождает эту традицию?

А. К.: Главным образом мужчины, которые участвуют в спецоперации. Мужчина — это тот, кто думает о Родине, о большом. Кто принимает решения и несет за них ответственность.

Эту роль мужскую важно не забывать. У нас же институт мужественности, институт мужчины в семье и обществе размывался на протяжении десятков лет. Но размывание роли мужчины Россия никак себе позволить не может. Потому что в России — 1,5% населения нашей планеты, 15% ее территории, 30% мировых полезных ресурсов, включая пресную воду и пахотные земли. Если мы мужчины, то это наше право и наша обязанность — защищать свой род, свой народ и свою Родину.

И если бы еще лет 20 мы бы пожили с лозунгом «холодильник главнее всего» — то всё. Ушло бы наше поколение, мужики, которым 40−50, готовые умирать за Родину прямо сейчас.

Выросло бы поколение, которое не видело Советского Союза, не видело других, правильных ценностей, которые в советское время хотя бы декларировались. И кто бы тогда пошел на фронт? Количество сбежавших от мобилизации было бы в десятки раз больше.

ВЗГЛЯД: Среди добровольцев больше всего людей вашего поколения?

А. К.: Да, мужики, которым за 40. При этом стоит понимать, что такой контингент воюет не так, как молодой. Попробуйте в таком возрасте надеть броню, оружие, боекомплект и пробежать десяток километров. Могу сказать по себе — у меня просто колени выстегивались, я постоянно носил корсеты на коленях, не мог первое время бегать. Первый месяц втягивания в процесс вытащил просто на зубах. Хотя мне тогда был всего 41 год, не старик.

ВЗГЛЯД: А что молодежь? На нее есть надежда?

А. К.: Я вижу и много молодых людей на фронте. И добровольцев, и мобилизованных. Которые рискуют своей жизнью, защищают свою Родину. И моя вера в это поколение не растворилась — наоборот, она окрепла. И именно после того, как я оказался на фронте.

У меня командиру группы 29 лет. По моим понятиям — зеленый пацан. По его поведению, действиям — это человек, которого я, 42-летний предприниматель, отец пятерых детей, слушаюсь беспрекословно. Потому что я вижу человека, достойного такого отношения.

Или еще пример. Я собирал оперативную группу для работы на одном направлении. Все молодые, до 35 лет. Да, некоторые с половинчатостью, но все пришли воевать не за деньги, а за Родину.

Более того, когда они окажутся там, «за ленточкой», вся эта половинчатость с них слетит. Там, имея боевую задачу, ты каждый день осознанно рискуешь жизнью. Пойти на войну ради денег можно, но воевать ради денег ты не будешь никогда, потому что воевать — это равно умирать. И умирать за Родину готовы и те, кому 20−30. Я вам ответственно это заявляю, потому что я их лично там видел.

ВЗГЛЯД: Что думаете о противнике? Почему он тоже все еще готов умирать?

А. К.: Мы воюем за будущее — как делали это всю нашу историю. А наш противник пытается это будущее уничтожить. В этом между нами главная разница.

Но при этом надо разделять противника и врага. Да, наш противник сегодня на Украине. Но против нас воюют нашими же людьми. Погибают-то украинцы. Такие же люди, как мы. Это все еще наши братья. Мы с ними все еще одно целое. И поскольку они такие же, как мы, они и воюют настолько же упорно.

А наш реальный враг — тот, кто создал ситуацию конфликта между Россией и Украиной. Кто каждый день работает на повышение градуса напряжения.

Задача нашего врага — как можно больше увеличить потери с обеих сторон. А наша задача — максимально уменьшить потери, причем тоже с обеих сторон.

Вы думаете, мы не могли бы ковровыми бомбардировками стереть с лица земли украинские города? Мы не делаем этого осознанно, потому что работаем на будущее. Мы понимаем, что спецоперация — вынужденное решение. Фактически мы исправляем ошибки, допущенные русскими людьми поколениями ранее.

ВЗГЛЯД: С точки зрения человека с фронта - можно было избежать сегодняшнего конфликта такого накала?

А. К.: У меня друг продавал уголь с Донбасса. У него на глазах Донецк уничтожался украинской артиллерией. И когда все дошло до горячей стадии, для него больше не стоял вопрос, как поступать. Он бросил работу, бизнес и взял в руки оружие, чтобы бороться за общую с Россией победу.

Или опять же — вот вам история. Наши казаки брали деревню Александровку, и там в здании администрации они нашли коробку с украинскими орденами «За взятие Крыма» и бланками наградных удостоверений. Это не байка, это то, что держали в своих руках наши парни. К вопросу о том, кто что начал.

Я думаю, точка невозврата была пройдена в тот момент, когда Украина отказала в продлении срока аренды базы Черноморского флота в Севастополе. Нас поставили перед выбором — либо мы уходим с Черного моря, предаем сотни лет русской истории, либо мы решаем проблему с Украиной иными методами. Потом была Крымская весна, и вообще все стало понятно.

Конечно, война — это трагедия в любом случае. Но у нас не было выбора. Мы восемь лет пытались этого не сделать. «Москаляку на гиляку» кричали же не у нас. «Украинцев на ножи» на фронте никто не поет.

Я вам больше скажу. Сверху, с уровня командования идет четкая постанова — ведите себя по-людски с пленными и гражданскими. Даже с теми гражданскими, которые нас сдают, работают против нас. Они нас сдают — а мы их не убиваем. Максимум, что можем сделать — не допустить их до наших объектов, чтобы они не могли нас сдать. И когда в населеннике, где мы стояли, погибли гражданские, я лично присутствовал на совещании, на котором командир полка отдал приказ найти тех, кто мог быть к этому причастен.

ВЗГЛЯД: Да, но откуда там эта ненависть к нам? Ведь вы же были на Юго-Востоке, в русских регионах.

А. К.: Все правильно. Рассказываю.

После второго ранения я лежал в госпитале в Новоайдаре. Ходил в храм, свечку ставил в благодарность за то, что жив остался. А там — батюшка. Разговорились. Я ему — как так случилось, что у вас в Новоайдаре возник националистический батальон «Айдар»? Это Луганская область. Все говорят на русском. В каждой деревне православный храм. В каждой деревне ухоженный памятник погибшим в Великой Отечественной. Стоит памятник генералу Маргелову. Ты приходишь как домой просто. Как так случилось?

Он отвечает — все просто. Во-первых, любая публичная пророссийская позиция еще с 2014 года жестоко каралась. Весь этот «западный либерализм», который якобы вводился на Украине киевским режимом, заканчивался ровно в тот момент, когда звучали любые слова о симпатии или хотя бы понимании России. Люди, посмевшие таким образом высказываться, были посажены или просто пропадали бесследно.

Во-вторых, сюда приехали ребята с Западной Украины. Вывезли все местное производство, станки, оборудование, вплоть до хорошей бытовой техники, опустили уровень жизни местного населения. Уничтожили рабочие места. После школы работы нет никакой. Нормальную зарплату платят только в ВСУ.

И местные парни пошли служить в украинскую армию. Командир нацбата «Айдар» — с Западной Украины, его зам — из Киева. Понятно, что будучи в украинской армии, местные парни попадали в среду с постоянной и жестокой антироссийской пропагандой. Так за восемь лет вырос националистический батальон «Айдар».

ВЗГЛЯД: Что для вас война в первую очередь?

А. К.: Возможность научиться у своего врага.

ВЗГЛЯД: За что вы получили два ордена Мужества?

А. К.: За то, за что сам бы себе я их не дал. Мне кажется, не стоит судить о людях по их наградам. Есть примеры, когда люди достойные ничего не получают. Есть примеры, когда получают недостойные. Я бы судил о людях по их делам и отзывам тех, кто рядом с ними. Надеюсь, обо мне никто не скажет, что я был в бою недостаточно смел.

ВЗГЛЯД: Был момент на фронте, когда вы понимали, что пришел ваш смертный час?

А. К.: Я знаю конкретное место, где должен был остаться лежать. Наверное, генетика казачья сработала, как-то выбежал и выжил.

ВЗГЛЯД: Можете рассказать?

А. К.: Я лежал в госпитале после ранения. Ночь. По госпиталю был нанесен удар «хаймарсами». Первый прилет попал в соседнее помещение. Я понял, что следующий будет по нашей палате. Крикнул соседу, который лежал напротив — слезть с кровати, чем-то укрыться. И сделал то же самое. Забился в угол, быстро закрылся тумбочкой. Секунд через 40 рядом взорвался «хаймарс». Все в нашей палате, кроме меня и этого соседа, погибли. Госпиталь был разрушен. Я спускался по руинам — бетон вперемешку с человеческой плотью. Но да, остался жив.

ВЗГЛЯД: Каким был для вас самый сложный момент на фронте?

А. К.: Был момент, когда я сломался психологически. Там практически все ломаются. Просто потому, что тебе страшно. Страшно до жути.

Чем характерны сломавшиеся? Они начинают в изменении своей личной позиции по поводу происходящего винить не себя, а всех вокруг. Командиров, артиллерию, политиков, Родину. Всех, только не себя, не признаваясь даже самим себе, что они просто сломались. Проблема в том, что обо всем этом кричат очень громко, и именно по этим истерическим крикам многие делают выводы о том, что происходит на фронте. А те, кто выдержал, просто молча работают на фронте, и их не слышно.

ВЗГЛЯД: По вам не скажешь. Что тогда случилось?

А. К.: В октябре прошлого года у меня закончился контракт. В момент окончания контракта ты понимаешь, что если снова пойдешь «за ленточку», у тебя только два выхода оттуда — «двухсотый» и «трехсотый». Там каждый день сталкиваешься с костлявой, при выходе на любую боевую задачу.

А ведь контракт закончился! Ты вроде как и не обязан продолжать. Ты уже сделал свое дело. Есть полное право, казалось бы, не рисковать больше своей жизнью. Однако другой, правильный голос в голове говорит тебе — нет, это не по-честному. Другие же все еще воюют. Рискуют.

Я перестал быть готовым это продолжать. Попросил у командира назначить срок, когда смогу выйти из боевых действий. Командир разрешил.

К счастью, Господь позволил мне не опуститься до этого. Пока срок этот подходил, я затрехсотился по-жесткому. Прилетело в живот, в правую руку. Пробило легкие. Три осколка в спину. Левую руку оторвало. Я схватил эту свою оторванную руку и с ней выбежал с передовой. Сработал, слава Богу, адреналин. Снайпер, братуха, перемотал. Благодаря ему я жив и могу с вами разговаривать. Потом меня эвакуация вытащила, парни надрывались, три километра тащили. Из-за этого ранения вернулся в тыл, приехал еле живой.

ВЗГЛЯД: Чем вы занимаетесь сейчас?

А. К.: В данный момент нахожусь в отпуске по ранению с последующим увольнением из Вооруженных сил. Начал получать высшее образование. Я ведь в свое время не закончил, ушел в армию, потом было не до этого: дети, бизнес. И вот теперь поступил в Южно-Уральский государственный университет на специальность «Национальная безопасность». Надеюсь, закончу и буду дальше проявлять себя на этом поприще.

ВЗГЛЯД: У многих ветеранов боевых действий развивается посттравматический синдром. Как оцениваете свое состояние?

А. К.: Состояние прекрасное. Сплю как младенец. Я не делал ничего, что противоречит моей совести. Я сражался за свою Родину.

ВЗГЛЯД: Ваша работа для фронта уже закончена?

А. К.: Нет, конечно. Она не может закончиться, пока мы не победим. Очень много работы в тылу. Вот я три дня назад был «за ленточкой» и встречался с нашей колонной, которая собрала гуманитарку и развезла по нашим казакам, которые там служат. Привезла технику, УАЗики. Купили теплячок (тепловизор — прим. ВЗГЛЯД) — это спасло жизни.

ВЗГЛЯД: Ушли в снабжение?

А. К.: Так точно. Это и сбор средств, и закупка оборудования, и его разработка. На мне организация взаимодействия разработчиков, производителей и парней на фронте. Испытание и внедрение новых технологий. Это главный приоритет, потому что война стремительно меняется, у нее каждый день новое лицо. От скорости внедрений новшеств и их применения на фронте зависит результативность боевой работы наших пацанов.

ВЗГЛЯД: А что можно делать нашим гражданам полезного для СВО, не будучи на фронте?

А. К.: Главное участие — это неравнодушие. Можно быть в тылу — но сопереживать. Нельзя на смерть наших людей смотреть так, будто это происходит на другой планете.

Те, кто сегодня в тылу выкладывается ради общей победы, собирая гуманитарку, покупая тепловизоры, коптеры, плетя сети, делая окопные свечи — это люди, которые делают для нашей победы зачастую даже больше, чем люди с автоматом в руках на фронте. Потому что один коптер, купленный в правильное подразделение, спасет десять наших жизней и уничтожит десять жизней противника. Каждый из нас сегодня, ложась спать, должен проанализировать, что лично он сегодня сделал для общей победы.

ВЗГЛЯД: Как думаете, когда закончится спецоперация?

А. К.: А мы еще не ответили на вопрос: как закончится? Вот когда мы на него ответим, тогда мы ответим на вопрос «когда».

ВЗГЛЯД: И как закончится?

А. К.: Я надеюсь, что мы проснемся, встанем в единый строй и начнем работать все вместе — все для фронта, все для победы. И победим. Но тогда возникает следующий вопрос: что такое для нас победа? Как именно она будет выглядеть?

ВЗГЛЯД: Наши танки в Киеве? Или во Львове?

А. К.: А может быть, в Лондоне или Вашингтоне? Или на каких-нибудь островах, где сидит тот парень, который все это организовал и поддерживает?

Победа наступит тогда, когда это все действительно закончится. Не остановится на какую-то паузу, как это было в 2014 году, а закончится окончательно. И чтобы при этом у нас было как можно меньше потерь. Может быть, для этого придется дойти до Киева. Может быть, до Львова. Может быть, до Лондона или Вашингтона, не дай Бог — потому что тогда минимальными потерями мы не обойдемся.

Но в любом случае мы победим обязательно. У нас просто нет другого выбора, если мы хотим остаться русскими людьми.

Автор текста — Матвей Мальгин

https://vz.ru/society/2023/11/4/1 237 523.html