 |
| Русская линия | Андрей Рогозянский | 20.12.2007 |
Итак, что православные миссионеры желали бы знать, но боялись спросить? В чем причина неоднозначного отношения в Церкви к миссионерским идеям? Разберемся подробней, обо всем по порядку, если хотите, даже построчно.
А. «ПРАВОСЛАВНЫЕ МИССИОНЕРЫ…» У миссионеров непростая область. Сложно определить, кто миссионеры, где начинается миссионерство и где заканчивается.
Начну с простого. Я занимаюсь публицистикой, книгой. Одно моё «творение» озаглавлено: «для верующих и неверующих родителей». Книга, благодаря Богу, переиздается, продается в т. ч. в обычных книжных магазинах, о тираже ее я, к сожалению, не имею точного представления. Теперь, я думаю, что-нибудь около 100−120 тыс. У меня есть другие книги, общим тиражом более полмиллиона экземпляров. Скажите: это миссия? Для себя я называю это естественной и нормальной работой: писать для людей и человеческим языком. Это, и вправду, естественно — обращаясь к другому, смотреть прямо, а не поверх или вбок; говорить не то, что привычно и нравится тебе самому, но то, что собеседник сумеет понять и принять. Будь он верующий или неверующий.
Неверующих ведь много вокруг нас, так? Значит, необходимо искать и находить с ними общий язык. Но, подчеркиваю, для этого не обязательно думать о чем-то еще, а только о ближнем и о нормальной работе. Впрочем, если настаиваете, хорошо, я тоже буду миссионер.
Миссионеры — самоназвание людей, воспринявших определенный пафос. Миссия для них есть средство самоидентификации, способ сконцентрироваться. «Мысленная лампочка», которая в какой-то момент загорелась и дала различить местонахождение и обстановку вокруг. Бывает ли миссионерство без миссионерского пафоса и организационного членства? Да, я по себе уже показал это. Есть примеры более яркие и отчетливые. Тот же проф. А.И.Осипов, не перестающий удивлять работоспособностью, терпением и гибкостью ума. Или проф. М.М.Дунаев, открывающий для почитателей русской классической литературы, довольно широкого общественного слоя, ее христианский подтекст. Никто и никогда не слыхал о миссионерстве от залитского отца Николая Гурьянова. Хотя «миссионерский пункт» на пороге утлой избушки по «эффективности» и «пропускной способности» дал фору и наперед любому новопостроенному просторному и современному зданию.
Итак, миссия так миссия. Намерены пользоваться полюбившимся термином — извольте. Однако, не будем чрезмерно сужать «миссионерство» до современных и молодежных форм проповеди. Не будем думать также, будто одно произнесение слов «миссионер» и «миссионерский» что-то меняет или снимает оставшиеся вопросы.
Б. «ЗНАЮТ…». Миссионерство становится увлечением. Люди, увлеченные миссионерством, часто относятся к себе и к своему увлечению некритично.
Среди моих знакомых много людей, занятых проповедью и катехизацией. Я замечательно к ним отношусь. «Православные миссионеры знают…», — написал Юрий, очевидно, зная и то, что не выражает этим обобщенного миссионерского мнения. Будет преувеличением сказать, что миссионерство у нас терпит притеснения или, тем более, преподносится в роли врага. Многие годы идет работа с детьми и молодежью, организуются миссионерские поездки, ведется противосектантская работа, совершаются богослужения с сурдопереводом, открыты социальные приюты и центры реабилитации пьющих и наркозависимых, психологические консультации. Работают телестудии и радиостанции, издается литература, миссионерские журналы, миссионерские интернет-порталы растут, как на дрожжах, в одной южной епархии построили миссионерский пароход, миссионерские факультеты открыты в учебных заведениях РПЦ. И все это без особенного шума и на вполне положительном фоне. Скажите, к примеру, о. Аркадию Шатову или В. Легойде, что к миссионерству не расположены или его зажимают, — пожмут плечами и только.
Я думаю, существует миссионерство и… миссионерство. Кроме миссионеров, занятых конкретной работой, у нас есть еще миссия акцентированная, идеологического свойства — «миссия-наше-всё». На взгляд ж/д проводника человечество делится на пассажиров и провожающих, для контролера метро — на оплативших проход и безбилетников. Такова наружность происходящего или, как говорится, «сухой остаток» от жизни. Хотя по настоящему ясно, что жизнь вокруг нас устроена сложнее и разнообразнее. Миссионерство тоже призвано отображать реальность Церкви, куда более разнообразную и сложную, не сводимую, разумеется, к количественному расширению, привлечению новых членов. Это, если можно так выразиться, «интерфейс Церкви». Осознание этого, как ни странно, затруднено. В миссионерских опытах нередко проявляют себя специфические, «миссионерские» волюнтаризм и нечуткость. В крайних версиях вообще все церковное замещается миссионерским как единственно ценным. Анализ духовных явлений подменяется социологией и специфическими оценочными суждениями. Православная жизнь оказывается не хороша уже потому, что происходит «в гетто» и не вполне отвечает ожиданиям экспансионистского успеха. Миссионерство же, наоборот, воспринимается как своеобразная компенсация, способ реабилитации Церковью самой себя, оправдания за свою малочисленность, медленность, неяркость на фоне всего остального. В этом прослеживается повторно потенциал отчуждения и неудовлетворенности, иногда открыто конфликтных по отношению к условно немиссионерскому большинству.
«Россия — величина лирическая», — верно замечает миссионерский «Фома». Мир русского Православия — обширный, разноплановый, как правило, неважно устроенный и не поддающийся рационализации, чудаковатый отчасти — сам этот мир, увы, иногда вырастает в главное бремя идейного миссионерства. С некоторой иронией можно сказать, что всё было бы у православных миссионеров замечательно, не будь самой православной жизни. Не случись всей этой «фольклорной» Руси с ее слепой и отсталой верой, всех этих бабушек, платочков, святынек, источников, старцев, пророчеств, чудес и т. п.
Мало-помалу человек, определивший себя в связи с миссионерством, начинает сознавать себя носителем миссии исправления Церкви, преобразователем или, по меньшей мере, обличителем для упомянутого. Чтобы миссия могла состояться, православную жизнь прежде необходимо нормализовать, выстроить в соответствии с пунктами миссионерского плана. Цели ясны, задачи определены… Не хватает обыкновенного житейского смысла. Допустим, кинотеатры в эпоху рынка подчинены цели получения прибыли. Вся прибыль поступает, известно куда, — в кассу. Возьмет иной и решит из системы выжать КПД в 300%. Продаст экран, проектор, закроет зрительный зал, а вместо него поставит две дополнительных кассы. Смешно? Но образ суждений относительно миссионерства, случается, близок к этому. На месте существующей церковности, случись возможность, была бы устроена одна большая агитационная площадка.
Здесь моя мирская профессия подсказывает мне некоторые аналогии. Не так давно в мире соревновались две главных маркетинговых школы: американская и европейская. Бизнес в Европе привык делать акцент на постоянство качества и на доброе имя. У американцев выработался свой стиль, с упором на личностный фактор и способность убедить, настоять. Последнее возобладало. Совершенство в маркетинге свелось к искусству создания видимостей. Настоящие свойства того, что продается, отошли на второй план, а торговая «миссия» открыто заявила: «Важно не что продавать, а как продавать».
Мы в отношении «продвижения православной идеи» стоим пока что в начале этого. Однако, методики и технологии в приложении к словосочетанию «миссионерская работа» уже явно волнуют наш ум, заставляют бродить воображение и чувства. Некоторые учатся выговаривать еще более новое-смелое: «пиар Церкви». Пусть так. Но не будем наивны. Не одни представители «фольклорного Православия», а и самые передовые миссионеры поперхнутся, когда в полный голос заговорят пиарщики — эффективные менеджеры и профессиональные продавцы воздуха.
Я не натягиваю нисколько, а обрисовываю окончание, как выражаются некоторые, «тренда». Нужно понимать, что приковывает внимание сегодня в чудо-методиках. Это — лишь слабый отзвук бурного роста в миру техник контроля сознания. Детский, можно сказать, лепет, уровень позавчерашнего дня…
Миссионерство, если только оно не пустая реклама, не может показать ничего иного и лучшего себя самого. В крайнем случае, еще то, что стоит за спиной: ту же «фольклорную» Русь. Когда риторика исчерпывает себя и обнаруживается разреженный воздух внутри интеллектуальных посиделок, интернет- и политпроектов, нам, признаемся, нечего показать и нечего вспомнить, кроме мелькания берез по обочинам, святого источника, неспешной исповеди, внимательных глаз, полуразрухи и неказистости, каши, со свежего воздуха и перемены мест показавшейся необыкновенно вкусной, странного томления внутри и — неожиданно нахлынувшего спокойствия…
В. «КАК ЧАСТО ИХ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ…». По поводу деятельности часто возникают вопросы. Это нормально. Миссионерство не может быть стихийным, оно должно уметь себя объяснять. На практике к миссии примешивается много постороннего. Миссионерство оказывается метонимией. Чтобы избежать предубеждений, следует освободить миссионерскую деятельность от несвойственных ей задач и вопросов.
Я хорошо помню и сам пережил это: середина 90-х, кризис репринта — проповеди и книг, основанных на подражании дореволюционному слову. О миссионерстве в те годы еще не говорили во всеуслышание и уж точно в миссионеры никто не записывался ради того, чтобы ощутить себя частью популярного «тренда». Были «Володи»: Гурболиков и Легойда, сидевшие где-то под стрехой громадного здания на Профсоюзной и выпускавшие очередной номер «Фомы», как только удавалось разыскать деньги. Мне это очень понятно и близко — желание нового языка и ответов на вопросы, с которыми православный христианин имеет дело сегодня. Я сам стал готовить книги по воспитанию, когда понадобилось определиться со своими детьми. Всей литературы тогда было — три-пять брошюр. Николай Евграфович Пестов, «Размышления о детях» сестры Магдалины да «Наша Церковь и наши дети» Софьи Куломзиной.
Миссионерство вырастало отсюда, и миссии к внешним касалось уже во вторую очередь. Прежде всего, хотелось разобраться самим. Атмосфера была позитивная, дружелюбная, писать также хотелось доступно и просто. Конечно, это вело к большей доступности и имело результат. Кто заинтересовывался, приходил к вере и Церкви. Мне и до сих пор думается, что миссионерство — это не специальный вид деятельности. Лучшее миссионерство — это насыщенная внутренняя жизнь в Церкви. В недавнем общении с «фоминцами» я говорил об этом:
«Если дело касается конкретного человека, то обнадеживает, что лет через 10−15 совместно, в тесном контакте проведенных лет верой все-таки заражаются, передают от одного к другому. Знаю немало подобных случаев. Правда, христианин сам должен быть крепким и иметь любовь. Во всем прочем ничего не понимаю в том, что называется миссионерством. И не понимаю, как в этом что-нибудь понимают.
В аудитории о. Андрея Кураева и журнала „Фома“, думаю, процентов 95−98 считающих себя верующими и не менее трех четвертей, считающих себя воцерковленными. Еще пример: заглавие замечательной книги В.Р.Легойды „Мешают ли джинсы спасению?“ Очевидно, чтобы подобная формулировка была принята, человек прежде уже должен быть подготовлен, сделать определенный шаг и не один. Иначе, стоящему „вне контекста“, покажется неясно, о чем „мессидж“: о работе спасателя на пожаре, о эвакуации в экстренных ситуациях или о чем-то еще?
У нас в традиции много просветителей разных народов и стран; есть уже из современности несколько примеров, когда, как у митр. Антония Сурожского, проповедь ко внешним удавалась. Но здесь фактор личности. Стать похожим на митрополита Антония — задача отдельная и самоценная. Это не совсем то, чтоб подражать владыке Антонию ради миссионерского эффекта. Из одного естественно истекает второе: когда человек красив, развит, внутренне богат, близко переживает Евангелие и жизнь в Церкви, его образ и слово оказываются привлекательными. Все остальное, любые разговоры о вере, на мой взгляд, становятся возможны уже после обращения. До обращения для этих разговоров нет никакой почвы. Как говорят, „дискурсы“ разные».
Вообще, интерес к теме миссионерства в последнее время выглядит, с моей точки зрения… нет, ну пускай не преувеличенным, но точно непропорциональным. Знаете, в живописи с некоторых пор стали преобладать свободные, отвлеченные стили. Первоначально, у основоположников кубизма-супрематизма это, может, и свидетельствовало о перерастании рамок традиционного живописного жанра. Но у большинства последователей… В массе мы имеем, конечно, не гениев, а отступление с позиций, примитивизацию живописи. Сама качественная рисовальная подготовка становится совершеннейшим анахронизмом, излишеством.
Миссионерская деятельность, к сожалению, выглядит так же. «Супрематизм от Православия» — иначе не скажешь, когда человек, ничего еще не поняв, уже рвется претворять в жизнь и агитировать за некие «концепции». Сетевой маркетинг, возможно, зарекомендовал себя. По отношению к «Гербалайфу», свидетелям Иеговы и в остальном жульничестве. То же самое в приложении к проповеди веры, церковности оборачивается, увы, неминуемым разменом и понижением планки. Людей со всесторонней, фундаментальной подготовкой, с опытом, достаточным для того, чтобы судить о проповедуемых вещах не понаслышке, скрупулезных собирателей и авторов по-настоящему свежих форм, таких даже, как о. Андрей Кураев или Е. Холмогоров, очень немного. Оставшиеся не то, чтобы хорошо образованы и актуализированы в светском контексте, и не то, чтоб выделялись духовными дарованиями… Как еще смотреть на православного младофилософа, по его собственному признанию, пришедшего в Церковь всего несколько лет назад, а до того занятого разного рода околополитической хиромантией, когда этот философ числится среди наиболее крупных миссионеров и вполне безапелляционным тоном делит настоящее Православие от ненастоящего? «Православные миссионеры знают…» Замечание наверняка не к написавшему это Юрию Белановскому, человеку способному и сведущему… однако, у меня с некоторых пор впечатление, что миссионерство у нас — это как театральная и кино- и литературная критика. Не каждый вырастает в талант или становится мастером в своей теме. Но зато всякий желающий легко делается… верно, миссионерствующим концептуалистом и критиком.
Нет, понятно: жатвы много. Кто спорит? Но, чтобы в жнецы вот так, кого ни придется?.. Из-за этого невероятного смешения историй, лиц, мнений, стремлений портится всё и, ткнув в миссионерское наугад, мы легче наткнемся на вздор, чем на что-нибудь дельное. В тех, кто без предубеждения, но и без подобострастия смотрит на миссию, шок вызывает знакомство со специализированными сетевыми форумами и блогами. Большего галдежа вы не найдете нигде! Претендующие на (любимое слово!) «адекватность», здешние участники и авторы напоминают то ли пестрый табор цыган, то ль пролетарскую коммуну, то ли, на худой конец, клуб перестроечников ранней поры, жаждущих «Православия с человеческим лицом».
На последнюю ассоциация обращу особенное внимание. «Миссионерство» у нас становится условным маркером, таким же, как маркеры перестройки: демократия, рынок, конкуренция, выборность, свобода слова, перемены, колбаса ста сортов и т. п. Похожим образом с уст не сходят теперь «актуальность», «современность», «технологии», «акции», «проекты», «менеджмент», «православное лобби», «политическое Православие» и т. п. Трактуемое как самоценное, довлеющее, все это свидетельствует о приближении к Церкви волны перемен, аналогичной той, что способствовала размену огромной и сильной страны на ряд риторических отвлеченностей.
На меня лично особое впечатление производит краткое, экспрессивное: «гетто», — и рассуждения, с ним связанные. Запущенное в оборот однажды, в условном контексте («Церковь не должна загоняться в этнографический заповедник, в культурно-бытовое гетто»), оно, это «гетто», с этих пор стало символом, собирательным образом, вмещающим в себя максимум неудовлетворенности по отношению к Церкви. Хотя, мир вряд ли проводит качественное различие между миссионерами и антимиссионерами. С современных позиций, церковность есть вообще один непрерывный кошмар, неизвестно зачем и для чего существующий. Этакое добровольное заточение и самоистязание, на которые при всей внешней лояльности, случись повод, не преминут ткнуть православному «фрэнду».
С другой стороны, никто не запретит ощущать себя в гетто, где угодно и по какому угодно случаю. Ближайший перестроечный аналог для «гетто» — это по-видимому «совок». Как и совок, гетто подстерегает повсюду. Гетто скрывается в скверной погоде, духоте праздничной службы, недоспанных полутора часах, в отдавленных пальцах, и вообще в любом отрицательном впечатлении и испорченном настроении. Борьба против гетто универсализуется, обобщается, облекается своей характерной историософией, этикой, сплачивает ряды бескомпромиссных борцов и вообще получает все признаки акцентуации.
Сквозь зубы, стоически: «Сволочи, загнать в гетто хотите? Не дамся!» Во внутримиссионерской беседе, с некоторой снисходительностью: «Да эти, которые любят сидеть в гетто…» В проповеди внешним: «Возлюбите Бога всем сердцем, всем разумением. Но только, конечно, не так, чтобы в гетто». Закрывая дверь за ребенком и облегченно вздыхая: «Ладно, все равно не проживет всю жизнь в гетто». На вечеринке, в ответ на сомнительное: «Ничего не поделать, мы же не в гетто…»
Множество поводов подают, разумеется, православные традиции, каноны-догматы, Предание и даже Писание, рисующее Церковь не геополитически, а — стыдно сказать! — в образе «малого (!) стада (!)». Конца света в дискурсе «антигетто» тоже не предвидится, поскольку пределов для миссии нет, а мир в принципе не имеет ничего против Церкви. Отчуждение политики, культуры, общественной жизни, рынка от христианства возникает под действием сугубо случайных, малосущественных деталей и факторов.
Особое место в миссии отводится этому: доказательству миру «нормальности» православных, любыми возможными способами. Того, что в большинстве случаев православные поступают и судят о вещах ровно так же, как и неверующие визави. Незаметно «большинство случаев» становится всё большим, расширяет и утверждает область правоприменения, успокаивает себя приведением на память близких примеров. И так до тех пор, пока «нормализованы» не станут слова и поступки по крайней мере 95 из 100 ситуаций. Оставшаяся мелочь — это какие-нибудь походы раз в две недели на воскресные Литургии да время от времени всплывающая церковная тематика, опять-таки по большинству оцениваемая критически либо с сомнительным юмором. Короче, как пишет еще один из «фоминцев», Виталий Каплан, приходим к концепции «веры — интимного дела»: «истинно верующие должны держать рот на замке, больше одного не собираться, никак не проявлять в жизни свои убеждения… словом, конспирироваться… элементарный пример — тебя спрашивают, кто ты по гороскопу. Отвечаешь: „я православный христианин и поэтому в астрологию не верю“. Готово дело, тебя уже обвиняют и в нетерпимости, и в агрессии, и в чем угодно».
Кто как, а я на данном месте уже прекращаю смеяться. Гетто интимно-частное, изукрашенное приятностями и всяческой эманципацией, на мой вкус хуже общественного, внешнего. Описав круг, миссионерская идеология, увы, не только не пришла к разрешению проблем, но еще и умудрилась наступить себе на хвост, став своим антиподом, антимиссионерством. Древние греки говорили: «Не нужно врагов тому, кто не одолеет себя самого». Скажем прямо, с подобной вольницей сложно претендовать на сколько-нибудь серьезное политическое и общественное значение, провозглашать лозунги массового воцерковления сограждан, ожидать от единомышленников, непринужденно вкушающих радости жизни, консолидации и самоотверженной работы…
Целеустремленность, хороший боевой настрой, убежденность, напористость имеют место. Но как исключение. Правило остается простым: изобилие идей в голове и критическая расположенность обычно обратно пропорциональны личной дисциплине и работоспособности. Круг условных миссионеров притягивается один к другому сугубо условными симпатиями. Тем же составом наверняка проблематичным окажется тянуть общую лямку и делить общую ответственность.
Интересно читать документы, в которых миссионерский актив оценивает положение и ставит задачи. Без иронии, импонирует стремление к реализму: решимость отказаться от мифов, восстановить объективность в целом ряде тем и вопросов. Но для чего же? Для того только, чтобы тут же подпасть в обаяние современности со всеми фиктивными, цитата, «достижениями (sic!) социального менеджмента». Назвать данную точку зрения адекватной язык не поворачивается. Ибо молодежь у нас, если верить докладам, не идет в Церковь исключительно из-за шикающих приходских бабушек, настоящие христианки отличаются тем, что не носят платков, государство вот-вот проникнется православной геополитикой, сетевые же технологии и интернет-миссия совершат то, чего не смогли сделать предыдущие 20 лет проповедничества и катехизационной работы.
Корнем миссионерской идеологии служит убеждение в том, что жизнь Церкви можно представить привлекательней, чем она есть теперь. Наверняка так, и «наша вина в том, что мы часто мешаем переступить церковный порог, создавая искусственные препятствия». Но уточните, наш главный пробел — в неумении изобразить участливость на лицах или в неучастливости как таковой? Мы недостаточно добры в проповеди или недостаточно добры вообще? То же с другими частями миссионерского конструктора: тактом, внимательностью, самоотдачей, собранностью, чувством общности etc. В широком рассмотрении, не будучи отнесена к «планам прироста новообращенных», миссионерская проблематика не различается от общей духовно-нравственной проблематики. Хороший христианин — он, известно, и в Африке христианин. Становиться же хорошим христианином и затем проповедовать — это на миссионерский вкус чересчур длинно и скушно.
И, что, любопытно спросить, мы на другой планете живем, что не замечаем примет наступившего дня? Есть миллион причин человеку не переступать церковный порог, и многострадальные приходские бабушки, даже будучи закатаны в пол, мало что изменят в печальной статистике отступления. Да, вы совершенно правы, негоже довольствоваться тесным, утилитарным мирком обрядовости и собою самим. А не довольствоваться — это как, поясните? Ожидать нового золотого века? Надеяться и вечно обманываться наступлением эры «политического Православия», которой почему-то никак не случается? Срывать раздражение от несбывшегося на своих «антимиссионерских» собратьях?..
Пионерской наивностью отдают лозунги: «искать везде ищущих и интересующихся людей, искать системно, так, чтобы ни один живой человек не прошел мимо». В одном выступлении предлагалось ввести «территориальную ответственность прихода» за находящиеся в данном районе «школы, детсады, молодежь, стариков». После прочтения этого начинает сосать под ложечкой, кислой отрыжкой всплывают воспоминания о шефстве по разнарядке советских времен. Впрочем, за чем дело встало? У идеологов миссии сегодня имеется всё: храмы, священники, актив, средства, центры и прочее. Не нужно никаких дополнительных условий! Текущее управление допускает значительную свободу воззрений, так что бок о бок у нас остаются служить такие разные личности, как оо. Александр Борисов и Кирилл (Сахаров). Если же так, то хотелось бы скорей лицезреть опыты и примеры, воплощение планов на практике: территориальную ответственность, добровольные дружины, режим полного благоприятствования молодежной работе, приходы по тысяче человек и больше, охват вузов. Мне лично не терпится подержать в руках свеженький «новый катехизис, понятный современным людям, не знакомым с церковной традицией и с церковным, сильно оторванным от современности, языком» в исполнении Кирилла Фролова или Юрия Белановского. Но Бог почему-то (почему?) не дает мудрости писать так, как указано. По себе знаю. И пока гремят фанфары «концепций» и ЖЖ через край переполняется словесной водицей, единственным убедительным примером, по свидетельству самих миссионеров, остается многотысячный приход в Кузнецах под началом о. Владимира Воробьева. Да не только он, но и «шатовский», «смирновский», «артемьевский», «бреевский», другие приходы без миссионерской и прочих акцентуаций.
Итак, с реализмом не густо. Критика т. н. антимиссионерства и кивки в сторону плохой организации церковной деятельности остаются по сути единственным заполнением возникшей паузы, спасительной отговоркой танцора, которого все больше обременяют ноги. Идейное миссионерство ищет свои актуальные формы, но уже окутано такими непроглядными облаками патетики и самовосхвалений, что вряд ли когда-нибудь отважится расстаться со всем этим и взяться за решение практических вопросов.
Не меньше преданий старины глубокой миссионерская деятельность нуждается в демифологизации и чистке, прояснении, назывании вещей собственными именами. Она, эта деятельность, и в самом деле касается важного и должна быть заявлена как вопрос. Миссионерский актив первым должен желать разговора начистоту. На чем сосредоточиться и что входит в неотложные задачи: продолжительные ли крупные проекты, конкретные души, простое информирование, кропотливая ли педагогика, промоушн Церкви, организация ли «православного лобби» и геополитика? Что отвечает нашим возможностям и каков вообще он, наш доступный миссионерский арсенал средств? Ответы на это должны определить остальное и положить конец бесконечному намазыванию миссионерства на бутерброд. Наберусь смелости и скажу, что такое адекватность сегодня. Адекватный выбор сегодня таков: сделать православную миссию начертанием конкретной работы либо голым страданием по тому, что должно быть и чего нет (и возможно не будет).
Почему вместо начертания голые страдания, поясню тоже, как понимаю. Потому что миссия — не волшебная палочка. Такой вот простой ответ, который, однако, до сих пор почему-то не озвучивался.
Миссия — это отнюдь не самое простое, а одно из самых сложных в церковности; не «а» и не «и», но «э», «ю», «я» православного алфавита. Свобода миссионерской деятельности относительна, конечно, если таковая имеет перед собой результат, а не деятельность ради деятельности. Несмотря на современно-концептуальное звучание слова, миссионер -представитель одной из самых несвободных профессий. Он стоит перед целым рядом ограничений, а талант его ни в чем проявляется лучше, как в способности довольствоваться малым, создавать педагогические прецеденты ex nihilo. Работа как работа, плоды которой могут остаться незаметны многие годы, а могут и не возрасти вовсе…
Спектр миссионерских приемов остается ограничен: жанр открытой лекции является по сути единственным хорошо освоенным (с детьми, оговорюсь, неплохие плоды дает кружковая работа). Продолжительное общение с кафедры удается неплохо тому же Андрею Кураеву. И им же потребность в подобного рода встречах удовлетворяется. Фигура священнослужителя сама по себе не вызывает уже того интереса, что раньше. Увидеть живого Кураева успело по-видимому уже большинство желающих. Если же верны намерения о. Андрея отойти от непрерывной публичной работы, прекратить ездить в один за одним лекционные туры — тогда и вовсе феномен Кураева останется в истории ярким и исключительным случаем.
Понимаете, радикального роста не будет, как ни старайся! Сложно представить, чтоб по стране проходило, например, в 5 раз больше публичных выступлений, 10 раз больше выступлений, чем в настоящее время. На них попросту не найдется заранее подготовленных собраний. Да и что до сих пор мешало миссионерскому активу, вот хоть тому же Юрию Белановскому, составить здоровую конкуренцию просветительским поездкам отца диакона?
Много воодушевления вызывают примеры работы с неформальными молодежными течениями. Появились особые термины: «рок-миссия», «байк-миссия». Осталось разобраться, кого это больше воодушевляет: рокеров или самих миссионеров. Как событие или тем более сенсация участие православного проповедника в рок-концерте принимается церковным кругом, не миром. Одно время разгорелись дебаты. Протоиерей Максим Козлов: «это субкультурный оптимизм, когда мы полагаем, что для околоцерковной культуры возможно воцерковление». Диакон А. Кураев: «есть храмы, а есть прихрамовый дворик, и этот дворик — пограничное пространство между сакральной жизнью Церкви и миром — допускает поиски, эксперименты, новизну и даже ошибки». Проблема, однако, не в этом, не в вероятности воцерковленного панкования. Она — в том пороге насыщения, за которым восприимчивость падает и который в современном обществе достигается весьма скоро. До поры молодежь согласна воспринимать отцов, выступающих «на разогреве». Но если проповедь во время концерта сделать частым явлением, боюсь, трибуны начнут на руках выносить проповедников со своего праздника.
В чем же преткновение и что такого православные миссионеры знают, а, может, не знают, что не дает миссии совершить подвиг второго просвещения России? Я хорошо, изнутри изучил ситуацию с просветительской литературой, неоднократно проводил занятия и встречи в аудиториях интересующихся, в т. ч. и молодежных. Поделюсь выводом: проповедничество требует сверхординарных способностей. Прямые усилия, попытки раскрасить речь, доставить слушателям или читателям какие-нибудь особенные впечатления, даже рассказы о том, что на тебя самого произвело впечатление когда-то, уходят по большинству «в вату». Главная дидактическая проблема — это удержание обстановки серьезной работы, а не развлечения и скрытого дезертирства, когда миссионер или катехизатор буквально из кожи вон лезут, добиваясь внимания собравшихся. Тем паче, никакими «технологиями» не решишь вопросов, встающих в ходе более глубокой катехизации и воцерковления. Полная масса усилий ложится здесь на плечи приходских и монастырских священников, тех, которые чаще всего получают упреки в недостатке миссионерской инициативы. Символичным кажется диаконство нашего главного миссионера-первопроходца, подчеркивающее распределение ролей и зависимость проповедничества от более широкого и фундаментального просветительства в процессе приходской жизни. Во всяком случае, другого пока мы ничего не видим: проповедь к внешним бежит по верхам, она имеет единственную цель разбрасывания зерен, тогда как момент обращения, обретения веры остается вне поля миссионерского действия и так же загадочно перетекает в последующую церковность с ее более или менее осознанными и регулярными руководством и внутренней духовной работой.
Итак, «планы миссионерской работы», о необходимости которых так много говорят идеологи миссионерской революции, остаются по большому счету тайной за семью печатями. Для меня непонятно и странно, когда Церкви предлагают переустраиваться и меняться именно из миссионерских соображений. Да, скорее всего, меняться и совершенствоваться надо. Однако в миссионерстве — всего менее определенности и плана. Хотя миссия и предполагает в себе некую актуальность: открытость и чуткость по отношению к собеседнику, — она одновременно не полагается на свои силы, не совершает волевого рывка, не берет и не ведет никого за руку, не дает готового конечного результата, но всегда стоит рядом с Тайной и от этого совершается в большом смирении.
«Кто такие миссионеры, что они требуют перемены настроений и порядка в общецерковном масштабе?» — этим вопросом в тон Белановскому обозначается встречный дискурс. Объяснить для себя данный парадокс я могу только с большим трудом. Разве что выдвинув гипотезу, согласно которой миссионерство- не вполне главное, и что это лишь переносное обозначение, метонимия для внутрицерковной идейной оппозиции по самым различным вопросам.
Для православного обихода «миссионерство» звучит романтично и ново. Крайнее миссионерское крыло — это попросту наиболее амбициозная часть, где сильнее всего ощущается индукция, передача современностью характерных образов успеха, самореализации, предприимчивости, рекламы, современности, личной свободы, прав, интересов и пр. Я лично испытывал и испытываю на себе это. Наверно, другие тоже. В любой отличной от современности обстановке наш брат изнывает от ощущения как бы остановленных событий, отсутствия перемен, одноцветности происходящего. Оставаясь одной частью сознания в обществе, а другой в Церкви, он в полной мере испытывает на себе болезненное расхождение ритмов.
Это похоже, как если бы одна нога делала много и мелких шажков, когда вторая шагала большими и мерными. Удобно? Не очень. Но удовлетворительного ответа, как быть, пока не находится (почему, подробней поговорим в другой раз). Субъективно мы продолжаем ощущать неудобство и требовать для себя целостности: культурной, социальной, психологической. Так возникает соблазн компромисса, поверхностного, «технического» примирения противоположностей — принесения социального в жертву церковному (чаще же околоцерковному), либо церковного социальному.
В результате миссионерство у нас мало обсуждается в прямом, чистом виде. Оно выступает своеобразным разменным эквивалентом, у. е., за которым стыдливо скрывается противоречие двух более общих позиций, по отношению к церковности внешне и внутренне ориентированных. Условные миссионеры укрывают за миссионерством большой комплекс несвойственных вопросов. В ответ у другой стороны появляются основания к недоверию; критика условных миссионеров доходит до преувеличений и отрицания миссии как таковой. Драму разделения довершает оформление лагерей условных миссионеров и охранителей, отграничивающих «своих» от «чужих». Любопытно, что крыло условных миссионеров преуспевает в этом различении «своих» и «чужих» нисколько не меньше, а может быть даже больше оппонентов. Хотя по идее оно исповедует открытость и гибкость.
Ранее мне уже приходилось обращать внимание на данное несоответствие (в связи с ситуацией вокруг обращения епископа Диомида и статьей Кураева): «Сложно представить где-нибудь на рок-концерте выступление о. Андрея со словами „вы безнадежны“ или „страсти взяли над вами верх, и вы потеряли связь с реальностью“». Сравните, Юрий Максимов, по поводу обвинений в антимиссионерстве иеромонаха Спиридона (Баландина): «Помилуйте, если вы готовы терпеть людей в „косухах“ в храме — и это замечательно — то отчего же вы не желаете потерпеть то, что у некоего иеромонаха может оказаться мнение, отличное от вашего?»
Имея «свой» лагерь, очень удобно отметать замечания по одному только, что с этим выступает «чужой». Мы неоднократно видели это — суждения по образу: ничего не значит, поскольку не тот возраст, не тот рост, не тот цвет («не маленький, не большой; не беленький, не черненький»). На данном месте замечу, что с соображениями по миссии и ее методам, часто критическими, в разное время выступали различные люди, в т. ч. принадлежащие к одному поколению и к близкой генерации с условно молодежным миссионерским активом: Юрий Максимов, Александр Елисеев, Илья и Яна Бражниковы, тот же Егор Холмогоров, обосновывавший недавно необходимость церковному кругу «держать, что имеет». Каждому неудобному случаю, конечно, находится свое объяснение. Но все же. Замечания по большинству касаются одного, и чувствующее, совестное сознание наверняка отдает отчет в причинах общего неприятия.
Взвешенным можно считать подход Владимира Легойды. Я рад тому, что журнал «Фома» не удовлетворяется глянцем, но движется к более глубокому освещению вопросов, включая ведение постоянной рубрики о новомучениках. Подхватят ли данную инициативу проводники нового миссионерского курса? Я в этом не уверен. Любое проявление настоящего драматизма, глубины души, традиционного мышления, напряжения, верности, жертвенности стоит по разные стороны с миссионерством, мыслящим себя категориями раскрепощенности, социального успеха и массовости.
Даже о. Андрей Кураев, часто увлекающийся, в конечном итоге с оговорками принимает существующую миссионерскую практику, цитата: «У меня есть внутреннее неудобство, когда меня называют миссионером, или я так должен называть себя сам в древнецерковном смысле. Вот если бы я поехал в Чечню, ходил бы по горам и искал бы ваххабитов, чтобы проповедовать им Евангелие, вот тогда бы я был миссионером в древнем, апостольском смысле этого слова. А так вот, приехал в русский город, на вокзале епархиальная машина встретила, никакого подвига».
Наилучшим же образом удалось подытожить вопрос о. Владиславу Свешникову. Миссионер, говорит он, приводит людей лишь на начальные позиции. «Будет ли толк от этих начальных позиций — зависит и от самих новоначальных, и от тех священников, к которым они придут, и от многого другого». Так или иначе, нелишне запомнить, что миссионерская проповедь — это не суть полнота веры, но отдельные адаптивные формулы. Основные положения её, как выражается о. Владислав, «деформированы». Так что, вступая по необходимости в миссионерскую редукцию, во избежание застревания на ступеньке начальной школы, где право же не трудно прослыть самым умным, следует мысленно, на всякий случай возвращать себя к ощущению настоящих весов и пропорций, отличий словесного молока и твердой пищи, подобающей более зрелым.
Хорошо, каковы перспективы затянувшегося противостояния? Перспектив, я считаю, особенно нет. От околомиссионерских дискуссий, переходящих в обыкновенную перебранку, напрасно ожидать смягчения или разрешения каких-либо вопросов. Тем более пользы для миссии.
Организационно лагеря пока что не дооформились, хотя в обоих имеются и свои рупоры, и активные действующие лица — все знают, поименно не буду. Противоречия, как я уже говорил, касаются большего. Мало-помалу они становятся застарелыми, а так как миссионерство формально поставлено в центр, то по-видимому максимально потерпит с обеих сторон.
И все же, поскольку у Юрия Белановского, написавшего: «православные миссионеры знают…», — далее следовало как бы некое недоумение: откуда это и что с этим делать, — то соберусь и попробую подвести итог.
Г. «…ВСТРЕЧАЕТ НЕПОНИМАНИЕ И НЕПРИЯЗНЬ „ИЗНУТРИ“» Каким образом улучшить ситуацию и что православным миссионерам следовало учесть для блага миссионерства?
1. Первое напрашивается из только что сказанного: упоминаете «миссионерское Православие» — говорите о Православии в связи с конкретной миссионерской работой и только. Определение «миссионерского» не используйте произвольно, по всякому поводу, особенно в связи с другими идеями, планами, чаяниями относительно Церкви. Для идей, планов, чаяний подбирайте соответственные и адресные определения. К примеру, проблема языка или проблема сварливых старух на приходах.
2. Миссионерства касается без исключения всё, в т. ч. язык и сварливые бабушки. Но всё и сразу миссионерам, увы, не исправить. Нравится это вам или не нравится. Начните все же с проповеди и объяснений, обращенных к неверующим. Если преуспеете, плоды ваших трудов заметят, а отношение внутри Церкви к вам станет иным, более внимательным.
3. Не делайте обращение неверующих сверхцелью, не переходите грань от свидетельства веры к агитации. Лучшее, что может сделать христианин для своего неверующего собрата, — это за время общения не оттолкнуть, не подать повод к разочарованию. Об остальном будет заботиться Бог.
4. Не замыкайтесь в миссионерской тематике, не делайтесь узкими спецами. Живите полным объемом вопросов, которые в данный момент переживает Церковь. Смотрите на миссионерскую работу как на часть общей работы с другими, включая также катехизацию и окормление. Разевать рот на большее, чем сможешь переварить, — это мудрость удава, не православного христианина. Не делите задачи миссионерства-катехизации-окормления на более и менее важные.
5. Избегайте дурной корпоративности. Люди, ведущие миссию неумело, вызывающе, стихийно в результате наносят ей больше вреда, чем открытые противники миссии (каковых в действительности очень мало). Нет необходимости оправдывать кого-либо лишь потому, что он «свой» и примыкает к миссионерству. Обсуждайте между собой, в т. ч. и публично не только миссионерские планы, но и возникшие сложности и отклонения. Учитывайте позицию не только вашего круга, но и других людей Церкви. Вашу способность к самокритике, взвешенности заметят и перестанут опасаться необдуманных, крайних, враждебных ходов.
6. Проверяйте себя, привлекайте компетентных людей со стороны, особенно в профессиональных вопросах. Не будьте «сами себе режиссеры» во всем.
7. Делайте так, чтобы процессы в миссионерстве не развивались спонтанно, отпущенными на самотек. Открытость миру — хорошо, однако обратной стороной ее может стать «серая зона» на месте миссионерского сообщества: удобное прибежище для людей конформистски настроенных, делающих себе поблажки, привыкших ни в чем себе не отказывать, безответственных, не намеренных принимать всерьез учение христианства и переменять мирской образ жизни, карьеристов, нарциссов и выскочек разного рода, носителей радикальных идей и немирного духа, тех, кто впоследствии станет передавать негатив новоначальным, отталкивать людей, использовать служебное положение, развращать или даже прямо выполнять заказы со стороны. Не бойтесь возражений, дескать, «это моё личное дело», «не судите» и пр. Предупреждайте, принимайте необходимые меры. Миссионерское движение только тогда будет силой, когда выучится требовательности к своим членам.
8. Предпочтение перед яркими акциями отдавайте постоянной, спокойной работе. Разовые события, наподобие выступлений священнослужителей на рок-концертах, могут запомниться, но практический результат скорей принесут тесный контакт с терпеливостью.
9. Не толкитесь на одном месте. Нет никакой нужды продолжать пинать младостарчество, бывшее проблемой средины 90-х. Особенно, когда ныне болезнь прямо противоположная: принижение роли и отказ духовного руководства. Сильно заезжены темы приходских старушек, суеверного благочестия и т. п. «Фольклорность» отходит и уже почти отошла вместе со старшим поколением. Проблема уже по большинству другая: до приходящих и их поведения в храме нет вообще никому дела, а вера пропитывается мирским началом, становится рационально-прагматичной.
10. Избегайте мышления штампами. Штампы новые ничем не лучше, чем старые. Не может быть так, что миссионерство — само по себе хорошо, а традиционализм — плохо. «Гетто» и другие понятия, оценочные и субъективные по своей природе, лучше совсем выбросить вон. Язык, отягощаемый слэнгом, тоже. И то, и другое служит плохую службу своим носителям: рождает обособление, вмешивается в анализ и сбивает мысль с последовательности и ясности.
11. Преемственность. Замечайте, откуда и как приходят к вам идеи. Христианство исторично и сообразуется с происходящим вокруг. Но оно, в первую очередь, преемственно. Подвергая сомнению конкретные исторические факты и формы, кажущиеся устаревшими, не следует поклоняться, кадить фимиам собственным мнениям. Для примера попробуйте проанализировать содержание ЖЖ-дневников и миссионерских форумов. В какой мере его можно считать преемственным церковному и в какой мирскому?
12. Умейте различать важное от второстепенного и не раздувать муху в слона. О чем, например, пишет «Церковный вестник»: «в последнее время в церковном кругу распространяется недоверие к медицине…»? Образ отсталого, чурающегося всего без разбору православного собрата карикатурен и наверняка не будет содействовать взаимопониманию. Единственный результат — это что образованная столичная публика в очередной раз утвердится в сознании своего превосходства. Глупо выглядят также многие другие псевдодискуссии. Например, часто или редко причащаться? Страсти, безотносительно к предмету, возбуждает сам факт полемики. Данный вопрос допустимо оставить без споров, на усмотрение духовника и выбор совести самого верующего.
13. Исключите огульные оценки и отвлеченности. Например, что такое «молодежный вопрос» или «семейный вопрос» в Церкви? В каком смысле «церковная жизнь мало отвечает потребностям молодежи»? А потребностям детей? А мужиков? А потребностям нынешней армии инфантилов и девиантов? Давайте приведем церковную жизнь в соответствие с ними! Постановка заведомо некорректна, поскольку Церковь здесь должна всем и утопает в море «вопросов». Что это, к примеру, такое? Диакон Андрей Кураев: «В храме нет книг для студентов. Студенту нужно написать реферат, а литературы в храме нет». Все ведь понятно, для чего притворяться? Мало рефератов пишут студенты, другими материями интересуются. Спроса нет — книг не держат. Отец диакон, как автор, вместо продажи отдаст храму в дар партию своих пособий — проблема решится. Вообще, почему студенты? А маляры, сварщики, экскаваторщики, продавцы, автолюбители? «В церковной лавке есть свечки, брошюрка „Урожай растим с молитвой“ и гениальный бестселлер всех времен и народов „Как вести себя на кладбище“». Прекрасно. Брошюрку «Урожай растим с молитвой» составлял ваш покорный слуга дюжину лет назад. Против суеверий. Над содержанием работали с о. Борисом Ничипоровым, ныне покойным, — уникальным человеком, которого кажется никто не упрекнет в «антимиссионерской позиции» и которого Юрий Белановский не перестает цитировать. Полагаю, что и насчет кладбища материал тоже ценный. Миссионерский, если иметь ввиду массу народа, встречающуюся с Церковью и священнослужителем по двум поводам: крестины и отпевание. Просто миссионерство бывает разное, и нацеливается таковое не только на молодежь. Также невмоготу уже слушать про: «в Православии учение о семье осталось неразвито, поскольку святые отцы были монахи». Впервые об этом стал, кажется, рассуждать приснопамятный о. Георгий Чистяков. Цитата из него: «В Церкви сложилась ситуация (?), в которой брак автоматически делал человека не только профессионально (!) непригодным для занятия высших церковных должностей, но и для достижения святости». Пусть не в такой брутальной форме, но все же: «историческая несправедливость» угнетает и возмущает умы. Пора перестать смотреть на вещи отвлеченно. Учение? Что же учение? В нем наверняка нет и не может быть того, чего мы до сих пор не знали и что разрешит все семейные проблемы.
14. Не делайте капитала на вынесении церковного сора и уничижении собратьев. К сожалению, опять о. диакон Кураев: «Я не знаю наших епископов, которые ложатся спать с мыслью: что бы еще сделать для молодежи? Я не знаю ни одного епископа, который бы делал выговор священникам за то, что в храме нет книг для студентов». Где и для кого сделано заявление, как полагаете? На заседании Учебного комитета РПЦ? Совещании Молодежного отдела Патриархии? Может быть, на конференции по проблемам образования и катехизации? Нет, ни за что не угадаете! В интервью областной газете «Новый мир», город Курган! Почему и отчего курганцам и жителям области, а не тюменцам, к примеру, и не нарьянмарцам нужно было узнать об отсутствии в РПЦ епископов, ложащихся спать с мыслью о работе среди молодежи? Этого по всей видимости не объяснит и не вспомнит сам проповедник. Так вышло, ну ладно. Дело в другом. Привычным, автоматическим становится следующий ход: уличил на аудитории Церковь в тех или иных недостатках — сам заработал очки и приобрел вид объективности. По здравому же размышлению, отцы, не очень-то скромно: «Кто из епископов ложится с мыслью? А я… ложусь». Примерно отсюда же, другой характерный пример. Але-оп! Антиклерикализм в исполнении клерикалов. Игумен Петр (Мещеринов), руководитель Даниловского ЦДРМ, начал писать в «Ежедневный журнал» — издание, несколько своеобразное, для последних оловянных солдатиков «Яблока» и СПС, ну да не в этом суть. С почином, уважаемый о. Петр! Миссия есть миссия, на всяком месте и во всякое время. Почему и заслуживает к себе уважения. Особенно многотрудное и достославное подвижничество — проповедовать в среде почитателей Шендеровича, Сванидзе, Каспарова, Латыниной, Бунтмана. Но опять-таки: везде люди и каждая душа взыскует и требует Божия Слова. Так что к самому факту подойдем без предубеждений. Сложней, если мы почитаем одну за одной реплики, публикуемые отцом Петром на страницах ЕЖ. Попробуем определить: к кому в первую очередь относит себя батюшка и в чью сторону проповедует? Свой ли среди чужих он в ЕЖ? Или чужой среди своих? Без шуток, я не намерен раскрывать никаких заговоров. Но, судя по выступлениям о. Петра, состояние Церкви выходит много тревожней и хуже, чем либерального диссидентского круга. О. Петр, оказывается, умеет быть деликатным, предельно деликатным. Так, ни единым словом он не намекает на то, что граждане и гражданки в свободное от диссидентского трепа время могут вообще-то впервые в жизни подумать насчет бренной души и заглянуть на покаяние. Не найдешь в ЕЖ и упоминаний Христа, раскрытия сокровищ Евангелия и объяснения начал веры в доступном ключе, что по идее следовало бы из осуществления церковной миссии. Зато о. Петр вполне соответствует образу другого миссионера — из мира идущего в Церковь развенчивать ее идеологию «военно-полевых ценностей». Критика автора касается извечного российского феодализма, поминается вскользь «узник совести» М. Ходорковский… Воздадим должное о. Петру, он вполне подтверждает свободное владение жанром на уровне других публицистов-участников проекта. Но ради чего и зачем? Мнение священнослужителя как священнослужителя здесь никого не интересует. Эпатировать сильней Новодворской и выражаться заковыристей Шендеровича все равно не получится. Разве только либеральный читатель ЕЖ почешет затылок и решит про себя, что «надо ж, попы тож нормальные бывают» (стало быть, как он сам). Но это уже не по миссионерской части, а к аттракционам с говорящими попугаями и медведями, ездящими на велосипедах. Так, правда, ради чего это и зачем? В моем представлении, если бы о. Петр и его единомышленники задавались данным вопросом и меньше бросались во все, что увлекает, претензии к миссионерам и миссионерству возникали бы реже.
15. Миссионер, увлеченный высокой идеей, никогда не берется за трудные темы. Почему? Тематического деления и предпочтения «вкусностей» быть не должно. Правда, никакой ЕЖ не разместит у себя слов порицания абортов, телевидения, азартных игр, сексуальной распущенности, извращений. Но, может быть, не в этом сермяжная правда? Публика, рукоплещущая свободомыслию проповедников, с негодованием и брезгливостью отшатнется от них, рассуждающих на тему нравственной чистоты, верности, самоотдачи, смирения. Того, кто напоминает о долге сострадания в отношении сиротства, бездомных, детей из подвалов, больных, стариков, скоро, весьма скоро, по одному факту такого поведения спишут в маргиналы и выбросят в «гетто». Где, как ни странно, собрались и обитают те, которые еще внимают подобным вещам… По этой причине приметы «нового миссионерства», «открытого христианства» прочитываются без труда: суперпроекты, столица, громадные деньги… «Открытое христианство», признаться, больше нигде не выживает… А раз так, то как не приветствовать схождение великих на грешную землю! Мы обнадежены обещанием отца диакона Андрея Кураева после стольких лет рекламы (и бескорыстной!) Г. Поттера с Дамблдором и поношения учебников «цвета зеленой тоски» написать свой, авторский учебник «Основ православной культуры». Мы с интересом воспримем создание о. Петром (Мещериновым) сети правовых центров, в которых любой из нуждающихся, наипаче же православный, получит, как о том говорит о. Петр, защиту от несправедливых судей. Итак, перейдем к делу, уменьшим количество слов. Бог в помощь, отцы-братья! Сдается, мы скоро поймем друг друга.
https://rusk.ru/st.php?idar=112320
Страницы: | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | Следующая >> |
