Татьянин день | Евдокия Варакина | 24.06.2008 |
После многолетнего перерыва святой приснился ему уже во время войны, когда Василий умирал от истощения в бараке смертников. «Подошел ко мне, сел рядом и стал гладить меня по голове. И говорит: „Трудно тебе, трудно. Тяжело, знаю. Но надо терпеть. Домой все равно придешь“. И немного мне улыбнулся». Этот сон укреплял Василия в тех ситуациях, которые, казалось, грозили неминуемой смертью. И действительно — каждый раз, вопреки всему, Решетников выживал, хотя много раз попадал под прямой обстрел, несколько раз шел по заминированным участкам, один раз прямо у его ног разорвалась граната и т. п. «В рубашке родился», — говорили про него однополчане и, шутя, прибавляли: «И, наверно, еще и в штанах». А Василий копил в своей душе эти свидетельства помощи Божией, хранил их много лет и, наконец, решился записать. Его обращение к редакции с просьбой о публикации трогает своей какой-то детской простотой и, одновременно, горячей верой: «Убедительная просьба пропустить мои рассказы в церковный журнал. Для меня будет великая радость прославить Бога за Его милость ко мне. В настоящее время я уже десятый год болею, немного хожу на костылях. Писал в постели лежа, со слезами. Ради Бога, помогите мне в этом деле. Что-то, может быть, не так написанное мною — так можете поправить своим умелым мастерством. Пусть молодое поколение знает силу и милость Божию…».
Однако книга эта ценна не только как свидетельство о чудесной помощи Божией во время войны. И даже не только как честное, не подвергавшееся никакой идеологической цензуре повествование о реалиях Великой Отечественной — хотя и прочитанная в таком качестве, она производит сильное впечатление своими наблюдениями и зарисовками, как обобщающе-глубокими, так и мелкими, бытовыми. Эта повесть — спокойный, детальный рассказ очевидца обо всем, что довелось ему увидеть и пережить: о трудном военном быте солдат и офицеров, о переживаниях солдат накануне боя, о жизни в плену и на оккупированной территории…
О том, например, что были командиры, которые переживали за солдат, как за родных, во всех сложных боях шли впереди, а потом отказывались от награды, если не награждали и их солдат. Но были и другие начальники, те, которые во время боевых действий отсиживались в окопах, а потом получали ордена за чужой подвиг; один из таких начальников, к примеру, много дней не давал солдату новой обуви взамен развалившейся, так что тот воевал фактически босиком, а потом оказалось, что в обозе у этого командира спрятано более двадцати пар новой обуви.
О жизни в плену, о зверствах, которые творили фашисты — и о том, что и среди них находились добрые люди.
О том, как унижали в советской армии тех, кто вернулся из плена, независимо от того, сдались ли они из трусости или из-за предательства руководства.
О том, как вдохновляли воинов политруки — и о том, что появлялись они в зоне военных действий преимущественно ночью, когда не так опасно.
И о многом-многом другом, что увидел и понял обычный русский парень за пять военных лет.
И — заключительный смиренно-горький аккорд: о том, как вернувшихся из Германии фронтовиков билетерша, при равнодушном молчании всех пассажиров, не дрогнув, высадила из автобуса, потому что они не успели получить русские деньги, и им нечем было заплатить за билет.
Рассказы эти написаны простым языком, иногда не очень складно. Подчас Решетников даже говорит о своем неумении описать происходившее так, чтобы вызвать у читателя яркое переживание: «Да, легко прочитать или посмотреть по телевизору военные действия, а когда самому приходилось принимать участие, то не находишь слов, как все это описать…Я ведь не писатель, я не могу порой все так красиво и доходчиво описать». Но за этим неумением скрывается писательское целомудрие, нежелание приукрашивать повествование ради того, чтобы добиться внешнего эффекта: «…Ни один артист не сможет так скопировать этот случай, — пишет он после рассказа об очередном военном чуде, — потому что у него все это будут не натуральные, не настоящие действия. Да и не то что именно этот рассказ, а и вся фронтовая, в том числе пленная, жизнь». Василий сознательно хочет писать «как есть», как, наверно, рассказывал бы он о своей судьбе близкому человеку — открыто, неспешно, доверчиво.
Но самая большая ценность этой книги в том, что перед нами предстают будни войны, увиденные глазами верующего человека. Причем верующего с самого детства, и даже, благодаря матери, посещавшего храм («…до сих пор помню, как батюшка на исповеди спрашивал: не зарил ли птичьи гнезда, слушаешь ли родителей и т. д.). Эта вера заключается не только в том, что в трудных ситуациях Василий обращается к Богу, а после их счастливого разрешения Бога благодарит — хотя и то, и другое в книге также неоднократно описывается. Но вера Решетникова проявляется и в обычной жизни, в стремлении поступать с людьми по заповедям Божиим. Это стремление, как он сам отмечает, воспитано в его душе верующими родителями, причем не наставлениями, а их собственным жизненным примером: «… С малых лет я хорошо помню, как мать моя делала добрые дела, особенно на канун праздников — Рождество Христово, Пасха. Она всех в деревне знала, у кого нет молока и мяса, и всегда посылала меня с сумочкой кому что отнести. Я с удовольствием выполнял ее пожелания. Некоторые люди предлагали мне деньги, а я им отвечал: «Мать не велела брать деньги, ведь она в честь праздника, ради Бога дает"…. Вот и у меня появилась такая любовь к добрым делам. Главное — делать все по честности и справедливости и с любовью к людям и со страхом Божьим».
Заметим попутно, что за такое светлое христианское воспитание Василий платит родителям горячей любовью, о проявлениях которой так непривычно читать на фоне современного равнодушно-хамоватого отношения многих молодых людей. Вот как реагирует Решетников, получив первое за несколько лет письмо из дома: «…если бы кто посмотрел со сторон в ту пору на меня, то могли бы заметить во мне необыкновенное явление: лицо загорелось еще сохранившейся в ту пору юной краской, сердце пылает любовью к своим родителям — то сожмется, то как будто распахнется, — и в какой-то степени замедляется во мне дыхание». Это не единичный случай — получив через какое-то время письмо от отца, который тоже находится на войне, Василий испытывает неописуемую радость и даже какое-то благоговение: «Хотел я его тут же прочесть, но было уже темновато. Положил его в свой грудной кармашек и держал как самое драгоценное сокровище. Я не чувствовал никакой тяжести и усталости, не покидали меня мысли о моем дорогом письме. Письмо от «тяти», так мы в детстве называли своего отца. Тайком от людей я вынимал из кармана это письмо и целовал его, со слезами говорил: «Милый мой тятя, ты меня не забыл и нашел». А отец, в свою очередь, напоминает сыну в письме: «Милый мой сыночек, я прошу Бога, и ты Его не забывай».
Многие эпизодов повести показывают, как, рискуя своей жизнью, Василий старался сделать людям добро: под обстрелом добирался до полевой кухни, чтобы обеспечить солдат обедом, до складов с военной формой — чтобы с наступлением холодов достать им зимнее обмундирование и т. п. Конечно, когда его назначали главным (а были в его жизни и такие периоды), заботиться о солдатах было его долгом, но он воспринимал его не как служебную обязанность, за выполнение которой он ответственен перед начальством, а как некое нравственное обязательство, поручение, которое он обязан выполнить по совести, даже ценой собственной жизни. Потому, возможно, и хранил его Бог — потому что сам он в такие минуты забывал о себе ради других. «Иже аще погубит душу свою Мене ради, обрящет ю…» (Мф. 16, 25).
Конечно, перед нами не житие святого, не жизнеописание подвижника. Василию свойственны желания и переживания обычного человека: он расстраивается, что, несмотря на многочисленные его подвиги, его не представляют к награде, потому что он был в плену; он не хочет жениться на девушке, которая спасла его от смерти, и объясняет это очень просто: «…она на какую-то капельку повыше меня ростом». Освободившись из плена и поселившись в оккупированной немцами деревне, Василий, для того, чтобы избежать отправки в Германию, хоть и не без внутренних колебаний, женится на сестре старосты. А когда соединяется с советскими войсками, то, покидая деревню, спокойно прощается со своей женой («И так мы с сельчанами распростились за околицей села… Я их всех поблагодарил, в том числе и мою Надежду Сергеевну, и отправился в путь со своей запасной частью») — и непонятным остается из книги, воссоединился ли он с ней после окончания войны.
Продолжение следует…
http://taday.ru/text/121 674.html