70-летие мученической кончины сщмч. Никодима (Кроткова)

21 августа исполнилось 70 лет со дня мученической кончины архиепископа Костромского и Галичского свмч. Никодима (Кроткова).

29 ноября 1868 года в селе Погрешино Середского уезда Костромской епархии в семье священника Василия Федоровича и Ольги Васильевны Кротковых родился сын Николай — будущий священномученик.

В 1883 году Николай Кротков окончил духовное училище, а в 1889-м — Костромскую семинарию. Семья Кротковых была настолько бедна и жила так трудно, что в годы учения в духовной школе родители отправляли Николая в Кострому без единой копейки. Но Господь не оставлял Своего избранника без помощи.

По окончании семинарии Николай Васильевич поступил учителем в церковноприходскую школу села Олеш Галичского уезда. Примерно в это же время он венчался девице Аполлинарии Андреевне Успенской, а 25 февраля 1890 года принял священный сан и был определен преосвященным Августином (Гуляницким), епископом Костромским, на священническое место к Петро-Павловской церкви села Тезино Кинешемского уезда. Этот приход составляли рабочие трех больших фабрик — около десяти тысяч человек. Богослужение в храме совершалось ежедневно, а многочисленные требы занимали все свободное время. В поисках большего религиозно-нравственного воздействия на рабочих о. Николай завел в церкви духовные чтения с поучениями, которым обыкновенно предшествовало, особенно в посты, служение акафиста. Но любимым детищем молодого священника была сельская народная школа, в которой он состоял законоучителем. Все время, остававшееся от пастырских трудов, он отдавал преподаванию в школе. Неутомимая пастырско-просветительская деятельность снискала тезинскому священнику всеобщую любовь прихожан-рабочих и расположение епархиальной власти, вскоре наградившей начинающего иерея набедренником.

Только семейная жизнь у о. Николая Кроткова не сложилась: умер ребенок, а за ним — любимая жена Аполлинария Андреевна. Внезапно осиротев, о. Николай смиренно переносил постигшее его горе, находя утешение в молитве и пастырском попечении о еще более несчастных. Из глубины его переживаний, просветленных сердечной молитвой, родилось решение принять монашество и оставить приход. Но епископ Уманский Сергий (Ланин), знавший Кроткова по Костромской семинарии, в своих письмах убедил не спешить с реализацией такого важного намерения и продолжить образование. И уже в сентябре 1896 года Кротков стал студентом Киевской Духовной Академии. С глубокой скорбью прихожане села Тезина прощались с любимым пастырем; проводить его на железнодорожную станцию собрались все и со слезами на глазах высказывали священнику самые добрые пожелания.

На четвертом курсе Академии Кротков принял монашество с наречением имени в честь праведного Никодима. Постриг совершил епископ Уманский Сергий 13 августа 1899 года в Ближних пещерах Киевской Лавры.

Духовную Академию иеромонах Никодим закончил в 1900 году со степенью кандидата богословия и 24 августа того же года указом Святейшего Синода был определен смотрителем Владикавказского духовного училища. Его трудами было расширено училищное здание, устроена домашняя церковь, выхлопотаны у города в собственность училища две десятины земли, на которой при помощи учеников был разбит фруктовый сад. Кроме своей прямой службы, о. Никодим с 14 октября 1900 года по 6 сентября 1902 года состоял членом местного епархиального училищного совета. За свою полезную деятельность иеромонах Никодим 11 мая 1902 года был возведен преосвященным Владимиром (Сеньковским), епископом Владикавказским, в сан игумена. А когда в городе Кутаиси появилась вакансия инспектора духовной семинарии, игумен Никодим был назначен на эту должность (5 сентября 1902 года). С глубоким сожалением отпускали о. Никодима его ученики и сослуживцы по Владикавказскому училищу. В газетах по этому поводу писали, что в обществе он приобрел репутацию «заботливого администратора, экономного распорядителя, искреннего педагога и весьма гуманного, прямого и сердечного человека».

Местное грузинское общество почтило отъезжавшего из Владикавказа игумена на собрании в Грузинском училище и выразило чувство особого удовольствия видеть такого любвеобильного и доброжелательного пастыря на поприще духовно-просветительской деятельности в пределах Грузии. Но пребывание о. Никодима в Кутаиси было непродолжительным, всего несколько месяцев (здесь он с 4 октября 1902 года состоял членом Имеретинского епархиального училищного совета), и уже 8 января 1903 года отец инспектор был назначен ректором Александровской миссионерской семинарии в городе Ардон Терской области.

В Тифлисе Экзарх Грузии преосвященный Алексий (Опоцкий) возвел Кроткова в сан архимандрита. За два года о. Никодим много потрудился над благоустройством семинарии: построил новое здание, завел приличную обстановку для общежития, отделал домашнюю церковь на средства, собранные исключительно им самим.

С 8 февраля 1903 года ректорские обязанности архимандрит Никодим совмещал с должностью председателя Ардонского отделения епархиального училищного совета, а 28 сентября 1904 года он был назначен благочинным епархиальных монастырей.

Но более всего административные способности о. Никодима проявились во время его ректорства в Псковской духовной семинарии, куда он был переведен из Ардона указом Святейшего Синода от 25 мая 1905 года. Здесь его управление совпало с общим кризисом русской жизни, с периодом самых бурных семинарских беспорядков. Ему пришлось перенести немало неприятностей от взбунтовавшихся семинаристов. Когда под влиянием революционных идей почти все студенты отказались учиться и все меры педагогического воздействия на их отуманенные умы исчерпались, семинарию пришлось дважды закрывать — в октябре 1905-го и в мае 1906 года. При обратном приеме в семинарию архимандрит Никодим проявлял большую тактичность и не прибегал к широким репрессиям, учитывая, что многие из студентов стали жертвой злонамеренной агитации.

Смиренный ректор Псковской семинарии ограничился исключением руководителей беспорядков и тайных организаторов. Пренебрегая общепринятым формализмом, архимандрит Никодим в своих отношениях с семинаристами исходил только из их блага и делал все возможное для улучшения учебного и воспитательного процесса. Для этого он организовал из учеников старших классов кружок «народных проповедников» и ходил с ними накануне воскресных дней в «Дом Трудолюбия», где совершал богослужение для его обездоленных насельников, а очередной член кружка произносил проповедь или поучение. Неудивительно, что «батюшку-ректора» хорошо знали и любили не столько представители высших слоев местного общества, сколько простой народ. 26 августа 1906 года Кротков был назначен председателем Псковского епархиального училищного совета.

В частной жизни о. Никодим довольствовался самой простой обстановкой. В личных отношениях отличался искренностью и прямотой; всегда доступный, он никогда не показывал своего начальственного положения. Талант администратора, личные достоинства его были отмечены церковным священноначалием, и архимандрит Никодим был определен для архиерейской хиротонии. 10−11 ноября 1907 года состоялись церковные торжества — наречение и хиротония архимандрита Никодима (Кроткова), бывшего ректора Псковской духовной семинарии, во епископа Аккерманского, викария Кишиневской епархии.

Подобные церковные торжества обычно совершались в стольных городах, главным образом в Санкт-Петербурге как центре церковного управления. Лишь изредка честь эта предоставлялась некоторым значительным древним русским городам. Ввиду этого воля императора Николая II о совершении наречения и хиротонии архимандрита Никодима в Кишиневе явилась особым знаком монаршего внимания к Кишиневской епархии.

Весть о том, что наречение и хиротония нового викария будут совершены в Кишиневе, с большим энтузиазмом была встречена местными жителями, желавшими быть свидетелями этого особенного священнодействия.

Преосвященный Владимир (Сеньковский), епископ Кишиневский и Хотинский, в силу предоставленного ему указом Святейшего Синода права пригласил к участию в наречении и хиротонии архимандрита Никодима во епископа Преосвященных Аркадия (Филонова), бывшего епископа Аккерманского, Сергия (Петрова), епископа Новомиргородского, первого викария Херсонской епархии, и Иннокентия (Ястребова), епископа Каневского, викария Киевской епархии.

Наречение было совершено 10 ноября в зале архиерейского дома. 11 ноября была совершена архиерейская хиротония.

Начались архиерейские будни. Обстановка в Бессарабии была сложной. За пышными фасадами имперского благоденствия бурлили разрушительные революционные страсти, националистические соблазны набирали силу. Опереться на местную элиту не представлялось возможным. В разговоре со священником К. Парфеньевым Преосвященный Владимир так характеризовал сложившуюся ситуацию: «Кишиневская интеллигенция, настоящая и так называемая, действительно поразила и поражает меня своей отдаленностью от Церкви и ее служителей. В местах прежнего моего служения я видел иное отношение интеллигенции. Нельзя сказать, чтобы кишиневская интеллигенция была либеральной, напротив, она очень консервативна, но, тем не менее, она действительно индифферентна к вопросам веры и чуждается Церкви. Кроме этих недостатков, среди интеллигенции заметно также и отсутствие дисциплинированности во время богослужений в храме».

Националистические и сепаратистские настроения стали главенствующими для бессарабской интеллигенции. Владыка Никодим оставался в оппозиции к различным политическим и националистическим течениям, имевшим своей целью отторжение Бессарабии от России, был непримирим к автокефальным тенденциям, находившим к тому времени достаточное количество сторонников, поддерживаемых румынскими спецслужбами. Сепаратисты пытались «упросить» епископа Никодима «сузить» свою миссионерскую деятельность. Заинтересованные круги сулили всевозможные «выгоды» — «материальную помощь», «успешную карьеру», чтобы владыка умерил свою ревность о церковном устроении и «не замечал некоторых вещей». Но их надежды не оправдались. Не обошлось и без провокаций. Много лет спустя владыка говорил по этому поводу так: «Как я, православный архиерей, могу пойти на компромисс со своею совестью и делать то, что не совпадает с церковным интересом?» И он с неиссякаемой ревностью продолжал трудиться на благо Матери Церкви.

Владыка объезжал епархию, знакомился с церковной и светской жизнью. В зале городской думы проходили духовные беседы с участием владыки, посвящавшиеся вопросам богословия, а также истории и культуры. Перед такими встречами, как правило, архиерейский хор исполнял духовные распевы, в том числе и местных авторов.

Владыка Никодим часто служил и почти всегда во время богослужения проповедовал. Основные темы его проповедей — неотмирность христианства, Церковь, вне которой нельзя обрести спасение.

В ноябре 1908 года на Кишиневскую кафедру был назначен владыка Серафим (Чичагов), выдающийся церковный деятель, автор Серафимо-Дивеевской летописи и многих других сочинений. В солнечной Бессарабии, в мнимо безоблачное время относительного благоденствия империи, не без промысла Божия встретились два будущих священномученика.

Епископ Никодим, как и прежде, с ревностью трудился на ниве миссионерства и просвещения, считая это самым важным в Кишиневской епархии. Колебания и сомнения религиозного и нравственного свойства, вздобренные революционной пропагандой, несмотря на формальное благоденствие Российской империи, давали о себе знать. Для более внимательного взгляда жизнь окраины не представлялась стабильной и неколеблемой.
24 февраля 1909 года состоялось теплое и трогательное прощание с владыкой Владимиром, переведенным на Донскую архиепископскую кафедру.

Несмотря на все трудности архипастырского служения, занятость и различные попечения, владыка находил время для исторических изысканий. Политический и исторический ландшафт Бессарабии был достаточно сложным и противоречивым и, по мнению епископа Никодима, нуждался в тщательном изучении. Будучи председателем Церковного историко-археологического общества, он обратился к корпорациям духовных учебных заведений, духовенству и духовной консистории Кишиневской епархии с воззванием проделать комплексную работу по изучению епархии за последние 100 лет со времени присоединения Бессарабии к России. Свой взгляд на проблему владыка изложил следующим образом: «Приближается знаменательный момент в жизни Бессарабии — столетие присоединения ее к России. В такие моменты усиленно работает мысль, является потребность оглянуться на пройденный путь, подвести итоги прожитому. Эта потребность самопознания, безусловно, присуща жителям Бессарабии, особенно же ее интеллигентным работникам. На них как на наиболее сознательных представителях Бессарабии лежит обязанность оживить и воскресить в сознании потомства исторический путь, пройденный бессарабской церковью. Местная жизнь, местные архивы полны неисчерпаемого исторического материала, и нужно только любящее сердце, дабы под его живительными лучами ожили и заговорили сухие, бесстрастные листы архивной бумаги. Бессарабское Церковное историко-археологическое общество живет надеждою, что его призыв к изучению местной церковной жизни встретит живой отклик. Жатвы много, и нужны только энергичные работники по изучению церковной жизни местного края. Посему к вам, интеллигентным труженикам и работникам, обращается Бессарабское Церковное историко-археологическое общество с просьбой поработать на обширной, почти незатронутой ниве изучения церковной жизни Бессарабии. Желающие последовать зову Общества пусть заявят ему о своем желании, дабы в общем собрании членов Общества и лиц, желающих потрудиться по изучению местной церковной жизни, наметить материал и темы для работ; лиц же, избравших для себя известные темы, сообщить их Обществу, дабы при общем содействии и единении работа их была плодотворнее».

Владыка постоянно проповедовал, считая осознанную церковность народа первейшим делом своей архиерейской совести, и его труды в значительной степени воскрешали и оживляли приходскую жизнь.

Но главным образом внимание епископа было приковано к миссионерству, остававшемуся краеугольным камнем его архиерейских трудов.

Служение в Бессарабии епископа Никодима подходило к концу. Повеление императора от 16 ноября 1911 года гласило: «Высочайше утвердить изволил всеподданнейший доклад Святейшего Синода о бытии 1 викарию Кишиневской епархии Преосвященному Аккерманскому Никодиму епископом Чигиринским, вторым викарием Киевской епархии, с переименованием второго викария сей епархии епископа Каневского Иннокентия в 1 викария оной».

По этому поводу в воскресенье, 27 ноября, в кафедральном соборе состоялось чествование владыки Никодима и прощание его с кишиневской паствой. В соборе, где четыре года тому назад епископ Никодим был посвящен в архиерейский сан, собрались почитатели владыки: военные, представители разных ведомств, воспитанники духовных и светских школ и духовенство городских церквей.

Эту литургию епископ Никодим совершал в сослужении с занявшим его место епископом Гавриилом (Чепуром) совместно с соборным и городским духовенством. Пел архиерейский хор. Во время литургии и молебна духовенство и хор уже титуловали Преосвященного Никодима «епископом Чигиринским». После литургии был отслужен напутственный молебен. Владыка Гавриил пригласил всех помолиться за покидающего Бессарабию епископа Никодима, отправляющегося к киевским святыням, чтобы Господь помог ему достойным образом нести служение Церкви Христовой в новой епархии. По окончании молебна епископ Никодим вышел на амвон и обратился к пастве с прочувствованным словом. Как повествует епархиальная хроника, со слезами на глазах он просил всех, кого он когда-нибудь и чем-нибудь обидел, — духовенство, «сладкогласных певчих» и «публику» — простить его. Многие из духовенства и молящихся плакали. Поистине, так может прощаться только отец со своими чадами, когда в отношениях нет примеси лжи и лицеприятия, когда все выстроено на добром фундаменте евангельской любви.

Взаимная любовь была настолько велика, что чествования отъезжающего святителя продолжались несколько дней. Прощаясь с епископом Никодимом, члены совета общества по оказанию помощи нуждающимся в образовании 29 ноября преподнесли ему адрес в красиво оформленной папке с благодарностью за участливое отношение к нуждам учащихся Кишинева и за его материальное пособие обществу. Владыка слишком хорошо помнил свое нищенское детство и скудную юность и в память о своих благодетелях, которые помогли ему выжить и получить образование, никому не отказывал. Всех нуждающихся принимал с неизменной любовью и максимальным личным участием.

Вечерним поездом 2 декабря 1911 года владыка Никодим навсегда отбыл из Кишинева, оставляя светлые воспоминания о безоблачных днях своего архиерейского служения в Бессарабии. Его ожидали новые труды и новые испытания.

12 декабря 1911 года Преосвященный Никодим, епископ Чигиринский, прибыл в Киев на место своего нового служения. Почти сразу же он был назначен настоятелем Михайловского Златоверхого монастыря. Объем проблем и реестр обязанностей у владыки на новом месте стали значительно шире.

Ведению второго викария подлежали дела: «а). По консистории — столу второму: 1) увольнение за штат по прошениям священноцерковнослужителей и в отпуск; 2) определение на места диаконские и псаломщические; 3) назначение помощников благочинных и членов благочиннических советов; 4) о пострижении в монашество и принятии в монастыри; 5) назначение законоучителей в высшие начальные училища; 6) цензура проповедей, произносимых в кафедральном соборе; 7) об учреждении братств и церковноприходских попечительств; 8) о назначении духовенству пенсий; 9) о крестных ходах; 10) погребение самоубийц; 11) погребение на церковных погостах; 12) выдача св. антиминсов; 13) освящение храмов; 14) по столу 7-му — дела единоверческие и присоединение к православию. б). Дела епархиального попечительства и богадельни. в). Распорядительные постановления Правления семинарии по хозяйственной части и дела женских училищ духовного ведомства. г). Псаломщические классы и курсы. д). Епархиальное Св. Владимирское братство, где Преосвященный Никодим состоит Председателем. е). Председательствование в пастырских собраниях духовенства. ж). Наблюдение за преподаванием Закона Божия в средних учебных заведениях Mинистерства народного просвещения, а также и в высших начальных училищах. з). Исполнение обязаностей Товарища Председателя епархиального миссионерского совета, Киевского комитета Православного Миссионерского Общества и Киевского отдела Императорского Палестинского Общества». И сверх того, во время отсутствия митрополита Флавиана (Городецкого) в Киеве епископ Никодим давал разрешение на выдачу святого мира в другие епархии, делал распоряжения о совершении торжественных богослужений в кафедральном соборе, входил, в случае нужды, в деловые сношения, как личные, так и письменные, с местными властями. Поистине гигантский объем проблем и обязанностей. Но, помимо всего, возникали ситуации иного, деликатного свойства, требовавшие мудрого и тактичного решения, а порой личного присутствия владыки. Приведем один пример.

Как-то владыка был поставлен перед проблемой: помирить два прихода — села Большая Пятигорка и деревни Обуховки. Вражда возникла из-за икон Божией Матери, обретенных в колодце на обуховской земле крестьянином села Большая Пятигорка Степаном Яремчуком. Иконы были принесены в пятигорскую церковь. Но обуховское общество считало их своей собственностью, так как они найдены на обуховской земле. Епархиальной властью иконы были переданы в распоряжение Бердичевского братства, и братство, помня, что обуховчане подарили 6 десятин земли для постройки церкви и приюта для круглых сирот воинов и три тысячи деньгами, посчитали своим долгом перенести иконы в обуховскую церковь. Но этому воспротивились жители Пятигорки и однажды, когда духовенство и до 6 тысяч народу, в том числе из Москвы и Киева, прибыли на торжество, тайно взяли иконы из церкви и спрятали их. Назначенное во второй раз перенесение икон тоже не удалось, благодаря сопротивлению пятигорских людей. Тогда братство выстроило часовню у колодца в надежде, что сюда иконы будут перенесены беспрепятственно. Но пятигорчане воспротивились и этому. В свою очередь, нарастало раздражение и у обуховчан. Назревал серьезный конфликт, который мог разрешиться в любое время с самыми прискорбными последствиями. Вернуть к миру враждующие стороны суждено было епископу Никодиму.

Около 8 часов въехав в Большую Пятигорку и не услышав колокольного звона, епископ Никодим усомнился, ждут ли его в церкви, и задержался в школе, пока не удостоверился, что в церкви есть люди. Войдя в храм и облачившись, владыка сказал слово о вражде и мире среди людей и пригласил присутствующих крепко помолиться Богу. Молчаливо-угрюмое несогласие уступить дрогнуло. Пока служился архиерейским чином молебен Спасителю и Божией Матери, прибыл крестный ход из Обуховки, подошли и пятигорчане. Облачившись в полное архиерейское облачение, владыка распорядился вынести обретенные иконы. Как бы по уговору, не желая сдаваться, женщины подходили к носилкам, держались за них, становились на колени, не вставая, плакали и причитали. Не без труда удалось вынести иконы из церкви. На погосте также слышались всхлипы и протестующие возгласы. Но чувствовалось, что худшее позади.

Владыка невозмутимо повел речь о явлениях икон и их почитании, все больше и больше овладевая вниманием народа. Протесты становились все реже, и по окончании речи враждующие стороны подняли иконы и понесли их без всякого выражения чьего бы то ни было недовольства. Предстояло пройти пять верст. Преосвященный Никодим шел во главе. Непрестанно пели церковные песнопения. Недавняя вражда осталась позади. У братской часовни владыка совершил освящение воды и окропил здание внутри и снаружи. Затем был совершен молебен с акафистом Божией Матери, после чего епископ Никодим снова обратился к народу с поучением о святости места, о том, что иконы должны быть там, где обретены. Люди заметно успокоились. И уже через несколько недель после вмешательства епископа Никодима некогда враждующие стороны обменивались иконами, после чего устраивали общественные обеды.

Это не единственный случай, требовавший архиерейского участия, и владыка неутомимо объезжал практически все приходы, нуждавшиеся в архиерейском посещении.

24 января 1912 года на съезде благочинных, созванном митрополитом Киевским и Галицким Флавианом в связи с увеличившейся активностью сектантов, владыка Никодим как опытный миссионер был избран председателем.

Всю работу по миссионерству в Киевской епархии владыка взял на себя. Он следил за деятельностью штатных миссионеров, искал и находил оптимальные формы работы при расширении сектантского влияния. В подольской Петро-Павловской церкви мужского духовного училища и в Вознесенской церкви Байкового кладбища он устроил регулярные миссионерскиие вечерни, на которых говорил проповеди или делал доклады.

18 июня 1912 года в Черкассах открылся миссионерский съезд духовенства Киевской епархии под председательством епископа Никодима. Приехало много священников с зараженных сектантством приходов Черкасского, Чигиринского и Каневского уездов. На открытии владыка сделал доклад о пастырях достойных и недостойных, указав на миссионерские труды как наиболее важные и актуальные.

Владыка Никодим был музыкально одаренным человеком: пел, играл и разбирался в музыкальных премудростях. Помимо всех своих трудов, он руководил работой класса псаломщиков и регентов при Михайловском Златоверхом монастыре. Курсы проходили, как правило, с 15 июля по 24 августа ежегодно.

Быстро летит время в повседневных трудах. Благополучие великой империи, ускользая с поверхности жизни, на глазах у всех обнажало новую, грозную реальность. Началась Первая мировая война, столкнувшая в небытие две монархии, связанные кровным родством.

4 февраля 1916 года в зале Киевского религиозно-просветительского общества по инициативе епископа Никодима состоялось собрание городского духовенства, посвященное проблемам войны. Главной темой было создание приютов для беженцев, помощь раненым и издание патриотических листков для армии. 14 февраля владыка отслужил торжественную миссионерскую вечерню с чтением акафиста Пресвятой Богородице.

Всеми доступными средствами святитель пытался помочь страдающему Отечеству, растерянным, смущенным войной и революционной агитацией людям. 1 марта владыка посетил Фастовский железнодорожный поселок и выбрал место для постройки нового храма вблизи станции, чтобы все следующие на фронт и возвращающиеся домой могли прибегать к благодатным таинствам. На следующий день он отправился в Бердичев, чтобы осмотреть школы и побеседовать с законоучителями. Он встретился и обсудил насущные проблемы с главным священником Юго-Западного фронта протоиереем Грифцовым, после чего сразу же уехал в Казатин, чтобы там выбрать место для постройки часовни для поминовения убиенных православных воинов. Посетил госпиталь, где беседовал с ранеными, прибывшими с фронта. В селе Насташка Васильевского уезда при Свято-Никольском приходском братстве владыка организовал приют для сирот убиенных воинов.

Как председатель Свято-Владимирского братства епископ Никодим призвал всех пожертвовать на подарки к Пасхе воинам действующей армии. А 1 мая 1916 года он сам отправился на фронт, чтобы посетить и ободрить героев и защитников Отечества в боевой обстановке, и привез с собой целый вагон подарков от братства Святого Владимира.

Затем владыка поехал в Тернополь, где присутствовал на богослужении в домовой церкви командующего армией и произнес краткое слово к присутствующим о том, что сейчас вся Россия, а особенно духовенство, молится о даровании победы над врагом, и подарки, которые он привез с собой, «являются выражением любви к защитникам родины от находящихся в тылу сыновей и дочерей ее». Подарки были отправлены на позицию, а владыка в ближайшей к Тернополю деревне отслужил молебен Спасителю и Божией Матери. Он снова сказал проповедь о том, что надо до конца держаться поставленной цели и не внимать наветам злых людей (революционеров), и, благословив всех солдат, добавил: «Воины не одни, с ними воюет вся Россия».

Владыка одобрительно отнесся к введению сухого закона. 22 мая 1916 года он говорил: «Вышеприведенные обстоятельства (сухой закон. — Авт.) весьма много способствовали возвышению благочестия в народе (речь шла о Чигиринском уезде. — Авт.). Заметные раньше хулиганские выходки, пороки и преступления почти исчезли. Храмы Божии за богослужением полны молящимися, прибегающими к милосердию Божию и заступничеству Божией Матери и святых угодников. Обнаружением сего явилось благочестивое желание прихожан соорудить <…> иконы Божией Матери, великомученика Георгия Победоносца и Иоанна Воина для торжественного перенесения их крестным ходом по приходу и поставления в храме, чтобы перед ликами сих святых воинов и страстотерпцев молиться за нынешних страдальцев — воинов родной земли».

Все более неспокойными становились настроения в тылу, и неутешительными были известия с фронта. Епископ Никодим неустанно трудился на духовной ниве, желая по мере сил возродить и утвердить дух своей паствы.

11 сентября владыка посетил в Бердичеве храм, который 70 лет не видел архиерея. Настоятель жаловался: псаломщик на войне, молодое население на войне — по этой причине нет хора. Владыка, как всегда, рассказал о наболевших проблемах, но главное — о христианской любви и о том, как она должна выражаться в настоящее смутное время войны.

Далее владыка отправился в село Гришковцы, где среди встречавших его была семья гофмейстера царского двора А.П.Корнилова, потомка севастопольского героя. После совместной молитвы владыка сказал: «Необходимо безропотно нести крест войны и употребить все усилия к благополучному ее исходу».

В Бердичеве к встрече Преосвященного Никодима в Успенский собор прибыл главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта генерал-адъютант А.А.Брусилов со свитой. Владыка, обращаясь с речью к генералу, благословил его на ратные подвиги и вручил ему икону Божией Матери в шитой золотом ризе — дар Высокопреосвященнейшего Владимира, митрополита Киевского и Галицкого. Растроганный до слез генерал с благодарностью принял святыню, облобызал ее и горячо поблагодарил епископа Никодима.

Для ободрения духа находившихся в тылу владыка 25 сентября 1916 года совершил крестный ход с группой прихожан из Марии-Магдалинского прихода и Михайловского монастыря на Шунявку с новосооруженной иконой Пресвятой Богородицы, которую накануне он сам освятил. После епископ Никодим сказал слово о Пресвятой Владычице как нашей заступнице, молитвеннице и покровительнице во все тяжелые и страшные времена для России.

Владыка не оставлял без внимания и осиротевших детей. Чтобы как-то помочь им, он, по благословению митрополита Киевского Владимира, издал циркуляр от 10 ноября 1916 года к отцам настоятелям приходов Киевской епархии об образовании фонда для воспитания детей-сирот павших воинов, для чего благословил устроить по всей епархии сбор зерна и огородных продуктов. Деньги, вырученные от продажи на месте сбора пожертвований, предполагалось передать в братство Святого Владимира, а также владыка просил разослать в закрытых конвертах воззвания к земледельцам близлежащих приходов о посильной помощи.

На очередном миссионерском собрании в Старо-Киевской Вознесенской церкви, 27 ноября, он говорил долго и вдохновенно, развивая и интерпретируя в контексте военных и революционных событий текст «Восстани спяй и воскресни от мертвых и освятит тя Христос», после чего были розданы листки миссионерско-патриотического содержания.

В начале февраля 1917 года епископ Никодим от имени Свято-Владимирского братства обратился к населению Киевской губернии: «Совет Киевского епархиального Св. Владимирского братства по примеру прошлых лет изготовляет подарки для дорогих защитников-воинов к празднику Святой Пасхи. Памятуя, что воины вынуждены уже третий раз встречать праздник Святой Пасхи вдали от родных, в тяжелых условиях боевой жизни, под постоянным страхом за свою жизнь, — подбодрите их, покажите им крепкую связь с тылом, это принесет великое утешение в праздник Святой Пасхи. Совет братства обращается к настоятелям приходов, членам причта, православному населению Киевской губернии, учащим и учащимся в церковных и миссионерских училищах, кооперативным обществам и другим организациям и всем добрым людям: привнести и свою лепту на доброе дело помощи воинам, всякого рода пожертвованиями на подарки. Подарки и пожертвования Совет братства просит направлять в Киев, Михайловский монастырь, Свято-Владимирское братство на имя председателя братства».

Общественная жизнь из-за церковной ограды видится по-другому, не так, как с высот государственных политических олимпов. Епископ Никодим в феврале 1917 года вместе со своими единомышленниками потребовал от царя роспуска Государственной Думы, за что попал в немилость и был сослан в Саратов, но по настоятельному ходатайству светских и церковных деятелей Киева через три месяца был возвращен на прежнее место.

Война из отечественной стала превращаться в гражданскую, как это и было задумано худшим меньшинством. Густые облака мировой злобы, зависшие над Россией, готовы были в любой момент обрушиться воплощенной злобой и беспрецедентной ненавистью.

В Киеве епископа Никодима застала революция. Разброд и шатания были во всем — коснулись они и церковной дисциплины. Оздоровление духовного климата в обществе и армии стало основной темой воззваний владыки, в которых он раскрывал духовную нищету и пагубность большевизма. Владыка талантливо и не без успеха развернул большую работу по объединению православных людей. По его инициативе были созданы Совет объединенных приходов и Братство приходских советов, в связи с чем он предоставил митрополиту Владимиру рапорт:

«Пастыри г. Киева пожелали объединиться в союз, выработано и положение этого союза на собраниях под моим председательством, каковое при сем представляется. В состав этого союза входят более 50 пастырей г. Киева и 4 киевских викария. На последнем собрании, 28 сентября, председателем общих собраний избран протоиерей Симеон Трегубов, товарищем — протоиерей Михаил Вишневецкий, казначеем — протоиерей Владимир Богородицкий и секретарем — священник Николай Поройков. Доводя о сем до сведения Вашего Высокопреосвященства, почтительнейше прошу преподать свое Архипастырское благословение союзу трудиться во благо Св. Церкви, к водворению мира и любви среди пастырей г. Киева и епархии».

Митрополит Владимир 10 октября наложил резолюцию: «От всей души призываю Божие благословение на деятельность союза, направленную к водворению мира и любви среди духовенства Киевской епархии».

Союз, организованный епископом Никодимом, неуклонно возрастал, приобретая новых сторонников. Благословение Божие лежало на его начинании, успех был очевиден. Каждое дело, обретая смысл в глазах окружающих, достигало своей цели. Благодаря поистине подвижническим трудам владыки, укреплялась и обновлялась приходская жизнь — основа всякого церковного устроения. Усилия святителя способствовали поднятию духа и осознанному противостоянию разрушителям российской государственности, за что на владыку Никодима были раздражены петлюровцы.

С еще невиданной дерзостью был убит митрополит Киевский и Галицкий Владимир (Богоявленский). Распоясавшиеся бандиты, воспользовавшись «новой политической ситуацией», имя которой анархия, вывели владыку за стены Киевской Лавры и застрелили.

Великая русская смута только начиналась. Убийство святителя было пробным камнем в череде опережающих друг друга по жестокости и цинизму злодеяний. По свидетельству профессора В.В.Зеньковского (в 1848 году он принял священный сан), уже во время гетманщины на этом месте был поставлен памятник митрополиту Владимиру.

Украинские круги настоятельно требовали от него, чтобы выборы Киевского митрополита как первосвятителя Украинской Церкви непременно были отложены до собора, на котором они надеялись провести свою кандидатуру. Как только В.В.Зеньковский стал министром Исповеданий в правительстве гетмана Скоропадского, он сразу же отправился с визитом к епископу Никодиму. «С епископом Никодимом у меня был небольшой, но очень характерный разговор. У меня еще не образовалось никакого плана действий, но я сказал епископу Никодиму, что взялся за свой пост исключительно из желания послужить церковному миру и благоустройству, что, войдя в состав правительства, я никогда не стану переходить компетенции государственной власти в церковных делах, но что надеюсь, что епископат пойдет мне навстречу, считаясь с очень серьезным и политическим, и церковным положением. Епископ Никодим, стремившийся ускользнуть от каких-либо ответственных слов, принимавший меня очень сдержанно и холодно, сказал, что время для Церкви сейчас действительно трудное, но что Церковь полагается на свои силы, что он надеется, что я буду уважать свободу Церкви и не переходить границ государственного вмешательства во внутренние дела Церкви. Я не счел нужным вступать в спор с епископом Никодимом, но мне сразу стало ясно, что я имею в лице его врага, который не пойдет ни на какие уступки, который твердо и упорно будет бороться за те позиции, которые он считает правильными. Меня это не могло смутить, — я достаточно раньше знал епископа Никодима — но показало мне сразу же, каким трудным путем предстоит мне идти».

Епархиальное собрание было назначено на 19 мая. Видя непреклонность владыки и его твердую решимость повести дело в соответствии с волей Патриарха, Зеньковский перед тем, как доложить о положении церковных дел в Совете Министров, счел необходимым в частном разговоре с владыкой найти компромисс. Он предложил на съезде ограничиться обсуждением только епархиальных проблем и не производить выборов митрополита, а перенести эти выборы на Украинский Собор. Он говорил: «Жалобы украинского духовенства побуждают правительство стать на защиту прав Украинского Собора, без всяких оснований попираемых Вами как заместителем Киевского Митрополита». Находя все новые и новые аргументы в защиту своей политики, он заметил, что епископ Никодим слушал его внимательно, но по тому, как он слушал, было ясно, что слова не действуют на него и он твердо и непреклонно стоит на своей позиции. Присутствовавший при разговоре архиепископ Евлогий указал министру, что они выполняют благословение Патриарха и это вопрос уже решенный. «Епископ Никодим стал на формальную точку зрения, — писал В. Зеньковский, — конечно, не потому что был формалистом, а наоборот, он постарался сам создать эту формальную преграду, чтобы за нее укрыться». Епископ Никодим говорил: «Теперь не время созывать Собор, в разгар лета невозможно получить из деревни ни священников, ни прихожан, а осенью, когда закончатся работы, можно будет созвать Собор. Выборы же митрополита нам абсолютно необходимы, потому что епархия не может жить без ответственного главы ее». Парируя, В.В.Зеньковский пытался указать на то, что он, епископ Никодим, успешно справлялся со всеми проблемами уже четыре месяца и ничего страшного не произойдет, если это продлится до осени, но его аргументы не имели действия. «Я ничего своей властью, — сказал архиерей, — переменить не могу».

Независимость архиерея испугала Зеньковского, и он поспешил сообщить в Совет Министров о нарочитом стремлении епископа Никодима обойти Собор и провести в Киевские митрополиты Антония (Храповицкого). «Совет Министров был крайне возмущен поведением епископа Никодима, — вспоминал Зеньковский, — и кто-то предложил просто полицейски не допустить епархиального собрания, в крайнем случае, даже разогнать его». В результате доклада министру Исповеданий было поручено от имени правительства потребовать не выбирать митрополита.

По приглашению епископа Никодима Зеньковский приехал на собрание, и председательствующий архиепископ Евлогий сразу же как члену правительства предоставил ему слово. Министр еще раз попытался оказать давление на епископат и заявил, что правительство не желает вмешиваться в церковные дела, но в то же время не может быть равнодушным к церковным разногласиям, считает их крайне опасными и просит отложить выборы митрополита. «Я отметил, что правительство желает жить в мире с церковными людьми, но оно сделает, конечно, свои выводы, если его просьба, основанная на серьезных данных, не будет уважена. Епархиальное собрание, конечно, свободно поступить, как оно хочет — но и правительство свободно в случае отказа собрания последовать предложению правительства поступить соответственно».

Но уже через два часа епископы сообщили Зеньковскому, что со стороны правительства производится насилие над Церковью и что указ Патриарха нельзя не исполнить, не нарушая церковной дисциплины. Даже тот, кто шел против линии епископа Никодима, считал неудобным откладывать выборы. Предвидя давление со стороны правительства, епископ Никодим своевременно добился у Патриарха того, чтобы митрополит в данном случае был выбран большинством голосов, что оказалось решающим.

Владыка Евлогий (Георгиевский) получил от Святейшего Патриарха Тихона указание провести выборы нового Киевского митрополита. Представлено четыре кандидатуры: митрополит Харьковский Антоний (Храповицкий), митрополит Платон (Рождественский), бывший Экзарх Грузии, митрополит Новгородский Арсений (Стадницкий) и епископ Уманский Димитрий (Вербицкий). Обсуждение кандидатур вызвало немалое волнение у православных Киева. В принятии решения участвовало около 300 человек, и большинством был выбран митрополит Антоний. За него стояло все русское население и украинские центристы, а за епископа Димитрия — «самостийники». Игнорируя результаты выборов, правительство признавало владыку Антония митрополитом Харьковским, а не Киевским, а по всем вопросам Киевской епархии официально обращалось к епископу Никодиму. Такое положение не устраивало правительство, и оно решило обратиться к Патриарху с претензией. Об этом стало известно, и в тот же день к Зеньковскому прибыл архиепископ Евлогий и попытался объяснить выборы не нежеланием сотрудничать с украинским правительством, а невозможностью ослушаться Патриарха. Он и другие архиереи сожалеют об этом несоответствии и не теряют надежды на нормализацию отношений. Далее архиепископ Евлогий попросил правительство не обращаться к Патриарху о непризнании собрания законным, так как это нарушит церковный мир, и предложил обо всем договориться в Киеве. Владыке удалось уговорить министра не предпринимать никаких действий. Воспользовавшись перемирием, епископ Никодим отправил в Москву своего доверенного человека (иеромонаха Димитрия из Михайловского монастыря) со всеми официальными материалами о выборах на утверждение Святейшему Патриарху Тихону и Высшему Церковному Совету. Признание выборов законными вызвало большое раздражение в украинском правительстве, и была срочно отправлена телеграмма с просьбой воздержаться от утверждения новоизбранного митрополита до получения от украинского правительства материалов, освещающих официальную точку зрения. Но из этого ничего не вышло. Князь Е.Н.Трубецкой сообщил о том, что, по сведениям «Общественного центра» (антибольшевистская организация в Москве), министром Исповедания назначен профессор Зеньковский, ставший униатом, что ускорило утверждение митрополита Антония. Через несколько недель в Киев пришли документы за подписью Патриарха с подтверждением законности выборов и сообщением Высшего Церковного Совета о невозможности их отмены. И в то же время Патриархия надеется на то, что «гетманское правительство не оставит Православную Церковь без своего содействия и помощи в ее нуждах». В. Зеньковский писал: «Ответ этот закреплял положение, создавшееся еще на епархиальном собрании и делал невозможным никакой компромисс. Церковь и государство на Украине оказались таким образом в войне, и я, конечно, очень тяжело переживал эту ненужную, провоцированную епископом Никодимом и близким к нему духовенством войну». Исполняя благословение Патриарха, епископ Никодим одержал победу в неравном столкновении с украинским правительством.

Власть гетмана не могла создать армии и не имела никакой реальной опоры. За несколько дней петлюровской осады в Киеве резко поднялись цены на хлеб, и так как помощи ждать было неоткуда, 14 декабря 1918 года министерство вынесло постановление о сдаче города. В тот же день галицийский корпус сичевых стрельцов во главе с Е. Коновальцем, назначенным Директорией командиром «осадного корпуса», вошел в Киев, в честь чего на Софийской площади был устроен парад. Произошла очередная — четвертая — перемена власти. Первое, что сделали петлюровские отряды, — расстреляли около стен музея более ста офицеров старой русской армии. На киевлян это подействовало удручающе. Как пишет А.А.Гольденвейзер в своих воспоминаниях, «единственное административное мероприятие, которое Директория успела не только декларировать, но и осуществить, было снятие всех имевшихся в городе русских вывесок и замена их украинскими <…>. Руский язык не допускался даже наряду с украинским. Вывески же на иностранных языках не подлежали снятию. Приказ о немедленной украинизации вывесок частным образом мотивировался тем, что галицийские войска, которых Петлюра призвал освобождать Украину, были весьма сконфужены, когда они, овладев наконец Киевом, оказались в совершенно русском городе. Между тем для них-то русский язык был действительно чужд и мало понятен. И вот, уступая чувствам своих войск, атаман Коновалец издал свой исторический приказ, следы которого долго еще напоминали киевлянам об эфемерном владычестве Директории <…>. Весь город в эти веселые дни представлял собой гигантскую малярную мастерскую. Улицы были полны лестниц, ведер с красками и т. п. Особые патрули расхаживали по городу и проверяли, исполнен ли приказ. В случае каких-либо орфографических сомнений они же разрешали их с авторитетностью академии наук».

17 декабря архиепископа Евлогия (Георгиевского) арестовали петлюровские офицеры. За ним пришли прямо в Печерскую Лавру, когда он пил чай с митрополитом Антонием (Храповицким), и отвезли в гостиницу «Версаль», временно обращенную в тюрьму. На следующий день в белом клобуке, с папкой в руках появился невозмутимый митрополит Антоний. Владыка Евлогий бросился с благодарностями к митрополиту, но радость его была преждевременной. Как только решетка затворилась, он понял, что обрел не свободу, а замечательного сокамерника. По коридору ходили солдаты и офицеры. Владыка Евлогий вспоминал: «Один из них спросил митрополита Антония, за что нас посадили. «За православную веру», — ответил владыка. Солдат усомнился: «За веру? За веру не сажают, наверное, какие-нибудь вы злодеи». Но наступила уже другая эпоха, упразднявшая подобные вопросы: за веру не только сажали, но и расстреливали.

В тот же день владык отправили поездом в Галицию. В дороге конвоиры стали заботиться об арестованных, угощать их едой и чаем. Один из солдат собирался ехать в Киев и предложил владыкам передать записку.

По приезде в Тернополь владык разместили в еврейской гостинице, но вскоре перевели в город Бучач в униатский Базилианский монастырь. Записка дошла до Печерской Лавры, после чего духовенство и миряне направились к Петлюре с просьбой облегчить участь архиереев. Но Петлюра хотел одного — чтобы этих владык на Украине больше не было, и освободить их отказался. Однако после долгих переговоров он разрешил им иметь все необходимое для службы. И вот как раз перед Рождеством два лаврских монаха привезли облачения, церковные сосуды и прочее.

В это же время в Киеве был арестован епископ Никодим, и уже на Святках оказался в Базилианском монастыре вместе с арестованными владыками. С ним прибыл иеромонах Николай, беззаветно преданный ему человек, последовавший за владыкой в заключение добровольно. Заботливо и преданно он стал относиться ко всем владыкам: подметал пол, чистил сапоги, исполнял все необходимое без малейшего неудовольствия.

Одну келью занял митрополит Антоний, другую — архиепископ Евлогий и епископ Никодим, а в третьей келии поселились иеромонах Николай, архимандрит Виталий и иеромонах Тихон, арестованные вслед за епископом Никодимом. В одной из келий совершалась служба. Днем узники гуляли по саду, а по вечерам униатские монахи приглашали владык к себе, угощали кофе, вели религиозные беседы. Епископ Никодим был отличным музыкантом и каждый вечер на стоявшей в ризнице фисгармонии исполнял церковные песнопения.

Весной неожиданно появился епископ Алексий (Дородницын), пообещал хлопотать об освобождении, но так ничего и не сделал.

Вскоре приехал профессор филологии Киевского университета Иларион Огиенко. В это время он работал над переводом богослужебных книг на украинский язык. Называя себя православным, он без смущения причащался с униатами. (С 1919 по 1921 год он был министром просвещения в правительстве Украины. В будущем — архиерей с неординарной биографией.) Его обещания похлопотать об освобождении узников также остались без результата.

Приближалась Пасха. В Великую Субботу неожиданно для всех появился иеромонах Иов из Почаевской Лавры. Он приехал исповедовать узников и привез с собою куличи, пасхи и письма, в которых почаевские монахи писали: «Лобызаем ваши узы».

Это время архиепископ Евлогий вспоминает так: «Не знаю, долго ли продолжалось бы наше заточение, если бы не изменилось политическое положение Украины. Завязалась борьба украинцев с поляками, для украинцев неудачная. Поляки их энергично теснили. Украина разделилась на Восточную (Киевщина) и на Западную (Галиция) и организовала два правительства, объединявшиеся под верховной властью Петлюры. Во Львове, центральном городе Галиции, заседало правительство, составленное из галичан и возглавляемое Петрушевичем, в Киеве — правительство Петлюры. До нас добежал слух, что поляки взяли Львов, что правительство вынуждено бежать на восток. А потом мы узнали, что бежавшие министры вот уже две недели как живут в вагонах на нашей станции».

Заключенных освободили и даже предложили доставить на Волынь. Владыки были в некотором замешательстве, но все же решились остаться на милость и великодушие поляков. Все были согласны, что ехать куда-либо в такое смутное время, когда орудуют вооруженные банды, не стоит.

Под Троицу поляки вошли в город, и уже на следующий день, прямо после литургии арестовав владык, посадили их на грязные навозные телеги и под проливным дождем отправили в местечко Монастыржинско. По прибытии их обыскали и отправили дальше. Недалеко от Станислава толпы пьяных польских солдат и офицеров, окружив телегу, осыпали густой бранью православных архиереев. Один из солдат сорвал с архиепископа Евлогия шапку и очки и бросил в грязь. Все могло бы кончиться трагично, если бы не вмешательство одного офицера.

Прибыв в Станислав, во избежание «непредвиденного», владык решили не помещать в казармы и отвезли в «Бельвю» — местный публичный дом. Дали отвратительную грязную комнату. Митрополит Антоний посоветовал не раздеваться, все легли в мокрых рясах и не сомкнули глаз до утра от солдатского топота, бабьего визга и выстрелов…

Наутро митрополит Антоний обратился к униатскому епископу Григорию Хомишину в надежде на его заступничество и помощь, но безуспешно. Комендант также отказался участвовать в их судьбе. Все решилось неожиданно. Н.С.Серебреников, организовавший приют для бывших граждан Российской империи, случайно узнал, что православные архиереи находятся в борделе, и был возмущен до крайности. Он был влиятельным человеком и добился их освобождения.

Но вскоре владык арестовали вновь и отправили дальше во Львов. Там они нашли радушный прием у митрополита Андрея Шептицкого, вернувшегося недавно из русского плена (его освободило временное правительство). Рассказывая о своем плене, он поведал, как при царском режиме приезжал к своему другу графу Красинскому в Витебскую губернию под видом торговца свиньями и рассылал своих эмиссаров скупать русские древности. Будучи большим патриотом Киевской Руси и всего, что связано с ней, он утверждал, что это и есть ничем не замутненная русская стихия, которую нельзя этнографически отождествлять и политически сочетать с Великороссией. О восточном церковном искусстве он говорил: «Оно чище воплощает христианскую идею, чем западное».

Но и под властью польского владыки они не чувствовали себя в безопасности. Митрополит Андрей Шептицкий порекомендовал обратиться к польским властям через Клемансо, так как в этот момент обсуждался Версальскиий договор. Шептицкий помог наилучшим образом скорректировать бумаги, которые и были отнесены во французское военное агентство во Львове.

Через несколько дней пришло предписание отправить митрополита Антония, архиепископа Евлогия и епископа Никодима в Краков. Везли их под конвоем и разместили в местечке Беляны, на берегу Вислы, в монастыре монахов-молчальников («camaldules»). Жили монахи не общежительно, а в небольших домиках с огородами. Одежду носили грубую, донашивая ее до полной ветхости. Приветствовали друг друга неизменным «memento mori, frater». Но архиереев окружали не только монахи. Семь жандармов-пилсудчиков неотступно сторожили их.

Через некоторое время владык отправили в Краков к кардиналу Сапеге. Кардинал сказал: «Ваши имена известны, но они окружены ненавистью, вас держат под охраной, чтобы толпа вас не растерзала».

«Мы добровольно отдали себя в руки поляков, надеялись на их великодушие, — ответил митрополит Антоний по-латыни, — а к нам отнеслись, как к преступникам. У нас на Кавказе есть дикое, разбойничье племя ингушей: если кто добровольно отдается под их покровительство, тот человек для них священный. А с нами поляки не так». Это вызвало переполох. Вся свита кардинала засуетилась: «Что такое? Какие еще ингуши?» На этом аудиенция закончилась, и архиереев отвезли в монастырь. Вскоре монахи расположились к своим пленникам и разрешили служить. Благо, все необходимое оставалось с ними. Богослужение укрепило и утешило узников.

Пришел ответ из Парижа: французские власти просят пропустить владык в район расположения армии Деникина и оказать им в пути всяческое содействие. Через несколько дней был подан автомобиль, и архиереи в сопровождении польского офицера, с провизией, подаренной монахами, отбыли на вокзал.

В Черновцах владыки посетили 86-летнего румынского патриарха Владимира Репту. Великолепный дворец, роскошный прием, но теплого общения не получилось из-за симпатий патриарха к Австрии. В Яссах архиереев принял митрополит Пимен.

Через Галат они отправились в Константинополь на пароходе русского торгового флота «Владимир». Константинополь произвел на всех чудное впечатление. Владык принял Местоблюститель патриаршего престола митрополит Дорофей с членами Синода. С ними оказался архиепископ Анастасий (Грибановский), бежавший из Бессарабии от румынских националистов. Прием был официальный и непродолжительный.

Владыка Евлогий (Георгиевский) вспоминал: «Когда в Киеве меня арестовали, я думал, что мне конец <…>. Весь дальнейший период плена прошел под знаком неволи, бесправия, подавленности <…>. Господь изъял меня из России в недосягаемость. Я был в России фигурой заметной, колющей глаз, и был бы, несомненно, одной из первых жертв террора. Плен сохранил мне жизнь <…>. Дни плена явились цепью чудес — реально ощутимое вмешательство Божественного Промышления в мою судьбу, и теперь я знаю опытно, что означает возглас: «С нами Бог!»

В той же мере это касается и епископа Никодима (Кроткова). После Успения 1919 года, пробыв в плену 9 месяцев, архиереи прибыли в Новороссийск. Их встретили, как воскресших, с восторгом. Оказывается, прошел слух, что их расстреляли, и по ним даже служили панихиды. Митрополит Антоний и епископ Никодим остались в Новороссийске, а архиепископ Евлогий выехал в Екатеринбург к брату.

Вскоре пришли известия, что в Киеве белые, и митрополит Антоний с епископом Никодимом, невзирая на все сложности, поспешили уехать. Владыка Никодим сразу же принялся за церковные дела. Надо сказать, что ставя выше всего церковные интересы, в политическом отношении он занимал нейтральную позицию. Высказываясь всегда за целостность Церкви и государства, он даже говорить всерьез об автокефалии категорически отказывался. В ярославской тюрьме на последних допросах такая церковная позиция будет расценена как политическое преступление, направленное против советской власти. «Ставить Церковь выше государства — контрреволюция», — скажет следователь. Несмотря на давление петлюровцев, а после и большевиков, владыка отстаивал только интересы Церкви. На последних допросах он так определил свою позицию во время Гражданской войны: «Я стоял за единую неделимую Церковь и Родину, невзирая на то, какая в ней будет власть».

Деникин ушел из Киева, а вместе с ним — митрополит Антоний (Храповицкий). Реальность расправы при встрече с большевиками была слишком очевидна. Но епископ Никодим по благословению митрополита остался, так как это совпало с его внутренним убеждением: Церковь не должна оставаться без архипастыря. И киевская паства отвечала владыке любовью и признанием. Впоследствии на допросах такая решимость к самопожертвованию вызовет подозрение и будет истолкована следователем как сотрудничество с деникинской разведкой.

Сразу же по прибытии в Киев владыка отправил к Патриарху Тихону иеромонаха Димитрия с подробным отчетом о положении церковных дел в Польше и Киеве. Иеромонах Димитрий вернулся от Святейшего с одобрением деятельности епископа Никодима и указом о возведении его в сан архиепископа с назначением на Таврическую кафедру.

После шести месяцев пребывания в Киеве владыка, выполняя благословение Патриарха, с риском для жизни пересек линию фронта и в июне 1920 года приехал в Симферополь. Через много лет и этот подвиг послушания станет на предсмертных допросах обвинением в шпионаже в пользу Деникина, а благословение Святого Патриарха Тихона — отягчающим обстоятельством. «Кадровый тихоновец» — это уже само по себе контрреволюция. В Симферополе архиепископ Никодим встретился с митрополитом Антонием, который только что вернулся из Турции, где безуспешно искал поддержки у старых друзей.

Вскоре армия Врангеля под давлением большевиков стала покидать Крым, а с нею — все желающие. Но и на этот раз архиепископ Никодим предпочел не оставлять страждущее Отечество и свою паству. Митрополит Антоний одобрил такое решение. В Крыму также остался архиепископ Таврический Димитрий (Абашидзе), ушедший за штат по благословению Святейшего Патриарха Тихона. 21 августа 1921 года он получил указ от Патриарха и поселился в Топловском монастыре, недалеко от Феодосии, где прожил около года.

Приняв дела епархии, архиепископ Никодим с прежней энергией погрузился в церковную жизнь.

В 1922 году советская власть объявила об изъятии церковных ценностей. Голодающее Поволжье стало удобным поводом для нанесения смертельного удара по Православной Церкви. Своей целью большевики ставили не столько изъятие само по себе (они не сомневались, что ценности заберут во всех случаях), сколько уничтожение лучших представителей Русской Церкви, в первую очередь, архиереев и священников. С впечатляющей откровенностью в секретном письме к членам Политбюро в марте 1922 года В. Ленин писал: «Для нас именно данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем с 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления. Именно теперь громадное большинство крестьянской массы будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь значительно ту горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства, которые могут и хотят испытать политику насильственного сопротивления советскому декрету». В письме давалось конкретное указание, как действовать: «Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше». (Ленин В.И. Письмо Молотову для членов Политбюро).

28 марта 1922 года в «Известиях» был напечатан список врагов народа, куда по логике большевиков попала лучшая часть российского духовенства. Одним из первых был назван Святейший Патриарх Тихон. В свою очередь, КрымЦИК, чтобы не отстать в столь важном революционном деле, 30 марта издал указ, в котором всем православным храмам предписывалось в 36-часовой срок с момента получения циркуляра все ценности по имеющимся описям опечатать и сдать в Наркомфин. КрымЦИК обязал всех в 6-часовой срок сообщить о результатах выполнения этого своеобразного постановления. Ответственность за проведение циркуляра в жизнь возлагалась на представителей общины. Так как за эти смутные годы практически все храмы Крымской епархии в той или иной степени были уже обворованы или ограблены, предусмотрительные большевики к этому циркуляру сделали дополнение под № 38, сообщавшее, что «лица, являющиеся хранителями церковных ценностей по своему юридическому или фактическому положению, будут привлекаться к ответственности наравне с совершителями краж». И даже: «если они предоставят доказательства своей непричастности к кражам, их все равно будут привлекать за небрежное хранение ценностей». В примечании было сказано: «Пользующиеся церковным имуществом обязаны представить старые (до 1917 года) инвентарные книги, описи клиросных ведомостей, независимо от описей, предоставленных при заключении договора с местными Советами, а непредоставление, сокрытие или предоставление этих документов в испорченном виде служит основанием для привлечения виновных к судебной ответственности как за уничтожение или сокрытие указанных документов. Требование: а) опись в трех экземплярах недвижимого и движимого церковного имущества, б) отдельно от указанной — опись в трех экземплярах инвентарного имущества, предназначенного специально для богослужебных целей».

Как и следовало ожидать, крымское духовенство не спешило выполнять эту директиву и напряженно ожидало, что будет дальше. Представители КрымЦИК — революционные дамы Нина Солодова и Евгения Андерсен — пришли к настоятелю Александро-Невского кафедрального собора протоиерею Алексею Назаревскому. Предъявив соответствующий мандат, они рассчитывали на содействие священника, но он, сославшись на свое нездоровье и несогласие прихожан оказывать содействие в сомнительных предприятиях, отослал непрошеных гостей в канцелярию архиерея и без особой уверенности предположил, что, быть может, там они найдут не только «понимание», но и ключи от храма. Но этого не случилось. Не зная, что делать, Солодова и Андерсен обратились за советом к наркому РКИ Азовскому. Получив разъяснения, они снова пришли к протоиерею Назаревскому, но дома его уже не было. Возле храма они встретили дочь протоиерея Николая Казанского, от которой узнали, что отец дома. Но и здесь не нашли сочувствия. «Я с утра занят работой, — решительно заявил священник, — и сейчас тоже еду совершать требы и ничем помочь не могу». И посоветовал обратиться к настоятелю или архиерею.

Архиепископ Никодим, видя неотступность и формальную обоснованность претензий, написал протодиакону Трофиму Хоменко, чтобы тот открыл собор и «оказал содействие». Некоторое время Е.П.Андерсен с протодиаконом искали сторожиху Марию Чупрынину, которая в конце концов и открыла собор. Через час пришел протоиерей Николай Казанский, и Андерсен попросила у него опись, но священник уклонился, сказав: «Как вы и требовали, было составлено три экземпляра описи, и мы их отправили в соответствующие учреждения. А копии нет… не имеем». Тогда неутомимая Андерсен приступила к составлению описи по наличию ценностей. За описью наблюдала сторожиха и пять-шесть случайно зашедших девочек. Ни на минуту не оставляя Андерсен в покое, они непрерывно говорили «обидные» и даже «оскорбительные слова», «ругали, попрекали, всячески мешая производить опись». В это время в храм пришел уполномоченный Скачков и тоже услышал о себе много нелицеприятного. Атмосфера накалилась. Опись в этот день так и не была произведена. Андерсен предупредила «несознательных церковниц», что завтра утром она придет и закончит свою работу. Но утром собор снова оказался закрытым, а вокруг — никого.

Андерсен отправилась к о. Алексею Назаревскому и предложила ему оказать содействие или, по крайней мере, присутствовать при окончании «работы». Протоиерей Алексей категорически отказался, объяснив, что сам, без архиерея и прихожан, он ничего не решает, к тому же в храме есть такие предметы, к которым она не может прикасаться. Но все зря… Разгневанная Андерсен с провожатыми отправилась к архиерею. После долгих переговоров к 12 часам дня храм все же был открыт, но почти сразу появилась сторожиха Чупрынина с теми же девочками и с прежним задором стала поносить и без того раздосадованную Андерсен и ее власть. Тогда Андерсен как представитель власти попробовала их запугать, оказав психологическое давление, но результат оказался обратным. Девочки начали бить в набат, и минут через 15 храм наполнился православным народом, по преимуществу женщинами. Окружив тесным кольцом Андерсен, они начали единодушно ругать и попрекать ее за кощунственные действия. «Церковь теперь отделена от государства, и из нашего храма никто ничего не вынесет», — кричала толпа. Невзирая на угрозы, накаленную до предела атмосферу и даже рельную опасность быть побитой и выброшенной из собора, Андерсен, видимо, в состоянии одержимости, продолжала свою безбожную работу. Окончив переписывать ценные вещи, она потребовала у о. Николая Казанского ключи от ризницы. Но иссякшее терпение побудило собравшихся женщин, взяв под руки, выпроводить из храма ответственного работника и ее подручных.

Через некоторое время Андерсен снова вернулась с представителем власти Ковалевским. Но собор снова был заперт, и вокруг никого не было. Пошли к архиепископу. Он принял их сурово и предложил оставить дело до воскресенья, чтобы все проблемы по изъятию решить с прихожанами. «Со своей же стороны, — сказал владыка, — ничего не могу сделать, да и не имею на то никаких данных, какими мог бы руководствоваться в этих противоречивых обстоятельствах». Тогда Ковалевский и Андерсен предъявили газету с публикацией воззвания Патриарха Тихона о содействии изъятию и соответствующее распоряжение по Крыму местных властей. Но владыка ответил, что не имеет никаких официальных распоряжений на этот счет.

После продолжительных переговоров храм все-таки был открыт. Протоиерей Казанский и протодиакон Хоменко, ни во что не вмешиваясь, наблюдали со стороны. Когда уполномоченные начали снимать ризу с чтимой Казанской иконы Божией Матери, раздался колокольный звон, на который экспроприаторы не обратили внимания. А между тем минут через десять после набата собор наполнился народом. Поднялся шум, недовольство, угрозы высказывались открыто, и «работа» вновь была прервана. Вскоре прибыл архиепископ с духовенством города, но никаких действий не предприняли. Отойдя в сторону, они наблюдали за полемикой, подбадривая народ своим присутствием. К вечеру все закончилось.

Изъятые ценности были по предложению комиссии сданы в Народный комитет финансов. Заместитель председателя комиссии по изъятию Шведов настоял на продолжении обыска на следующий день. Ему казалось, что в отдаленных шкафах находится что-то ценное, чего так не хватает молодой Советской республике. Но и на следующий день продолжилась та же одиссея с поиском ключей. Взломать дверь, между тем, не решились. Протодиакон Трофим Хоменко ссылался на старосту храма Чернетенко, а он дальше, стараясь оттянуть время. В шкафах оказались богослужебные сосуды, как выяснилось, не указанные в предложенной описи. И хуже того, при обыске архиерейской канцелярии был найден рапорт настоятеля собора о предполагаемом изъятии с резолюцией архиерея: «В канцелярию для сведения». Стало быть, к постановлению власти всерьез не отнеслись. Были найдены акты о пропаже ценных вещей из храмов епархии, похищенных в текущем году, что станет еще одним из пунктов (потеря бдительности) в обвинении архиепископа Никодима и духовенства епархии.

В результате настоятель собора о. Алексей Назаревский был вынужден написать властям подробный рапорт о том, что есть такие церковные сосуды, которые употребляются только в богослужебных целях, а посему сданы быть не могут. С другой стороны, под давлением слишком раздраженного народа во избежание серьезных столкновений власти стали осторожнее.

В ходе полемики возник вопрос: есть ли чудотворные иконы? И члены комиссии, без лености просмотрев все документы духовной консистории, уверились, что таковых на 3 июля 1922 года не имеется. Но из газеты «Наука и религия» от 10 июня 1922 года (№ 10) выяснилось, что в Александро-Невском соборе есть новоявленная икона, «которая плачет за погибшую от большевиков Россию». Объявилась икона в Шестериковской слободке у еврея-выкреста Фабиерова. Об этом было сообщено архиерею, и он послал комиссию во главе с благочинным о. Николаем Бессоновым и заведующим канцелярией протоиереем Димитрием Игнатенко, после чего икона была перенесена в кафедральный собор.

Так же сложно проходило изъятие и в других храмах. Приведем несколько примеров.

В Петро-Павловском соборе в марте 1922 года изъятие проводила Нина Солодова в присутствии протоирея Александра Зверева, протодиакона Дмитрия Полежаева, старосты Андроника Великодного и казначея Семена Сидоренко и все с теми же проблемами. Описи не оказалось, куда она делась, выяснить так и не смогли. Протоиерей Александр Зверев был вторым священником, но из-за болезни настоятеля о. Аполлинария Арсентьевича Попова с ноября 1921 года выполнял его обязанности. Отец Александр запретил снимать серебряные ризы с так называемых личиковых икон (то есть тех, где написаны только лики и руки), объяснив, что в таком случае храм утрачивает и саму икону.

Народ, собравшийся в храме, по преимуществу женщины, был неспокоен. Действия комиссии духовенство называло своими именами — кощунством и святотатством. В среде собравшихся высказывались предложения проучить Солодову, что духовенство подчеркнуто не замечало. Впрочем, храм оказался достаточно бедным из-за многих бывших накануне краж. Это вдохновило ответственных работников на еще одно посещение, после чего в храме осталось лишь то, без чего не могла бы состояться служба. В Свято-Троицком греческом храме (ныне кафедральном) также орудовала Солодова с компанией в присутствии настоятеля Евстафия Дмитриевича Адамиди, Дмитрия Васильевича Кумурджи и члена общины Марии Дракуполо. Описи не оказалось, и комиссии пришлось составлять ее по наличию ценностей. Бывший настоятель этого храма Евгений Эндека, энтузиаст обновленчества, состоявший секретарем комиссии по изъятию, заявил, что, когда он был настоятелем, опись имущества была полной, и в его бытность имелось очень ценное Евангелие, а также большой золотой крест. С первого раза много забрать не удалось. Наиболее доходным оказался третий поход изымателей — 16 марта, видимо, по чьему-то доносу.

Шведов с секретарем и священником Эндекой в присутствии настоятеля изъяли много ценных золотых и серебряных вещей. Несмотря на кражи, которые были здесь, как и в других храмах, Троицкий собор оставался достаточно богатым.

Все это происходило в Великий Пост. Не умея найти и вынести все сразу, члены комиссии приходили в каждый храм по два-три раза, оставляя в сердцах верующих скверное, гнетущее впечатление. С удивительным усердием и занудством изыматели выискивали любые свидетельства о материальных ценностях, а так как почти все храмы уже были обворованы, им приходилось подолгу, на ощупь выяснять, что же на самом деле украдено и что от них утаили, нередко пользуясь услугами стукачей.

Вне зависимости от того, кто и насколько подчинился изъятию, все были обвинены в сопротивлении властям, в расхищении, в небрежном хранении и в симуляции хищений.

С 20−24 июня 1922 года была проведена тщательная ревизия архиерейской канцелярии. Помимо председателя комиссии Еленева, возглавлявшего церковный отдел НКВД, и председателя ЦК Помгола Ковалева, участвовал в этом безобразии как представитель инициативной группы «Живая церковь» священник Евгений Эндека. К своему удивлению, комиссия обнаружила, что канцелярии Таврического епархиального совета уже нет и что таковая, согласно распоряжению от 21 ноября 1921 года, владыкой Никодимом закрыта, а вместо нее учреждена канцелярия Таврического епископа, которая именуется теперь канцелярией Правления союза приходских церквей города Симферополя и в которой выяснить что-либо (то есть найти компрометирующий материал) не представляется возможным. По оставшимся документам нельзя было сориентироваться в финансовом и материальном положении епархии. Это вызвало сильное недовольство в комиссии и впоследствии квалифицировалось как пассивное сопротивление власти. Архиепископа Никодима непрерывно попрекали ужасами голода (искусственно организованного). Обращаясь к его совести, приводили послания Патриарха Тихона, делая акценты на словах Святейшего: «Нам стало известно, что проведение в жизнь декрета об изъятии церковных ценностей сопровождалось весьма нежелательными явлениями. Прихожане, побуждаемые несомненной ревностью о храме Божием, но ревностью неправильно понимаемой, допускали активное противодействие власти, причем это противодействие принимало иногда форму прямого насилия и даже кровопролития». Все эти действия Святой Патриарх Тихон осуждал и считал своевременным предупредить, что возбуждение против известной какой-либо национальности (например, евреев) им осуждено еще в 1919 году. В настоящий же момент Патриарх Тихон приглашает «епархиальных преосвященных преподать подведомственному им духовенству и пастве архиепископские указания в выше упомянутом духе, располагая к посильной помощи голодающим, и выделить что-либо из церковного достояния для указанной цели». К тем, кто и после не подчинится руководящим указаниям своего архипастыря, должны быть приняты меры архипастырского воздействия.

Разумеется, владыка Никодим разослал послания Святейшего всем благочинным епархии.

Священнослужители Севастополя актом от 5 марта постановили: «Выпустить воззвание с призывом об оказании активной помощи всем голодающим без различия вероисповедания, которое с разрешения исполкома поместить в местных газетах, а настоятелей церквей просить созвать приходские советы и убедительно предложить им принять меры и усилить помощь голодающим пожертвованием церковных ценностей и обратиться к молящимся об оказании помощи своими личными средствами. Сознавая, что право распоряжаться церковным имуществом принадлежит епископам (апостольское правило 38−40), мы все же осмеливаемся постановить противное, так как к этому вынуждают нас современные, не терпящие отлагательства обстоятельства — голод, смерть наших сограждан». Воззвание подписал благочинный и другие священники города.

Воззвание начиналось словами: «Возлюбленные во Христе братия…» и в ярких красках рисовало ужас переживаемого «нашими гражданами голода», причем там говорилось, что «соввласть, со своей стороны, делала и делает все, что может». Были и оговорки со ссылкой на исторические примеры: «В истории Церкви были случаи, когда церковные ценности отдавались голодающим».

Но впоследствии оказалось: никакая лояльность, никакие встречные шаги и прочее не спасли верующих от обвинений и суда. Властям нужны были не только ценности (они знали, что их получат в любое время), но и головы их владельцев. И уже 19 марта протоиерей Павел Пересыпкин был привлечен к ответственности и обвинен севастопольским трибуналом за расхищение церковного имущества, сокрытие описей и прочее — по уже отработанной схеме.

Одно из первых обвинений, предъявленных архиепископу Никодиму и крымскому духовенству было «нелегальное собрание», назначенное на 31 мая 1922 года. Бывший настоятель Скорбященской церкви протоиерей Евгений Эндека как активный член группы «Живая церковь» был приглашен на пастырское собрание в архиерейский дом. Помимо духовенства, пришли представители церковноприходских советов и миряне-богословы — все хотели послушать доклад Эндеки о «Живой церкви», узнать о ее основных положениях, как это видят и понимают живоцерковники. А также всем хотелось публично обсудить статью Эндеки, напечатанную в газете «Красный Крым», о церковных реформах, предлагаемых «Живой церковью» и о возможном созыве собора. Эндека сразу же ощутил настроение собравшихся как неблагоприятное для своего выступления. Обстановка была действительно напряженной и даже нервозной. «В повестке дня собрание было названо «пастырским», — возмущался Эндека, — а на нем присутствуют миряне». Полемика оживилась настолько, что было принято решение перенести слушание и обсуждение доклада на следующий день. Но этого не произошло. С самого утра по чьей-то наводке явился председатель политуправления, и все собравшиеся были переписаны и задержаны. Председательствовал, как было зафиксировано, архиепископ Никодим. Присутствовали заведующий епархиальной канцелярией протоиерей Димитрий Игнатенко, протоиерей кафедрального собора Александр Сердобольский, благочинный Симферополя протоиерей Николай Бессонов, священник Петро-Павловского собора Александр Зверев, настоятель Трехсвятительской церкви о. Петр Салов, а также заместитель делопроизводства наркомфина Митрофан Иларионович Архангельский, ассистент университета Петр Михайлович Петров, заведующий церковным подотделом, нарком внутренних дел Георгий Павлович Доценко и другие. Собравшихся обвинили в нарушении «обязательного для всех» постановления № 72 наркома внутренних дел Крыма от 20 апреля 1922 года о «представлении повестки в местный отдел управления за три дня до назначенного собрания с непременным обозначением», какие вопросы будут обсуждаться. Никто, разумеется, виновным себя не признал. Еще неудобовразумительными были постановления советских властей для людей, привыкших к нормальной жизни. Архиепископ Никодим заявил, что собрание назначено им, и, хотя оно было названо пастырским, он все же нашел нужным пригласить мирян, членов приходских советов, образованных и знакомых с церковными делами людей, считая, что в этом случае может руководствоваться разрешением № 25 Ревкома Крыма от 16 апреля на устройство собраний представителей приходов для обсуждения нужд чисто религиозного характера.

Священники настаивали на том, что они прибыли на собрание по повестке благочинных, чтобы услышать доклад Эндеки о «Живой церкви», и так как оно было благословлено владыкой, то не могли на нем не присутствовать. Но было еще и «второе собрание» (как обозначено в обвинительном заключении), вызвавшее большое раздражение властей.

Сделав установку на развал епархии, большевики официально поддерживали живоцерковников и одобряли все то, что может подорвать православие. Во что бы то ни стало им хотелось устранить пользовавшегося большим авторитетом среди народа архиепископа Никодима и его окружение и, конечно же, не допустить на кафедру нового православного епископа. Владыка Никодим, видя, что происходит, не сомневался в своем скором аресте. Его прошлое говорило само за себя, а непокладистость при изъятии ценностей и принципиальное неприятие живоцерковников не оставляли надежды на лояльность со стороны новой власти.

Архиепископ Димитрий (Абашидзе) был в это время под домашним арестом в Топловском монастыре, где ему было разрешено оставаться не более года. Православие в епархии было в критическом состоянии. Обновленцы во главе с Евгением Эндекой с помощью большевиков энергично и не без успеха шли к захвату епархиальной власти. Эндека вообще не гнушался открытого сотрудничества с гонителями Церкви ради своих идейно-преобразовательных пристрастий. Консультировал, давал советы, как лучше и удобнее поставить православных на колени, обескровить и лишить их прежнего авторитета.

В связи с этим было принято решение рукоположить вдового протоиерея Александра Михайловича Зверева во епископа Мелитопольского, викария Севастопольского. Такое решение было вызвано тем, что обновленцы захватили Таврическое епархиальное управление, и во избежание путаницы было необходимо дистанцироваться от самозванцев. Протоиерей Александр обладал всеми необходимыми качествами для нелегкого служения в сложившихся экстремальных условиях.

Поздним вечером 28 августа 1922 года на подворье Космо-Дамиановского монастыря для пострига и архиерейской хиротонии собрались архиепископ Никодим (Кротков) и архиепископ Димитрий (Абашидзе), специально, втайне от всех, приехавший из Топловского монастыря. Прибыли также протоиерей Димитрий Игнатенко, настоятель кафедрального Александро-Невского собора протоиерей Симеон Кикоть и протодиакон Петро-Павловского собора Димитрий Полежаев. Присутствовали также настоятельница Топловского Параскевского монастыря игумения Вирсавия (в миру Матрона Сидоровна Подозникова) и делопроизводитель свечного завода Николай Митькин. Постриг и служба, на которой состоялась хиротония, продолжались всю ночь и закончились около 9 часов утра.

Но меч революционного правосудия уже был занесен и над архиепископом Никодимом, и над всем православным духовенством. Кроме того, большевики не могли и не хотели забыть о деятельности Временного Высшего Церковного Управления (ВВЦУ) на юго-востоке России и всего, что с ним было связано. Даже незначительные, ушедшие в прошлое мелочи, никак не относящиеся к настоящему времени, вспоминались и полагались в основу обвинения. Например, молитвы за главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России генерала Врангеля. Была изменена форма поминания на сугубой ектении: вместо «благочестивейшего Государя нашего» введена формула: «Благоверного вождя и правителя нашего». Не забыли большевики и другой указ Высшего Церковного Управления на юго-востоке России — о необходимости пробуждения русского юношества и привлечения его к самовоспитанию и самодеятельности в духе религиозно-нравственного мировоззрения.

Был объявлен сбор пожертвований на предстоящую зиму, но ввиду Гражданской войны решено было обратиться за помощью к Колчаку и Деникину с просьбой о содействии и реализации этой идеи. Крымские коммунисты не удержались, чтобы не сравнить отношение Церкви к голодающим тогда и сейчас с выгодой для «текущего политического момента». Как несомненный акт вины крымского духовенства было приведено еще одно воззвание ВВЦУ.

«Православный русский народ и Христолюбивое воинство! Третий год, как мы ведем ужасную войну с жестоким врагом, а между тем враг еще не побежден. Происходит это оттого, что большинство русских людей до сих пор не понимает ни своего врага, ни смысла настоящей войны. Ныне настало благоприятное время сказать вам, что настоящая война есть борьба веры и неверия, Христа с Велиаром и Церкви с сатанинским сборищем. Враги Христа, Спасителя нашего, некогда распявшие Его на кресте и многократно воздвигавшие гонения на Церковь Его, ныне собираются распять Невесту Его — Церковь Христову. Ныне во главе полчищ безбожников — дьвол, восставший на Церковь. Он оскверняет алтари Господни и убивает служителей Бога Всевышнего. Он кощунствует над святынями православными. Он предает огню города и селения русской земли и мечу всех лучших сынов ее. Он это делает для того, чтобы разрушить вначале Россию, а потом — все христианские государства Запада и Востока <…>. Восстанем как один за святую веру и Церковь Православную и за святую правду Божию. Поспешим освободить несчастных братьев наших из тяжелого плена безбожных и безжалостных правителей».

Все эти воззвания были подписаны архиепископом Таврическим Димитрием (Абашидзе), архиепископом Полтавским Феофаном (Быстровым), епископом Севастопольским Вениамином (Федченковым), протоиереем Сергием (Булгаковым) 17 мая 1920 года в Севастополе.

Не преминули власть предержащие судить крымское духовенство словами Святого Патриарха Тихона, сказанными в 1919 году: «Мы, служители и глашатаи Христовой Церкви, подпали под подозрение носителей современной власти в скрытой контрреволюции, направленной якобы на ниспровержение советского строя, но мы с решительностью заявляем, что такие подозрения несправедливы: установление той или иной формы правления не дело церкви, а самого народа <…>, указывает, что при перемене власти служители Церкви иногда приветствуют эту смену колокольным звоном. Но если это бывает, что вовсе не по чину служителей церкви, которые по-своему должны стоять выше всяких политических интересов, должны памятовать канонические правила Святой Церкви, коими она возбраняет своим служителям вмешательство в политическую жизнь страны, принадлежать каким-либо партиям, а тем более делать богослужебные обряды и священнодействия оружием политической демонстрации <…>. Не подавайте никаких поводов, оправдывающих подозрительность cоветской власти».

Но, как выяснилось, само существование Православной Церкви и священнослужителей уже было достаточным поводом, оправдывающим ее подозрительность.

Все раздражение против эмигрировавшего духовенства обрушивалось теперь «пролетарской справедливостью» на тех, кто остался. В глазах советской власти даже популярность архиепископа Димитрия среди крымчан вменялась ему в вину, так как крымская паства, ценя и любя своего владыку, обратилась в свое время к Святейшему: «Тяжелы и велики его труды, когда на него было возложено председательство во Временном Церковном Управлении на юго-востоке России. Все это создало крепкую связь с нашим любимым архипастырем, но особо живо почувствовалось и стало неразрывным с того времени, когда владыка решительно отверг официальное предложение покинуть пределы России и остался самоотверженно на своем посту, а потому паства всея Тавриды желает видеть владыку в сане митрополита».

Митрополитом Абашидзе стать не успел, но быть привлеченным к уголовной ответственности сподобился. Как несомненный факт вины архиепископа Димитрия приводился протокол съезда духовенства и мирян Таврической епархии в 1917 году. Владыка приветствовал «свободную церковь в свободном государстве», после чего в акте говорилось об «отделении Церкви от государства» и «сохранении за первой прав собственности, просвещения в духе православия и юридических прав». От имени съезда были посланы телеграммы на имя Львова, Колчака и Керенского (последний почему-то назывался «Мининым земли русской»), обещалась им материальная помощь «для защиты от жестокого врага демократии и мира». (Большевики припомнили, что Таврическая епархия пожертвовала Добровольческой армии на 1 декабря 1919 года тысячу рублей.)

Теперь же политический романтизм прежних лет оборачивался серьезными неприятностями. С 22 ноября по 1 декабря 1922 года продолжалось открытое судебное заседание. Верховный революционный трибунал при КрымЦИК судил архиепископа Никодима и крымское духовенство.

Председательствовал Порецкий, членами суда были Максимов и Барышева, секретарем — Терещенко, государственным обвинителем — Фридман. Защитники по назначению — Чарский, Большин, Готольберг, Донской, по соглашению — Айзенштейн, Ямпольский и Гуревич.

Крымское духовенство обвинялось в сокрытии церковных ценностей и «использовании религиозных предрассудков с целью противодействовать изъятию ценностей», а также в «нелегальных собраниях, подделке документов» и кражах.

Архиепископ Никодим на суде держался бодро и независимо и заявил, что о декрете об изъятии церковных ценностей он знает только из газет. Никакие циркуляры и распоряжения правительства ему известны не были. А после опубликования декрета в Симферополе была организована комиссия по изъятию церковных ценностей, которая и приступила к делу, в связи с чем по его благословению было устроено совещание, на которое были приглашены настоятели всех церквей и по два члена приходского совета от каждой церкви. На совещании обсуждались меры, благодаря которым можно было безболезненно произвести изъятие. Владыка подчеркнул, что «члены Государственной комиссии могли не знать, что епархиальный архиерей может иметь значение в этом деле, но в составе комиссии по изъятию был священник Евгений Эндека, который не мог забыть правящего архиерея, и я сделал вывод, что комиссия считает его лишним, ненужным в этом деле. В то время, когда архиереи других епархий, по имеющимся у меня сведениям, на такие совещания были приглашены, и изъятие там прошло более легко. Невзирая на то, что комиссия не признала нужным мое участие, я все же говорил в храме проповеди о необходимости выдачи церковных ценностей для голодающих и благословлял на это других священнослужителей». Но инициаторы процесса припомнили и тут же процитировали постановление владыки об охране церковных святынь от кощунственного захвата и поругания, гласившее: «Святые храмы и часовни со всеми священными предметами, в них находящимися, суть достояние Божие, состоящее в исключительном обладании Святой Божией Церкви, в лице всех православных верующих чад ее, возглавляемой богоугодной иерархией. Всякое отторжение сего достояния от Церкви есть кощунственный захват и насилие, а посему на каждом христианине лежит долг: всеми доступными для него силами и не противными духу учения Христова средствами защищать церковные святыни от кощунственного захвата и поругания. Никто из православных христиан, под страхом церковного отлучения, да не дерзнет участвовать в изъятии из храмов, часовень святых предметов и только лишь могут передавать по требованию мирских властей описи храмов и находящихся в них предметов. В случае явного небрежения или безразличия прихожан к захвату и поруганию своих святынь храмы таковых приходов закрываются распоряжением местного епархиального архиерея, отправление общественного богослужения, а в некоторых случаях и частных треб в приходе прекращается впредь до полного раскаяния виновных».

Владыка продолжал свою речь: «В беседах с сотрудниками «Красного Крыма» я высказывал сочувствие делу изъятия, что и было помещено в этой газете в середине мая. Я же не принимал участия в изъятии непосредственно, потому что меня никто не приглашал. Но когда я получил воззвание Святейшего Патриарха Тихона, то сейчас же отдал распоряжение о распространении и прочтении его в храмах и один экземпляр отдал сотрудникам «Красного Крыма». Насколько мне известно, изъятие церковных ценностей в Крыму и по всей Тавриде прошло без оказания сопротивления комиссии как со стороны духовенства, так и со стороны прихожан, а посему обвинение в намерении сорвать изъятие считаю неправильным, как и обвинение в противодействии этому изъятию. И более того, изъятию Церковь не только не противодействовала, но и содействовала всеми возможными мерами. Я принимал личное участие в описи ценностей Собора, женщинам, приходившим за советом с церковного старого кладбища, посоветовал выдать властям ценности. И вообще среди духовенства и мирян во время изъятия держался мнения, что власти нужно подчиняться, в особенности в таком деле, как помощь голодающим». Далее владыка говорил, что при изъятии в кафедральном Александро-Невском соборе «толпа на комиссию не наседала. Правда, ее председатель тов. Ковалевский говорил с народом несколько взволнованно, и на его некорректное поведение были жалобы от народа. То, что в каждой церковной вещи и ценности есть пот и кровь умирающих в муках голода рабочего и крестьянина, я согласен. Запрещается ли церковными канонами изъятие ценностей для спасения голодающих — не думаю, хотя всех их сейчас не припомню. Изъять из храмов без ущерба для них можно все, без чего можно обойтись при совершении богослужения, и, полагаю, что обилие ценностей для Бога есть дело безразличное, а смерть голодающих — неприятное. Заповеди, коими Христос заповедал насилие, не припомню, но Церковь христианская заповедует хранить церковное имущество, для чего нанимаются сторожа, коим вменяется в обязанность задерживать людей, похищающих таковые. Полагаю, что Христос не препятствовал бы, если бы была сорвана для голодающих риза с Его Лика. Всем, кто в частном порядке спрашивал меня, можно ли отдавать церковное имущество, говорил, что не только можно, но и должно, и произносил поучения о пользе личных пожертвований, и с моего благословения приходские советы, сестричества и проч. принимали на себя заботы по сбору денег и питания голодающим».

На следующие пункты обвинения владыка отвечал: «Как председатель Комитета беженцев духовного звания я не спрашивал, не знаю, кто из них бежал от Красной армии. Кто из них остался в Крыму, не помню. Привозили ли они с собою ценности — не знаю.

Мер для безболезненного проведения в жизнь декрета об отделении Церкви от государства не принимал, ожидая действий в этой области от представителей власти. Когда заведующий церковным подотделом сообщил мне, что начинает передачу церквей верующим, мною было отдано словесное распоряжение, чтобы все к этому было готово. Раньше этими вопросами с моего благословения занималось Правление союза приходских советов.

Был ли сбор пожертвований и передавались ли они в Москву из Крыма Святейшему Патриарху Тихону и голодающим — не знаю, так как тогда стоял не у дел». (Был под домашним арестом и находился в Инкерманском монастыре св. Климента Римского. По свидетельству протоиерея Михаила Польского, уступая напору верующих, гонители выпустили архипастыря для совершении праздничной литургии во Всехсвятском храме Симферополя в день Преображения Господня. За этой службой владыка рукоположил священника для этого храма. Сразу же после литургии святитель был отправлен обратно.) Далее владыка говорил, что «альтруистических чувств священнослужителей, проявляющихся в борьбе с голодом, не тушил. Разрешение на изъятие ценностей севастополь-скому благочинному протоиерею Николаю Некрасову послал, причем отдачу ценностей благословлял делать с согласия прихожан, во избежание недоразумения. В просьбе о. Некрасова альтруизма не вижу. Он исполнял декрет соввласти, и разрешение епископа излишнее. Очевидно, о. Некрасов хотел привлечь епископа, так как боялся отвечать за то, что исполнял распоряжение государственной власти. Впрочем, никто, кроме протоиерея Николая Некрасова, не спросил у меня благословения на изъятие».

В ходе судебного разбирательства владыке задавали много вопросов, зачастую не касающихся самого обвинения, но во всех случаях его ответы для нас интересны. Например, что говорил владыка на открытии памятника Андрею Ющинскому? Владыка ответил: «Находясь в Киеве, в закладке памятника Андрею Ющинскому не участвовал, памятника не видел и речи на могиле не произносил».

Обвинители усмотрели антисоветскую деятельность и в чисто архипастырском служении. Так, объезжая свою епархию, владыка прибыл 17 мая 1922 года в Мелитополь и сразу же, наученный опытом, обратился в исполком, нужно ли ему зарегистрировать свои документы, так как он приехал для ревизии церквей Мелитополя и всего уезда. Местные власти сказали, что регистрация не обязательна, и на следующий день архиерей отправился в дорогу, но уже 19 мая был задержан в селе Терпение, куда прибыл в 8 часов вечера. Подъезжавший к селу правящий архиерей, как и положено, был встречен колокольным звоном. Перед молебном он обратился к народу, убеждая усердно молиться о ниспослании дождя, а после молитвы сказал проповедь: «За неверие в Бога мы несем наказание в виде голода, болезней и прочее, и <…> только потому, что часть современных людей отреклась от Творца и своими несуразными убеждениями сбивает с праведного пути других, страдает вся русская земля». Во время проповеди пришло два стукача посмотреть, послушать и сообщить начальству, что и как происходило.

По окончании молебна, благословившись, народ разошелся по домам, а владыка Никодим со священством, приехавшим из ближайших деревень, отправились ужинать. После трапезы и непродолжительной беседы о положении церковных дел легли спать. После 12 ночи явились представители местной власти и обвинили спящих священников и архиерея в незаконном собрании. Оказалось, райсовет постановил: ходить по селу и собираться дома для бесед кому-либо после 24 часов строго воспрещается. И вот, аккуратно дождавшись заветного часа, местные властители пришли и всех арестовали.

В милиции выяснилось: «Именующий себя епископом не может доказать последнего, т.к. паспорт оставил в Мелитополе. В поздний час (20.00. — Авт.) звонили в колокола, не предупредив администрацию, хотя праздника нет», представители власти уже легли спать, но «встревоженные звоном, подумали, что пожар», а также, что «в проповеди архиерей коснулся политики». Местный священник пытался объяснить, что он своевременно предупреждал власти о приезде архиерея и проповедь была на церковную тему, но все напрасно. После допроса, сопровождавшегося угрозами, у владыки Никодима взяли подписку о невыезде, а на следующий день, 20 мая, доставили его в мелитопольское политуправление. Через несколько дней архиерея освободили, и только он собрался продолжить осмотр своей епархии, как 25 мая был снова арестован в селе Менчикуры за проповедь и отсутствие пропуска, в котором ему отказали в Мелитополе, уверив, что «это излишне». Владыку под арестом продержали достаточно, чтобы он понял «нецелесообразность архиерейских объездов в настоящее время», и он был вынужден вернуться в Симферополь. И вот теперь пролетарский суд истолковывал всякое перемещение архиерея как контрреволюционную деятельность.

Но и это не все. Ненавистники православия тщательно выискивали всякое несоответствие с их представлениями и пожеланиями. Припомнили и «контрреволюционную» проповедь, сказанную владыкой 1 сентября 1921 года в архиерейской церкви против обновленцев, упорно стремившихся захватить епархиальную власть. В ней речь шла о гонениях на христиан при императоре Диоклетиане. Владыка говорил: «Мученики жестоко страдали, но не отрекались, более того, своей любовью ко Христу, подвигом веры многих обращали из язычества <…>. В то время храмы закрывались, книги сжигались, верующие изгонялись, вот и теперь наступило такое время — настоящее гонение на православную веру, новая эпоха в христианстве».

Далее, говоря о «живой церкви», владыка увещевал паству и предостерегал от насильственных действий. «Живая церковь» стремится отнять у православных храмы, и уже, как известно, из Москвы, где нет единения, приезжает епископ, и у нас произойдет разъединение. Новый епископ будет стараться привлечь верующих на свою сторону, и что же получится? <…> Но все же отнеситесь к нему без злобы и нетерпения. Но кто захочет вступить в группу «живая церковь», пусть подумает. «Живая церковь» несет раскол в нашу жизнь, который и нужен врагу рода человеческого — дьяволу. Вы хорошо знаете сами своих пастырей, их служение Церкви Божией — разберитесь, хорошо подумавши, который из них служит Богу истинно православно. Вы сами должны выбирать! Я со своей стороны прошу вас не делать никакого насилия по отношению к сторонникам «живой церкви», без злобы сохранить полное спокойствие, христианскую любовь и терпение — это моя просьба и завещание». Так закончил свою проповедь архиепископ Никодим. И уже через неделю, 7 сентября, в газете «Красный Крым» появилась статья «Деяния Никодима», обвиняющая владыку в контрреволюционной пропаганде. Архиепископ обратился с жалобой в суд и подал список 25-ти свидетелей, готовых подтвердить, что ничего антиправительственного в его проповеди не было. В связи с этим главный редактор Урановский был привлечен судьей к уголовной ответственности за клевету в печати, но на официальном допросе автора статьи не назвал. На основании этого защитник архиерея Л.Я.Айзенштейн попросил приостановить дело по поводу «аренды» Александро-Невского собора и Четырехсвятской церкви, которые насильственно уже «арендовали» живоцерковники, до окончательного разрешения уголовного дела по обвинению Урановского в клевете.

На суде главный редактор «Красного Крыма» поведал, что к нему пришли деятели группы «Живая церковь» и принесли статью о проповеди архиепископа Никодима. Авторитет принесших он счел достаточным и напечатал ее в своей газете.

По ходу дела на суде выяснилось, что внимание владыки и его предупредительность в отношении живоцерковников отнюдь не были излишними. Страсти накалялись, и просьба быть терпимыми была своевременной. Накануне произошел инцидент. Двадцать человек, в основном женщины, подстрекаемые живоцерковниками, ворвались в квартиру иеромонаха Харитона и потребовали, чтобы он больше не служил в Четырехсвятской церкви при архиерейском доме, так как они уже договорились с властями, и теперь ее арендует «Живая церковь». В противном случае, если о. Харитон и второй священник этого храма о. Иов «не уберутся, то их растерзают на части».

1 декабря 1922 года слушание дела по обвинению архиепископа Никодима и других священников епархии было окончено. Надо отметить, что изъятие ценностей было произведено во всех конфессиях, кроме мусульман. На процессе вместе с православными фигурировали обвиняемые из католических, лютеранских и армяно-григорианских храмов. Были изъяты ценности из синагог и кенасс. Основания были предъявленны те же, что и православным.

Архиепископ Никодим был приговорен к 8 годам лишения свободы по статьям 86, п. 1 и 219 и отправлен в Нижегородскую тюрьму. Уклончивому архиепископу Димитрию удалось избежать заключения.

Заключение длилось недолго. Уже в начале сентября 1923 года владыка и священники были отпущены по амнистии. До Москвы ехали вместе. В столице архиепископ Никодим решил задержаться, чтобы лучше познакомиться с положением церковных дел, в то время как соузники владыки отправились в Крым. По приглашению Святейшего Патриарха Тихона архиепископ Никодим принял активное участие в работе Синода.

По прошествии некоторого времени, желая вернуться на свою кафедру, владыка наткнулся на запрет всесильного Е.А.Тучкова. Как выяснилось, органы внимательно следили за деятельностью архиерея, и уже к началу 1924 года он оказался под полным контролем спецслужб. 14 января 1924 года архиепископа Никодима арестовали и поместили в Бутырскую тюрьму. К тому времени владыке было 55 лет. Годы страданий и недавно перенесенный тиф подорвали его здоровье. Тюремный врач записал 31 января в своей карточке: «Боли в сердце, геморрой и слабость в ногах после тифа».

Не выпущенный Тучковым из Москвы архиепископ Никодим руководил своей крымской паствой не только через письма. К нему постоянно приезжали курьеры выяснить те или иные вопросы и получить благословение на конкретные действия. По оперативным данным ГПУ, архиепископ Никодим продолжал из Москвы руководить движением священства и мирян, направленным против засилия обновленцев, которые в своей наглости доходили до рукоприкладства. В одном из своих писем о. Константин Молчанов рассказывал, как во время богослужения его ударил обновленческий диакон.

Новое «дело» владыки возникло на основании приведенных перехваченных писем «реакционным элементам, как-то: игумении монастыря, священникам и т. д., в которых он, Кротков, распространяет провокационные слухи о гонениях духовенства и религии советской властью, называл заключенных церковников и высланных за контрреволюцию страдальцами за веру и Церковь Христову».

Агентурных данных и перехваченных писем оказалось достаточно для того, чтобы сотрудница VI отдела ОГПУ Якимова, ведущая дело архиепископа, пришла к выводу о виновности подследственного.

28 марта 1924 года суд постановил: архиепископа Никодима Кроткова как социально опасного, «считаясь с его болезненным состоянием», подвергнуть высылке в Туркестанский край на два года.

Срок ссылки закончился 13 марта 1926 года. В Москву владыка добирался мучительно долго и, прибыв только 26 июня, поселился на частной квартире. Его приглашали на различные приходы послужить и произнести проповедь, и владыка использовал каждую возможность говорить о Христе и Его Церкви духовно угнетаемому народу, за что в скором времени и последовал очередной арест. 14 июля 1926 года нагрянули сотрудники ОГПУ, и после обыска архиепископ был арестован и препровожден в Бутырскую тюрьму.

Духовная дочь владыки Екатерина Иосифовна Гаврилова начала хлопоты о его освобождении. Ей порекомендовали обратиться в общественную организацию «Осведомление и экспертиза по делам религиозных течений» к Владимиру Григорьевичу Черткову, и она отправила ему письмо.

Чертков живо откликнулся на ходатайство и, приняв сердечное участие в судьбе гонимого святителя, обратился с личной просьбой к чиновнику ОГПУ Реброву, от которого зависело принятие решения.

Между тем, допросы, начавшиеся сразу же после ареста, шли полным ходом. Пытаясь сконструировать сколько-нибудь убедительное обвинение, следователь интересовался всякими подробностями: с кем владыка встречался, где служил и о чем проповедовал. Не видя в этом ничего предосудительного, подследственный рассказал, что по приглашению архимандрита Стефана 27 июня и 4 июля совершал литургию в Даниловом монастыре, 11 июля — в Кожевниках (у Троицы) и, кроме того, еще служил два раза по будням в том же Даниловом монастыре. Следователь расспрашивал владыку и выяснил, о чем он говорил на проповедях: «В первое воскресенье — о сошествии Святого Духа на апостолов, а в следующее воскресенье также говорил на тему праздника о всех святых и через неделю, соответственно, — о всех русских святых».

Следователь заинтересовался:

- Почему необходимо выделять «всех русских святых» в особую группу, уже после празднования памяти всех сразу?

И владыка объяснил:

- Это делается по постановлению Собора 1917−1918 гг. Я считаю, что празднование выделено ввиду множества русских святых как момент национального сознания. Проповедь моя была в последнем случае тоже на тему праздника. После 4 июля я служил в будни, или, вернее, в местные праздники. Говорил проповедь в честь празднования иконы Владимирской Божией Матери, во втором случае тоже на тему праздника. Последнее воскресенье 11 июля (в Кожевниках, у Троицы) говорил проповедь о св. Кире и Иоанне.

Но следователя более всего заинтересовала проповедь о русских святых, сказанная в Даниловом монастыре, о чем он попросил рассказать подробнее.

- Проповедь моя в этот день, как и обычно, касалась праздника, то есть именно русских святых. Говорил я, руководствуясь составленным на Поместном Русском Соборе каноном. Как я уже говорил, этот же Собор установил и само празднование, а вернее, восстановил. Мысль моя была такова: я перечислил всех наиболее известных (чтимых) русских святых. Упоминая представителей всех сословий — князей, бояр и т. д., говорил об Ольге и Владимире, о князьях Новгородских и благоверном князе Александре Невском и Данииле, Московском князе, а также о Довмонте, князе Псковском, Михаиле, князе Тверском, и святых из духовенства, о святителях Петре, Алексее, Ионе, Филиппе, о преподобном Сергии и преподобных Германе, Зосиме и Савватии. Говорил также о св. Патриархе Гермогене и о святых из других сословий, например, о Симеоне Верхотурском (портном), о Виленских мучениках за веру Антонии, Евстафии и Иоанне. Говорил и о других, сейчас не припомню, о ком. Я указал, что все эти святые в равной степени постигли Евангельские добродетели, вернее, старались их точно выполнить. Равным образом указал, что всем перечисленным святым была присуща любовь к своей Родине, и они так или иначе способствовали укреплению и развитию мощи державы Российской, каждый по своим возможностям: князья в заботах об устроении, святители — в помощи им и так далее. Давал ли характеристики отдельным лицам, не помню; если давал, то одним словом. Затем следовало заключение с призывом всем подражать во всем русским святым, в добродетелях их, включая сюда и любовь к Родине.

Далее следователь попросил рассказать содержание проповеди, произнесенной в Даниловом монастыре о пророке Иоанне Предтече.

Архиепископ Никодим продолжал:

- Общее содержание проповеди таково: я говорил о жизни Иоанна, рождении, бегстве в пустыню, спасении от царя Ирода; о смерти отца Иоанна, Захарии, убитого между алтарем и храмом тем же Иродом, так что кровь его оставалась в виде застывшей массы. Затем говорил о подвигах пророка Иоанна в пустыне, о его посте, одежде, о его выступлениях с обличительной проповедью против книжников и фарисеев, духовных руководителей народа, о его обличениях царя Ирода за его преступления против еврейского религиозного учения, нравственности (незаконное сожительство с родственницей) — за что и был казнен пророк и Предтеча Иоанн. Сделав вывод и нравоучение, я развил особо ту часть проповеди, которая касалась аскетического подвига Иоанна, предлагая подражать ему. Но я, во всяком случае, не призывал «говорить правду власти, не боясь ничего». Я этого не выделял и не подчеркивал, а говорил о необходимости твердого соблюдения правила безотносительно, говорить правду всем, кто бы он ни был. В проповеди об Иоанне коснулся не только книжников и фарисеев, царя Ирода, но и также воинов, которым он советовал никого не обижать, не злоупотреблять своим положением, довольствоваться своим жалованьем и т. д.

Видимо, ощутив непонимание следователя, архиепископ Никодим в конце добавил:

- Просил бы дать возможность высказаться по существу. Что касается канона всем русским святым, то он читался, как я уверен, во всех православных храмах Москвы, даже более того, и во всех православных храмах республики. Посему меня удивляет обвинение в контрреволюционной деятельности. Характеристики святым я приводил в редакции канона. Указание же мое на «упадок любви к Родине» не содержало никакого специального смысла.

Русские святые и отношение к ним представляются следователю как серьезная идеологическая проблема, имеющая политическое значение. Чтобы лучше сориентироваться, где в проповеди патриотизм и национальные симпатии, а где прямые указания церковных канонов, следователь изучает службу всем русским святым. В «дело» как существенный факт помещает и выписку из деяний Собора от 26 августа 1918 года о восстановлении празднования памяти всех святых, в Руси просиявших, в первый воскресный день Петрова поста, видимо, как подтверждение контрреволюционности самого Собора.

27 августа 1926 года, в канун Успения Божией Матери, постановлением Особого Cовещания при Коллегии ОГПУ архиепископ Никодим был приговорен к высылке и отправлен в Кызыл-Орду, а затем в Турткуль.

Отбыв срок, владыка не мог вернуться в столицу, так как та же Коллегия ОГПУ решением от 5 июля 1929 года лишила архиепископа Никодима права проживать в Москве, Ленинграде, Ростове-на-Дону, в означенных губерниях и округах, а также в УССР. Владыка избрал местом своего нового изгнания село Тезино Кинешемского района, куда и был отправлен властями 23 сентября 1929 года.

10 июля 1932 года архиепископ приехал в Москву, где получил назначение на Костромскую кафедру. 23 ноября того же года Синод Русской Православной Церкви за труды и стояние в истине наградил архиепископа Никодима правом ношения креста на клобуке.

Со временем восстановились прежние церковные связи, впрочем, никогда полностью не прерывавшиеся. Владыка поддерживал материально своих бывших крымских клириков — иеромонаха Серафима (Вейдемиллера) и иеромонаха Нона (Капусту), которые, отбывая ссылку в Коми АССР, сильно нуждались, и по возвращении из ссылки пригласил их в свою епархию, регулярно помогал священнику Александру Крохалеву и семье ссыльного феодосийского священника Петра Маковеева.

В июле 1936 года произошла трогательная встреча владыки с иеромонахом Серафимом. Он рассказал о всех невзгодах ссылки и о том, что тяготится жизнью в миру. С умилением вспоминал своего старца-наставника, иеро-схимонаха Софрония (Дубинина), который был выслан в Чернигов в 1927 году и мирно скончался там в 1928 году.

После закрытия храмов и монастырей, отбыв ссылку или тюремное заключение, из разных уголков страны к архипастырю приезжали священники, близкие ему по духу, такие, как архимандрит Андрей (Сухенко), добрые отношения с которым сохранялись еще со времени пребывания владыки в Крыму, иеромонах Никандр из Умани, иеромонах Палладий из Подольска, иеромонах Герман (Белый), которого владыка знал по Киевскому Михайловскому монастырю. Приехал игумен Вениамин (Махнюк), бывший эконом митрополичьих покоев в Киеве. Из Крыма, где к 1933 году были закрыты все монастыри, прибыл иеромонах Топловской обители Ювеналий (Литвиненко), которого владыка знал еще при Врангеле как ревностного монаха (впоследствии он хорошо держался на допросах и, невзирая на пытки, никого не предал), а также старый друг и единомышленник игумен Августин (Малашко), которому во время пребывания того в ссылке владыка регулярно оказывал помощь. Владыка поддерживал связь с сосланным на север бывшим епископом Ростовским Евгением (Кобрановым).

В 1934 году из ссылки приехал профессор Николай Ильич Серебрянский, старый дореволюционный друг владыки по Киеву. Когда он работал в Ленинградском отделении Академии наук, его обвинили в контрреволюционной деятельности и осудили; с тех пор владыка не оставлял его своей заботой.

Одним словом, под святительский омофор собирались все близкие и родные по духу люди. На последнем следствии это будет фигурировать как «сколачивание контрреволюционной повстанческой группы реакционных церковников, ставивших своею целью свержение соввласти». И эта группа, якобы «ожидая капиталистическую войну против большевиков, распространяет гнусную контрреволюционную клевету».

Костромские власти были раздражены церковной активностью архиерея. Он не желал «сидеть тихо», как это ему неоднократно «рекомендовали». Опираясь на твердое духовенство, он не давал закрывать храмы, боролся за каждую возможность укрепить приходы и внутреннюю жизнь Церкви. Наиболее активные верующие посылались ходоками к советской администрации, ездили в Москву с ходатайствами, организовывали собрания, протестуя против закрытия церквей.

Это были ужасные годы гонений на православных. Осквернялись и разрушались храмы, публично сжигались иконы и церковные книги, подвергались поруганию православные святыни. В 1934 году безбожники взорвали Костромской Успенский кафедральный собор — уникальный архитектурный памятник Верхнего Поволжья. Около восьми веков в этом храме пребывал чудотворный образ Феодоровской иконы Божией Матери, перед которым молились благоверные князья Александр Невский и Димитрий Донской и многие поколения православных людей. Всероссийская святыня стараниями владыки была спасена.

Сомнения архиепископа в демократичности новой конституции и в том, что при ней будет жить лучше, не остались тайной для НКВД. Секретарь владыки священник Николай Иванович Бобровский предоставил следствию необходимые «сведения». Сам уже будучи священником (и из семьи священника), он привлекался за революционную деятельность еще в 1903 году, был осужден по царским меркам сурово — месяц тюрьмы и один год надзора полиции. «Революционная сознательность», видимо, не без участия следователя, проснулась у батюшки снова, и он поведал, что наибольший недостаток правящего архиерея — это всемерное сопротивление закрытию храмов, в связи с чем владыка называл большевиков «злодеями» и «подстрекал церковный народ бороться всеми силами до последней возможности, лишь бы сохранить приходы». А также, по показаниям священника Бобровского, архиепископ утверждал, что «новая конституция ничего <…> не несет, кроме репрессий», и тут же он в присутствии прот. Николая Успенского в доказательство стал приводить имена епископов, которые были арестованы за последнее время. «В 1935—1936 гг. мне неоднократно приходилось слышать от Кроткова разговоры с приходившими к нему за советами представителями церковных общин из разных мест Костромской епархии по вопросу о закрытии церквей органами Советской власти. Почти всегда в разговорах с этими представителями Кротков дискредитировал органы местной власти и за то, что они закрывают церкви, называл мерзавцами и заставлял ходоков жаловаться обязательно в центр. Еще говорил: «Фашисты в Германии делают то же, что и коммунисты в Советском Союзе, если за границей фашисты сажают народ в т[ак] н[азываемые] «трудовые лагеря», то у нас тоже коммунисты народ заключают в концлагеря».

В ночь на 4 декабря 1936 года, под праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, владыку арестовали за преступление, предусмотренное ст. 58−10 УК РСФСР. При обыске были изъяты 93 листа переписки, 10 записных книжек и 2 тетради с разными записями. А кроме того, книга «Свобода совести и религиозные гонения» Гинзбурга, «Слова и речи» Миртова монархического содержания, оставшиеся после смерти архиепископа Костромского Севастьяна (у следователя к этой книге были особые претензии) и 120 антиминсов, в связи с чем «обыскиваемый Кротков заявил возражения против изъятия антиминсов в протоколе как святынь, которые не должны трогать миряне». Началось восхождение на Голгофу православного архиерея. Постановление об аресте подписал уполномоченный Костромского УНКВД капитан Раевский. На допросах владыка держался твердо и старался не давать следствию запутать себя. Власти припомнили ему всю его архиерейскую жизнь, с дореволюционного периода. В вину вменялось все, что не проходило в игольное ушко советского законодательства.

В конце концов следователь выяснил, что у архиепископа есть знакомые за границей (в частности, и в Германии): митрополит Евлогий (Георгиевский), архиепископ Феофан (Быстров), архиепископ Кишиневский Анастасий (Грибановский), архимандрит Тихон (Лященко), профессор богословия из Киева Прозоров.

Следователь пытался выяснить любые компрометирующие архиепископа подробности. Выясняя его прошлое, он делал особый акцент на знакомстве владыки Никодима с митрополитом Антонием (Храповицким) и митрополитом Евлогием (Георгиевским).

Помимо прочего, архиепископа обвинили в том, что он допускал на службу детей: его двум жезлоносцам было не более 14−15 лет.

14 декабря 1936 года начальник НКВД по Ярославской области майор Государственной безопасности Ершов составил обвинительное заключение.

27 марта 1937 года владыка Никодим (Кротков) был приговорен за «контрреволюционную деятельность» к высылке в Красноярский край сроком на пять лет без ссылки на закон. Состояние его здоровья резко ухудшилось. Еще 11 февраля 1937 года тюремный врач поставил диагноз: перерождение сердечной мышцы, нестойкая компенсация, подозрения на грудную жабу, артериосклероз, эмфизема легких, недержание мочи. В таком состоянии владыка едва ли мог быть отправлен в ссылку.

3 сентября 1937 года без возбуждения уголовного дела Управлением НКВД Ярославской области исповеднику было предъявлено новое обвинение в проведении контрреволюционной деятельности (ст. 58−10, 58−11 УК РСФСР). На этот раз сотрудники НКВД Кочетов и Ильичев, не выходя за пределы прежних вопросов, допрашивали с пристрастием. Обвинительное заключение было следующим: «Формирует из духовенства контрреволюционную группу, которая распространяет антисоветскую гнусную клевету, сеет среди верующих сомнения в колхозном строительстве, ждет капиталистической войны и готовит повстанческие организации для борьбы с советским государством».

Архиепископа Никодима оставили последние силы. Издевательства, пытки и ночные допросы сделали свое дело. В тюремной больнице Ярославля на семидесятом году жизни 21 августа 1938 года в 14 часов 30 минут владыка Никодим умер от острого катара кишечника при явлениях нарастающей сердечной слабости — паралича сердца (справка начальника тюрьмы от 21/VIII 1938 года № 6359).

21 августа, когда верующие ярославской земли праздновали обретение Чудотворного образа Толгской иконы Божией Матери, закончилась многострадальная жизнь мученика и исповедника, пронесшего с доблестью нелегкий крест архиерейского служения в наиболее страшные годы в истории Православной Церкви.

По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II Никодим, архиепископ Костромской и Галичский, причислен к лику святых, и память его совершается 5 февраля в день Собора святых, в земле Костромской просиявших, и 21 августа, когда последовала его мученическая кончина.
Источник: Moscow-crimea.ru

http://www.sedmitza.ru/index.html?sid=77&did=54 731&p_comment=belief