«Смерть будет моей последней службой Родине и Царю. Подло я не умру»:

Генерального штаба генерал-лейтенант Евгений-Людвиг Карлович Миллер

ОТ РЕДАКЦИИ: 20 мая 2015 года «Русская линия» уже публиковала статью «Подло я не умру» Н.Л. Калиткиной. Сегодня мы публикуем развёрнутый и наиболее полный материал этого автора, посвящённый судьбе русского офицера — генерала Миллера.

Евгений-Людвиг Карлович Миллер, один из самых талантливых генералов Императорской Армии, сыграл значительную роль в борьбе с большевизмом на Севере России. Родился он 25 сентября 1867 года в городе Динабурге (Двинске) Витебской губернии, в старинной дворянской семье, и на русской службе сохранившей лютеранское вероисповедание. Уже будучи в эмиграции, Миллер писал: «В доме моих родителей с детских лет я был воспитан как верующий христианин, в правилах уважения к человеческой личности, — безразлично, был ли человек в социальном отношении выше или ниже; чувство справедливости во взаимоотношениях с людьми, явное понимание различия между Добром и Злом, искренностью и обманом, правдой и ложью, человеколюбием и звериной жестокостью — вот те основы, которые внушались мне с детства». Это воспитание заложило основы его личности, определило судьбу и его выбор места в годы Смуты.

После окончания Николаевского кадетского корпуса, 31 августа 1884 года Евгений Карлович поступил в Николаевское кавалерийское училище, которое окончил вахмистром эскадрона, и в 1886 году был произведён в корнеты Лейб-Гвардии Гусарского Его Величества полка. «Кадетский корпус, кавалерийское училище и полк, в котором я имел честь и счастье служить, заострили во мне чувство любви к Родине, чувство долга перед Россией и преданности её Государю как носителю верховной державной власти, воплощающему в себе высший идеал служения России на благо русского народа», — вспоминал он.

В том же году произошло и другое знаменательное событие в жизни Евгения Карловича — он женился на Наталии Николаевне Шиповой, дочери генерал-адъютанта Н. Н. Шипова. «Тата», как ласково называл её Миллер, унаследовала имя и красоту от своей родной бабушки Наталии Николаевны Пушкиной, дочерью которой от второго брака была мать Наталии Шиповой, София Петровна. Любовь к супруге Евгений Карлович пронёс до конца своих дней.

После необходимых трёх лет в строю Миллер поступил в Николаевскую Академию Генерального Штаба, окончив её по первому разряду в 1892 году. Но уже в следующем году он был «уволен от службы для определения к штатским делам, с переименованием в коллежские ассесоры», правда, «сохранив при этом все права и преимущества военной службы». В июле 1896 года Миллер был Высочайшим приказом переименован в капитаны со старшинством с 30 августа 1891 года, после чего начинается его служба по Генеральному Штабу. Важной ступенью военной карьеры Миллера стала должность военного агента (атташе) в Бельгии и Голландии (с 12 февраля 1898 года). В этом качестве Евгений Карлович принимал участие в подготовке первой Гаагской мирной конференции, созванной в 1899 году по инициативе России и выработавшей конвенции «О мирном решении международных столкновений», «О законах и обычаях сухопутной войны», «О применении к морской войне начал Женевской конвенции 1884 года о раненых и больных». 14 августа 1901 года Миллер был назначен российским военным агентом в Риме, а 6 декабря 1901 года за отличие по службе произведён в полковники. В Италии он находился до 1908 года.

В 1908—1909 годах Миллер вновь на строевой службе — командир 7-го гусарского Белорусского Великого Князя Михаила Михайловича полка и (временно) 7-й кавалерийской дивизии. В 1909 году за отличия по службе он был произведён в генерал-майоры и возглавил Отдел 2-го обер-квартирмейстера Главного управления Генерального Штаба, который руководил всеми военными агентами за границей и изучал театры военных действий и армии как возможных противников, так и союзников. Один из подчинённых Миллера в эти годы так характеризовал своего начальника: «Спокойной и приятной была также общая атмосфера во всём нашем отделе благодаря Е. К. Миллеру. Образованный и светски воспитанный, бывший лейб-гусар… Миллер принёс с собою обычаи и привычки человека общества, офицера хорошего гвардейского полка и европейца, плюс своё природное доброжелательство. Он завёл в помещении отдела общие завтраки, на которых председательствовал сам и которыми пользовался, чтобы короче узнать своих офицеров и сближать их между собою».

С 1910 по 1912 год Миллер занимал пост начальника Николаевского кавалерийского училища. Обучение для юнкеров было довольно тяжёлым, но, как вспоминал один из выпускников училища, «отношение начальства и корнетства (юнкеров выпускного года. — Н. К.) было отличное… Как приятно было иметь начальником училища генерала Миллера, который сам когда-то был корнетом школы и „Земным Богом“ (вахмистром. — Н.К.)». Миллер прекрасно понимал юнкеров и даже на «цук» (беспрекословное подчинение юнкеров-первогодков старшим юнкерам, выполнение любых их команд и приказаний) смотрел сквозь пальцы, считая, что это необходимо для воспитания будущего офицера. Другой воспитанник училища рассказывал о традиционном «вечернем обходе», когда командовавший пародийным шествием юнкер был не только загримирован под любимого начальника училища, но и… одет в шинель самого генерала. Единственным приказанием Миллера было — не производить шума в помещениях, расположенных над его квартирой.

В ноябре 1912 года Миллер стал начальником Штаба Московского военного округа, войсками которого командовал генерал П. А. Плеве. По мобилизационному плану из войск округа формировалась V-я армия, а Штаб округа во главе с Миллером должен был образовать её Штаб.

+ + +

Летом 1914 года жизнь войск округа шла обычным чередом. В мае все они перешли для летних занятий в лагеря; один из полков Гренадерской дивизии и несколько других частей стояли лагерем на Ходынском поле под Москвой, куда приехал и командующий войсками округа генерал Плеве со своим Штабом. По воспоминаниям Миллера, он «не ощущал никаких тревожных признаков; к половине июля Сараевский выстрел, вызвавший всеобщее негодование, казалось, уже принадлежал истории…»

10 июля Миллер собрал в лагерь на Ходынке большинство офицеров Генерального Штаба со всего округа — командиров корпусов, начальников дивизий и младших офицеров — капитанов Генштаба для полевой поездки (это было предусмотрено заранее разработанным планом). 11 июля группа численностью около тридцати офицеров выехала в район в 40−45 вёрстах от лагеря и весь день 12 июля провела в поле; «в военных кругах царило полное спокойствие и уверенность в нерушимости мира». Лишь на следующее утро, в воскресенье, около шести часов, Миллер получил присланное с нарочным распоряжение немедленно вернуться в Москву, а всем генштабистам — разъехаться по своим местам службы. Колесо войны было запущено, и не в силах России оказалось остановить его, хотя Императором Николаем II были сделаны для этого все усилия, испробованы все пути, совместимые с честью и достоинством Сербии и её покровительницы России.

О том, что Императорское Правительство сделало всё возможное для предотвращения войны, писал Миллер в статье по поводу 20-летия её начала. Но в те же годы в частном разговоре со своим подчинённым по Русскому Обще-Воинскому Союзу князем С. Е. Трубецким он горячо нападал на тогдашнего министра иностранных дел С. Д. Сазонова и всё русское правительство: «Надо было во что бы то ни стало сохранить тогда мир, даже если для этого нам пришлось бы пойти на большие уступки. Лет через 10−15 Россия была бы настолько сильна, что могла бы диктовать Германии и Австрии свои условия… Надо было тогда бросить Сербию, и войны бы не было, а потом, усилившись, мы могли бы воздать той же Сербии сторицей». Генерал считал, что, бросив Сербию, Россия купила бы этим десятилетие мира… История, как известно, не терпит сослагательного наклонения. Трудно сказать, к чему бы привела такая позиция России; скорее всего, в тех условиях война всё равно разразилась бы, но честь России потерпела бы урон.

Генерал Миллер выступил на войну в должности начальника штаба V-й армии, которая вместе с III-й, IV-й и VIII-й армиями образовала Юго-Западный фронт. Задачей их было — ударить по главным линиям сообщения австрийских армий в северо-западной части Галиции и таким образом отрезать войска, собранные в Восточной Галиции, от Австро-Венгрии и союзников-немцев. Развернулась Галицийская битва, принёсшая первый успех русскому оружию. Она определила и первый успех Миллера как талантливого генштабиста.

Русские войска одержали решительную победу, после которой генерал Плеве заставил заговорить о себе как о выдающемся военачальнике, толковом, чутком в отношении планов противника, решительном, настойчивом и храбром. Но его подчинённым, и особенно ближайшему сотруднику — генералу Миллеру, было с ним нелегко в силу его педантичности, излишней требовательности и мелочности.

В конце 1914 года германская армия предприняла наступательную операцию, чтобы остановить русское продвижение по левому берегу реки Вислы. Генерал Миллер в качестве начальника Штаба V-й армии принимал участие в отражении наступления немцев на Варшаву, а затем — в Лодзинской операции. С декабря весь русско-германский и русско-австрийский фронт превратился в стабильную линию, на которой велась позиционная война и которая не изменялась до конца января 1915 года.

За боевые отличия Миллер был 31 декабря 1914 года произведён в генерал-лейтенанты. В январе 1915 года он формировал Штаб ХII-й армии Западного фронта (в командование ею вступил генерал Плеве) и с этой армией в должности начальника её Штаба принимал участие в дальнейших военных действиях.

1915 год не принёс России желаемых побед: в январе на Юго-Западном фронте началось новое наступление австрийских войск, и почти одновременно, в феврале, германские армии в Восточной Пруссии двинулись на Августов — Гродно, где бои шли до марта. А уже с конца апреля началось германское наступление в Курляндии, и эта операция растянулась почти на пять месяцев, в течение которых русские войска отступали с тяжёлыми боями. С мая 1915 года двинулись вперёд в верховьях Вислы, на Дунайце, австрийские армии, что также привело к затянувшемуся до осени отступлению русских.

Генералы Плеве и Миллер в начале мая были переведены на Риго-Шавельское направление (Северо-Западный фронт), где V-й армии — теперь они вновь её возглавили — была поставлена задача ликвидации наступления немцев на Митаву и Ригу. Разыгралось сражение под Шавлями, результатом которого стала оккупация немцами почти всей Курляндии.

Тяжесть обстановки сочеталась с тяжестью службы под началом П. А. Плеве, обладавшего выдающимся стратегическим талантом, силой воли и упорством, но в общении умевшего быть невыносимым. Служивший летом 1915 года ординарцем генерала Миллера штаб-ротмистр А. А. Карамзин рассказывал: «Павел Адамович смотрел на всех, в том числе и на Евгения Карловича, как на мальчишек и требовал невероятной чёткости исполнения приказов, словно командир эскадрона у нижних чинов. Начальник штаба нёс на себе не только все нелёгкие обязанности, присущие должности, но и помогал командующему, как мог, был своеобразной „записной книжкой“, дневным и ночным чтецом донесений, и даже… нянькой, а потому уставал ужасно». Другое свидетельство мы находим в воспоминаниях последнего Протопресвитера Русской Армии и Флота отца Георгия Шавельского, который застал как-то Миллера в совершенно удручённом состоянии, с жалобами на своего командующего по поводу его мелочного и придирчивого характера. «Сил у меня больше не хватает служить с ним… У меня весь дневной отдых сводится к получасу от 8.30 до 9 ч[асов] утра. Этими 30-ю минутами я пользуюсь для верховой прогулки, после чего в девять часов иду с докладом к командующему. Сегодня я запоздал ровно на 5 минут. И командующий разразился градом упрёков по поводу моей «неаккуратности"… Силы совсем оставляют меня. Я готов куда угодно пойти, хотя бы и в командиры бригады, лишь бы избавиться от этой каторги», — говорил Миллер Шавельскому. Последний этот разговор с Миллером передал его старому сослуживцу Лейб-Гвардии по Гусарскому полку — самому… Императору Николаю II, который якобы пообещал Миллера выручить.

В августе 1915 года продолжалось непрерывное отступление русских войск на стратегически важном, центральном участке Западного фронта: были оставлены без боя Варшава, Иван-Город, Ковно, Новогеоргиевск (Модлин), Оссовец, Брест-Литовск, Гродно… 23 августа произошла смена верховного командования: Николай II Сам стал Верховным Главнокомандующим, а начальником Своего Штаба назначил бывшего Главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта генерала М. В. Алексеева. Генерал Плеве был назначен осуществлять общее руководство группировкой в составе V-й, Х-й и ХII-й армий. Командование V-й армией было передано генералу В. И. Гурко, у которого Евгений Карлович оставался начальником Штаба до августа 1916 года. А вскоре, истощив свои силы, обе воюющие стороны стали зарываться в землю. Ноябрь— декабрь 1915 года прошли в неподвижной окопной войне на фронте, установившемся по линии Карпаты — Пинск — Двинск — Рига.

Начальник Миллера генерал Плеве с декабря 1915 года по февраль 1916 года командовал армиями Северного фронта, заменяя болевшего генерала Н. В. Рузского. Князь С. Е. Трубецкой вспоминал впоследствии, что престарелый Плеве в это время уже «ничего толком не понимал в самом простом деле и говорил вещи, которые я предпочитаю назвать наивностями, чтобы не употребить более резкого слова». Много лет спустя Миллер в разговоре с Трубецким признался, что уже и при командовании Плеве V-й армией «с ним случались такие моменты впадания в детство"… Тем выразительнее характеризует Миллера тот факт, что он никогда во время войны не говорил об этом и поддерживал пиетет по отношению к Плеве. По состоянию здоровья в феврале 1916 года генерал Плеве был, наконец, освобождён от командования, а в марте он скончался.

Генерал Миллер продолжал состоять начальником Штаба V-й армии при генерале Гурко, а с августа — при сменившем его генерале А. М. Драгомирове. 28 декабря 1916 года Евгений Карлович был назначен на Румынский фронт, в IX-ю армию генерала П. А. Лечицкого, на должность командира XXVI-го армейского корпуса. В январе частями корпуса под командованием Миллера было проведено наступление, увенчавшееся полным успехом — занятием укреплённой позиции в Карпатах, взятием большого числа пленных, пушек и пулемётов. Это была последняя успешная боевая операция на фронтах Великой войны, в которой он участвовал.

+ + +

В конце февраля 1917 года на Румынском фронте неожиданно поползли зловещие слухи о беспорядках в Петрограде, затем пришло сообщение об отречении Императора Николая II от Престола. Армия была ошеломлена внезапно свалившейся на неё революцией. Присяга новому Временному Правительству произвела тягостное впечатление в IX-й армии, а командовавший ею генерал Лечицкий в конце марта подал в отставку.

В Действующую Армию к тому времени был передан преступный «приказ № 1», убивавший дисциплину и способствовавший потере контроля над Армией со стороны офицеров. Реформы по инициативе военного министра А. И. Гучкова начались с увольнения огромного числа генералов. Затем пошли братания, особенно в пехотных частях. В полках появились провокаторы, начались гонения на офицерство и генералитет. Всюду было неспокойно.

Печально закончились эти дни и для генерала Миллера. На второй день Пасхи, 3 апреля 1917 года, в городе Кимполунги, где стояли Штабы XXVI-го армейского и V-го кавалерийского корпусов, Евгений Карлович был избит и арестован «революционными солдатами». Взбунтовалась маршевая рота, прибывшая на пополнение в его корпус и подстрекаемая писарями Штаба корпуса (чем не угодил Миллер писарям?). Этот эпизод запечатлелся в памяти одного из командиров полков: «На меня эта зверская расправа произвела ужасное впечатление, и я пришёл к заключению, что всё кончено. Больше нет Армии, а есть толпа каких-то бессознательных животных… я уехал с разбитым сердцем к себе на позицию».

По приказанию военного министра генерал Миллер был отправлен в распоряжение Главнокомандующего Петроградским военным округом. В августе 1917 года Евгения Карловича назначают представителем Ставки при Итальянском Главном Командовании, куда он и отбывает. Но вскоре, после перехода власти в России в руки большевиков, генерал отказался поддерживать сношения с Главным управлением Генерального Штаба и Ставкой, которые первые недели новой власти ещё продолжали функционировать. За это Миллер заочно был предан суду революционного трибунала. После заключения Брест-Литовского мира Евгений Карлович покинул Италию.

С сентября 1918 года он находился в Париже, выясняя возможности сформировать боевую часть из чинов русских бригад, которые раньше дрались на французском фронте. Четыре Особых пехотных бригады были по просьбе союзников посланы Императорским Правительством во Францию и на Салоникский фронт ещё в 1916 году. В связи с революцией в России солдаты 1-й и 3-й бригад, находящихся во Франции, в июле 1917 года отказались воевать и подняли бунт, который был подавлен, а бригады — расформированы. Из бунтовщиков были созданы рабочие команды, часть отправлена на работы в Африку. Во Франции Евгению Карловичу пришлось бездействовать больше года: постепенно выяснилось, что никакого дела для него здесь не будет. Но в октябре и начале ноября 1918 года русским послом в Париже В. А. Маклаковым были получены из Архангельска телеграммы, содержащие просьбу о немедленном выезде генерала Миллера на Русский Север, где с августа разворачивалась борьба против большевиков.

11 ноября было заключено перемирие — Первая мировая война окончилась. Впоследствии, в 1930-е годы, Евгений Карлович так оценивал её последствия: «Все государства, все народы, принявшие в ней участие — и победители, и побеждённые — вышли из неё израненными и покалеченными… Что дала война миру?.. Она привела весь мир к большому падению в моральном и материальном отношении… Моральное падение даже не осознается; но оно-то и является источником всех кризисов — и экономических, и политических, и социальных, ибо, когда люди и правительства забыли все человеческие и Божеские законы — честность, человечность, когда безответственность и безнаказанность вводят в принцип управления людьми, народами и государствами, то наступает эпоха постоянного кризиса — кризиса доверия. Но не этим одним определяется характер нового периода мировой истории, начавшейся 1 августа 1914 года». И далее Миллер пишет об уроке, «данном культурному миру нашей несчастной родиной», — коммунизме, победа которого стала возможна в России в результате мировой войны. Его он определяет как главного врага Христианской европейской цивилизации, призывая всеми силами бороться с «вождями коммунистического интернационала, которые уничтожают всё — семью, веру, собственность, личную свободу, и низводят человека до состояния бессмысленного животного, хуже, чем раба и невольника».

В конце 1918 года Миллер отправился для борьбы с коммунизмом в Архангельск. За несколько дней до выезда из Парижа он получил телеграмму от Временного Правительства Северной Области, уведомлявшую, что его хотят назначить генерал-губернатором. Из-за общего недостатка информации о событиях в России для Миллера оставалось не очень ясным, «что представляет собой Северная область"…

По пути в Архангельск Миллер остановился в Лондоне, где посетил начальника британского Генерального Штаба генерала Г. Вильсона, чтобы от него узнать о силах союзного английского контингента в Северной Области и о военных планах союзников на будущее. То, что он услышал, повергло его в глубокое разочарование. Конец мировой войны совершенно изменил точку зрения английского правительства на десантные операции на Севере России: если раньше, опасаясь проникновения туда немцев, англичане готовы были принимать участие в борьбе против немецких ставленников — большевиков, то с заключением мира ни о каких активных действиях не могло быть и речи. Миллеру стало ясно, что англичане теперь могут оставаться там только временно, и не для борьбы с большевиками, а для политического и экономического захвата Области. Дальнейшие события в целом подтвердили эти мрачные прогнозы.

С тяжёлым чувством Евгений Карлович взошёл на корабль, который должен был доставить его в Мурманск. Его спутники — английские офицеры с искренней ненавистью говорили о большевиках: многие из них уже побывали в России и составили себе о них определённое мнение. Но, к сожалению, решающий голос имели не они, а лондонские политики…

10 января 1918 года Миллер пересел в Мурманске на русский ледокол «Канада», где был встречен капитаном ледокола со всеми почестями как старший представитель военной власти. Мог ли генерал тогда предположить, что всего через 14 месяцев эта же «Канада» под командой этого же капитана будет пытаться артиллерийским огнём потопить ледокол «Козьма Минин», на котором он покинет Россию, уходя в изгнание?

Сейчас Евгению Карловичу предстояло начинать свою работу в Архангельске, куда он прибыл 13 января 1919 года.

+ + +

К моменту прибытия на Север генерала Миллера там были сформированы русские части следующей численности: в Архангельске — около 2 000 штыков и сабель; на Мурмане — 800 штыков и сабель; в долине реки Онеги — около 400; в Селецком районе — регулярная рота численностью около 800 человек и партизанские отряды — более 600 человек; в Двинском районе — около 400; на Пи- неге — около 400; наконец, в Мезенско-Печорском районе — около 600 человек. Во главе Области стояло Временное Правительство во главе с народным социалистом Н. В. Чайковским, предпринявшее попытку создать на Севере особую модель политического режима, характеризующуюся демократичностью и союзом всех антибольшевицких сил. Позднее Чайковский, подводя итоги построения власти в Северной Области, видел её сущность в том, «1) что во время войны политическое управление, т. е. вся организация правительства должна быть направлена к обслуживанию главного командования в его оперативных действиях и 2) и в то же время оно должно сохранять за собой самостоятельность в глазах населения, являясь для него защитником его прав и свобод и посредником между ним и военным командованием».

В составе Правительства был образован орган военного тылового управления в лице военного генерал-губернатора, который являлся в то же время и главой министерств: военного, путей сообщения и почт и телеграфов. В его же подчинении, в организационном (но не оперативном) отношении, состоял и командующий русскими вооружёнными силами; в оперативном же отношении последний подчинялся непосредственно союзному командующему, которым в тот момент был английский генерал У.-Э. Айронсайд.

Прибытие Евгения Карловича Миллера явилось значительным политическим событием для Северной Области, в январе обедневшей на две яркие личности — отбыл в Париж глава Правительства Чайковский (а из оставшихся членов Правительства никто не обладал авторитетом в глазах союзников) и уехал французский посланник Ж. Нуланс, дуайен дипломатического корпуса и преданный друг России. С его отъездом на первый план выдвинулось английское командование.

Особым праздником был приезд Миллера для командующего войсками Северной Области генерала В. В. Марушевского, поскольку тот «жаждал отдать часть работы в опытные руки Евгения Карловича» и с его прибытием «приобретал и старшего опытного товарища, и доброжелательного начальника».

Вопрос о функциях Миллера в правительстве разрешился очень быстро. Постановлением Председателя Временного Правительства он назначался «Генерал-Губернатором Северной Области с предоставлением ему в отношении русских войск Северной Области прав Командующего отдельной армией». Этим же постановлением генерал Марушевский назначался «командующим русскими войсками Северной Области с подчинением его Генерал-Губернатору и с предоставлением ему в отношении русских войск Северной Области прав Командующего армией». Разделение функций Миллера и Марушевского прошло, видимо, легко. В непосредственном подчинении Марушевского оставались:

«1. Все войсковые части, управления, учреждения и заведения Военного Ведомства, находящиеся в пределах Северной Области.

2. Добровольческие и партизанские отряды.

3. Офицерские школы.

4. Штаб командующего войсками Северной Области, каковой реорганизуется в Управление Командующего войсками.

5. Архангельская местная бригада, на каковую возлагается призыв и учёт военнообязанных…

6. Главный Военный Прокурор с Военно-окружным Судом", — приказ же генерал-губернатора от 18 января 1919 года объявлял, что в непосредственном подчинении ему состоят: Командующий войсками Северной Области; командующий флотилией Северного Ледовитого океана; управляющий отделом внутренних дел по должности губернского правительственного комиссара; помощник генерал-губернатора Северной Области по управлению Мурманским районом; заведующий путями и сообщениями Северной Области; комендант города Архангельска; Военная канцелярия генерал-губернатора, юрисконсульт и чины для поручений. Кроме этого, перед своим отъездом в Париж, 21 января 1919 года Чайковский возложил на Миллера исполнение обязанностей управляющего Отделом иностранных дел.

Этот последний Отдел был важным звеном управления Северной Областью: занимая эту должность, генерал выступал от лица Временного Правительства по вопросам экономической и военной помощи Области, снабжения боеприпасами и продовольствием, вербовки добровольцев заграницей, освоения природных богатств Северной России и т. д. Миллеру пришлось вести обширную переписку с высшими политическими, военными и финансовыми кругами иностранных государств о стабилизации курса выпускаемых для Области «северных рублей» и других финансовых операциях. Кроме того, ежемесячно необходимо было сноситься с белогвардейскими посольствами заграницей, с военными агентами во Франции, Сербии, Дании, Англии, Голландии. Последним по приказу Миллера делались значительные денежные переводы.

Главной же заботой для Миллера, так же как и для его предшественника Марушевского, оставалась мобилизация. К концу марта 1919 года численность русских войск достигла 14 000 человек, половина которых находилась на фронте; к концу апреля белые уже имели на Севере 16-тысячную армию. Кроме того, с приездом Миллера Марушевский получил сведения о состоянии офицерского запаса заграницей, который оказался огромным; впрочем, на призыв ехать на Север не откликнулся почти никто. Лишь в мае прибыло небольшое количество офицеров, навербованных в Стокгольме, и к концу июля — около 350 офицеров и чиновников из Лондона. Продолжалась организация полков из находившихся на фронте отдельных русских рот. Первоначально все Северные стрелковые полки были двухбатальонного состава, а батальоны — двух- и трёхротные. Марушевский надеялся перевести все батальоны в трёхротный состав, а затем переходить к трёхбатальонному составу в полках.

В конце мая 1919 года в русских войсках Северной Области началось формирование высших соединений. Приказом Миллера от 30 мая 3-й и 4-й Северные стрелковые полки были сведены во 2-ю, а 5-й и 6-й полки — в 3-ю Северную стрелковую бригаду (в июле в 3-ю бригаду временно был включён также 7-й полк из Селецкого района). В июне формирование продолжилось: приказом Миллера были образованы 9-й (на Мурмане) и 10-й (на Печоре) Северные стрелковые полки, а в июле из 2-го и 9-го полков приказом Миллера была сформирована 5-я Северная стрелковая бригада. В итоге летом русская армия состояла из одиннадцати полков численностью около 20 тысяч человек. Это был максимум, т. к. за год напряжённой работы под ружье было поставлено почти всё боеспособное население края, и далось это с большим напряжением. Генерал Айронсайд отмечал, что русские войска по своим качествам превосходили большевиков, а их военачальники Миллер и Марушевский пользовались авторитетом у британских командиров.

Формируемые русские части всё довольствие получали с английских складов. Снабжение было организовано на широкую ногу, но англичане отказывались передать необходимое снаряжение в распоряжение русского Штаба, и Марушевскому каждый раз приходилось предоставлять отдельное ходатайство для снабжения формируемой единицы. Когда же однажды он самостоятельно повысил оклады некоторым чинам своей армии, последовала отповедь, что такие вопросы может решать только английский Штаб. Русские части отправлялись на фронт на менее ответственные и более глухие позиции, т. к. основные были заняты союзниками. Кроме того, сосредотачивать русские части как отдельные крупные единицы на отдельных участках фронта не допускалось.

В марте 1919 года в Архангельске было создано так называемое Национальное Ополчение Северной Области, предоставлявшее возможность «стоять на страже государственного порядка» в тылу тем, кто не мог отправиться на фронт. Неся караульную и патрульную службу, оно освобождало от этих обязанностей регулярные войска. В Ополчение зачислялись все способные носить оружие жители, обучение которых велось офицерами резерва (больные, отдыхающие) и штабов, находящимися в городе. По свидетельству современника, «архангельские жители начали спать спокойно», а Миллер в своём приказе от 6 июля 1919 года отмечал, что со своей задачей Национальное Ополчение справлялось блестяще. Сам он в июне стал его начальником. Генерал подчёркивал, что «только при обеспеченном тыле, при полной уверенности войск, что сзади, в спину нам не может быть нанесён удар, работа их будет спокойной, уверенной, а потому и плодотворной». Большие надежды возлагал Миллер на Ополчение и в будущем, считая, что «с продвижением войск вперёд, по мере очищения страны от явных большевиков, яд большевистской заразы не скоро ещё исчезнет, он только сделается невидимым, зароется в подполье и будет ждать случая, чтобы снова разлить свою отраву по всей стране», чему и будут противодействовать дружины.

Участники и очевидцы военных действий на Северном фронте утверждают, что по своим качествам Белая Армия там приближалась к старой, дореволюционной армии; во всяком случае, руководившие ею генералы Миллер и Марушевский стремились сделать всё возможное для достижения этого. Главная трудность заключалась в катастрофическом недостатке офицерских кадров. Всё держалось на небольшой группе кадровых офицеров, основную же массу составляли «офицеры военного времени» (произведённые в течение Великой войны). Из них часть не была склонна к активной борьбе и старалась устроиться в тыловых и хозяйственных учреждениях. Другая группа, напротив, принадлежала к самым доблестным и самоотверженным бойцам, вышедшим из простой среды партизан-добровольцев. Одну из самых важных задач при формировании армии Миллер видел в том, чтобы «всеми силами стараться восстановить полное уважение к офицерскому мундиру и поддержать офицерское достоинство в возможной чистоте, как символ возрождающейся русской армии».

Нельзя не отметить постоянную заботу Миллера о материальном обеспечении офицеров и солдат, их питании, досуге, быте. Ни на одном Белом фронте не было такого содержания, как на Севере, причём оклады изменялись в зависимости от падения курса «северного рубля» и повышения цен; семьи же офицеров, находившиеся за границей, получали пособия в валюте. Разница окладов на фронте и в тылу была значительна, с точным указанием фронтовых районов. После принятия Миллером должности Главнокомандующего им был открыт в лучшем общественном здании Архангельска — Коммерческом собрании — русский солдатский клуб, где имелись читальня, биллиардная, столовая, кухня, солдатская лавочка, зрительный зал. Деятельность клуба помогала солдатам скрасить их досуг; здесь читались лекции, давались концерты и спектакли. Как отмечал очевидец, Миллер пользовался в солдатской массе заслуженной популярностью. Солдат он «подкупал не пышными речами и игрой на популярность, а своей неустанной заботливостью об улучшении… быта и материальных нужд, что более всего ценит наш народ».

+ + +

По мере формирования и роста русской армии нарастала напряжённость в отношениях между русским и союзным командованиями. Весной 1919 года Марушевский старался доказать, что в некоторых районах он уже не нуждается в англичанах. Как пример он приводил ситуацию на Онеге, где 5-й Северный стрелковый полк в апреле насчитывал три батальона, а английские взводы были микроскопическими, но командование здесь оставалось в британских руках. Айронсайд же, напротив, с опаской смотрел на то, что некоторые фронтовые районы стали «ужасающе русскими».

В оперативном отношении, как мы уже знаем, русская армия была полностью подчинена союзному командованию. Достаточно сказать, что до эвакуации союзников в русском Штабе даже не было сформировано оперативного отделения. Марушевский пытался вмешиваться в дела оперативного характера, но его советы попросту игнорировались. Русскими офицерами было высказано немало серьёзных претензий к англичанам, которые обвинялись в неумении и нежелании воевать и даже в трусости. В качестве примера приводились митинги в Йоркширском полку, не пожелавшем идти в бой, или боевые действия на Пинеге, когда русские в назначенный срок перешли в наступление и нанесли сильный удар противнику, взяв несколько сот пленных и очистив от красных несколько деревень, действия же английской колонны ввиду её крайней удалённости не оказали никакого влияния на успех операции. Мало того, англичане тогда утопили огромное количество продовольствия и боевых припасов.

Итак, весной 1919 года русские части уже были вполне способны решать самостоятельные боевые задачи, но инициатива их командования сковывалась союзниками. Больше всего русских раздражал способ ведения войны, принятый англичанами, — позиционный, оборонительный, без наступательных операций, по образцу Западного фронта Великой войны. Марушевский свидетельствовал: «Русское военное командование исполняло предначертания союзного штаба. Все мои указания на необходимость наступления, особенно на Двинском и Мурманском фронтах, отклонялись союзниками по мотивам недостаточности войск и ненадёжности населения, сочувствующего большевикам». В свою очередь, Айронсайд впоследствии заявлял: «Наступать мы, конечно, не могли, русские войска были ненадёжны, а нас было очень мало».

Только однажды англичане пожелали проявить наступательный порыв в военных действиях против большевиков. В апреле 1919 года, при энергичном продвижении вперёд армий адмирала А. В. Колчака, появилась надежда, что войска его северного фланга достигнут Вятки. Союзниками был разработан план соединения Северного фронта с сибиряками путём наступательной операции вверх по Двине в направлении на Котлас. С конца апреля в Архангельск морем доставлялись запасы обмундирования, патроны, пулемёты для передачи сибирякам.

В Правительстве Северной Области царило приподнятое настроение. 30 апреля Миллер как генерал-губернатор совместно с Правительством принял решение о своём подчинении Верховному Правителю Колчаку. Нужно сказать, что для установления непосредственной связи с Колчаком ещё 8 марта был послан «Сибирский экспедиционный отряд» («1-я Сибирская экспедиция») в составе двух русских и одного британского офицеров, двух британских и семнадцати русских солдат. Отряд, тщательно подготовленный к далёкому путешествию, ежедневно покрывал на оленях 70−80 вёрст и весь путь до Чердыни в полторы тысячи вёрст преодолел за 40 суток. Начальник отряда есаул Н. Н. Мензелинцев по прибытии в Омск сделал подробный доклад о Северном фронте и о союзниках в Ставке Верховного Правителя, а затем с частью солдат перевёлся в войска, непосредственно ему подчинённые. Остатки же Сибирского экспедиционного отряда были подчинены поручику Жилинскому, который отправился из Омска 28 мая с документами для Временного Правительства Северной Области, русского и союзного командования, и прибыл в Архангельск 22 июня (постановлением Временного Правительства Жилинский был за удачное окончание экспедиции произведён в штабс-капитаны). Позднее путь в Сибирь из Архангельска повторил небольшой отряд генерала В. А. Кислицина, который в начале июля отправился на соединение с армиями Верховного Правителя. В конце июля отряд прибыл в Березов. Вскоре состоялись и встреча Кислицина с Колчаком и передача Верховному письма и пакета с документами из Архангельска. Ещё в апреле 1919 года отправился в Сибирь и управляющий отделом финансов князь И. А. Куракин, который должен был представлять северное Правительство в Омске и координировать действия с Сибирью.

Тогда, в апреле, Миллер и его сотрудники были полны оптимизма, и, обсуждая с Айронсайдом планы наступления на Котлас, Евгений Карлович уверял его, что стоит только союзникам прорвать фронт, а остальное русские части доделают сами. Айронсайд, однако, справедливо замечал, что войска Верховного Правителя могут оказаться в более плачевном состоянии. Встречаясь и обсуждая предстоящие планы с Миллером почти ежедневно, Айронсайд отмечал, что они стали «близкими друзьями». Евгений Карлович очень напряжённо работал, по 16 часов в сутки, и Айронсайд с тревогой отмечал, что ни один человек не выдержит подобного темпа. Вспоминая его «прибалтийский характер, ровный и выдержанный, не страдающий резкими перепадами настроения от оптимизма к пессимизму», английский генерал сожалел, что по натуре Миллер всё-таки был администратором, а не вождём. И можно только согласиться с Главнокомандующим союзными войсками, что настоящего лидера среди русских военачальников в Северной Области не нашлось.

Напряжённый труд Миллера был отмечен Временным Правительством, которое 30 мая 1919 года за «особые заслуги по воссозданию русской армии» произвело его в генералы-от-кавалерии. Но Миллер этого производства не принял и продолжал именоваться генерал-лейтенантом.

В мае ещё сохранялись надежды на скорое соединение с Колчаком. 22-го была получена телеграмма от представителя союзников в Сибири генерала А. Нокса, которую довели до сведения всех русских командиров: «Казань и Вятка должны быть заняты Сибирской армией, одно подразделение отправляется для соединения с войсками в Архангельске», после чего «армиями будет организовано наступление на Москву. Колчак считает необходимым открытие пути по Двине, чтобы в летние месяцы не зависеть от Сибирской железной дороги». Но Айронсайд трезво отнёсся к этой телеграмме и запросил своё военное министерство о точных сроках колчаковских операций. Главной его целью в это время была мирная эвакуация союзных войск до наступления зимы, и предполагаемое соединение с Колчаком не могло изменить оперативных планов эвакуации — могли измениться лишь сроки её проведения (решение было принято британским правительством ещё в марте 1919 года). Для выполнения поставленной задачи Айронсайду нужны были спокойный фронт, чтобы сменить уставшие части, и свобода действий, чтобы расчистить территорию перед английскими позициями от противника и передать фронт русским войскам, отступив к низовьям рек. Поэтому предполагаемое наступление на Котлас было ему выгодно в любом случае.

Но спокойного фронта в мае не получилось из-за внутреннего брожения в русских частях. И хотя противник был слабым (в конце мая к белым хлынул поток красных дезертиров — грязных, плохо одетых, голодных), разбавление белых частей пленными, не прошедшими нужной фильтрации, и непопулярность некоторых экономических мер правительства привели к тому, что май ознаменовался двумя восстаниями. В результате генерал Марушевский стал склоняться к выводу, что, если союзные войска уйдут, молодая русская армия, лишённая к тому же материальной поддержки, не устоит. На эту тему он не раз беседовал с Миллером, видя выход в усилении офицерского состава, без которого невозможно было поставить полки на ноги и устроить тыл. Главнокомандующий же союзными войсками опасался, что боевой дух русских может испариться, если поступят плохие вести с колчаковского фронта.

Пока, правда, плохих вестей не было. Указом от 10 июня 1919 года Верховный Правитель назначил Миллера «Главнокомандующим всеми сухопутными и морскими вооружёнными силами России, действующими против большевиков на Северном фронте», и Миллер уже поздравлял свои войска, считая это «первым шагом по осуществлению объединения России в лице единой армии под главенством одного Верховного Главнокомандующего». Но фактическое вступление Евгения Карловича в должность Главнокомандующего было отложено до лучших времён. В то же время приближение армий Колчака подняло престиж Миллера в Области, и Временное Правительство подумывало о своём уходе. 1 июля 1919 года оно приняло постановление «войти с ходатайством к Верховному правителю России адмиралу Колчаку», чтобы «сложить имеющиеся у него (Правительства. — Н. К.) полномочия и всю предоставленную ему Всероссийским правительством власть передать Главнокомандующему… на Северном фронте Генерал-Губернатору Северной области Генерал-Лейтенанту Е. К. Миллеру, с возложением на него дальнейшей организации военного и гражданского управления областью». Военные круги продолжали считать единоличную диктатуру необходимой и позже: Марушевский в докладе Правительству от 19 июля 1919 года, оценивая состояние области как критическое, настаивал на немедленной передаче всей полноты власти в руки Главнокомандующего. Он делал вывод, что весь правопорядок в Области держится исключительно на военной силе и что «если удалось заставить население драться, то успех этого дела был достигнут только силой и крутыми мерами».

В июне обнадёживающие вести были получены из английского военного министерства: Айронсайду предписывалось подготовиться к нанесению сильного удара по большевикам, так как «Колчак по-прежнему намерен взять Вятку». В то же время говорилось, что наступление адмирала на Север скорее всего будет отложено из-за поражений на юге и в центре Восточного фронта. Но Айронсайд уже считал, что его планы боевых действий нужно рассматривать как часть операции не по соединению с Колчаком, а по размещению русских войск на позициях и передаче командования Миллеру, причём «основная тяжесть операций ляжет на плечи русских».

С прибытием новых подкреплений Айронсайд 20 июня начал наступление на Двинском направлении. Большевики не могли удержать линию фронта, настроение в русских войсках было приподнятым, они были полны решимости продвигаться дальше. Но порыв армий Верховного Правителя в это время был уже сломлен и начался их отход на восток. Известие об этом дошло до Северной Области в начале июля.

В эмиграции Миллер обвинял англичан в неисполнении плана по соединению с армиями Колчака: «Не хватило сердца, настойчивости, желания, упорства в достижении этой цели, и первое же известие об отходе сибиряков от Глазова пресекло сразу исполнение англичанами так хорошо задуманного и методически подготовленного плана… Вследствие несогласованности действий по времени и вялости английского командования не была разрешена задача, которая одна оправдала бы жертвы, понесённые на севере». Два дня они с Айронсайдом пытались найти компромиссное решение. Англичанин убеждал Миллера, что ни о каком наступлении на Котлас уже не может быть и речи. Единственное, что он мог обещать, — это прорыв большевицкого фронта, чтобы дать укрепиться на позициях русским войскам, после чего союзники должны будут уйти.

Евгений Карлович мужественно встретил плохие новости о Колчаке. «Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда я сообщил ему дурную весть, — вспоминал впоследствии Айронсайд. — Лишь по его светло-голубым глазам я мог догадаться, как ужасно он устал. Пару минут он смотрел на меня, не говоря ни слова. Я протянул ему руку, и он сжал её мёртвой хваткой». Айронсайд обещал, что пробудет в Области ещё три месяца и оставит позиции на Двинском фронте не позднее 1 октября. Он также обещал снабдить русские войска всем необходимым. Продолжение борьбы в этот момент и Айронсайдом, и Миллером мыслилось как уже принятое решение. О собственном наступлении на фронте ни Миллер, ни Марушевский вопроса перед союзным командованием в этот момент не поставили.

Айронсайда ждало ещё одно потрясение: взбунтовался так называемый Дайеровский батальон Славяно-Британского легиона, прибывший на Двинский фронт 4 июля. Впрочем, в этом мятеже был виноват сам союзный Главнокомандующий, который в качестве эксперимента набрал в батальон «добровольцев» — пленных красноармейцев и арестантов-большевиков из тюрем Архангельска. С солдатами батальона интенсивно занимались английские офицеры, одеты они были щегольски, кормили их великолепно, командир батальона (англичанин) был выше всяких похвал. Но Миллер с самого начала отнёсся к подобной затее резко отрицательно и не ждал от неё благоприятных результатов ни при каких условиях. «Зачастую самые плохие и опасные солдаты — те, которые выглядят самыми дисциплинированными», — предупредил он Айронсайда. И действительно, по прибытии на фронт Дайеровский батальон восстал, показав справедливость опасений Миллера и всю «ценность» английского эксперимента.

Вскоре последовало восстание в русских войсках на Онеге и раскрытие ещё нескольких заговоров. Потеря из-за этого Онеги и Чекуевского района привела к разрыву сухопутных связей с Мурманом. Кроме того, Онежский тракт на Архангельск был совершенно открыт и никем не защищался. Для Айронсайда эти мятежи были «последней каплей».

По словам Миллера, английский Главнокомандующий стал неузнаваем, впал в преувеличенный пессимизм и проявлял явное недоброжелательство. Самым энергичным образом он стал настаивать на эвакуации и предлагать эту меру и для русского командования. В своём приказе Айронсайд обратился к русским войскам: «Если русские солдаты будут столь легко поддаваться изменнической пропаганде большевиков, продающих Россию и разоряющих всё её население, то я тоже приму такие меры, что всякая попытка измены будет немедленно подавлена… Всякая попытка к беспорядку в войсках будет подавлена крутыми мерами».

Миллер также отдал приказ по поводу восстаний, но угрожал не своим солдатам, а тем, кто вёл пропаганду и разлагал фронт: «В моих руках находится несколько сот лиц, замешанных в грязном деле большевицкой пропаганды… Ныне пусть знают все негодяи и изменники, что за каждое покушение на офицерскую жизнь будут своей жизнью отвечать эти большевики, незаслуженно пощажённые. Каждый волос с головы погибшего при исполнении служебного долга офицера будет оплачен жизнью большевицких предателей».

Миллер не потерял самообладания и после этих мятежей, он готовил войска для повторного захвата Онеги, но экспедиция (небольшой отряд с двумя орудиями и около 500 человек десанта под прикрытием английского монитора[52]) потерпела неудачу, так как с союзниками пришлось торговаться из-за каждого выстрела с монитора.

Как раз в это тяжёлое время в Область прибыл транспорт из Англии, привёзший около 400 русских офицеров, набранных заграницей. Это был итог длительной деятельности Миллера как управляющего иностранным отделом и его иностранных агентов по «вербовке добровольцев». Лучшие офицеры тут же попали на фронт. Среди прибывших было и семеро генералов, в том числе престарелый М. Ф. Квецинский, сыгравший впоследствии печальную роль в судьбе Северного фронта.

+ + +

В июле 1919 года окончательно решился вопрос об эвакуации союзников из Северной Области. На него повлияли и одностороннее решение Президента США В. Вильсона о выводе американских войск с Севера, принятое ещё в феврале (американская эвакуация прошла в два этапа — 27 июня из Архангельска и 28 июля из Мурманска), и провал плана соединения с армиями Верховного Правителя весной — летом 1919-го, и серия мятежей в русских войсках. Впоследствии англичане так оценивали положение: «Северная Россия не давала надежд на самостоятельные результаты, а с неудачей генерала Колчака (так! — Н. К.) все военные действия на этом участке были обречены на бесплодность, и даже более того — положение там было обескураживающим».

Для руководства эвакуацией всех союзных сил в Архангельск прибыл лорд Г. Роулинсон. Миллер тут же получил предложение от английского командования эвакуироваться вместе с союзниками. В этот же день, 11 августа, в его кабинете состоялось совещание с участием представителей фронта и Штаба. На их обсуждение были поставлены вопросы: следует ли русским войскам оставаться в Области; можно ли будет впоследствии благополучно эвакуироваться; возможно ли проведение наступательных операций без поддержки союзников. Представители фронта откровенно заявили о невозможности продолжения борьбы в одиночестве, аргументируя свою позицию тем, что с уходом союзников фронт ослабляется ровно наполовину — из 25 000 остающихся русских солдат на позициях могут находиться только 12 000, остальные должны обслуживать тыл; кроме того, войска разлагаются большевицкой пропагандой; и, наконец, немаловажным фактором становится разобщённость «фронтов» (операционных направлений) и колоссальное расстояние до баз — в случае прорыва одного фронта гибнет и вся Область (что в конце концов и произошло). Командиры строевых частей предлагали распустить ненадёжный элемент по домам, а лучшую часть армии, не менее 10 000 человек, перевезти к Юденичу, Деникину или, наконец, сняв всё лучшее с Архангельского фронта, усилить Мурманский. Миллер, выслушав всех, остался при твёрдом убеждении, что русской армии нужно продолжать борьбу с большевиками здесь: имея полный успех на фронте и поддержку в тылу, без натиска противника оставить позиции — такого примера в истории ему неизвестно. Он считал, что выход из строя Северной Области в то время был равносилен измене Белому Делу и нанёс бы непоправимый моральный удар по всем остальным Белым фронтам.

Вечером 11 августа строевые офицеры в беседе с Главнокомандующим ещё раз обрисовали положение фронтовых частей, «бывших всецело в строевом, хозяйственном и техническом отношении на попечении англичан, и указали, что с уходом последних они останутся без всего, так как наш штаб не позаботился о своевременном оборудовании и подготовке их к самостоятельной жизни, обнаружив полное бездействие в этом отношении и предоставив всё англичанам». Миллер, с большим вниманием выслушав командиров, объяснил, что не может принять на себя всю ответственность за предыдущую деятельность штаба, так как высшее командование находилось не в его руках. Он обещал исправить положение и позаботиться о духовном и материальном благополучии войск.

12 августа на объединённом заседании союзного и русского командования Миллер подтвердил своё решение остаться на Севере. Он заявил, что действительно сможет продержаться недолго, но и это короткое время, возможно, станет поворотным пунктом в судьбе России, и что, если потребуется, он будет продолжать борьбу до последней капли крови. Предложение Роулинсона о немедленной переброске русской армии на Мурман и эвакуации до 10 000 населения Области также были отвергнуты. Айронсайд резко заявил, что оставление русской армии в Области — чистейшая авантюра, поскольку за благонадёжность русских частей нельзя было ручаться, да и в техническом отношении они совершенно не были подготовлены для самостоятельных боевых действий. С ним был согласен начальник союзной контрразведки полковник К. Торнхилл, заявивший: «Вашему Главнокомандующему надо было иметь гораздо более мужества, чтобы уйти из Архангельска, чем [чтобы] остаться в нём».

Категорически отвергнув эвакуацию русской армии вместе с союзниками или переброску всех сил на Мурман, всю ответственность за судьбу Области и оставшихся войск генерал Миллер взял на себя. Англичанам он сообщил, что предполагает провести несколько наступательных операций для прикрытия их эвакуации, а те, в свою очередь, обещали широкую поддержку техническими и материальными средствами. В те же самые дни, когда шло совещание по поводу эвакуации, на Двине заканчивалось наступление, начатое 10 августа. Оно увенчалось полным успехом: вся живая сила большевиков в этом районе была разгромлена, взято в плен 3 000 человек, вся артиллерия (18 орудий различного калибра) и множество пулемётов стали трофеями белых, получили повреждения три канонерские лодки большевиков. Потери русско-британских отрядов составили 145 убитых и раненых. Дорога на Котлас была свободна, разъезды безо всякого сопротивления доходили вдоль Двины до самой Тотьмы. Русский фронт ликовал, но… ему ещё предстояло узнать, что вся эта операция нужна была союзникам лишь для того, чтобы отойти к Архангельску и эвакуироваться без напора противника.

Двинская операция была первым успехом после вступления Евгения Карловича 6 августа в должность Главнокомандующего войсками Северного фронта (Марушевский отчислялся в распоряжение Миллера; начальником Штаба Главнокомандующего назначался генерал М. Ф. Квецинский). 11 августа Миллер установил разделение фронта на районы: 1) Мурманский; 2) Двинский; 3) Пинежско-Мезенский; 4) Печорский. Командующим русскими войсками в указанных районах он присвоил права командиров корпусов с непосредственным подчинением ему, хотя пока они всё ещё оставались в оперативном подчинении союзному командованию.

В 20-х числах августа Миллер собрал офицеров гарнизона и объявил о своём решении продолжить борьбу в Северной Области. Он обещал принять все меры к спасению офицеров в случае худшего варианта развития событий и последним покинуть Область. Речь Миллера была встречена мрачно, офицеры с резкой критикой отнеслись к новым чинам Штаба, особенно Квецинскому. Стали ходить слухи даже о военном перевороте. Резко отрицательное отношение у офицеров вызвал и уход союзников: англичане прямо обвинялись в предательстве. Если Миллер при первом известии об эвакуации союзников мог только спросить у Айронсайда: «Неужели Верховный Совет предал Белое дело в России? «- то начальник Оперативного отдела Штаба Главнокомандующего, Генерального Штаба полковник Л. В. Костанди выразил отношение русских офицеров к союзникам более полно. Он попросил о встрече с Айронсайдом и в его кабинете, отдав честь, положил на стол британский орден, которым ранее гордился как наградой за выдающиеся заслуги в весеннем наступлении на Мурмане. «За две минуты он высказал… всё, чтодумает о союзниках и их поведении. Потом снова отдал честь и вышел вон. Долго я сидел в полном молчании, глядя на отвергнутый орден, которым в своё время была отмечена беспримерная доблесть», — вспоминал Айронсайд. Свой поступок Костанди объяснял так: «…считаю ниже достоинства русского гражданина и офицера носить орден страны, представители которой вынуждаются своим правительством изменить данному им[и] слову и своим союзникам» (в своё время Айронсайд обещал оставаться на Севере столько, сколько будет нужно для упрочения положения белых). Однако Миллер, слывший большим дипломатом и склонный всегда искать компромиссы, отметил по этому поводу: «Не могу одобрить такое демонстративное выступление, так как выражение таким способом своего неудовольствия Английским правительством не могу считать соответствующим интересам России вообще. …Нам оставили средства для борьбы англичане, а не кто другой».

Перед последним этапом эвакуации английское командование действительно сдавало русскому интенданству богатые склады снаряжения и обмундирования. Но в то же время, руководствуясь своими пессимистическими прогнозами относительно скорого прихода в Область большевиков, англичане очень много военного имущества просто уничтожили. Оружие, снаряды, автомобили топились в Двине, аэропланы сжигались. Айронсайд признавал, что было затоплено два монитора и испорчено большое количество восьмидюймовых гаубиц. По докладу главного интенданта Временному Правительству, «ценность потопленного в Двине исчислялась в сотни тысяч фунтов стерлингов».

Перед своей эвакуацией англичане продолжали всеми доступными средствами убеждать и русское командование, и правительство прекратить борьбу, распустить солдат по деревням, а офицеров и желающих жителей вывезти из Области. В русских частях на Двине английским командованием проводился опрос для выявления желающих эвакуироваться, на улицах Архангельска вывешивались объявления, где населению предлагалась единственная мера спасения — записываться на огромные пароходы, прибывшие из Англии. «Бог помог: Северная Область не запятнала себя дезертирством… Она нашла в себе силы молчанием ответить на соблазнительные, шкурные зазывания английского командования», — писал Миллер в эмиграции. Мало того, русские войска под его командованием сделали всё возможное для успешной эвакуации союзников, стабилизировав фронт перед их уходом. Наконец, 25 сентября 1919 года в своём оперативном приказе Миллер отменил подчинение союзному командованию командующих Мурманского и бывших Железнодорожного, Селецкого, Двинского и Пинежского районов.

26-е и ночь на 27 сентября были последними часами погрузки на суда и ухода из Архангельска английских войск, и в 4 часа утра 27-го вереница кораблей потянулась с рейда. До этого из Области уехали дипломатические представители, французы, американцы, итальянцы. По различным источникам, вместе с союзниками эвакуировались от 5 до 6 тысяч русских граждан и 1 845 русских военнослужащих.

В связи с уходом союзных войск Миллер, воспользовавшись исключительными правами Главнокомандующего, принял энергичные меры к очищению Архангельска от большевицких элементов, выслав до 1 200 человек на Иоканьгу, изолированный остров на Мурмане. Эта мера произвела сильное впечатление на население города, убедившееся в твёрдости оставшейся власти. Для усиления боеспособности Архангельского гарнизона все, имевшие право носить оружие, были призваны в Национальное Ополчение, возросшее до 2 000 человек. Кроме того, из штабных офицеров и чиновников была сформирована особая офицерская рота. 27 сентября, в день ухода союзников, Миллер объявил своим приказом осадное положение, отменив его через неделю и выразив благодарность населению за порядок и дисциплину, «проявленные в критический момент существования Области».

Перед окончательным уходом союзников Миллер счёл нужным попрощаться с Айронсайдом и рано утром 27 сентября прибыл к нему на яхту со своим адъютантом. Впоследствии английский генерал вспоминал: «Он беседовал со мной и адмиралом… минут двадцать, но все мы чувствовали некоторую неловкость и натянутость в разговоре. Миллер благодарил адмирала и меня за то, что мы сделали для России, просил передать слова признательности лорду Роулинсону и британскому правительству. Затем я благодарил его за то, что он сделал для обеспечения безопасности нашей эвакуации. Я говорил Миллеру, что никогда не забуду его верности Отечеству и любезности по отношению ко мне… Я желал ему удачи в предстоящей кампании. В ответ на это он кивал». Затем Миллер с адъютантом сошли на берег. Айронсайд надеялся, что генерал обернётся для прощального приветствия, но «он ни разу не оглянулся, глядя прямо перед собой, и вскоре они скрылись между домами. Да, это был очень гордый и отважный человек».

Через некоторое время адмиральская яхта снялась с якоря и медленно пошла по Северной Двине, нагоняя ушедшие вперёд суда с английскими войсками. Генерал Миллер и его войска остались в одиночестве. Начался новый период в истории Северной Области.

+ + +

Решимость продолжать борьбу с большевиками не мешала Миллеру оценивать состояние Области как крайне опасное. «С уходом союзников для Области создаётся весьма тяжёлое положение, — телеграфировал он русскому посланнику в Белграде В. Н. Штрандману, — ввиду сравнительной малочисленности русских войск по отношению к большому протяжению линии фронта и неблагоприятного впечатления, производимого на молодые формирования оставлением союзников, в которых они видели надёжную опору». Миллер просил содействия Штрандмана для задержки в Области Сербского батальона, присутствие которого он считал важным моральным фактором, — ведь, кроме них, никаких союзных контингентов не оставалось. При личном участии Королевича Александра просьба генерала была удовлетворена, и сербы поступили в его распоряжение как Главнокомандующего до конца октября 1919 года.

Военное положение Области осложнилось тем, что на Двинском фронте в конце сентября под натиском большевиков началось отступление к Архангельску. Однако назначенный Миллером новый командующий, генерал И. А. Данилов, сумел переломить ход борьбы и закрепиться на промежуточном рубеже. На Железнодорожном фронте в октябре проводились широкие и успешные наступательные операции. Открылись возможности дальнейшего продвижения на юг. В октябре белыми были заняты отстоящие от Архангельска на сотни и тысячи вёрст местности в Мезенском, Пинежском и Печорском районах. О результатах красноречиво свидетельствовали тысячи пленных и большие трофеи.

Казалось бы, был достигнут действительно значительный успех, и позиции упрочились. Но на самом деле с захватом новых громадных территорий фронт удлинился, а живую силу, ресурсы которой были весьма ограничены, приходилось рассредотачивать. Увеличился расход транспорта, а главное — продовольствия. Нормы хлеба и сахара стали урезаться не только в тылу, но и в войсках. Главнокомандующий вёл интенсивную переписку с военными агентами и русскими посольствами в Европе, прося их содействия в переговорах с военными министерствами европейских стран о присылке в Северную Область необходимых запасов для фронта — муки, сахара, консервов, обмундирования, боеприпасов… Но, очевидно, никакие заграничные поставки так и не попали в Область.

Собственные трудности Северного фронта совпали с получением печальных известий о поражениях на других Белых фронтах, которые вызвали большую тревогу у населения и сильно подействовали на моральное состояние войск, так что Миллеру как Главнокомандующему пришлось выступить в печати с пространными объяснениями сложившегося положения. Может быть, к этому времени относится и свидетельство о явлении в Архангельске Божией Матери с Младенцем Иисусом. Группа гимназистов от 10 до 13 лет видела, как невысоко над горизонтом Пресвятая Богородица простирала руки ладонями вниз, благословляя город. Богомладенец, сидящий на Её коленях, крестообразно осенил Архангельск, благословив Белые войска, — возможно, на жертвенность и мученичество. Об этом был составлен протокол, засвидетельствованный архангельским духовенством, в том числе Епископом Пинежским, викарием Архангельской Епархии, Павлом (Павловским).

В декабре 1919 года всякая боевая деятельность на Северном фронте прекратилась из-за снежных заносов. В тылу же бурлила политическая жизнь и происходили события, наносившие прямой вред фронту.

Миллер как генерал-губернатор и Главнокомандующий всеми русскими вооружёнными силами сосредоточил в своих руках огромную власть. Однако в Правительстве после ухода союзников произошёл значительный сдвиг влево: введённые в его состав представители земско-городских организаций принадлежали к партии эсеров, и, обладая правом решающего голоса, мешали принятию нужных Главнокомандующему решений. «Министр без портфеля», Председатель губернской земской управы эсер П. П. Скоморохов выступал с критикой действий власти, завершая свои речи предложением мира с большевиками, и эти предательски-соглашательские идеи становились достоянием солдатской массы.

В интересах Области и защиты её от большевиков Главнокомандующий мог бы установить открытую военную диктатуру, устранив Правительство и сосредоточив всю полноту власти в своих руках. К этому его прямо подталкивала полученная ещё 10 сентября радиограмма из Омска об утверждении 29 августа Верховным Правителем Колчаком «Положения об управлении Северным краем» и присвоении Миллеру прав Главного Начальника края. Но Евгений Карлович посчитал, что предусматривавшееся «Положением» упразднение Правительства повлекло бы за собой внутренние осложнения в Области в момент ухода союзников, и не стал проводить в жизнь решений Верховного Правителя. Это согласуется со свидетельствами о том, что генерал всегда стремился «уловить пульс общественно-политической жизни» и «найти линию компромисса». С другой стороны, те же, кто одобрял Миллера за это, считали его всё-таки «скорее администратором, чем Главнокомандующим».

В январе 1920 года, когда ясно обозначились катастрофы на всех других Белых фронтах, в Северной Области усилилась агитация большевиков, в своих прокламациях угрожавших, что они могут «в любой момент сбросить с вашего пятачка пинком ноги в море» русские войска. Специальные обращения к офицерам с подписями некоторых бывших царских генералов уверяли, что у большевиков офицеры восстановлены в прежних правах, получают отличное вознаграждение, а их семьи обеспечены пайком. И эти призывы производили довольно сильное впечатление. Агитацию за прекращение войны развернули и эсеры, смыкаясь в этом с большевиками и разваливая фронт. Вновь начались волнения и измены в полках, ранее считавшихся надёжными.

В связи с возможным падением Северного фронта среди командного состава остро встал вопрос об эвакуации армии. В том, что он оказался плохо разработанным и большинство защитников Области в конце концов было брошено на произвол судьбы, прямая вина Главнокомандующего генерала Миллера. Он полностью доверился своему начальнику Штаба Квецинскому, который не смог ни грамотно разработать, ни тем более успешно провести эвакуацию войск. Намеченный Квецинским план сухопутного отступления на Мурман носил крайне несерьёзный характер и вызывал насмешки и негодование у фронтового командования.

С морским транспортом дело обстояло совсем плохо, поскольку ледоколы были всё время заняты перевозкой продовольствия. На растерянные вопросы Правительства, как же эвакуироваться, адмирал Л. Л. Иванов посоветовал запастись валенками, указывая, что он своевременно предупреждал обо всём. Было неблагополучно и на Мурмане. После ухода союзников Начальник Мурманского края В. В. Ермолов совсем потерял голову: в администрации царили хаос и неразбериха, а он считал нужным забрасывать Главнокомандующего телеграммами с резкой критикой Временного Правительства и угрозой поднять бунт и отделиться. Миллер спокойно складывал телеграммы в ящики письменного стола, считая их очередной истерикой, хотя было известно, что Ермолов высказывается за образование на Мурмане отдельного штата под покровительством англичан.

Миллер был полон решимости продолжать борьбу и в 1920 году, но возможности обороны он ставил в прямую зависимость от поставок в Область боевого снаряжения, подчёркивая в своих январских телеграммах русскому послу в Лондоне Е. В. Саблину, что «без получения дополнительного снаряжения борьба невозможна», так как разведка указывает на значительное усиление красных войск, и что английские поставки — «вопросы первостепенной важности, решающей судьбу области». Однако переговоры закончились безрезультатно: 13 февраля 1920 года Саблин сообщил о своей уверенности в том, что «достать снаряжение не удастся» в связи с новой, примиренческой политикой Англии по отношению к большевикам.

В начале февраля 1920 года в Архангельске открылось Губернское Земское Собрание, оппозиционно настроенное и к генералу Миллеру, и к остаткам прежнего Правительства и призывавшее население к заключению мира с большевиками и выдаче им офицеров, после чего большевики якобы признают Северную Область самостоятельным государством. Фронтовые начальники на собранном Миллером совещании высказались за арест и предание суду зачинщиков-демагогов, пригрозив в противном случае своей отставкой. Но этим же вечером было получено донесение с Двинского фронта, что большевики начали наступление, а 7 февраля на Железнодорожном фронте восстал один из лучших полков — 3-й Северный.

Эти события произвели страшное впечатление на Миллера и на Земское Собрание. Главнокомандующий был вынужден пойти на уступки, в результате чего сформировалось объединённое, из различных групп и политических партий, правительство, названное «Правительством Спасения». Оно выпустило воззвание к населению с призывом к борьбе, хотя в это время думать можно было уже только об эвакуации. На фронте разложение перекидывалось от одного полка к другому, и они отходили к Архангельску. За несколько дней, с 8 по 16 февраля, перестали существовать Онежский, Селецкий, Двинский фронты.

Тем не менее 16 февраля на заседании Городской Думы и общественных организаций Миллер выступил с речью, заверяя, что на фронте положение серьёзное, но не безнадёжное, и призвал думцев ехать на фронт для воодушевления солдат. При этом он скрыл от аудитории, что накануне уже были начаты радиопереговоры с большевиками о сдаче Северной Области. Обратился Миллер и к английскому правительству с просьбой о посредничестве, приказа же об эвакуации он пока не отдавал, хотя 15 февраля во всех тыловых учреждениях Архангельска уже поднялась паника. Фронтовые офицеры, прослышав о частичной эвакуации штаба, выражали беспокойство о судьбе своих семей, на что Миллер ответил: «Пусть господа офицеры не беспокоятся, я беру на себя заботу об их семьях».

Главнокомандующий прекрасно осознавал свои обязательства перед офицерами и солдатами-добровольцами, но не сумел проявить в эти последние дни Белого Севера ни распорядительности, ни мужества. Уход из Архангельска был назначен на 19 февраля, а пока на прибывший утром 18-го ледокол «Козьма Минин» тайком были погружены Штаб и моряки с семействами. Утром 19-го погрузка шла на яхту «Ярославна», но об этом не были осведомлены даже все воинские учреждения Архангельска. Утром 19 февраля 1920 года «Ярославна» и «Минин» отошли от пристани…

Миллер позорно бежал, с ним выехало всего около 650 человек. В Белом море «Минина» нагнал оставленный в порту и захваченный там вышедшими из подполья большевиками ледокол «Канада», который открыл было огонь по беглецам, но после недолгого боя повернул назад. В жизни Евгения Карловича перевернулась самая яркая страница, которая могла бы стать и самой славной и доблестной, если бы не это постыдное оставление солдат своего фронта на растерзание большевикам. В своё оправдание он писал на борту ледокола: «Может быть, другой, более опытный, более предусмотрительный и государственно развитый руководитель мог бы сделать лучше и больше… [Я] сделал, что мог и как умел, и в одном только чувствую угрызение совести, что в критический момент я оказался не с теми, кто всем рискует на фронте, а на пароходе, отвёзшем меня, правда вопреки моим намерениям, не в Мурманск, а в Норвегию, за что меня вправе будут упрекать те, кто с таким трудом ныне пробивается в Финляндию». Трудно сказать, намеревался ли он в самом деле следовать в Мурманск, а тем, кто в снегах без дорог отходил в Финляндию, было не легче от его угрызений совести. Бегство Главнокомандующего офицеры приняли близко к сердцу, среди них было даже несколько самоубийств. От Печоры до Мурмана войска распадались, подчас арестовывая и выдавая большевикам своих начальников, сдаваясь на милость победителя, хотя на самом деле милости ожидать не приходилось. «Штабы предали фронт», — подводило офицерство итог борьбы на Севере.

Красный комиссар Н. Н. Кузьмин считал столь лёгкую ликвидацию Северного фронта «удивительно счастливой». По его мнению, белые могли бы без особых затруднений выполнить план эвакуации и дойти до Мурманских позиций благодаря плохому состоянию советских войск, обессиленных тяжёлой зимой. Расстояние между ними и отступающими измерялось десятками вёрст. Но не было лица и центра, которые бы координировали эвакуацию отдельных участков Белого фронта. После бегства Штаба и Главнокомандующего его бойцы пали духом и во всём видели измену. Из многотысячной армии удалось уйти в Норвегию и Финляндию лишь немногим более 1 200 военнослужащих.

+ + +

Находясь в Норвегии, генерал Миллер, как мог, содействовал обустройству заграницей своих бывших подчинённых, помогал денежными средствами, способствовал переходу к мирной жизни. Его заботы были, хотя и в малой степени, искуплением той вины, которую он чувствовал по отношению к тем, кто был брошен на Северном фронте. Евгений Карлович пытался добиться разрешения на отправку русских беженцев из Норвегии в Великобританию, но это не удалось, и 28 февраля было решено интернировать русских в Варнесмуене, военном лагере недалеко от Трондхейма. Норвежское правительство взяло на себя расходы только по охране лагерей, а затраты на питание и размещение должны были впоследствии компенсировать сами беженцы. Поэтому Миллер сразу же выделил на это около 100 000 крон из средств Северной Области, но данной суммы оказалось недостаточно, и расходы удалось покрыть только с помощью кредита, выданного по королевской резолюции.

Как писал Миллер, беженцы в большинстве своём — «беспомощные люди, к заграничной жизни мало приспособленные и едва ли [они] найдут там себе заработок». 26 февраля 1920 года бывшим Главнокомандующим была создана специальная комиссия для разрешения вопросов, связанных с устройством русских за рубежом, а 11 июня он учредил Временный Комитет по делам беженцев Северной Области в Норвегии и Финляндии, задачами которого стали руководство лагерями беженцев, содействие в отправке военнослужащих в армию П. Н. Врангеля, обмен «северных» ценных бумаг на иностранную валюту, выдача денежных пособий нуждающимся и помощь в трудоустройстве лиц, остающихся в Норвегии и Финляндии. Комитет непосредственно подчинялся Миллеру и был ответственен только перед ним.

Командование полагало, что большинство офицеров отправится на Юг России для продолжения борьбы с большевиками, но многие, как отмечал Евгений Карлович, предпочли остаться «самоопределяющимися беженцами, которые мечтают устроиться заграницей, не возвращаясь в Россию». Мало кто помышлял и об отъезде в Советскую Республику, однако их бывший военачальник генерал Миллер почему-то считал это возможным, обращаясь в марте 1920 года к бывшему министру иностранных дел С. Д. Сазонову за содействием «для получения международной гарантии личной и имущественной безопасности для лиц, желающих вернуться в Советскую Россию». И хотя Сазонов ответил 20 марта на эту просьбу совершенно недвусмысленно: «Получение от советских властей, хотя бы при посредстве союзных держав, гарантии… представляется при нынешних условиях совершенно непостижимым», — всё же из финского лагеря около двух десятков русских солдат были высланы в конце марта в РСФСР. На замечание одного из офицеров о том, что никто не давал Миллеру права выдавать беженцев на расстрел или смерть в тюрьме, Миллер не смог ничего ответить, а лишь, «сильно волнуясь, встал и стал ходить из угла в угол по комнате"…

Большинство же интернированных получило визы на выезд в другие европейские страны или на Юг России (туда, однако, отправилось только 36 человек из Норвегии и 609 — из Финляндии). 15 июня 1921 года в связи с тем, что все денежные средства, находившиеся в распоряжении Комитета, закончились, приказом Миллера он был упразднён.

Сам Евгений Карлович ещё летом 1920 года отбыл в Париж для исполнения обязанностей представителя генерала Врангеля во Франции (Главноуполномоченного по военным и морским делам Главнокомандующего Русской Армией). Важность деятельности Миллера на этом посту с июля 1920 по апрель 1922 года можно понять, помня о политике Франции по отношению к Русской Армии, эвакуированной в ноябре 1920 года из Крыма. «Под угрозой голода была сделана попытка распылить армию», — констатировал впоследствии Миллер. Предполагалась перевозка войск на Балканы, и генерал развил энергичную деятельность по поиску лиц, могущих финансировать этот переезд. Через бывшего посла А. Бахметьева было получено 400 000 долларов; впоследствии было найдено ещё 200 000 долларов и 1,5 миллиона франков, а осенью — ещё 500 000 долларов от «Совета послов». С получением этих средств создавалась некоторая база для переговоров представителей Врангеля с правительствами балканских стран.

Оказал Миллер помощь и приехавшему в середине июля 1921 года в Париж начальнику Штаба Русской Армии генералу П. Н. Шатилову. «В высшей степени воспитанный человек, большой эрудиции, скромный, спокойный, хорошо владеющий многими языками» (воспоминания Шатилова), Миллер сопровождал его при необходимых визитах. Начальник Штаба маршала Фоша генерал Вейган обещал содействие в сохранении в русских лагерях нужного пайка и в давлении на французские власти в Константинополе, чтобы они не препятствовали распоряжениям генерала Врангеля.

С конца 1921 года Врангель начал делать попытки к объединению вокруг армии широких политических сил и в связи с этим произвёл кадровую перестановку в своём Штабе: его начальник генерал Шатилов был заменён генералом Миллером. Приказ об этом вышел 7 марта 1922 года. Шатилов был неспособен к ведению переговоров дипломатического характера, отличался излишней прямолинейностью и категоричностью, имел многочисленных недоброжелателей, в том числе среди союзников. Миллер же, напротив, пользовался широкими симпатиями французских военных кругов, «по настоянию которых якобы и [был] назначен Начштабом при Врангеле» (так считала чекистская агентура в Европе). Чекисты также указывали, что Миллер не считается в армии «ярым сторонником наступательных тенденций», хотя в других донесениях смену начальника Штаба связывали именно с тем, что «штаб Врангеля стал усиленно готовиться к весенним операциям». На деле же Миллеру приходилось больше заниматься сглаживанием различных конфликтов, как, например, в 1922 году — с правительством Болгарии, заподозрившим командование Русской Армии в подготовке государственного переворота. Принимал Миллер участие и в обсуждении вопроса об объединении «всех националистически, государственно мыслящих людей» вокруг Великого Князя Николая Николаевича.

15 мая 1923 года Евгений Карлович был, в соответствии с его личной просьбой, направлен к Великому Князю. Миллеру поручалось доложить о взглядах Врангеля на значение и характер будущего политического объединения. В полученной Миллером инструкции отмечалось, что после объединения Врангель предполагает остаться вне политики, с него должна быть снята всякая политическая, финансовая и другая работа, не связанная непосредственно с жизнью Армии.

Кроме того, Миллеру и Шатилову Врангель поручил вести переговоры с общественными и политическими организациями по созданию общего национального объединения заграницей. Но вскоре вокруг них как представителей Врангеля (Миллера — официального и Шатилова — негласного, в роли «доверенного лица») стали плестись интриги, что затрудняло их контакты с общественностью. Врангель был вынужден откровенно написать Миллеру: «Что же касается Шатилова, то убедительно прошу тебя… удержать его от участия в политической работе… Умный, отличный работник и горячо преданный нашему делу, он лишён качеств, необходимых для общественно-политической деятельности — тех самых качеств, которыми в полной мере обладаешь ты».

Но вскоре и деятельность Миллера, активно занявшегося координацией разведывательной работы, которая велась в различных странах, вызвала нарекания Главнокомандующего, считавшего её чрезмерно самостоятельной. «Всю жизнь я привык нести ответственность за свои действия и никогда не подписывал имени моего внизу белого листа, хотя бы этот лист был в руках самого близкого мне человека», — писал Евгению Карловичу Врангель 29 июля 1923 года. 13 ноября в направленном Миллеру циркуляре Главнокомандующий требовал «размежевать работу и ответственность» (разведывательные и информационные функции должны были перейти к лицам, названным Великим Князем).

К этому времени встал вопрос о переезде Миллера в Сербию, в Сремски Карловцы, на должность начальника Штаба Русской Армии. Но Врангель, хотя и благодарил 9 сентября 1923 года Миллера и Шатилова за их работу по объединению национально-мыслящих людей, был к этому времени уже убеждён не только в несоответствии Миллера функциям своего помощника, но и в отсутствии у него необходимых качеств при отстаивании позиции Главного Командования перед Великим Князем, политическими и общественными кругами. Миллер сам откровенно признавался, что не сочувствует последним решениям Врангеля, и «надеялся при проведении их в жизнь в значительной степени их обойти». «Ты — человек борьбы, — писал он барону, — я же принял за правило — ни одного лишнего усилия». Реакция Врангеля была вполне адекватной: «Подобное чистосердечие поистине трогательно, — писал он Шатилову. — Но как при таких условиях вести работу?! Письмо кончается страшной угрозой — вернуться в Карловцы. Голубчик, выручай! Со своей стороны пишу ему, бросая все цветы своего красноречия. Из двух зол приходится выбирать меньшее и решаюсь последовать твоему совету — поручить Е[вгению] К[арловичу] объединение деятельности военных представителей Западной Европы. Решение это, конечно, неправильное, однако другого выхода нет — отход Е[вгения] Щарловича] от нашей работы в настоящих условиях дал бы громадный козырь в руки наших врагов, возвращение же его в Карл овцы грозило бы мне воспалением печени и выбытием из строя, отчего дело также не выиграло бы. Исполняя твои пожелания и возлагая на Е[вгения] Щарловича] объединение военных представителей Западной Европы, на тебя одновременно возлагаю задачу — сыпать ему перцу в ж…» 8 февраля 1924 года Врангель освободил Миллера от обязанностей начальника Штаба (отмечая всё же в своём распоряжении: «В течение двух лет, не зная личной жизни, работая без устали, генерал Миллер мягко, но настойчиво проводил в жизнь мои указания»), одновременно возложив на него как своего помощника руководство офицерскими обществами и союзами в странах Западной Европы и поручив представлять Армию в зарубежном Национальном Объединении, а затем доверив ему и деятельность по трудоустройству и улучшению материального положения чинов Армии.

После официального принятия Великим Князем Николаем Николаевичем верховного руководства русским зарубежным воинством Миллер был определён к нему «докладчиком по сметным предложениям». 24 декабря 1924 года генерал освобождался от должности помощника Главнокомандующего и был назначен заведующим финансовой частью при Великом Князе.

После кончины барона П. Н. Врангеля основанный им в 1924 году Русский Обще-Воинский Союз возглавил генерал А. П. Кутепов, 29 апреля 1928 года назначивший Миллера старшим помощником Председателя РОВС. Но уже 26 января 1930 года Кутепов, горячий сторонник немедленной и активной борьбы с большевизмом, был похищен в Париже чекистами…

63-летний генерал Евгений Карлович Миллер стал новым Председателем Русского Обще-Воинского Союза. По свидетельствам современников, он встал во главе РОВС не в силу личных амбиций, а лишь из чувства служебного долга. Миллер часто говорил своим близким сотрудникам и друзьям, что принял эту должность как тяжёлый крест. Добросовестно и честно исполняя свои обязанности, он с истинно христианским смирением продолжал дело, начатое Главнокомандующим генералом Врангелем.

Вступив в должность, Миллер совершил инспекционные поездки — в апреле в Югославию и Чехословакию и в ноябре в Болгарию, — во время одной из которых заявил: «…РОВС нельзя уже мыслить в пределах его членов — это действенное волевое ядро русской эмиграции, вокруг которого группируются всё больше и больше общественных организаций. Идея РОВС жизненна и отвечает чаяниям русского национального движения». РОВС действительно оставался крупнейшей эмигрантской организацией, способной бороться с коммунистическим режимом в Советской России и потенциально опасной для него, а потому привлекавшей к себе все антибольшевицкие слои эмиграции. Безоружная армия в штатском продолжала жить, мечтая о решительном бое с большевиками. И Миллер прилагал все усилия, чтобы сохранить её кадры, содействовал военному образованию и воспитанию русских солдат, офицеров, невоенной молодёжи.

«Работоспособность Миллера была поразительна, — отмечал современник, — он занимался делами с 8 часов утра и до позднего вечера. Не было почти ни одного собрания — военного, общественного, национально-политического, — на котором бы не появлялся Евгений Карлович». Он находил также время заниматься делами объединений своих однокашников и однополчан по Николаевскому кавалерийскому училищу, Лейб-Гвардии Гусарскому Его Величества полку и 7-му гусарскому Белорусскому полку.

РОВС казался Миллеру твёрдым монолитом, сплочённым единой целью и Белой Идеей. Но с начала 1930-х годов эта организация стала подтачиваться внутренними подводными течениями, ослабляться интригами.

+ + +

Многие ждали от Миллера продолжения активных действий в кутеповском духе. Так, решительный сторонник «активизма» (боевой работы на территории СССР) генерал А. В. Туркул считал, что, «прекративши активную работу, [Обще-Воинский] Союз будет подобен живому трупу, так как ни школами, ни курсами его оживить нельзя… Если же придётся работать, то я уверен, что мы не осрамим нашего оружия и сделаем всё возможное для скорейшего низвержения власти товарищей[53] в СССР». Но генерал Миллер не мог оправдать этих надежд в силу нескольких обстоятельств. Он не был посвящён в секретную деятельность Кутепова, да и большая часть кутеповских боевиков уже погибла в СССР; иностранные штабы и разведывательные центры, помогавшие боевикам проникать на советскую территорию, после ряда провалов отказывались от сотрудничества с эмигрантскими организациями; не способствовала продолжению активной борьбы и ограниченность материальных возможностей РОВС. В 1932 году РОВС понёс значительные финансовые потери после самоубийства известного шведского капиталиста И. Крегера, в предприятия которого генералом Миллером были вложены крупные суммы. Оставшиеся деньги должны были идти в первую очередь на помощь нуждающимся воинам-инвалидам, финансирование руководящего аппарата воинских обществ, входящих в РОВС, и оплату арендуемых Союзом помещений. Миллеру не удалось найти серьёзных источников финансирования организации, по своей сути монархической и выступающей за возрождение Российской Империи как одной из ведущих стран мира.

Свою роль играла и сама личность Миллера: человек старшего поколения, очень осторожный и осмотрительный, он в первую очередь думал о бытовом обеспечении деятельности Воинского Союза, трудоустройстве и правовой защите офицеров и солдат. Кроме своего долга перед Родиной, Миллер ощущал в весьма сильной степени долг именно перед массой эмигрантского русского офицерства. Как и на Северном фронте, Миллер многим казался прежде всего администратором, но не вождём.

Генерал делал ставку на поддержку широкого народного движения внутри самой России. Казалось, эти надежды начинают сбываться, когда в 1930 году дошли сведения о крестьянском движении в Восточной Сибири, направленном против насильственной коллективизации. В одном из интервью Миллер говорил: «Эмигранты убеждены, что рано или поздно русский народ сам свергнет советскую власть, а их задача — содействовать контрреволюционному движению, нарастающему в стране. Настоящий момент они считают особенно благоприятным для таких действий, т.к. весьма вероятно, что движение из Сибири распространится на всю Россию». «Для оказания помощи в районе восстания» собирались деньги, которые были переведены на Дальний Восток, в распоряжение председателя тамошних воинских организаций генерала М. К. Дитерихса. Но с жестоким подавлением крестьянского сопротивления надежды на широкое народное движение рухнули.

Всё же Миллер решил приступить к созданию внутри СССР тайных опорных пунктов и ячеек, которые в нужный момент смогли бы сыграть решающую роль в предполагаемых восстаниях народа против коммунистической власти, тем более что часть видных деятелей PОBC — генералы Туркул, Фок, Пешня, Скоблин — 10 мая 1933 года представили Миллеру меморандум, в котором требовали возобновления активной борьбы в СССР. Однако попытки использовать в качестве плацдарма Финляндию сорвались, возможно, из-за слишком хорошей информированности об этом генерала Н. В. Скоблина, к тому времени ставшего тайным сотрудником Разведывательного управления РККА.

Неудачи Миллера в попытках организации нелегальной работы в СССР накладывались в то же время на все возраставшие в самом РОВС требования выработки национальной политической идеи и активизации антибольшевицкой борьбы. Ещё в январе 1931 года появляется «доверительная записка, вышедшая из кругов, близких к руководящему центру Русского Обще-Воинского Союза», в которой указывалось: «Идеология РОВС довольно примитивна, будущее туманно, неясно и уже предопределяет какую-то пассивную позицию». Такие настроения были связаны с тем, что строго соблюдавшийся Миллером и его предшественниками принцип невмешательства в политику противоречил реально складывающемуся положению вещей, вызывал разочарование тех, кто был готов продолжить вооружённую борьбу.

23 февраля 1935 года произошёл так называемый «бунт маршалов»: тринадцать старших начальников РОВС во главе с генералами Туркулом, Фоком и Скоблиным предъявили Миллеру ультимативное требование превратить Союз в политический центр всего национально настроенного Зарубежья. В частной переписке Скоблин отзывался о Миллере так: «Его туманная политика в Союзе в последнее время сильно пошатнула его авторитет в среде наших офицеров». Подразумевалась и отставка Миллера с поста Председателя РОВС. Миллер отверг требования «маршалов», но его авторитету был нанесён сильный удар. Когда в апреле 1934 года Миллер взял отпуск, влиятельные эмигрантские газеты «Возрождение» и «Последние Новости» стали наперебой обсуждать дела Союза и преподносить одну сенсацию за другой — как о неизбежном уходе генерала, так и о новой кандидатуре на его пост. По возвращении Миллеру пришлось принять решение об отставке генерала Шатилова (Начальника 1-го Отдела РОВС и руководителя контрразведки Союза — так называемой «внутренней линии»), деятельность которого вызывала у него беспокойство, а в апреле 1935 года Евгений Карлович, ссылаясь на необходимость экономии денежных средств, принял обязанности Начальника 1-го Отдела на себя. Одновременно руководство «внутренней линией» во Франции Миллер возложил на Скоблина…

Деятельность «внутренней линии» от Миллера ускользала и фактически была ему неподконтрольна. 26 декабря 1936 года он освободил Скоблина от обязанностей её начальника во Франции, а 28 декабря предписал личному составу «линии» по всем вопросам обращаться к нему непосредственно, категорически запретив исполнять приказания других лиц, даже и тех, кто руководил ими в прошлом. Но ни руководить деятельностью своей контрразведки, ни распустить её Миллер уже не мог.

Разногласия привели к расколу. Радикально настроенный генерал Туркул в 1936 году организовал Русский Национальный Союз Участников Войны, не порывая с Обще-Воинским Союзом, но считая его только военно-бытовой организацией, а свой союз — военно-политической. Тем самым были грубо нарушены уставные принципы РОВС, запрещающие его чинам участвовать в политических организациях. В ответ Миллер исключил чрезвычайно популярного в эмигрантских кругах Туркула из списков РОВС, что отнюдь не способствовало росту авторитета самого Евгения Карловича. Ещё большей критике, чем изнутри, РОВС подвергался со стороны, в том числе эмигрантскими фашистскими организациями, несмотря на то, что Миллер требовал от своих подчинённых обязательного изучения фашистской теории и практики, характеризуя международное положение в мире к концу 1930-х годов как эпоху борьбы «новых фашистских форм государственного устройства с отживающей формой „парламентского демократизма“» и считая, что чины Русского Обще-Воинского Союза являются как бы «естественными идейными фашистами». В то же время Миллер ясно отдавал себе отчёт о том, как относятся к РОВС германские национал-социалисты, констатируя: «там не хотят пожать протянутую нами руку», «их связи и даже их деньги направляются типам вроде Туркула с тем, чтобы в результате было разложение РОВСа», и проч.

Планы вооружённой борьбы против коммунизма удалось реализовать только в Испании, где в июле 1936 года вспыхнула Гражданская война. Участие в ней чинов Обще-Воинского Союза на стороне националистов Миллер объявил продолжением Белой борьбы. 25 декабря 1936 года им был опубликован циркуляр о порядке приёма в армию Ф. Франко, причём добровольцы должны были иметь подписанные Миллером удостоверения о благонадёжности. Когда 1 апреля 1939 года «Национальная Испания» победила, генерал Франко в своём приказе воздал должное русским белым добровольцам, но председатель РОВС генерал Миллер об этом уже не смог узнать. 22 сентября 1937 года он был похищен советской разведкой с помощью своего ближайшего сотрудника генерала Н. В. Скоблина и его жены певицы Н. В. Плевицкой. Вероятно, расчёт советских спецслужб строился на том, чтобы убрать неподкупного Миллера и посадить на его место своего агента: тогда вся военная эмиграция оказалась бы в руках чекистов. РОВС был бы добит страшнейшей провокацией, если бы не записка, оставленная Миллером в день похищения.

В этот роковой для себя день, 22 сентября 1937 года, уходя на деловое свидание из управления РОВС на улице Колизе, он вручил генералу П. В. Кусонскому запечатанный конверт со словами: «Вот что, Павел Васильевич, сохраните это. Вы подумаете, может быть, что я сошёл с ума… Но если что-нибудь случится, вскройте тогда это письмо». Пакет Кусонский вскрыл только в 11 часов вечера, после того, как исчезновение Миллера было обнаружено чинами Общества Северян, которые напрасно прождали своего всегда аккуратного председателя с 8-ми до 9 часов 20 минут вечера в помещении РОВС, где было назначено очередное заседание. Записка Миллера гласила: «У меня сегодня в 12.30 часов дня свидание с генералом Скоблиным на углу улиц Жасмэн и Раффэ. Он должен отвезти меня на свидание с германским офицером, военным атташе при лимитрофных государствах, Штроманом и с Господином] Вернером, прикомандированным к здешнему германскому посольству. Оба хорошо говорят по-русски. Свидание устраивается по инициативе Скоблина. Возможно, что это ловушка, а потому на всякий случай оставляю эту записку. 22 сентября 1937 г. Генерал-лейтенант Миллер». Допрошенный Скоблин пытался отрицать своё свидание с Миллером в этот день, был изобличён, однако сумел ускользнуть…

В 2 часа 30 минут 23 сентября соратники Миллера заявили в полицейском участке об исчезновении генерала и бегстве Скоблина. Немедленно была поставлена на ноги вся парижская полиция… но было уже поздно.

Французскому следствию удалось реконструировать точную картину и хронологию похищения. Встреча Скоблина и Миллера произошла недалеко от того места, где советское посольство арендовало несколько домов для своих сотрудников и других советских служащих; из окна ближайшего дома человек, знавший Скоблина и Миллера, видел их, стоявших у входа в пустующее здание советской школы, а также третьего человека, стоявшего спиной к свидетелю. Через 10 минут после того, как все трое вошли в здание школы, серый закрытый грузовик с дипломатическим номером припарковался перед зданием. Этот же автомобиль 3 часа спустя прибыл в Гавр и остановился у дока, рядом с советским торговым судном «Мария Ульянова». Из грузовика был вытащен и перенесён на судно массивный деревянный ящик размерами в человеческий рост. Вскоре «Мария Ульянова» снялась с якоря и ушла в открытое море, не известив предварительно администрацию порта. Однако официальная французская версия во имя соображений «высшей политики» обошла роль советского посольства и сделала упор на участие в похищении Скоблина и Плевицкой. Оба они были осуждены — Скоблин заочно, а Плевицкая скончалась в тюрьме в 1940 году.

+ + +

По чудом сохранившемуся свидетельству самого Миллера, сразу после похищения он был связан, усыплён хлороформом и в бессознательном состоянии отвезён на советский пароход, где очнулся лишь 44 часа спустя — на полпути между Францией и Ленинградом.

По свидетельству одного из участников похищения, уже здесь Евгений Карлович показал свою силу духа: на пароходе он дрожал от холода, т. к. был одет в летний костюм, и, приняв предложенную ему тёплую рубашку, сказал: «Я очень Вам благодарен за одежду, без которой я бы дрожал от холода, а они могли бы подумать, что я дрожу от страха». И далее, в ответ на советы дать ложные показания и тем купить себе спасение, Миллер говорил: «Я врать не буду. Так как мои противники — большевики, троцкисты и сталинисты ненавистны мне в одинаковой степени, то я, как Царский генерал, не позволю себе играть на руку одной из этих банд убийц».

29 сентября 1937 года, ровно через неделю после похищения, состоялся первый допрос Миллера во Внутренней тюрьме на Большой Лубянке. Генерала поместили в наиболее строго охраняемую одиночную камеру № 110. Он, вероятно, ещё надеясь, что ему удастся дать знать о себе в Париж, пишет два письма — сначала 29 сентября жене «Тате», затем начальнику Канцелярии РОВС генералу Кусонскому. Из писем видно, что больше всего Евгения Карловича беспокоили состояние его жены, которой он не мог сообщить, что жив и здоров («Прошу тебя поскольку возможно, взять себя в руки, успокоиться, и будем жить надеждой, что наша разлука когда-нибудь кончится…»), а также заботы РОВС (в письме Кусонскому — сведения о незаконченных благотворительных делах и тревога, чтобы это «не забылось, не затерялось»; письмо заканчивается словами: «Будущее в руке Божией. Может быть, когда-нибудь и увидимся ещё в Париже»). 4 ноября 1937 года Миллер пишет начальнику тюрьмы заявление с просьбой хотя бы кратко известить жену, что он жив, и тем успокоить её, но просьба эта была напрасной.

Всю осень 1937 года следователем Н. П. Власовым велись допросы Миллера. 27 декабря в одиночную камеру № 110 явился лично Нарком внутренних дел Н. И. Ежов. На следующий день Миллер направляет ему заявление и прилагает 18-страничную записку о повстанческом движении в СССР, которую следователь ещё 10 октября посчитал недостаточной и которую Миллер с тех пор дополнил некоторыми сведениями. Из содержания записки Миллера «Повстанческая работа в Советской России» можно было сделать вывод, что ни РОВС, ни сам генерал Миллер не имели ровно никакого отношения к организации и руководству антисоветскими выступлениями внутри страны. Для советских спецслужб такие данные не представляли никакой ценности, поэтому следователь Власов и вернул их Миллеру сразу.

Миллер никого не предал из своих соратников, и ничего конкретного о работе РОВС чекисты из уст Миллера не узнали. Они, видимо, добивались от него согласия выступить с призывом к эмиграции отказаться от борьбы с большевиками и с этой целью внушали ему легенду о том, что похищенный ими генерал Кутепов жив. В ответ на это Миллер 10 октября 1937 года в письме Ежову выдвинул контрпредложения: Кутепову и ему как лицам, «мнения которых для чинов РОВСа и для других офицерских и общественных организаций несомненно авторитетны», дать возможность объехать хотя бы часть страны и убедиться, что население СССР не враждебно к Советской власти, что оно довольно установившимся порядком и что материальное и моральное положение народа в СССР действительно улучшается. «Нужны по крайней мере 2 голоса — Кутепова и мой, чтобы эмиграция… по крайней мере прислушалась и задумалась бы о дальнейшем», — писал генерал. Но что могли ответить на это Миллеру убийцы Кутепова и сотен тысяч других русских людей?! Без ответа остались и постоянные просьбы Евгения Карловича об отправке жене весточки из неволи.

Миллер ещё надеялся хоть на какое-то человеческое отношение со стороны своих врагов, не понимая до конца, к кому же в руки он попал. В письме от 30 марта 1938 года он просит Ежова разрешить ему побывать в церкви, чтобы «отговеть на ближайшей неделе» и «в течение одной недели во время Великого поста», ссылаясь на… декларации советского правительства и даже на Ленина, провозглашавших свободу вероисповедания. Не дождавшись ответа на это письмо, 16 апреля 1938 года Миллер вновь пишет Ежову: «…решаюсь дополнительно просить Вашего разрешения на передачу Его Высокопреосвященству Митрополиту Московскому приложенного при сем письма». Но послание Миллера Владыке Сергию (Страгородскому) с просьбой о передаче в тюрьму Евангелия на русском языке и «Истории Церкви» и со словами «болезненно ощущаю невозможность посещения церкви» также не было передано адресату. Никакого духовного утешения в последние месяцы своей жизни Евгений Карлович не получил.

Последний по времени документ, написанный Миллером, датирован 27 июля 1938 года. Письмо Ежову полно тревоги о своей жене: «Меня берёт ужас от неизвестности, как отразится на ней моё исчезновение. 41 год мы прожили вместе!» Миллер взывал к чувству милосердия Народного Комиссара, напоминая, сколько раз уже пытался получить разрешение послать письмо Наталии Николаевне, просил «прекратить те нравственные мучения, кои с каждым днём становятся невыносимее». «Неужели Советская власть… захочет сделать из меня средневекового Шильонского узника или второе издание «Железной маски» времён Людовика XIV? «- спрашивал Миллер Ежова.

Но судьбу генерала решил уже другой Нарком внутренних дел — Л. П. Берия, причём в экстренном порядке и в течение нескольких часов. 11 мая 1939 года в 23 часа 05 минут по приговору Военной Коллегии Верховного Суда СССР Евгений Карлович Миллер был расстрелян, а в 23 часа 30 минут тело его сожжено (в московском крематории Донского монастыря — РЛ). «Дело», заведённое на него в НКВД, тогда же было уничтожено, как будто бы и не было вовсе в Москве генерала Миллера. Но несколько документов уцелели: письма Миллера и последние скорбные бумаги, относящиеся к нему, оказались присоединёнными к совершенно другому делу. Это и сохранило их для истории.

С момента похищения и до своей смерти Евгений Карлович проявил необычайную выдержку, силу воли и несокрушимую крепость духа. Вера в Бога и преданность Церкви выражена словами генерала: «Я не покончу самоубийством прежде всего потому, что мне это запрещает моя религия». Поставив себя уже за черту жизни, генерал Миллер продолжал числить себя на прежнем посту, убеждённый, что даже в безнадёжности своего положения он может служить светлым извечным идеалам: «Я докажу всему миру и моим солдатам, что есть честь и доблесть в русской груди. Смерть будет моей последней службой Родине и Царю. Подло я не умру». Он отдал свою жизнь «За Веру, Царя и Отечество».

https://biography.wikireading.ru/hocDOGYFU7