«Вырыпаев легендарный»

Полковник В. О. Вырыпаев

Полковник Вырыпаев вошел в историю Гражданской войны прежде всего как ближайший соратник знаменитого генерала Каппеля, его близкий друг и доверенное лицо. Во многом благодаря Вырыпаеву сегодня мы знаем многие подробности биографии Каппеля, а характеристика его личности основана, прежде всего, на оценках, приведенных в мемуарах его другом. При всем этом, написавший так много о Каппеле Вырыпаев о себе не сказал почти ничего.

Василий Осипович Вырыпаев родился 18 декабря 1891 г. в Самаре. Его отец — Осип Прокофьевич (1863−25.06.1915) — был предпринимателем, владельцем «Торгового дома Вырыпаевых». Им был построен кирпичный завод в Засамарской слободе у Заливного переулка (ныне — Куйбышевский район Самары). Согласно сведениям на 1912 г. «кирпичный завод Вырапаева» был расположен в Самарском уезде на станции Кряж Самарско-Златоустовской железной дороги. На нем работало 40 человек, а годовое производство кирпича составляло 12 000 рублей.

Семейное дело повлияло на выбор образования для Василия Вырыпаева, которого готовили к предпринимательской деятельности. В 1911 г. он проходил обучение в 1-м Самарском коммерческом училище Министерства финансов Российской империи, готовившем кадры для торговой деятельности. Уже после его окончания, он поступил в Коммерческий институт в Москве — первое в России высшее учебное заведение, готовившее профессиональных предпринимателей. Вероятнее всего, в связи с началом Первой мировой войны четырехлетнее обучение в нем В. О. Вырыпаев завершить не успел.

С началом войны он поступил добровольцем вольноопределяющимся в действующую армию, получив назначение в 9-ю конно-артиллерийскую батарею 5-го конно-артиллерийского дивизион 5-й кавалерийской дивизии. В июле 1914 г. Вырыпаев был старшим телефонистом батареи. О своих впечатлениях об одном из первых столкновений с противником, когда после обстрела батареи кавалеристы 5-й дивизии брали пленных, он писал в эмиграции: «Командир батареи разрешил и мне спуститься вниз. Сбежав и захватив два лежащих на мосту велосипеда, я с интересом смотрел на происходившее. Шагах в пятидесяти от насыпи я увидел укрывшегося в высокой траве и чахлых кустах мрачно стоявшего. командира, которого только что видел в большую трубу. К нему, как бы по радиусам, из разных мест, шлепая по болоту, спешили четыре улана, явно желая взять его в плен. Он смотрел на приближавшихся исподлобья, по-звериному. И когда они подошли совсем близко, он спокойно, по очереди, одного за другим пристрелил их из своего тяжелого револьвера. Уланский вахмистр, стоявший на шоссе неподалеку от меня, выхватил винтовку у проходившего улана и меткой пулей в голову свалил немца, рухнувшего в болото».

Оказавшись в батарее в унтер-офицерском чине, Вырыпаев уже в 1914 г. был награжден знаком отличия ордена св. Георгия 4-й степени (Георгиевским крестом). Во время уже описываемых боев 5-й кавалерийской дивизии он сумел сохранить один из зарядных ящиков своей батареи, вернувшись за ним на занятую противником территорию. «Зарядный ящик был найден целым и с помощью повозки, взятой с мельницы, доставлен в батарею, — вспоминал Вырыпаев. — Через три дня, когда вся дивизия была построена на сборном пункте для дальнейшего следования, от штаба дивизии послышалась команда: „Вольноопределяющегося 9-й конной батареи Вырыпаева — к начальнику дивизии!“ Подскакиваю с рукой под козырек к генералу М. (генерал-лейтенант А. А. Мориц. — Р. Г., С. Ш.) Он протягивает ко мне руку и, картавя, говорит: „Я рад наградить вас за спасение зарядного ящика“, — и прикалывает к моей груди Георгиевский крест 4-й степени. От неожиданности я плохо соображал и как бы с затяжкой сказал: „Покорно благодарю, ваше превосходительство“. — „Это первый крест в дивизии, которым вы награждаетесь“. Отъехав от генерала, я долго недоумевал, за что меня наградили? Ведь я не совершил никакого геройства. На моем месте каждый сделал бы то же самое».

Спустя полгода войны Вырыпаев был произведен в офицеры. Согласно приказу командующего армиями Юго-Западного фронта генерала от артиллерии Н. И. Иванова 14 февраля 1915 г. фейерверкер 9-й конно-артиллерийской батареи Вырыпаев получил чин прапорщика конной артиллерии. В списке на выдачу жалования нижним чинам 9-й конно-артиллерийской батареи за первое полугодие 1915 г. он числился еще вольноопределяющимся. В августе 1915 г. прапорщик Вырыпаев появляется в списках за на выдачу добавочного жалованья за полученный в 1914 г. Георгиевский крест.

Вскоре после производства — в июле 1915 г. — Вырыпаев был ранен в бою у местечка Вышинты, расположенного у города Поневеж. Осколки разорвавшейся бризантной гранаты нанесли ему восемь ран. Рассказывая в 1960-е гг. в небольшом материале о кавалерийской атаке под Шавлями в апреле 1915 г., он описал обстоятельства одного из похожих боев. «Война тянется почти год, а конца ее как будто не видно, — описывал он свои впечатления. — Все бои да походы. Скоро совсем потеряем человеческий облик и окончательно отвыкнем от культурной жизни нормальных людей. Как хорошо теперь в родных краях! Прилетели жаворонки и скворцы. Поля и луга покрываются изумрудной зеленью. Вызваться бы хоть на недельку из этого ада и отдохнуть среди родных, друзей и близких. Отпуск — заветная мечта офицера. Но в конце апреля 1915 г. наша 5-я кавалерийская дивизия получила приказ: „Прекратить какие бы то ни было отпуска“. Вторым распоряжением было: „Двигаться на север“. Закончив железнодорожный маршрут и выгрузившись у города Поневеж, дивизия ускоренным аллюром 20 апреля подошла к городу Шавли, который только что, после тяжелого и кровопролитного боя, был занят нашей пехотой».

По воспоминаниям Вырыпаева «..выбитые из города немцы, обойдя болото, укрепились в ближайшей к городу деревне. Болото, за которым была деревня, было непроходимо. Поэтому утомленный напряженным переходом штаб дивизии, подойдя поздно вечером к болоту, расположился на ночлег тут же, в фольварке. Наскоро поужинав, расставили кровати и быстро заснули. Но их сон продолжался не более двух часов, так как около полуночи немецкая легкая артиллерия из-за болота, а может быть даже из-за деревни, занимаемой неприятелем, начала беспорядочный, но энергичный обстрел фольварка. Зазвенели разбитые стекла окон, со стен и с потолка посыпалась штукатурка. От обстрела почти никто не пострадал, если не считать обычного в таких случаях переполоха. По тревоге, через каких-нибудь 25−30 минут, дивизия в полном составе была на сборном пункте у дороги.

Соблюдая возможную для кавалерии тишину, с большими предосторожностями, дивизия двинулась колонной в обход большого болота. Пройдя верст 5−6 и таким образом очутившись на фланге занятой немцами деревни, дивизия свернула с дороги прямо на поле влево. По приглушенной команде, передаваемой полушепотом, при полной тишине и темноте, ориентируясь по двухверстной карте, дивизия построилась в боевой порядок фронтом на деревню. Позади полков, на соответствующем расстоянии и полагающемся интервале одна от другой, встали 9-я и 10-я шестиорудийные конные батареи. Как только начал брезжить рассвет, с правого фланга, где находился штаб дивизии, как бы разрезая тишину, как рвется новая плотная материя, издалека, но совершенно ясно послышался сигнал штабного трубача — «Шагом марш!» Как в мирное время на конном учении, спокойно, прямо по полю, зашуршали по траве орудийные колеса, лениво клекая на ухабах. А через короткое время, с некоторым ускорением, один за другим, еще более отчетливо, чем первый сигнал разнеслось по полю: «Рысью» — «Галопом» — «В атаку» — «Марш, марш"… В первый момент сигнал «в атаку» показался и неожиданным, и невообразимым для целой дивизии в полном составе. Почти не веря своим ушам и глазам, переводя в галоп своего «Дуплета», я спросил скачущего неподалеку, всеми уважаемого вахмистра:

— Игнатов, в атаку?

— Так точно, ваше благородие, — отчеканил вахмистр.

В утренней синеватой мгле уже виднелись скачущие и рассыпающиеся веером в лаву, как на смотру, полки дивизии. Вслед за ними, соблюдая равнение грозно громыхая колесами, скакали две конные батареи. Это море скачущих всадников представляло величественную, незабываемую по своей красоте картину. Со стороны не ожидавшей удара и теперь уже хорошо видимой деревни раздались сначала беспорядочные ружейные выстрелы, после которых ненадолго застрочили пулеметы. В этот момент конные батареи, как одна, на полном ходу, повернули «налево кругом», снялись с передков и моментально открыли ураганный огонь по тылам противника, через головы своей скачущей кавалерии. Центр кавалерии, проскакав заставы, ворвался в деревню, рубя бегущих немцев. Наш правый фланг уходил в обход деревни. На левом фланге, частью скрытом кустарником, некоторое время продолжалась истерическая стрельба немецких пулеметов. Но вот и она затихла. Откуда-то издалека беспорядочно и редко стреляла немецкая батарея. Но вскоре и она замолкла. Деревня взята. Шедший крайним на левом фланге наш 5-й Литовский уланский полк перед самой деревней врезался в конец болота. С разгона далеко заскакавшие в болото уланы стали глубоко вязнуть, а сидевшие на другом берегу немцы расстреливали беспомощно тонущих. Правда, это продолжалось недолго. Обошедшие немцев наши драгуны порубили их. Благодаря стремительной и неожиданной для врага атаке дивизия взяла укрепленную деревню с большим трофеями и массой пленных. Наш 3-й эскадрон Уланского полка понес серьезные потери: от него уцелело только 37 человек".

Согласно картотеке бюро учета потерь в Первой мировой войне, в сентябре-октябре 1915 г. Вырыпаев находился на излечении в 111-м сводном эвакуационном госпитале (был расположен в Москве, на Садово-Кудринской улице, д. 9), из которого 10 октября выбыл в Самару, по всей видимости в полученный после ранения отпуск.

Еще до ранения состоялось производство Вырыпаева в следующий чин — 19 июля 1915 г. на основании высочайшего повеления приказом командира 5-й армии генерала от кавалерии П. А. Плеве он был произведен в подпоручики, с зачислением по полевой конной артиллерии. Через год, высочайшим приказом от 12 июня 1916 г. ему было даровано старшинство в чине подпоручика с 19 июля 1914 г. Правда, еще 19 апреля 1916 г., числящийся в полевой конной артиллерии Вырыпаев был произведен в поручики.

Согласно сохранившимся документам поручик Вырыпаев в 1916 г. получал в год жалованья — 876 рублей, добавочных — 240 рублей; в месяц жалованья — 73 рубля, добавочных — 20, «по Георгиевскому кресту 4-й степени (№ креста 9617) — 3 рубля, итого 96 рублей в месяц». Кроме того, младший офицер Василий Вырыпаев дополнительно получал в день 50 копеек (за службу в действующей армии с сентября 1916 г. по январь 1917 г. — 50 рублей 50 копеек).

В 1916—1917 гг. Вырыпаев был награжден рядом боевых наград. 21 июня 1916 г. ему был пожалован орден св. Анны 4-й степени с надписью за храбрость. Через три дня — 24 июня — Вырыпаев был награжден орденом св. Станислава 3-й степени. 25 сентября 1916 г. он был удостоен ордена св. Анны 2-й степени. Накануне Февральской революции — 10 февраля 1917 г. — Вырыпаев высочайшим приказом был награжден орденом св. Анны 3-й степени. Примечательно, что этот орден Вырыпаев получил незадолго до того, как покинул действующую армию. 5 декабря 1917 г. начальник штаба 5-й кавалерийской дивизии в письме командиру 5-го конно-артиллерийского дивизиона сообщал о передаче «орденского знака св. Анны 3-й степени с мечами и бантом, для выдачи подпоручику Василию Вырыпаеву». Свою последнюю награду в действующей армии Вырыпаев получил приказом Временного правительства уже после прихода к власти большевиков — 8 ноября 1917 г. он был награжден орденом св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом.

В начале 1916 г. для В. О. Вырыпаева произошло еще одно значимое для него событие — участие в царском смотре, во время посещения Николаем II Северного фронта. В феврале 1916 г. Вырыпаев вошел в число отобранных в 5-й кавалерийской дивизии офицеров и нижних чинов для предстоящей встречи императора. Впоследствии он оставил небольшие воспоминания об этом эпизоде, которые интересны прежде всего передачей его личных впечатлений о подготовке к смотру и встрече с Николаем II. Живя многие годы в эмиграции и работая над своими воспоминаниями, Вырыпаев ни разу прямо не писал о своих политических взглядах. Описанный им в 1951 г. эпизод участия в царском смотре с большой долей уверенности позволяет охарактеризовать его как монархиста.

«У каждого солдата и офицера защемило сердце, — вспоминал он в эмиграции февраль 1916 г. — „Кого выберут, кому отдадут предпочтение? Кто удостоится чести увидеть вблизи государя и, может быть, говорить с ним?“ Многие были уверены, что участники встречи с государем будут отмечены особыми наградами. Отобранным завидовали. А счастливцы занялись чисткой и пригонкой обмундирования и амуниции. Все остальные солдаты и каптенармусы помогали, чем могли, своим товарищам: укрепляли нашивки, давали советы и т. д. Избранным не верилось, что они предстанут пред лицом государя императора необъятной родины-России. С пятью полными Георгиевскими кавалерами, лихими конно-артиллеристами, я, в чине поручика, был назначен представителем от 5-го конно-артиллерийского дивизиона».

На 25-летнего Вырыпаева, еще два года назад не помышлявшего о военной карьере, а теперь отобранного за военные отличия, встреча с императором произвела безусловно большое впечатление. «Мы вышли на широкую поляну и увидели строящиеся вдоль опушки леса части, к которым и присоединились как представители нашей дивизии, — писал он спустя более 30 лет после смотра. — Когда все выстроились в виде огромной буквы «П», стало совсем светло. Каждая сторона буквы была длиной около версты. Перед каждой пятеркой солдат стоял офицер. Необычайная, волнующая, незабываемая картина! Какое разнообразие форм, ярко оттеняющих одну часть от другой! В каждой форме была своя особенная красота. Не было ни одной груди без крестов: на солдатских — серебряные и золотые, на офицерских — эмалевые белые. Нашивки на левых рукавах шинелей свидетельствовали о количестве ранений, о пролитой за родину крови. Снег еще падал, но уже не хлопьями, а редкими, мелкими искорками. Занесенные снегом ветви огромных елей на опушке были похожи на крылья гигантских птиц. Мы стояли в царстве белой тишины. Но вот послышался отдаленный гул, каждое мгновение нарастая и приближаясь: по линии неслось громовое «ура». Из-за пригорка появилось несколько автомобилей: прибыл царь со свитой. К тому месту, где остановились автомобили, были поданы кони. Царь вышел из автомобиля первым и сел на золотисто-рыжего коня. За ним, во главе с генералом [В. Б.] Фредериксом, последовала вся свита из других автомобилей. Пройдя некоторое расстояние, все всадники остановились, а Царь под несмолкаемое «ура!» шагом направился один вдоль фронта. Часто останавливаясь, он беседовал с отдельными офицерами. Подъехав вплотную к тому месту, где стоял я со своей пятеркой, царь остановился и, внимательно посмотрев на мои нашивки, спросил:

— Где Вы были ранены?

— Под Поневежем, ваше императорское величество!

— Да, это было тяжелое время. Потерпите, немного осталось.

Меня поразили печальные, измученные до последней степени, как будто уже тогда обреченные глаза императора. Он был в погонах полковника, без всяких отличий. Землистый цвет лица монарха, бездонная печаль во взоре, скромная форма, ничто не свидетельствовало о том, что — это повелитель огромной страны".

В начале 1917 г. в батарее оказались востребованными навыки Вырыпаева, полученные в коммерческом училище. Когда в части понадобился хороший хозяйственник — выбор пал на поручика Вырыпаева. В обозе второго разряда хозяйство велось плохо, постоянно происходил перерасход артельной суммы. Нижние чины, оставались без матрасов и посуды, вынуждены были использовать для отдыха во время сна новые тюки и попоны предназначенные для лошадей батареи. В этой ситуации командиром 5-го конно-артиллерийского дивизиона полковником С. Ф. Зубовским на должность заведующего артиллерийским хозяйством батареи был назначен Вырыпаев. По назначению ему было приказано немедленно исправить положение, привести в порядок посуду нижних чинов и выдать им соломенные матрасы. Согласно составленному в 9-й конно-артиллерийской батарее 28 января 1917 г. акту № 372 контролер 5-й кавалерийской дивизии «в присутствии заведующего хозяйством поручика Вырыпаева освидетельствовали заготовленные пять саней собственным попечением. при чем оказалось, что сани сделаны попечением батареи из купленного по счетам у разных лиц материала, как-то леса, железа-гвоздей и проч. Всего на сумму 99 рублей 95 копеек… Сани были найдены удовлетворительного качества..». Согласно документам, Вырыпаев был заведующим хозяйством батареи на протяжении всего 1917 г. — с января по декабрь, когда покинул армию.

Подробности жизни Вырыпаева на протяжении революционного 1917 г. известны мало. Очевидно, что события Февральской революции как монархист он воспринял тяжело. Вспоминая в эмиграции царский смотр, в котором он принимал участие, Вырыпаев выразил мнение, что любовь народа к царю во время войны не была в должной мере использована командованием. «Эта любовь народа, переодетого в военные шинели, была исключительной силы, — писал он. — Но этой душевной энергии не было дано ходу. Те, кому надлежало ее использовать, не предприняли ничего. Спрашивается, для чего же была устроена встреча с царем? Душевный порыв солдатско-офицерской массы, загоревшись ракетой дивной красоты, вскоре угас. Ровно через год произошла революция».

В 1917 г., вероятно уже Временным правительством, Вырыпаев был произведен в штабс-капитаны. В требовании 9-й конно-артиллерийской батареи об отпуске особых суточных денег офицерским чинам за май 1917 г., Вырыпаев значится как семейный. По всей видимости в документе указаны ошибочные сведения. Во всех последующих документах он указан как холостой.

Домой в Самару штабс-капитан Вырыпаев возвратился в конце 1917 г. Он вспоминал, что «..за несколько дней перед новым 1918 г. ..приехал с Германского фронта в свой очередной отпуск, да так и задержался. Устав от фронтовой жизни и еще не войдя в жизненную колею тыла, я старался держаться в стороне от политики. Занятый своими личными хлопотами, я мало с кем из молодежи виделся первое время». В стороне от начинавшейся в стране Гражданской войны Вырыпаев оставался недолго. В скором времени он вступил в созданную в Самаре антибольшевистскую организацию по главе с подполковником Н. А. Галкиным. «Она была просто настроена антисоветски и готова была вступить в борьбу с советской властью, — описывал Галкин состояние самарской организации, во главе которой вскоре оказался. — Флага определенного она не выкидывала и пока что об этом не заботилась. Она состояла из сыновей местной самарской буржуазии, а также бывших товарищей по гимназии и студентов, с детства знакомы друг с другом. Единственным кадровым офицером, который оказался в этой организации, был я. И поэтому очень скоро штаб этой организации предложил мне возглавить эту организацию. И примерно к началу февраля я оказался во глав штаба этой организации».

Оказавшись среде знакомых ему людей — таких же как он, бывших студентов училища, выходцев из буржуазных слоев и офицеров-разночинцев, Вырыпаев решил присоединиться к организации. «..Примерно в феврале месяце, — вспоминал он, — меня однажды пригласили к себе ученики последнего класса коммерческого училища, в котором я учился семь лет тому назад. Они мне объяснили, что в городе существует противобольшевистская организация, состоящая в большинстве из учащейся молодежи, а также из прапорщиков и подпоручиков (военного времени). Во главе организации стоит подполковник артиллерии Галкин. Они просили и меня вступить в организацию и помочь им. Галкину обо мне они уже говорили, и он будет рад меня видеть. Занятый волокитой в Совете народного хозяйства, я не спешил увидеться с Галкиным. Но узнал, что в Самаре в это время было около 5000 офицеров, и в эту организацию почти никто из них не входил. Из рассказов близко стоявших к Галкину членов организации можно было понять, что кроме учащейся молодежи, насчитывающей более сотни человек, в эту же организацию входят эсеровские дружины и что общая цель, поставленная организацией после свержения большевиков — созыв Всероссийского Учредительного собрания».

Ход событий в Самаре в начале лета 1918 г. изменил Чехословацкий корпус, к тому времени выступивший против советской власти. Утром 8 июня город был внезапно занят Пензенской группой войск Чехословацкого корпуса во главе с поручиком С. Чечеком. Наличие антибольшевистского подполья не сыграло значимой роли в падении советской власти в Самаре. Его выступление началось уже после вступления в город чехословаков. «..Я подчеркиваю, что здесь имело место не то, чтобы сначала было восстание для захвата города, а как раз произошло наоборот, город был взят чехами, а восставшие присоединились уже, так скачать, к разделу добычи, которая являлась результатом действий чехов», — рассказывал Н. А. Галкин в 1936 г.

В своих мемуарах Вырыпаев довольно подробно рассказывает как о кануне вступления в город чехословаков, так и о своих действиях в это время. «..К вечеру 7 июня почувствовалось как будто оживление со стороны чехов, — вспоминал он. — Хлебную площадь и набережную реки Самарки чехи начали обстреливать из трехдюймового орудия. В это время я должен был по своим личным делам явиться в Совет народного хозяйства за получением денег за реквизированные машины с кирпичных заводов моего отца. Дожидаясь ассигновки, я от скуки разговаривал с разными чиновниками. Волокита тянулась довольно долго, и многие из служащих отдела меня уже знали. После первых чешских орудийных выстрелов (около 3 часов дня) среди комиссаров и служащих поднялась паника. Но так как стрельба велась одиночными выстрелами, и снаряды рвались в расстоянии двух верст на другом конце города, то через некоторое время паника утихла, и некоторые остались (для вида) за своими столами. Из соседней комнаты вышел комиссар внутренних дел — фамилии его теперь не помню (вроде Фогель). Мы с ним были знакомы, и за несколько недель перед этим он уговаривал меня принять должность инструктора артиллерии и заниматься четыре часа в неделю с красногвардейцами на очень выгодных условиях. Тогда же он наедине доказывал, что я был не прав, отказываясь от этого предложения «даже как белый», добавил он. Он отлично знал, что коммунистам я никак не мог сочувствовать. Но он настаивал, говоря:

— У нас, у большевиков, нет работников на ответственных должностях. Мы часто ставим или людей не знающих своего дела, или же преступников. И если бы вы, белые, пошли к нам, то, очень возможно, большевики, среди которых 90% неинтеллигентных, растворились бы в опыте и знании белой интеллигенции. Но вы отвернулись от нас и предоставили нас самим себе.

Встревоженный обстрелам города, он прямо задал мне такой вопрос:

— Вы, как специалист, скажите, пожалуйста, с какого расстояния стреляют чехи?

Я ответил, что это трудно определить, но надо полагать, что не более, как с 5−6-верстной дистанции. Слышавшие за ближайшими столами наш разговор сразу насторожились, а потом поспешно начали складывать свои бумаги и исчезать".

С вступлением 8 июня чехословаков в Самару антибольшевистская организация заняла все значимые пункты в городе. «Я с частью своих людей занял артиллерийские склады, — писал Вырыпаев. — У орудий не было замков. Случайно где-то нашелся один замок к трехдюймовому орудию. Со мной было 11 человек (моего десятка) (десятка в подпольной организации, подчинявшаяся Вырыпаеву. — Р. Г., С. Ш.). С помощью обывателей, общими усилиями мы выкатили на всякий случай это одно орудие на Сапекинское шоссе. Вокруг собралась толпа обывателей. Вид у большинства их был празднично-ликующий и все-таки немного тревожный, так как кто-то пустил слух, что большевики на бронированных автомобилях идут обратно на Самару. Чтобы успокоить взволнованных людей, я навел орудие на ближайшую возвышенность шоссе, до которой было 1,5−2 версты. Своим молодым артиллеристам я объяснил, кому и как нужно было действовать во время стрельбы. Зарядный ящик, полный снарядов, был при помощи обывателей подтянут к орудию. [..] Вскоре я перебрался со своим орудием с Сапекинского шоссе в конно-артиллерийские казармы. Разослал, куда можно, своих людей для направления желающих вступить в наши отряды. Случайно мои артиллеристы нашли еще одно орудие и склады с амуницией, сбруей и обмундированием, так что после лихорадочно спешной пригонки у нас уже были готовы два орудия с зарядными ящиками, полный комплект орудийной прислуги и небольшая команда разведчиков».

В тот же день власть в городе взяла в свои руки находившаяся в Самаре группа разогнанного советской властью Учредительного собрания, члены которой входили в антибольшевистское подполье. В 10 часов утра было объявлено о переходе власти к Комитету членов Учредительного собрания (Комучу), в состав которого вошли В. К. Вольский (председатель), П. Д. Климушкин, И. М. Брушвит, И. П. Нестеров и Б. К. Фортунатов (все члены партии эсеров). Комуч претендовал на всероссийскую власть, однако его перспективы даже в Поволжье были на тот момент довольно неопределенными. Чехи, занявшие Самару, не собирались оставаться в ней надолго. Их основной задачей было проложить себе путь по Транссибирской магистрали во Владивосток, откуда они, согласно обещаниям командования Антанты, должны были отправиться домой, в Европу. Произведенный 17 июня 1918 г. приказом Комуча в полковники С. Чечек направил основные силы своей группировки далее на Уфу. В Самаре он оставил для обороны города лишь чешский батальон, поставив условием, что Комуч выставит ему в помощь по меньшей мере равноценные силы, сформированные из русских добровольцев.

К созданию собственных вооруженных сил, получивших название Народной армии, Комуч приступил уже в день освобождения города. Основой для ее создания стала подпольная офицерская организация Самары, во главе с подполковником Н. А. Галкиным, назначенным начальником Главного штаба Народной армии. Вырыпаев принял деятельное участие в формировании эсеровских вооруженных сил, попытавшись привлечь к нему одного из своих бывших командиров, заехав «к бывшему в начале войны начальником 5-го конно-артиллерийского дивизиона генерал[-майор]у [Д. Я.] Миловичу, который перед революцией уже командовал кавалерийской дивизией. Я служил прежде под его начальством. Я просил Миловича помочь нам своим знанием и опытом в такой важный момент. Он оказался совсем не в курсе событий и по поводу происходящего высказал самое пессимистическое мнение, ответив мне: „Из вашей затеи ничего не выйдет!“».

В первый же день формирования Народной армии 8 июня 1918 г. Вырыпаев был назначен командиром 1-й отдельной конно-артиллерийской батареи. По его воспоминаниям, формирование частей шло в здании женской гимназии (Межак), коридоры которой «были заполнены молодежью. Пройдя к заведующему артиллерией генерал-майору [И. И.] Клоченко, я нашел некоторых знакомых, среди которых были соратники по минувшей войне. Генерал Клоченко объявил меня командиром 1-й отдельной конно-артиллерийской батареи Народной армии и просмотрел список моих 100 добровольцев, из которых конно-артиллеристов было пять. Остальные же из записавшихся принадлежали ко всем родам оружия в бывшей Российской армии: были авиаторы, моряки, саперы и др., а больше — зеленая учащаяся молодежь. Но было несколько человек чинами старше меня, отчего я чувствовал себя до некоторой степени неловко. Не задерживаясь, я уехал в казармы. Назначил командный состав, и было приступлено к разбивке орудийной прислуги, оказавшейся в большинстве [своем] из учащейся молодежи, не имеющей понятия об артиллерии».

Вся дальнейшая служба В. О. Вырыпаева во время Гражданской войны — сначала в составе Народной армии, а затем Российской армии адмирала А. В. Колчака — была связана с В. О. Каппелем. Подполковник Каппель в начале июня возглавил 1-ю добровольческую Самарскую дружину Народной армии, начавшей активные боевые действия в Поволжье. Взятие Народной армией Сызрани позволило пополнить отряд новыми добровольцами, а захваченное военное имущество — дало возможность продолжить развертывание частей. В июне 1-я отдельная конно-артиллерийская батарея стала четырехорудийной. Вырыпаев лично участвовал в двух главных успехах Народной армии, связанных с именем Каппеля — взятии Симбирска и Казани. После Симбирска за жизнь наиболее известных командиров Народной армии были назначены денежные премии: «за голову Каппеля — 50 000 рублей, ..за командиров частей: за капитана Хлебникова, командира гаубичной батареи, за командира полевой батареи капитана Попова и за меня (В. О. Вырыпаева. — Р. Г., С. Ш.) — по 19 000 рублей».

Подробности большинства боев, в которых участвовала батарея Вырыпаева, мы знаем только из его собственных воспоминаний — иногда подробных, но большей части — оставляющих в тени его собственную роль в событиях. Несомненно, что его большой боевой опыт Первой мировой войны, за время которой он прошел путь от унтер-офицера до штабс-капитана, позволял ему принимать правильные решения в непростых ситуациях. Так, летом 1918 г. под селом Новодевичьим, выполняя приказ Каппеля, ему пришлось стрелять шрапнелью по матросской цепи, наступавшей без суеты и спешки и, как показалось ему — не типично для Красной армии. Подчиняясь приказу, Вырыпаев умышленно открыл стрельбу выше цепи. Как вскоре выяснилось, наступавшие оказались своими, а благодаря осторожности и чутью Вырыпаева раненным оказался лишь один из наступавших добровольцев. Другой случай, в котором воинское чутье Вырыпаева позволило сохранить жизни его добровольцев, произошел осенью 1918 г. в предгорьях Урала. Заняв большое расположенное в лощине село Вырыпаев, несмотря на любезный прием жителей, не стал останавливаться в селе, посчитав место неудобным для стоянки. Он увел свою батарею из села в другую, совсем маленькую деревню. Оставшийся ночевать в расположенном в низине селе есаул Шеин со своими оренбургскими казаками погиб при ночной атаке красноармейцев.

В конце 1918 г., когда потерпевшая поражение Народная армия отступала в Сибирь, Вырыпаев впервые попал в столицу белой Сибири Омск, эмоционально описав этот эпизод в своих мемуарах. «..Волжская группа несла большие потери обмороженными, — вспоминал он. — На неоднократные требования прислать теплые вещи из Омска не было ответа. Каппель предложил мне проехать в Омск и навести там справки о теплых вещах. Прибыв в Омск вечером, я нашел все отделы снабжения закрытыми. Через своих приятелей я узнал о несметных количествах теплых вещей, сданных в интендантство. Это меня окрылило, и я с нетерпением приготовился ждать завтрашнего дня. А когда сумерки сменились ночью, Омск меня, отвыкшего от тыла, просто ошеломил каким-то исступленным разгулом и почти поголовным пьянством, похожим на пир во время чумы. От этого мне стало совсем не по себе. Я спросил окружающих — может быть, сегодня какой-нибудь особенный день или праздник? Но получил в ответ, что это — обычная вечерняя жизнь тылового Омска. Тогда мне было не до критики, но перед глазами встали картины боев и замерзающих соратников. Утром, окрыленный надеждой получения теплых вещей, забыв временно виденный мною вчера кошмар, я сначала отправился в Главное интендантство. После долгой волокиты опросов и расспросов, я наконец добился аудиенции у главного интенданта, который принял меня очень хорошо, но сказал, что выдать мне сейчас ничего не может, так как полученные вещи хотя и есть, но еще не распределены по частям. Волжской же группы у них на учете вообще не числится. Этот вопрос он выяснит в очередной визит к Верховному правителю, и мне придется подождать с недельку в Омске… Меня начали душить слезы досады: как легко сказать „подождать“, когда там, в Приуралье, замерзали лучшие сыны России, защищая спокойную жизнь тыла!».

В 1919 г. в Российской армии адмирала А. В. Колчака Вырыпаев в чине капитана служил в составе 1-го Волжского армейского корпуса, во главе которого был назначен генерал-майор (позднее — генерал-лейтенант) В. О. Каппель. После переформирования частей Народной армии его батарея была переименована в 1-ю отдельную Волжскую конно-артиллерийскую батарею. Офицер-артиллерист И. С. Ильин, в своем дневнике в записи за 21 января 1919 г. писал о знакомстве с подполковником В. О. Вырыпаевым — «Вырыпаевым легендарным, про которого так и говорят: „Батарея Вырыпаева“, и уж все знают, кто и что это».

К этому времени относится инициатива Вырыпаева дать своей батареи имя В. О. Каппеля. «Среди офицеров батареи, которой я командовал, — вспоминал он, — было решено присвоить ей название: „Каппелевская отдельная Волжская конно-артиллерийская батарея“. Об этом я написал рапорт командующему 1-м Волжским корпусом генералу Каппелю. Каппель вызвал меня в штаб и, отдавая обратно мой рапорт, сказал: „Возьми и уничтожь! Я не член императорской фамилии, чтобы моим именем при жизни назывались воинские части, и не из атаманов, которые при жизни называют своими именами полки и тем играют в руку нашим врагам“. Об этом я сообщил батарее. Мои люди грустно выслушали это сообщение, но все же сочли, что Каппель поступил правильно».

Точных сведений о чинопроизводстве Вырыпаева в годы Гражданской войны на сегодня нет. Согласно опубликованной в некрологе информации, он в конце 1918 — 1919 г. «был произведен Ставкой верховного правителя адмирала Колчака в чин капитана и подполковника. От предложения быть произведенным за волжские бои в чин генерала отказался, также как и за производство за Ледяной поход через озеро Байкал». Дата его производства в полковники не известна. Вероятнее всего он получил свой следующий чин до эмиграции в Китай в 1922 г.

К тому времени, когда белые войска на Востоке России в конце лета 1919 г. потерпели решающие поражения, Вырыпаев находился на излечении в тылу. 17 июля он был отправлен на излечение в госпиталь, где находился на излечении до октября. Как писал он сам «..начиная с августа месяца, я отбывал „тифозную повинность“. В течение почти трех месяцев у меня было три тифа: сыпной, брюшной и возвратный. Я был на излечении в городе Бийске, на Алтае, куда мне Каппель не раз присылал подбадривающие письма. Часто мне было не до происходивших событий, так как температура моя поднималась до 41,1. Все же к концу октября, несмотря на все, я стал немного поправляться. Я получил от Каппеля шутливо-дружескую записочку: „Что ты там валяешься по госпиталям, когда на фронте столько работы?“ Я попросил главного врача назначить врачебную комиссию, которая, осмотрев меня, нашла необходимым для поправления здоровья отправиться мне в спокойное место, в Японию или куда мне хочется, на три месяца. Я же направился совсем в другую сторону и прибыл к Каппелю числа 8 ноября через город Омск, который в это время был на границе трагедии».

При встрече с Вырыпаевым, ставшим его близким другом, Каппель откровенно сказал ему: «Обстановка сейчас такая, что если мы разойдемся хоть на сто шагов, мы можем никогда не встретиться. Поэтому размещайся в соседнем со мной купе, и будем держаться вместе!». Состояние здоровья Вырыпаева оставляло желать лучшего. «Мне, изрядно изнуренному тифами и еще не вполне оправившемуся от них, Каппель не мог поручить какую-нибудь строевую должность, — вспоминал он. — К тому же у меня сильно расстроилось зрение, и я сидел, редко выходя из вагона. Все же Каппель просил меня заняться его личной перепиской, так как частных писем накопилась большая груда. Большею частью это были просьбы о помощи от жен или родственников, потерявших связь с ушедшими в белую армию бойцами».

Когда во время Сибирского «Ледяного» похода В. О. Каппель тяжело заболел, Вырыпаев кроме роли личного писаря, стал выполнять роль денщика помогая тяжело больному генералу одеваться и передвигаться. Один из наиболее трагических переходов, которые отступающие белые войска сделали по льду реки Кан Вырыпаев помнил плохо: «Я сам мало в чем принимал участие, так как был сильно ослаблен этим переходом, еще не оправившись от перенесенных тифов, и, очутившись в жилье, ничего не сознавая, почти упал на чью-то кровать». 26 января 1920 г. сопровождавший своего умершего друга Вырыпаев со станции Тулун телеграфировал генерал-майору С. Н. Войцеховскому: «Генерал-лейтенант Каппель скончался 26 января 1920 г. в 11 часов 55 минут местного времени на разъезде Утай. Тело сопровождаю в чешском санитарном поезде № 3 доктора Суханко. Предполагаю вывезти тело и похоронить в безопасном месте».

С. Рождественский вспоминал: «Скончавшегося генерала каппелевцы не хотели оставлять большевикам. Румыны отказались провезти тело генерала через восставший красный Иркутск, к тому же и верный старый друг Kаппеля, полковник Вырыпаев, не рискнул доверить им тело вождя. На одном из полустанков он выгрузил из поездного состава гроб, расторопный вестовой достал полуживую лошаденку и розвальни. Привязали гроб ремнями к саням и пустились в путь. Пробирались проселочными дорогами, тайгой, избегая заезжать в деревни. Ехали и день, и ночь. Не останавливаясь, двигались через Байкал. Переход в 70 верст. Дул сильный Баргузин — северный ветер, пронизывая до костей. Байкальский лед трещал, гулко ухая, как орудийные выстрелы, образуя широкие трещины. У одной из таких трещин упала лошаденка. Поднять ее не было сил. В отчаянии полковник Вырыпаев решился на последнее средство — взорвать лед и на дно Байкала опустить гроб Kаппеля. Лишь бы не достался врагу! Стали приготовлять гранаты, подвязывать к гробу винтовки и все тяжелое, что было. В этот момент подъехал одинокий всадник. Узнав, в чем дело, быстро соскочил с коня и подвел его к саням. „Возьмите коня для Каппеля, а я доплетусь как-нибудь“. К вечеру следующего дня обледеневший полковник Вырыпаев с гробом вождя перешел Байкал, добравшись до городка Мысовска, где собрались каппелевцы».

По окончании Сибирского «Ледяного» похода и похорон В. О. Каппеля в Чите Вырыпаев остался в составе белых сил. С окончательным поражением белых в 1922 г. он выехал в Китай, в 1923 г. перебрался в Австралию, а с сентября 1929 г. — в США, обосновавшись уже до конца своей жизни в Сан-Франциско.

В эмиграции одним из главных его дел стало написание мемуаров о Первой мировой и Гражданской войнах. Не имея под рукой дневников, Вырыпаев по памяти старался восстановить события. Как справедливо отметила в своем исследовании петербургская исследовательница Н. Ю. Бринюк, его воспоминания «о Каппеле проникнуты теплыми чувствами привязанности и дружбы, затрагивают интереснейшие подробности событий, черты характеров действующих лиц. Вместе с тем, они содержат множество ошибок и неточностей, так как составлены по памяти».

Результатом многолетней работы В. О. Вырыпаева стали труды о его близком друге и соратнике генерале Каппеле. Первые воспоминания были опубликованы им еще в 1930-х гг. в журнале «Вестник Общества ветеранов Великой войны» под названием «В. О. Каппель». Они содержат обстоятельный рассказ о боевой деятельности Каппеля, начиная с его появления в Самаре, и заканчивая смертью во время Сибирского «Ледяного» похода. До и после Второй мировой войны эти воспоминания неоднократно печатались в разных изданиях русского зарубежья — журнале «Первопоходник», газетах «Новая заря» и «Русская жизнь» и др. Так, отрывок из них — «Омск в эшелонах» — был опубликован в 1935 г. в журнале «Русский в Калифорнии». Уже после Второй мировой войны воспоминания под названием «Каппелевцы» увидели свет в выходившей в Сан-Франциско газете «Русская жизнь» в октябре-ноябре 1963 г., а затем под тем же названием были воспроизведены в 1964—1965 гг. в журнале «Вестник первопоходника». Вырыпаев работал также и над расширенным вариантом своих воспоминаний, получивших название «Так было», закончить которые не успел. Отрывок из этой книги увидел свет в 1959 г. в «Русской жизни», а в 1974 г. написанные главы были опубликованы в журнале «Первопоходник».

Другой важной темой, которой Вырыпаев посвятил свои мемуары была Первая мировая война. В небольших опубликованных отрывках он остановился на трех эпизодах своей жизни на фронте, цитировавшихся в этом очерке: действиях в начале войны в июле 1914 г., кавалерийской атаке под Шавлями весной 1915 г. и царском смотре в феврале 1916 г. В 1952 г. также была опубликована его небольшая заметка об известном русском борце И. М. Заикине.

На протяжении многих лет Вырыпаев был одним из внештатных сотрудников парижского журнала «Военная быль». Впрочем, его занятие военно-исторической деятельностью изначально не сводилась только к написанию воспоминаний. С 24 января 1931 г. Вырыпаев состоял в Обществе русских ветеранов Великой войны, входившего в состав Зарубежного Союза русских военных инвалидов. Появлялся он и на юбилейных мероприятиях русской эмиграции в США. Так, 29 сентября 1968 г. в Сан-Франциско полковник Вырыпаев принял участие в собрании, посвященному 50-летию восстания против советской власти Ижевского и Воткинского заводов.

Проживший насыщенную событиями долгую, длиною в 86 лет, жизнь Василий Осипович Вырыпаев скончался 25 февраля 1977 г. в США в городе Сан-Франциско. Его похороны состоялись 28 февраля на Сербском кладбище города. Тринадцатью годами ранее скончалась его супруга — Лидия Ивановна (1896−1964).