Петр Аркадьевич Столыпин

Текст передачи «Культурные войны» на радио «Русский край» (Калининград)

Недавно в г. Зеленоградске состоялись третьи «Столыпинские чтения», по традиции организованные «Фондом Столыпина». Место проведения избрано не случайно. В нашем крае выдающийся государственный деятель императорской России бывал неоднократно, поскольку недалеко от нас, на территории Литвы у Столыпина было свое поместье.

Столыпин был связан с глубинной Россией не только старинным происхождением, но и внутренним духовным строем, сформированным консервативно-самобытническим нравственным укладом. Он попытался всесторонне преобразовать Российскую Империю, сохранив при этом её главные устои. Столыпин относился к таким масштабным и героическим личностям, которых Русская земля выдвигает один раз в сто-двести лет во время очередных испытаний нашему государственному единству. Столыпин был призван на службу Председателя правительства Российской империи в годину Первой революции 1905−1906 гг., когда наша западническая радикальная интеллигенция вознамерилась натравить народ на историческую тысячелетнюю царскую власть. Заслугой Столыпина было то, что он видел необходимость коренного реформирования «верхов» Империи с целью преодоления устаревшего её западнического бюрократизма, введенного по немецкому протестантскому образцу Петром Великим. При этом Председатель правительства не побоялся дать решительный бой безбожному «ордену» нашей беспочвенной интеллигенции, которая под видом кадетских лозунгов «демократии», «народной свободы» захотела захватить верховную власть и ликвидировать нашу христианскую государственность во главе с Царем, Помазанником Божиим. Итак, выбор царем Николаем II Столыпина на должность главы правительства был вернейшим решением. Столыпин к тому времени уже был известен как решительный высококультурный государственный и общественный деятель, всеми своими немалыми силами стремившийся к всестороннему подъему не только сельского хозяйства Империи, но и ко всемерному ее культурному и общественному развитию.

В современной литературе о Столыпине сталкиваются непримиримые оценки во многом инерционно наследующие кадетские и социал-демократические штампы начала XX века. Так, С.Г. Кара-Мурза, путая причины и следствия, заявил, что Столыпин был «отцом русской революции» [1]. Более конструктивным представляется подход современных исследователей, отбрасывающих идеологические клише и рассматривающих Столыпина как государственного деятеля, готового органично соединять русскую старину и новизну модернизации. Президент Фонда изучения наследия П.А. Столыпина П.А. Пожигайло именно в этом духе характеризует экономический либерализм Столыпина, который «абсолютно органично сочетался с приверженностью традиционным духовно-нравственным ценностям» [2].

Чтение программных выступлений Столыпина в трёх первых Думах сразу же наталкивает на мысль о том, что этот государственный деятель хорошо понимал основы просвещённого консерватизма, сформировавшегося задолго до Реформы 1861 года, но не воплотившегося вполне ни тогда, ни позже. Объективно Столыпин был первым государственным деятелем, попытавшимся комплексно модернизировать Империю в духе программы отечественного консервативного самобытничества, с опорой на неуклонное развитие гражданской свободы в народе и обществе. Можно даже сделать вывод, что сам Столыпин дал плодотворный толчок дальнейшему концептуальному развитию этого типа консерватизма. Под его духовным воздействием сложилось «веховское» направление свободно-консервативной традиции. Знаменитое столыпинское выражение, брошенное в лицо революционерам с думской трибуны («Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия!») отозвалось у П.Б. Струве словами одной из его программных статей 1908 года, названной им (со слов Председателя Совета министров) «Великая Россия». Сам политик отмечал: «…я „не случайно“, а совершенно намеренно свой лозунг „Великая Россия“ заимствовал не у кого иного, как у П.А. Столыпина…».

Лучше всех о сути курса Столыпина сказал после его трагической гибели в 1911 г. В.В. Розанов, сказав следующее: «П.А. Столыпин крупными буквами начертал на своём знамени слова „национальная политика“. И принял мучение за это знамя». И далее: «Что ценили в Столыпине? Я думаю, не программу, а человека; вот этого „воина“, вставшего на защиту, в сущности, Руси»; «Дела его правления никогда не были партийными, групповыми, не были классовыми или сословными; разумеется, если не принимать за „сословие“ — русских и за „партию — самое Россию“; вот этот „средний ход“ поднял против него грызню партий, их жестокость; но она… была бессильна, ибо все-то чувствовали, что злоба кипит единственно оттого, что он не жертвует Россиею — партиям» [3].

Позже известный кадетский политик В.А. Маклаков также признал правильность курса Столыпина на синтез исторической верховной власти с растущей передовой земщиной, что и выдвинуло его на самый верх государственного управления. Считая монархическую «историческую власть» России единственно приемлемой в условиях революционной угрозы, Маклаков, находясь уже в изгнании, заметил об упущенной Россией исторической альтернативе, которая во многом была открыта Столыпиным. Бывший кадет признал, что если бы Столыпин не был убит, то «Россия могла войну выиграть и что революция не была неизбежной». В этом суждении Маклакова главным доводом была сильная фигура Столыпина, выдвинутого к власти именно Старой Россией.

Способность политика избрать путь «золотой середины» — одновременного спасения исторической России и её модернизации — проявлялась в понимании Столыпиным невозможности оздоровления России без привлечения к делу народа и конструктивных сил общества, действующих помимо государства. Конечно, даже Столыпину было сложно бороться на два внутренних фронта продолжая линию, наметившуюся еще у Карамзина и Пушкина, противостоявших как радищевскому, «декабристскому» радикализму и интеллигентской беспочвенности, так и той подражательной официальной лжеконсервативной России, которая в лице Бенкендорфа, Нессельроде и других сановников плотно заслоняла трон от влияния русских просвещённых консерваторов-самобытников. Это типичное дореволюционное явление казенного лжеконсерватизма Маклаков совершенно точно назвал «бюрократической диктатурой», боровшейся против наиболее способного защитника Исторической России, Столыпина. Именно Столыпин и его сторонники были способны преодолеть бюрократические «теснины старого режима», возродившиеся в полной силе у большевиков.

Основополагающим у Столыпина было убеждение в законности исторической царской власти в её органическом единении с Православием и русским народом. Уже в I Думе премьер заявил, что «правительство — аппарат власти», власти исторической и законной. Поэтому власть, говорил он, должна быть активна в своей деятельности, ибо «бездействие власти ведёт к анархии… правительство не есть аппарат бессилия и искательства». Ключевым для уяснения всеобъемлющего credo Столыпина является его первая программная речь во II-й Государственной Думе. Председатель Совета министров попытался «осветить руководящую идею правительства» страны, «находящейся в периоде перестройки, а, следовательно, и брожения». Столыпин дал ясно понять, что цель реформ не сводится к аграрному переустройству, каковое является лишь главнейшим из средств. Политик подчёркивал, что «многовековая связь русского государства с христианской церковью обязывает его положить в основу всех законов о свободе совести начала государства христианского, в котором Православная Церковь, как господствующая, пользуется данью особого уважения и особою со стороны государства охраною».

Возражая по вопросу приемлемости военно-полевых судов тому самому Маклакову, который позднее станет его апологетом, Столыпин вновь призвал Думу «стать не на разрушение исторического здания России, а на пересоздание, переустройство его и украшение». Никакой «тонкий» юридизм не должен стать хитроумным орудием разрушения, — вот основной смысл слов Председателя правительства. Столыпин именно тогда изрек своё знаменитое: «Бывают, господа, роковые моменты в жизни государства, когда государственная необходимость стоит выше права и когда надлежит выбирать между целостью теорий и целостью отечества». Это честно заявленное стремление Столыпина противопоставить государственную силу революционному течению было сродни известному настрою Карамзина, проявившемуся в день выступления декабристов в 1825 году. Взволнованный историограф тогда шёл во дворец с непокрытой головой, дабы убедить Николая I не стесняться применением силы против губителей отечества, взявших на вооружение западническую подражательную идею Конституции, противопоставленную законной исторической верховной власти.

Внутренняя убежденность Столыпина в правомерности чрезвычайного силового действия самодержавной власти полностью соответствовала настрою всех русских свободных консерваторов. Задолго до этого, в 1865 году, И.С. Аксаков (в статье «Русское самодержавие — не немецкий абсолютизм и не азиатский деспотизм») обратил внимание на сверхправовой характер русской самодержавной государственности. Русское Царство — высшее воплощение земной правды, соединяющей в одно целое «полную свободу правительственного действия, неограниченную свободу государственной власти» с возможностью торжества столь же неограниченной народной гражданской свободы (предполагающей «полную свободу бытовой и духовной жизни»). «Власть ограниченная — то же, что ограниченная собственность — два понятия, исключающие одно другое». Русская самодержавная государственность, по Аксакову, качественно превосходит западную парламентскую, потому что наделена «человеческой душой и сердцем». Поскольку парламентское большинство определяется «количественно, а не качественно», прибавлял славянофил, разъясняя: «Самодержавие парламента в таком случае может превратиться в невыносимейший деспотизм…». При всех несовершенствах самодержавия как правительственной формы именно она, по убеждению народа, «представляется ему наилучшим залогом внутреннего мира». Позднее Розанов также говорил о нормативности государственной силы Царства и недопустимости его слабости. В «Опавших листьях» он писал: «Государство есть сила. Это его главное. Поэтому единственная порочность государства — это его слабость».

Итак, строй мысли Столыпина был подобен карамзинскому и аксаковскому, центрируясь идеей единства исторической верховной власти и чаемых земских гражданских свобод. Столыпин, так же как и его предшественники, полагал, что историческая самодержавная власть в России сильна тем, что способна к свободному действию во имя укрепления общественного и государственного единства и «исторической правды». Отстаивая право царя на полноту суверенитета, он заявлял, что «центр тяжести, центр власти лежит не в установлениях, а в людях». Законность самодержавной царской власти по Столыпину обеспечивает оптимальную основу для дальнейшего утверждения правовой государственности в России, а не противоречит ей, как полагали радикалы всех направлений — от Милюкова до Ленина. В I Думе Столыпин ясно на это указывал: «обязанность правительства — святая обязанность ограждать спокойствие и законность, свободу не только труда, но свободу жизни, и все меры, принимаемые в этом направлении, знаменуют не реакцию, а порядок, необходимый для развития самых широких реформ».

Схоже мыслил Н.М. Карамзин, видя в самодержавном государстве высшее органическое средоточие отечественной цивилизации и общественности, действующей под началом союзных властей — «духовной» (церковной) и «гражданской» (монархической). Позднее С.Л. Франк в работе, опубликованной в 1930 году, писал в том же духе: «Во всяком обществе независимо от принципов, которые оно официально исповедует, роковым образом меньшинство властвует над большинством». В этом смысле любое общество — это аристократия или олигократия, то есть «власть меньшинства». И для народа всегда лучше иметь традиционную власть, например, монархическую, поскольку «монарх есть вождь, по большей части военный, необходимый организатор, спаситель и охранитель общества».

Видим, что взгляды Столыпина о сверхправовом характере самодержавной монархической государственности в России, являющейся столпом органического развития общества (в направлении полного торжества гражданской свободы) имели прочную опору в передовой отечественной и европейской политической мысли. К тому же Столыпин имел за спиной исторический опыт Империи, опиравшейся на тысячелетнюю традицию российской государственности. Заканчивая своё знаменитое выступление 10 мая 1907 года во II-й Думе, Столыпин заявил: «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия!». Сравним высказывание Карамзина по поводу Ошибочных конституционных устремлений Александра I (1811): «Россия… существует около 1000 лет и не в образе дикой Орды, но в виде государства великого, а нам всё твердят о новых образованиях, о новых уставах, как будто бы мы недавно вышли из темных лесов американских!».

Через сто лет Столыпин имел все основания заметить, что подобная болезнь подражательности распространилась на широкие слои радикальной интеллигенции. Показательно, что для показа ошибочности этого умозрительного рационализма Столыпин использовал бёркианский образ «живого древа», олицетворяющего самобытность отечественной цивилизации. Говорилось это в пику сторонникам ненавистного ему «беспочвенного социализма» и западнических конституционных схем. В третьедумском выступлении 16 ноября 1907 года Столыпин развил эту метафору, сказав следующее: «… русское государство росло, развивалось из своих собственных корней, и вместе с ним, конечно, видоизменялась и развивалась Верховная Царская Власть. Нельзя к нашим русским корням, к нашему русскому стволу прикреплять какой-то чужой, чужестранный цветок. Пусть расцветает наш родной русский цвет, пусть он расцветет и развернется под влиянием взаимодействия Верховной Власти и дарованного Ею нового представительного строя». Эти мысли премьера вновь перекликались с карамзинскими и пушкинскими размышлениями. В записке 1826 года, поданной Николаю I по его запросу, Пушкин писал, что одним из решающих истоков декабризма стал «пагубный» для России «чужеземный идеологизм». Сравним это с мыслью Карамзина: «Французская Монархия производила великих государей, великих Министров, великих людей в разных родах; <…> Но дерзкие подняли секиру на священное дерево, говоря: мы лучше сделаем!». Через сто с лишним лет Розанов, продолжатель консервативной традиции Карамзина и Пушкина, в «Опавших листьях» использует тот же образ, говоря, что «… могучие дерева вырастают из старых почв».

В последнем выступлении в III-й Думе (по проблеме введения земства в западных губерниях) Столыпин напомнил, что исторический опыт России последних веков свидетельствует о прямой зависимости успеха развития отечественной государственности от степени понимания в верхах приоритета именно русских национальных политических начал. При этом он мог назвать лишь два царствования, озарённых «действительной верой в своё родное русское. Это царствования Екатерины Великой и Александра Третьего». Слова Столыпина, проясняющие его видение национального измерения российской политики, стали его политическим заветом, завершившим яркую жертвенную жизнь этого государственного деятеля. Столыпин призвал членов Думы не забывать русскую «основу» национальной политики России, не уклоняться «малодушно» от ответственности перед собственным народом и его историей. Только так суждено сберечь «будущее нашей родины». Надо, говорил Столыпин, строить Россию, «не стыдящуюся быть русской».

Столыпин, как и его предшественники, вышедшие из школы Карамзина, Пушкина, славянофилов и почвенников, стремился органически связать религиозную, политическую и национальную стороны русской жизни, твёрдо веря, что историческая «власть есть хранительница государственности и целостности русского народа». Его государственная мудрость имела пророческие черты. До тех пор пока существует Россия актуальным останется и предостережение Столыпина, обращенное к членам Госдумы: «Да, господа, народы забывают иногда о своих национальных задачах; но такие народы гибнут, они превращаются в назём, в удобрение, на котором вырастают и крепнут другие, более сильные народы». Чтобы этого не произошло, политическая элита современной России не должна забывать уроков отечественного свободного консерватизма, виднейшим практическим выразителем которого стал в истории российской государственности Пётр Аркадьевич Столыпин.
Владимир Николаевич Шульгин, кандидат исторических наук, профессор Калининградского пограничного института ФСБ России

Примечания:

1 — См.: Кара-Мурза С.Г. Столыпин — отец русской революции. (Серия: Тропы практического разума). М.: Алгоритм, 2002. С. 244.
2 — Русский журнал (общенациональный): Специальный выпуск. 2008. С. 96.
3 — Розанов В.В. Террор против русского национализма: Статьи и очерки 1911 г. М.: Республика, 2005. С. 219, 273, 274−275 (курсив Розанова).