Каким должен быть патриотизм?

Текст передачи «Культурные войны» на радио «Русский край» (Калининград)

Осознание русской отдельности было всегда характерно для русского православного общества. Святые Александр Невский, Сергий Радонежский, Игнатий Брянчанинов, также как и другие православные русские люди, издревле чувствовали русскую народную душу, сильно отличавшуюся от западной. Представители же светского образованного общества, возникшего после преобразований Петра Великого, в свою очередь, всё больше стали осознавать этот очевидный для наших предков факт со второй половины XVIII в. Ломоносов, Державин, Фонвизин, кн. Щербатов, адмирал Шишков, историограф Карамзин были теми могучими государственными и общественными деятелями, которые сумели пойти по пути гармонического соединения своей подлинно европейской образованности с русским народным православным самосознанием. Точнее, они всем своим обликом и делами показывали, что Россия без какой-либо порухи собственным обычаям и народной чести может и должна строить свою дальнейшую жизнь великой державы, полнокровно живущей богатой внутренней жизнью.

Ломоносов подвигом своей научной, инженерной и литературной жизни показал, что Земля Русская, не отказываясь от собственной чести, а именно благодаря ей способна рождать «собственных Платонов и Невтонов»; Державин силой своего поэтического гения побуждал образованных читателей возвращаться к вере в Бога, которая изрядно была расшатана по французской моде на безбожие; Фонвизин, посетивший Запад, оставил нелицеприятные отзывы о его типичных прагматичных и эгоистических представителях; кн. Щербатов, применяя приём «от противного», критикуя обезьянничание знати, бездумно перенимавшей западные языки и обычаи, заставлял ценить русскую православную старину; адмирал Шишков, первый получивший от западников презрительное прозвище «славянофил», побуждал общество задуматься об изумительной красоте священного для Русских церковного славянского языка, владение которым обогащает нашу речь, делая её сродной с теми высокими глаголами, которые даны нам священной и чистой стариной, подвигом святых учителей словенских Кирилла и Мефодия; писатель и историк Карамзин совершил «подвиг честного человека» (по отзыву Пушкина), открыв древнюю русскую историю для всего народа, в том числе и для знати, которая уже, было, и разучилась говорить по-русски.

Видим, что у гениального национального поэта, Александра Сергеевича Пушкина, были выдающиеся предшественники, силой своих талантов заставившие сильно расхристанное (под западными влияниями) общество задуматься о вековечной «русской правде», русской православной вере, русской народной славе, которая дается народу только тогда, когда он живет по собственным канонам и не является рабствующим подражателем с «заёмной душой». Пушкин совершил настоящий подвиг подлинного синтеза всех предшествовавших ему национальных русских идей и чувств, на примере собственного творчества и самой подвижнической своей жизни показав и непобедимую силу родной речи, и понимание того, что современный русский человек не должен быть подражателем, что он должен быть самобытным, то есть самим собой в политической, общественной, семейной жизни. Да, Пушкин и его ученики — славянофилы (братья Аксаковы, братья Киреевские, Тютчев, Хомяков, Самарин), затем и почвенники, также наследовавшие Пушкину (Достоевский, Григорьев, Страхов) были теми нашими учителями русскости, чье наследие никогда не устареет, покуда жив Русский народ и слышно Русское слово.

Это предисловие необходимо было сделать, чтобы понять, что подразумевала наша имперская тайная полиция (знаменитое III Отделение), когда её сотрудники говорили о «русской партии», к которой причисляли Пушкина, его друзей, в частности, В.А. Жуковского и кн. П.А. Вяземского. Тайная политическая полиция была создана с согласия вступившего на престол Николая I по французскому образцу после декабристского восстания 1825 года. Предложил её создать остзейский немец Бенкендорф, занявший первейшее место у престола русских государей. Его-то сотрудники, в числе которых было значительное число служилых немцев, и придумали такое поразительное наименование круга лучших и образованнейших наших поэтов, писателей и мыслителей позорным (в их немецком понимании) наименованием «русской партии». Фактически наша правящая и культурная элита находилась в расколотом состоянии.

Под мощным воздействием национального гения Пушкина образовалась та самая «русская партия», имевшая некоторый доступ к верхам Империи, которая стала бороться за Святую Русь, против бездумного и бесчувственного подражательства, исходившего прежде всего от придворной знати. Не случайно значительная часть этой знати буквально ненавидела Пушкина, стремясь сознательно и бессознательно к его дискредитации. Известны унижения и преследования, которым подвергал Пушкина сам глава тайной полиции Бенкендорф, известна ненависть к Пушкину графини Нессельроде, жены министра иностранных дел. Делалось все это, несмотря на известные симпатии к Пушкину самого царя Николая Павловича, назвавшего в 1826 г. поэта «умнейшим человеком России», что очень раздосадовало космополитическое во многом окружение государя. И Бенкендорф, и супруги Нессельроде, и многие другие представители так называемого высшего света боялись, что новая группа (странным для них образом) духовно обрусевших людей, ведомых Пушкиным, сумеет отстранить их от влияния на монарха. Космополитическая часть знати стала опасаться потери собственной власти и силы, поэтому-то и стала возрастать то скрытая, то явная травля Пушкина и его сторонников.

В наше время мы часто не понимаем значение этого важного дореволюционного явления русской жизни, — наличия прямого раскола верхов Императорской России на два лагеря, на две партии, духовно русскую и самобытную, которая так и не сумела обрести преобладающее влияние на Династию, и на партию космополитическую, подражательную по отношению к Западу. Пушкин и его сторонники, славянофилы и почвенники, справедливо считали, что без нравственного православного обрусения политических верхов Империю, в конечном счете, ждет безбожная Революция. Мысль пушкинцев была до гениального проста и гласила: если верховная власть будет и дальше балансировать между двумя частями элиты, самобытнической и космополитической, то побеждать будут всегда космополиты, которые вновь сумели укрепиться у престола после победы над Наполеоновской Европой и особенно после декабря 1825 года. И неизбежно произойдет революционное крушение Империи, поскольку при отсутствии духовно-нравственного единства верхов страны вырастет массовая западническая интеллигенция, которая под флагом демократизации и социализации России сокрушит её традиционную и в принципе наилучшую форму верховной власти, самодержавную, монархическую власть. Ведь законная Царская верховная власть в принципе не даёт властолюбцам под разными красивыми внешне предлогами похитить священные полномочия Государей, Божиих помазанников, и начать многопартийную парламентскую свистопляску с подкупом избирателей и одурачением их наёмными газетами и прочими «рептильными» СМИ. Пушкин с последователями, повторяю, поняли эту возможную гибельную для страны тенденцию еще в первую половину XIX в.

Итак, царское окружение, преимущественно космополитическое по духу, всеми силами препятствовало «смычке» Пушкина, славянофилов и почвенников с верховной властью. Лермонтов блестящими стихами обличил это преступление тех светских людей, которые «жадною толпой» стояли у трона и явились губителями национального гения, Пушкина. Конечно, виноват был и сам Николай I, который в течение целых 30 лет своего правления так и не понял, что его друзьями являются искренние защитники идеи Святой Руси, русского Православного царства, а именно Святитель Филарет, Пушкин, Жуковский, Вяземский, Киреевский, Хомяков, Тютчев, Аксаковы, Самарин и другие. Этих лучших и мудрейших русских людей в лучшем случае допускали до третьестепенных государственных постов, а первые места занимали деятели типа немца Бенкендорфа или лица непонятной национальности Нессельроде.

Напомню несколько поразительных примеров, которые характеризуют преступную парадоксальность такого противоестественного положения, когда верховная власть избирает своими орудиями не лучших своих людей, а худших. Святитель Московский Филарет, виднейший иерарх Православной церкви, был, несмотря на свои великие церковные таланты, которые можно сопоставить с таковыми же у Пушкина в поэтической области, был отстранен от влияния на течение государственных дел. Помощникам Николая I-го было не по нутру честное и нелицемерное намерение Святителя исправить ошибочные решения Петра Великого, незаконно вторгшегося в область внутренней жизни Церкви, подчинив её гражданской мирской власти. Именно этот протестантский уклон Петровского периода имел в виду Святитель, когда говорил, что «шпоры обер-прокурора» цепляются за его митрополичью ризу. Другой подобный пример, уже из военной области. Выдающийся полководец и военачальник, генерал Ермолов герой войны 1812 г. был царем Николаем снят с поста главнокомандующего на Кавказе, несмотря на поразительную, как сейчас бы сказали, «успешность» этого военачальника, одного имени которого боялись недруги России. Ермолов, отличавшийся нелицемерной прямотой, однажды так отреагировал на засилье иностранцев в управлении военными делами Империи. Он публично шутливо пожелал быть назначенным «на должность немца», поскольку именно прибалтийские («остзейские») немцы, составлявшие после Петра влиятельную сплоченную касту, имели многие преимущества при назначениях на высокие посты в военной и гражданской службе.

Вспомним и то, как представители верховной власти глупо и бесчувственно преследовали дворян-славянофилов за то, что они временами надевали традиционную русскую народную одежду, отпускали бороды и осмеливались в своих сочинениях и письмах критиковать космополитическое царское окружение. Им навешивали ярлыки революционеров и «коммунистов», им, защитникам Православия, выступавшим за органическое оздоровление самодержавного Царства благодаря опоре на русскую народность (так патриоты тогда иногда говаривали, подразумевая необходимость очистки государственного аппарата от космополитических и противоестественных начал). Стоило Юрию Самарину в 40-е годы раскритиковать порядки в русских прибалтийских губерниях, в которых местная немецкая администрация преследовала как коренное население, эстонцев и латышей, так и создавала препятствия для православной религиозной жизни, так он тут же был взят под стражу и посажен в Петропавловскую крепость. Подумать только, защитник идеи Православного Царства, которым по закону и была Российская Империя, был арестован именно за чистоту и искренность своей веры! Его допрашивал сам царь Николай, впрочем убедившийся, что Самарин вовсе не является карбонарием, как твердили ему иные придворные и был вынужден отпустить выдающегося русского мыслителя, поборника русской самобытности. Правда, император выговорил Самарину за его критику остзейских немцев.

В любом случае, знатные и мудрые самобытники типа Юрия Самарина или Ивана Аксакова всегда оставались «под большим подозрением» у верхов. Это было продолжением прежних подозрений, относившихся к Пушкину и поколению его друзей, которым вменялся в вину якобы антигосударственный «либерализм», которого у них совсем и не было. В 1849 г. московский генерал-губернатор Закревский, буквально ненавидевший московских славянофилов, с удовольствием принялся исполнять поразительный по глупости приказ государя сбрить дворянам бороды, поскольку, видите ли, у многих революционеров на Западе были эти самые бороды. Итак, если у коммуниста Карла Маркса была борода, то значит у русских знатных людей таковой быть не должно. И невдомек было нашему, в общем, достаточно образованному царю и его помощникам, что наличие бород и у революционеров-безбожников, и у русских православных консерваторов-самобытников было, как говорится, «двумя большими разницами».

Подобного рода примеров непонимания со стороны представителей верховной власти того, кто её друг, а кто враг, можно приводить до бесконечности. Анна Тютчева, дочь великого поэта-патриота и монархиста, при окончания неудачной для нас Крымской войны 50-х гг., когда России вновь случилось столкнуться со всей Европой, вспоминала, как в то время всенародной скорби, когда всем еще был памятен народный героизм защитников павшего Севастополя, министр Нессельроде на одном из банкетов во всеуслышание радовался близкой перспективе для знати после окончания войны вновь ездить за границу, в частности в Италию (также воевавшую против нас) и «есть макароны». И этот горе-министр, напрямую виновный в дезориентации царя накануне войны, вредивший у престола целых 40 лет, как и подобные ему высшие государственные чиновники, называли себя патриотами России. Конечно, они-то понимали цену собственного «патриотизма», который был вполне равнозначен прямой недоброжелательности.

Иван Аксаков, выдающийся представитель пушкинской школы русского самобытничества, постоянно задумывался над этим феноменом ложного патриотизма сановников, которые на деле не любят ни России, ни Русских, и ещё над тем, что далеко не все наверху понимают степень вредности такого лицемерного «патриотизма». В одной из публицистических статей первой половины 60-х годов, Аксаков с горечью отмечал, что фальшивый патриотизм, который на деле противостоит всему коренному отечественному и русскому, к сожалению, очень еще распространён у элиты Империи. Он приходил к выводу, что «русское государство» не вполне прониклось православным «духом русской народности», что именно это его ослабляет перед лицом неизбежных новых грядущих атак с Запада, завидующего русской силе и величию [1]. Аксаков вспомнил мудрую мысль уже повергнутого русскими Наполеона, который однажды сказал: «Стоит только русскому императору отпустить себе бороду и он непобедим». Многое понявший в России Наполеон имел в виду непобедимость нашей страны в случае нравственного единодушия русских властей и русских граждан и обращал внимание на тот колоссальный потенциал России, который был чаще всего неведом и самим русским начальникам. Патриотизм должен быть искренним, последовательным и опираться на собственные народные начала.

Разговор о патриотизме начат не случайно. Проблема расхождения мнимого патриотизма и действительного отчизнолюбия существует и в сегодняшней России. Она парадоксально перекочевала к нам из нашего дореволюционного прошлого. И сегодня, так же, как и при Николае Павловиче, иной высший государственный деятель бьет себя в грудь и призывает к патриотизму. А на практике он же потворствует рабскому подражанию всему зарубежному, начиная с языка, который испещряется странными речениями (вроде «бизнес») и, заканчивая стремлениями родниться с чуждыми и даже враждебными нам символами, наподобие Германского Королевского замка, за восстановление которого ратуют многие из наших руководителей.
Продолжим размышления об истинном и фальшивом патриотизме в следующий раз.
Владимир Николаевич Шульгин, кандидат исторических наук, профессор Калининградского пограничного института ФСБ России

18.01.2009

Примечание:

Аксаков И.С. Наше знамя — Русская народность. М.: Ин-т русской цивилизации, 2008. С. 100 и далее.