Уроки П.А. Вяземского (1792−1778)

Текст передачи «Культурные войны» на радио «Русский край» (Калининград)

Сто тридцать лет назад скончался видный русский писатель, поэт и политический мыслитель Петр Андреевич Вяземский. Он принадлежал к числу творцов золотого века русской культуры и был ярким представителем того цельного времени, когда аристократ в годину народных бедствий оборачивался воином, а в мирное время бывал поэтом и государственным деятелем. Поручик князь Вяземский участвовал в Бородинской битве и спас на поле боя генерала А.Н. Бахметева, за что был награждён орденом Святого Владимира IV степени. В молодости Вяземский по примеру отца-атеиста, увлекся Вольтером. Но пережил затем крутую идейную эволюцию от первоначального модного французского либерализма к русскому самобытничеству. Для него эта перемена взглядов была весьма не простой. Она основывалась на врождённом консервативном чувстве чести и благородства, высокой образованности, духовной самостоятельности и культуры. В результате Вяземский прошел показательный путь от «просвещенческого» космополитизма до самобытного просвещённого русизма. Вяземский, хотя и позже Карамзина, Пушкина, Жуковского, но также пришел к аналогичным с ними взглядам о правде русских Церкви и Царства.

Вяземский со второй половины 20-х годов ополчился против теории прогресса, этой основной теории и предмета веры представителей либерального радикализма. Критика прогрессизма нашла свое место в биографическом исследовании Вяземского «Фон-Визин». Рассматривая проблему зарождения современной русской прозы и роль Д.И. Фонвизина, как предшественника Н.М. Карамзина, Вяземский по-консервативному критиковал западников за отказ от исторического наследия России и солидарность с теорией прогресса. Ошибка радикалов, сторонников Радищева, состояла в бездумном следовании за европейской «новизной мысли». Они и не подозревали, что такое новаторство может быть ошибочным. Вяземский писал: «…художественная сторона писателей совершенно ускользает от критиков, не посвященных в искусство…. Если образ мыслей писателя не сходствует с их понятиями, не соответствует, по их мнению, так называемым потребностям века, то они в невежестве своем выдают нелепые приговоры, что язык, что слог того-то или другого устарел». Мыслитель утверждал, что радикальные «скороходы в мишурном наряде… более всех кричат об успехах времени, более всех суетятся и вертятся на посылках у него… сами не единою мыслью, ни единым шагом не подвигают вперед правильного хода его». Вяземский отвергал прогрессистский исторический нигилизм западников, взявших своим идейным орудием теорию прогресса, обращенную против самобытной России. Он писал по этому поводу: «Избави… Боже отказываться от прошедшего, отрекаться от преданий, от наследства, завещанного… предшественниками».

В этих суждениях видим полное восприятие Вяземским взглядов Карамзина. Вяземский, говоря, что время текло и при наших предках, развивал консервативную аргументацию в духе русской пословицы, гласящей, что «деды и отцы не дурнее нас были». Он говорил о недопустимости насильственного пресечения исторических традиций в угоду какой-либо теории, замечая следующее: «Отнимите эти наследственные силы, разорвите цепь последствий и преданий, и время, или успехи его, то есть время в духовном значении своем, закоснеет и придет в совершенный застой. Только у необразованных и диких народов нет прошедшего». Он считал единственным источником просвещения веру православных предков, а не умозрительные отвлеченные теории философов. В приводимой ниже пространной цитате мысль Вяземского прямо опирается на христианский Символ Веры, указывающий на Божественный исток просвещения. Он резко судит западников, отказывая им в праве называться просветителями.

Мыслитель писал: «Вы настоящие гасители, ибо покушаетесь потушить неугасимый свет, разлившийся искони и постепенно разливающийся из одного нетленного и все более и более питаемого светильника. Не только в области наук и искусства, но и в самой политике только те перевороты благонадежны и плодотворны, которые постепенны и необходимы. Главное условие прочности их есть то, чтобы они развивались из недр прошедшего, из святыни народной, из хранилища истории и опыта. Не говорят вам: сидите на месте, но говорят: не пускайтесь в путь без запасов, не соображаясь с путем, который прошли до вас трудолюбивые и усердные подвижники. Разумеется, время идет, разумеется, просвещение подпирается нетерпеливо все вперед и вперед; но из того не следует, что необходимо каждые десять лет выбрасывать все старое и дочиста заводиться новыми понятиями, новым языком, новыми великими людьми, как прихотливый и расточительный хозяин заводится в доме своем новой мебелью, утварью и посудою».

Завершается этот сюжет о недопустимости радикального отвержения исторической России в угоду отвлеченного прогрессистского теоретизирования следующими сильными словами свободного консерватора: «Святая заповедь „чти отца и мать, и будешь долголетен на земле“ может применяема быть и к народам, и к представителям их на разных поприщах гражданственности и просвещения. Горе народу, не почитающему старины своей!<…> Горе писателям, которые самонадеянно предают забвению и поруганию дела доблестных отцов!» (выделено мною — В. Ш .). Эти строки свидетельствуют о консервативном образе мыслей Вяземского уже в конце 20-х годов XVIII в., когда они были написаны. В них мыслитель защищал наследие Фонвизина, и особенно — Карамзина, от радикальных критиков, духовно порывавших с отечественными традициями при опоре на комплекс так называемых демократических, прогрессистских идей XVIII в., рожденных на Западе.

Вяземский, прекрасно зная западную литературу и владея иностранными языками, имел возможность убедиться, что понятие «прогресс литературы» является ошибочным. На Западе уже тогда стала господствовать пиар-журналистика и, как он писал, «литераторы перерождаются в публицистов и в политические лица, выделывая из литературы, то есть из журналистики, ступень для достижения парламентской трибуны… или министерского кресла…». В Англии, Германии, особенно во Франции «литература ныне не что иное, как средство и орудие». Её «священнослужение обратилось более или менее в спекуляцию и промышленность». Во Франции имя «литературы» вытеснено словом «la presse, то есть печатность». Вывод Вяземского, вполне совпадающий с суждениями прежних любомудров и современных ему славянофилов, о «гниющем» духе современного Запада совсем не оптимистичен. Мыслитель пишет: «Вещественность победила духовность…». Данное суждение замечательно своей просвещенной консервативной убежденностью в регрессе западной литературы как разновидности искусства. Оно дополнительно подкрепляло мысль консерваторов о необходимости собственной русской культурной и вообще — отечественной цивилизационной самобытности.

На поучительном примере Карамзина Вяземский еще и еще раз отвергал прогрессистское доктринерство, которое подчиняет историю модным политическим пристрастиям и укладывает ее в идеологическое «демократическое» прокрустово ложе, искажая тем самым историческую истину. Вяземский утверждал следующее: «Карамзин, не мудрствуя лукаво, провел Русскую историю широкими путями Провидения. Многие, которым показалось, что этот способ слишком прост, силятся провести ее сквозь иглиные ушки особых систем». Вяземский высказывал по-своему ту же мысль, какую формулировал Пушкин, отзываясь об Истории Карамзина, как «подвиге честного человека», говоря, что наша история не может писаться по модным французским «формулам». Вяземский указывал: «Иные хотят, чтобы через всю историю протянута была одна мысль, слышан был один лозунг, на который откликались все события. И точно есть историки, которые сбиваются на водевильных певцов». Подобная прогрессивная доктринерская заданность была чужда Карамзину. Вяземский свидетельствовал, что для Историографа «всякая натяжка, всякое заданное себе наперед направление лишили бы его возможности представить полную картину того, что было и как было».

Аналогичное суждение высказывал Вяземский и в отношении Пушкина-историка. Он писал: «В Пушкине было верное понимание истории; свойство, которым одарены не все историки. Принадлежностями ума его были: ясность, проницательность и трезвость. Он был чужд всех систематических, искусственно составленных руководств; не только был он им чужд, он был им враждебен. Он не писал бы картин по мерке и объему рам, заранее изготовленных, как-то часто делают новейшие историки, для удобного изложения в них событий и лиц, предстоящих изображению». Пушкин сам переносился в глубину прошлого. Знамя борьбы против радикального либерализма в духе просвещенного консерватизма Карамзина и Пушкина Вяземский нес до конца своих дней.

В 70-е годы мыслитель написал несколько статей, в которых суммировал все свои прежние суждения о гибельности либеральствующего радикализма и прогрессистского доктринерства. Центральной из них была статья «Современные темы или канва для журнальных статей», писавшаяся в 1873—1875 гг. По мысли Вяземского радикальная периодическая печать много «содействует» общественному злу. Наблюдая за свободолюбивой журналистикой пореформенного времени, Вяземский высказывал консервативные опасения за последствия нигилистических покушений на единство русской исторической традиции и преемственности, которое чревато революционным взрывом. Имея в виду радикальную западническую печать, он замечал: «Не содействует ли она своим скептицизмом в оценке всего прошедшего, и своим самодовольным и восторженным оптимизмом пред благоприобретениями настоящего, не содействует ли она ослаблению, а иногда и радикальному расторжению тех связей, потрясению и срытию тех основ, которыми и на которых должно держаться всякое благоустроенное гражданское христианское общество?». Конечно, в форме риторического вопрошания Вяземский утверждал в духе русской национальной мысли самоценность отечественных государственных и вероучительных традиций, которых нельзя касаться в их капитальных основах. Улучшать можно только уже имеющееся в христианском «государственном обществе». Таково было убеждение всех действительных идейных и практических свободных консерваторов до П.А. Столыпина включительно.

Вяземский остро чувствовал динамизм русской жизни. Опасался возможности неуправляемого её сползания в Революцию. Задолго до В.В. Розанова он сказал о «старом» строе, за который опасался, видя бессилие политического класса пойти путем свободно-консервативной модернизации, сохраняющей самобытные устои страны. Одновременно Вяземский предвосхитил сентенцию К.Н. Леонтьева о необходимости в обществе «страха Божьего» или, по крайней мере — человеческого [1]. Вяземский писал: «Если и в старом… обществе (до Реформы 1861 г — В. Ш .) уже не сильно действовал страх Божий, то еще был силен страх людской: была дисциплина <…> — страх, довольно искусственный, условный — это правда, дисциплина несколько лицемерная — и это правда. Но все-таки, что-то было; а теперь ничего нет».
Шли 70-е годы, Вяземский увидел стремительную мобилизацию революционных элит, социалистическое «хождение в народ», был современником первого покушения на Царя-освободителя в 1866 г. Немного времени оставалось и до очередных попыток цареубийства, предпринятых сторонниками революционного террора, для которых уже не существовало единой исторической традиции России, по праву столь высоко ценимой консерватором Вяземским. Пророчески звучали его слова, обращенные к новым самозваным освободителям народа, возненавидевшим историческую Россию: «Изъявление презрения к минувшему мало обещает плодов для будущего <…> Позорить старину не тоже ли, что кусать грудь кормилицы, которая вспоила нас молоком своим». Желябов и Перовская не услышали предостережений Вяземского, как позже Милюков и Ленин не восприняли пророчеств Достоевского, Леонтьева, Розанова, авторов сборника «Вехи».

В наши дни русское общество уже в состоянии оценить всю силу и мощь собственной национальной культурной традиции, одним из ярких представителей которой был князь П.А. Вяземский, дабы не повторять подражательных ошибок прошлого.
Владимир Николаевич Шульгин, кандидат исторических наук, профессор Калининградского пограничного института ФСБ России

29.09.2008

Примечание:

1 — К.Н. Леонтьев писал В.В. Розанову 27.05.1891 г.: «От[ец] Амвросий говорит часто, что там, где нет „страха Божия“, и страх человеческий очень полезен». Леонтьев имел в виду оптинского старца, прославленного ныне Русской Православной Церковью. См.: Письма К.Н. Леонтьева к В.В. Розанову // Корольков А.А. Пророчества Константина Леонтьева. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1991. С. 149.