Феофан Прокопович, как зеркало малоросской эволюции

Елеазар Прокопович (Феофан будет лишь четвертое его имя) родился в Киеве, по разным данным, 18, 19 или 21 июня (нов. ст.) 1681 года. Оставшись в раннем возрасте сиротой, мальчик был взят на воспитание дядей — ректором Духовной коллегии Петра Могилы и наместником Киево-Братского монастыря. По окончании академии юноша решил продолжить образование в Европе. Но единственным условием для этого было принятие унии. Елеазар идет на это и постригается в униатские монахи с именем Елисей. В Риме он заканчивает коллегию св. Афанасия, учрежденную папой Григорием XIII.

Отклонив предложение иезуитов остаться в вечном городе, Прокопович в 1702 году отрекается от униатства и постригается уже в православные монахи под именем Самуил (в 1705 году он переменил имя в честь своего дяди Феофана). С 1704 года он преподает в Киевской духовной академии пиитику, а с 1706 года и риторику. Именно в качестве блестящего ритора жизнь сводит его с будущим покровителем — Петром I, который 4 июля 1706 года прибыл в Киев для основания Печерской крепости. Проникновенное приветственное слово, зачитанное ему Феофаном, глубоко взволновало царя.

Прокоповича берут на заметку. В 1708 году он назначается префектом академии и преподавателем философии, в 1711 — ректором академии и профессором богословия и тогда же — настоятелем Киево-Братского монастыря. Наконец, в 1715 году Феофан получает предложение Петра переехать в Петербург. Приняв его, Феофан возводится в 1720 в сан архиепископа, а в январе 1721-го (после смерти еще одного выходца из Малороссии Стефана Яворского) становится первым вице-президентом Священного Синода и, таким образом, главным проводником петровских реформ в духовной сфере.

И Стефан, и Феофан были далеко не первыми малороссийскими реформаторами Московской церкви. «Духовное вторжение» малороссов [1] в Московию началось сразу же после Переяславской Рады.

Малорусские идут!

Реалии европейского интеллектуального и технического прогресса поставили новые задачи перед только оправившимся от смуты государством и традиционной кузницей его интеллектуальных кадров — Церковью. Но ответить на вызовы времени Московская патриархия в тогдашнем своем состоянии уже не могла. Об уровне даже богословской мысли Московии XVI—XVII вв.еков можно судить по тому, что священникам запрещалось произносить проповеди от себя. Зачитывались лишь слова древних святых по поводу того или иного церковного праздника. Да и те, далеко не все. Ведь даже Библия не была полностью переведена с греческого — в основном лишь та часть, которая читалась на богослужениях.

Тут то и подоспела «подмога» в лице малороссов, прошедших горнило богословских споров с иезуитами и униатами. Церковно подчиняясь Константинопольскому патриарху, а государственно — Польскому королю, монахи Киевской митрополии имели прямой доступ не только к «последним разработкам» вселенского православия, но и к контраргументации Рима. Лучшее из всего этого и было принесено в Москву. Потому то после низложения патриарха Никона реформа московской церковнославянской традиции была всецело отдана в руки киевских монахов Епифания Славинецкого, Симеона Полоцкого, Феофана Прокоповича, Арсения Сатановского, Димитрия Ростовского, Стефана Яворского. Собственно Русский церковный раскол и стал конфликтом велико- и малорусской православных традиций. «Украинские монахи сумели победить в этом конфликте и оказали тем самым решающее воздействие на изменение русских церковных обычаев», писал Лев Гумилев.

Уже на переломе XVII—XVIII вв. создание новой богослужебной литературы привело, по мнению Николая Трубецкого — основателя фонологии (науки, изучающей структурные и функциональные закономерности звукового строя языка) — к «полной унификации церковной жизни Великороссии на малороссийских началах… раз западнорусская редакция русского богослужения еще при Никоне была признана единственной правильной, раз Могилянская Академия стала общерусским рассадником высшего духовного просвещения, и раз большинство русских иерархов долгое время были именно питомцами этой Академии».

Начавшаяся при Алексее Михайловиче «украинизация» церковной жизни стала фундаментом для перестройки всей культуры, продолжал Трубецкой: «та культура, которая со времен Петра живет и развивается в России, является органическим и непосредственным продолжением не московской, а КИЕВСКОЙ, УКРАИНСКОЙ КУЛЬТУРЫ. Это можно проследить по всем отраслям культуры. Возьмем, например, литературу. Литературным языком, применяемым в изящной, в религиозной и в научной литературе, как в Московской, так и в Западной Руси, был язык церковнославянский. Но редакция этого языка в Киеве и в Москве до XVII-го века были не совсем одинаковы, как в отношении словарного состава, так и в отношении синтаксиса и стилистики. Уже при Никоне киевская редакция церковнославянского языка вытеснила московскую в богослужебных книгах. Позднее то же вытеснение московской редакции редакцией киевской наблюдается и в других видах литературы, так что тем церковнославянским языком, который послужил основанием для „славяно-российского“ литературного языка петровской и послепетровской эпохи, является именно церковнославянский язык киевской редакции.

Ту же картину мы наблюдаем и в других видах искусства, — в области музыки, как вокальной (преимущественно церковной), так и инструментальной, в области живописи (где великорусская традиция продолжала жить только у старообрядцев, а вся послепетровская русская иконопись и портретопись восходит к традиции западнорусской) и в области церковной архитектуры [2]. Но это все примыкание к западнорусским традициям и отвержение московских традиций наблюдается не только в искусствах, но и во всех прочих сторонах духовной культуры послепетровской России.

Таким образом, на рубеже XVII и XVIII веков ПРОИЗОШЛА УКРАИНИЗАЦИЯ ВЕЛИКОРУССКОЙ ДУХОВНОЙ КУЛЬТУРЫ. Различие между западно-русской и московской редакциями русской культуры было упразднено путем искоренения московской редакции, и русская культура стала ЕДИНА».

Так сложился и единый русский, а отнюдь не российский язык (как его название переводятся с нынешнего украинского). «Сознавалось, что общерусский язык никак не исключительно великорусский, а в равной степени и малорусский…», писал Костомаров.

Впрочем, грамматика этого единого языка, составленная уроженцем Каменца-Подольского Мелетием Смотрицким, вышла еще в 1619 году. По ней учились и малоросс Григорий Сковорода и помор Михайло Ломоносов. А великорусский литературный язык исчез, даже не успев состояться. Хотя, свою роль он все же сыграл, когда киевские книжники позаимствовали от московского приказного языка противоядия от полонизмов, которыми к тому времени была изрядно засорена южнорусская письменность.

На общность мало- и великорусского языков указывал даже основатель львовской «Просвiти» и ее бессменный глава с 1877 г. член-корреспондент Польской Академии Наук Омельян Огоновский: «можно было не замечать никакой разницы между рутенским (южно-русским — Авт.) и московским (общерусским — Авт.) языками». И таким первый оставался вплоть до насильственной украинизации Галиции конца XIX — начала XX вв. «Что наш язык похож на употребляемый в Москве, в том мы невинны, — отстаивал языковую аутентичность Галиции униатский (!) клирик Иоанн Наумович на заседании сейма. — Принимая этот язык, мы берём назад свою собственность. Похожесть нашего языка с языком всей Руси не уничтожит никто в мире — ни законы, ни сеймы, ни министры».

Но вернемся во времена петровские, когда, по словам американского историка Николая Ульянова «наплыв малороссов мог навести на мысль об украинизации москалей, но никак не о русификации украинцев». Основоположник этнологии Гумилев называет это обычным случаем неантагонистического преобладания одного родственного этноса над другим в составе общего суперэтноса: «В XVIII в. украинское население быстро росло, и в его составе имелось множество пассионариев. Подавляющее большинство украинских казаков были записаны в реестр, поэтому возможность сделать карьеру была практически у каждого. Весь XVIII в. украинцы этим и занимались. В итоге дочь царя Петра I Елизавета Петровна вышла замуж за Алексея Разумовского (брак был морганатическим); его брат, Кирилл Разумовский, — стал последним гетманом Украины. И хотя при Екатерине II Украина потеряла свое самоуправление, позиции украинцев при дворе поколеблены не были: обязанности великого канцлера империи исполнял граф Безбородко, который сформулировал свое политическое кредо в следующих словах: „Як матушка-царица захоче, так хай и буде“. Ни акцент, ни происхождение Безбородко никого не смущали и не помешали ему стать первым чиновником государства. Может быть, эта взаимная терпимость украинцев и великороссов и была важнейшим свидетельством правильности выбора, сделанного на Переяславской раде в 1654 г.».

Язык наш — враг наш

«Ничего себе „преобладание“!», — воскликнет возмущенный читатель. — А как же Валуевский циркуляр, а как же Эмский указ о запрещении украинского языка?". О том, что ни циркуляров, ни указов не было, а были временные ограничительные меры (большей частью рекомендательного характера) в периоды польских восстаний, написано достаточно. При желании в этом легко убедиться, прочтя хотя бы оригиналы этих якобы указов.

«Пока польское восстание не встревожило умов и сердец на Руси, — писал по этому поводу Костомаров, — идея двух русских народностей не представлялась в зловещем виде, и самое стремление к развитию малороссийского языка и литературы не только никого не пугало призраком разложения государства, но и самими великороссами принималось с братской любовью».

Поэтому в XIX веке центрами зарождения украинской словесности стали не столько Киев и Полтава, сколько Петербург и Москва. Первый сборник старинных малороссийских песен, составленный князем Церетелевым, издан в 1812 году в Петербурге. Первая «Грамматика малороссийского наречия», составленная великорусом Павловским, вышла там же в 1818 году. «Малороссийские песни», собранные Максимовичем, напечатаны в Москве в 1827 году. В Петербурге печатались Котляревский, Гребинка, Шевченко.

Когда Гоголь прибыл в Петербург, он и в мыслях не держал каких бы то ни было сюжетов из народной жизни, и сидел над «Гансом Кюхельгартеном». Но вдруг он пишет матери, чтобы та прислала ему пьесы отца: «Здесь всех так занимает все малороссийское, что я постараюсь попробовать поставить их на театре».

Основоположник украинского литературного языка Пантелеймон Кулиш увидел в Гоголе будущее языка «выработанного на основе малорусского и великорусского наречий», и развивающегося за счет притока новых свежих сил Малой Руси: «И даже в то время, когда Пушкин довел русский стих до высочайшей степени совершенства, до nec plus ultra пластики и гармонии, из глубины степей Полтавских является писатель., и поклонники изящного, отчетливого гармонического Пушкина заслушались степных речей его… Это значит, что Пушкин владел еще не всеми сокровищами русского языка., что вновь открылся на земле русской источник слова…».

Как видим и малоросс Кулиш, и великоросс Трубецкой видели в общерусском литературном языке высшую ступень своих культур. Ту ступень, которая способна вывести любого талантливого их представителя на мировой уровень, как это произошло с Гоголем и Достоевским, Булгаковым и Пастернаком. Так не обедняем ли мы сами себя и не обкрадываем ли потомков, отказываясь от русского языка — бесценного достояния наших предков?
Дмитрий СКВОРЦОВ, «2000»

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 — Автор пользуется оригинальным этнонимом «малоророссийскаго народа, по обеим сторонам Днепра живущаго» (из письма запорожских казаков Богдану Хмельницкому накануне подписания им Переяславской присяги).
2 — Украинское (хотя, скорее — белорусское) церковное барокко, «подмявшее» неповторимый Русский стиль, можно отнести к досадным «издержкам» реформы великорусской культуры. Впрочем, это исправимо — взять хотя бы построенный в 1997 г. величественный Троицкий собор на Троещине.