Семь детей и сотни чад

Как-то в киевском Свято-Троицком Ионинском монастыре довелось наблюдать занимательную картину: люди в рясах обмениваются компактами группы Dire Straits. Если бы не облачения персонажей — прямо-таки картина с «Балки» (нелегального сборища киевских меломанов 70−80-х): те же бороды и «патлы», те же фразы («ты бери ранние альбомы, а я пока возьму поздние и „сольники“ Нофлера»), разве что bluetooth в ухе молодого священника выдавал новую эпоху.

Пока я переживал приступ ностальгии по временам хиппи, батюшка забрался в видавший виды микроавтобус и завел мотор. Когда же в него просочилась и шумная стайка детей во главе с миловидным юным созданием на сносях, я вскочил на подножку и представился журналистом, который хочет написать о жизни многодетного священника. Тому ничего не оставалось, как пригласить меня в салон и предложить проехаться в Коцюбинское (это в городской черте Киева), где он — о. Николай — служит в Успенской церкви.

- Батюшка, позвольте мне предположить, что вы явно не из потомственных священников, — судорожно придумывал я зацепку.

«В грехе этом пострадав…»

- Церковный порог я переступил только после армии. Когда призывался, на дворе была нищета последних месяцев Союза. А «дембельнулся» в дикий капитализм. Мои дружки по Новой Дарнице стали, кто — бизнесменом, кто — бандитом, а чаще — совмещали. Ну и я с ними начал «крутиться», жить на широкую ногу. Со временем стал замечать, что ложь, обман и подлость постепенно становятся обыденными и в кругу друзей. И испугался. Понял, что если весь мир станет таким, он просто не сможет существовать. Он разложится. Не будет ни семьи, ни государства.

Как-то я сильно опоздал на одну вечеринку, когда уже все было выпито. Пришлось сидеть трезвым. И вдруг я увидел бесов. Воочию. Причем за каждым из моих друзей. Описать их не могу — они были какими-то эфемерными — но я видел, что это не друзья мои сквернословят и похабничают, а бесы эти все за них делают. Попросту глумясь над своими «подопечными». Мне вдруг открылось, что мы себе не принадлежим, какими бы самостоятельными и независимыми себе не казались.

Я решил покаяться. Написал целую хартию своих грехов. И когда вышел из Лавры после исповеди, то не знал, где я — на небе или на земле. Не знал, как жить дальше. Даже говорить не мог. За каждым произнесенным словом я видел собственное тщеславие (тогда я это называл «понтами») и просто разучился связно разговаривать. А ведь и в школе, и в техникуме (механико-металлургическом) сочинения писал на пятерки. Всегда был острословом и душой компании. А тут несколько лет толком не мог ни одну мысль сформулировать. Родители думали, что я с ума сошел.

У нас, кстати, с ребятами фирма своя была, я как «самый умный» документацию вел. И вдруг объявляю, что меня больше нет, и пусть все переоформляют на себя. Обещал помочь, конечно, на первых порах… Ребята подумали, что это от переутомления. Купили мне билет на морской круиз, чтобы я развеялся. Взялись наперебой «опекать» меня — «несчастного» — всяческими искушениями. Я чуть ли не кулаками уже отбивался.

И тут сосед предложил мне работу в Киево-Печерской Лавре. Первые полгода я был водителем, а потом меня перевели на хоздвор. Там работали наемные сварщики, маляры, сантехники, и т. д. Подворовывали, понятное дело. А меня, как единственного верующего, считали стукачем. К тому же, я не пил с ними. Они за это делали мне всяческие пакости. Сколько раз я сдерживал себя, чтобы не разбить кому-нибудь физиономию! Особенно, прорабу (он больше всех допекал меня). Тем более, силенки еще были, я ведь семь лет спортом прозанимался. Но я знал уже, что сильный человек не тот, который может врезать, а тот, кто может не врезать. Хотя это было настолько тяжело в этом коллективе — до умопомрачения — что это можно назвать моим скромным христианским подвигом. Я себе сказал: если сорвусь, то все — я не христианин, не надо было и порог церкви переступать. Слава Богу, была возможность молиться в пещерах у гробов святых, они помогали.

А потом так случилось, что в очень тяжелой ситуации для того самого прораба, я единственный пришел ему на выручку. Он был попросту ошарашен — кого он только ни просил помочь, но только не меня! Через пару дней он мне уже дочь в жены отдавал и трехкомнатную квартиру с мерседесом в придачу. Я ответил: будь она верующей — нет проблем. А так… Ведь я от этого «добра"-то и сбежал в монастырь. Тогда он говорит: «Так, я иду к ректору Лаврской семинарии: ты должен быть священником!».

Я обратился за советом к своему духовному наставнику о. Михаилу Бойко (это он храм Архангела Михаила на пр. Мира построил, упокой, Господи, его душу) и спрашиваю, как же я могу быть пастырем, если за мной такая жизнь греховная. А он мне отвечает: «Если ты свой опыт освятишь в Церкви, то можешь много пользы принести. По словам Апостола, «в грехе этом пострадав сам, можешь искушаемым помочь». Так оно и вышло — опекаю две «зоны» сейчас. А еще о. Михаил сказал: «На третьем курсе женишься, будет у тебя жена на пять лет младше и семеро детей». Я тогда рассмеялся…

А пока прораб дал мне возможность подготовиться к вступительным экзаменам, я сдал их на «отлично» и в 1994-м поступил.

Закон Божий и закон воровской

- А можно с момента вашего попадания «на зону» поподробнее?

- Это не я «попал», это Господь привел меня. Я это понял, когда был направлен на служение в Коцюбинское. А там — ЛТП (Лечебно-трудовой профилакторий для принудительного лечения алкоголиков, — Авт.). Ну я, помня «пророчества» о. Михаила, сразу туда и подался. А через пару лет (в 2000-м) меня позвали и в соседнюю Бучанскую колонию строгого режима.

Вообще по Украине очень многие зоны просят священника православного. Протестанты ведь приедут — раздадут носки «гуманитарные», мыло, Библию — на самокрутки. А для души что? Мы же принципиально ничего не носим… Только Слово Божие. Вообще у нас с единомышленниками задумка — разработать курс лекций для воскресных школ в местах лишения свободы. Даже фильм такой снять.

- А что, так уж сильно отличается проповедь для зеков и для «вольных»?

- Конечно! Везде своя специфика! Ведь даже в младшие классы не всякий пойдет. А кому же, как не мне с «чисто конкретными» работать?

- А отличается ли специфика работы с зеками и «элтэпэшниками»?

- Алкоголики гораздо быстрее открываются Богу. У них это выстрадано! Ведь они в одночасье потеряли все, включая семьи. И тут у них «наводится резкость». А у зека, который садится на 5−10 лет, — другой менталитет. Он осознает, что он преступник. И что зона — это его мир. Поэтому и переживания не столь острые. Но если уж приходят к Богу, то основательно. Есть, конечно, и «залетные», но их мало.

- А им-то что за интерес в церковь ходить?

- Во-первых, ты не «на бараке», а «при деле». На зоне каждый хочет иметь свой «шуршик» (чем-то «шуршать», чтобы его не дергали). Это статус. Значит, что ты хоть в чем-то компетентен. Может дать совет. Ко мне такие вот «компетентные» как-то приехали после отсидки с благодарностью и не удержались — велосипед украли. Но, даже и у них, грех-то не чистой воды. Где-то сердце ведь оттаивает. Польза есть в любом случае.

А тех, кто по настоящему в церковь приходит, их видно. Вот, к примеру, один парнишка год в церковь ходил, а на исповедь не шел. И еще оскал у него такой свирепый был. Но я-то знаю, что это защита. На самом деле, чем страшнее физиономия, тем восприимчивей душа. Ну, я его просто за руку взял и говорю: «Идем на исповедь — сколько можно уже томиться!». А он мне: «А вы меня ментам не сдадите?» — «Да куда тебя еще сдавать — у тебя и так максимальный срок!», — отвечаю. Он рассмеялся и оттаял.

А то зашли как-то двое зеков в храм, меня не заметили. Один подходит к иконе — и на колени. Второго дергает, а тот упирается: «У меня звезды на коленях!» (вытатуированные звезды на коленях означают «ни перед кем не встану на колени» — это довольно серьезный статус). А первый ему: «Тут не в падло!».

Вот так потихоньку в Буче мощная община сформировалась — человек 180 (из 2000 сидящих). Храм открыт круглосуточно и ребята сами ходят на утренние и вечерние молитвы, акафисты читают. У нас и хор есть, и чтецы. И воскресная школа, разумеется. Члены общины приобретают элементарные навыки духовной жизни. Трудятся над собой. Лопатят кучу литературы. Верующий человек после тюрьмы уже знает, куда приткнуться. Где найти единомышленников, которые помогут социально адаптироваться. Да они и сами уже и друг за друга держатся. И в тюрьму на храмовые праздники собираются, и в Коцюбинское ко мне приезжают.

- Но тем, кто еще не на воле, ведь ежедневно приходится возвращаться в отряд, живущий по воровским законам…

- Воровской закон ведь тоже где-то построен на принципах справедливости. Пусть лишь внутри самого воровского сообщества. Это по отношению к внешним он несправедлив. Но в тюрьме-то внешних нет. Конфликты, конечно, не могут не возникать. Но где-то человек смиряется — иначе эта машина его попросту сломает, а где-то я учу поступать в согласии с наставлениями старицы Тортилы, которыми она благословляла раба Божиего Буратино: «Драться надо — так дерись!». То есть бывают ситуации, когда человек просто обязан сохранить таким образом свою личность или защитить ближнего своего. Иначе в этой среде от тебя Слово Божие никто не примет.

С другой стороны, не очень-то они в этой среде и задерживаются. Чуть что — бегут храм обустраивать, ремонтировать, расписывать — лишь бы не сидеть в бараке и не лупиться в телевизор. А там ведь и порнуху крутят, и в азартные игры играют, и чифирят. «Наши» не только пытаются всячески избежать этих искушений, но даже постятся. В столовой в пост мясо отдает соседу. И через это идет проповедь христианская.

- А стоит ли в тюрьме так уж строго соблюдать пост? И так — не рай.

- А вы подумайте о той старухе-матери, которая своему нерадивому бугаю консервы на горбу тащит! Она, что, сытнее живет на свою копеечную пенсию? Ты тут с утра до вечера на турнике висишь — ничего не делаешь (сейчас ведь гражданские производства простаивают — что говорить о пенитенциарных). В чем твое привилегированное положение? Постись как все. Многие на свободе не имеют такого питания, горячей воды, житейских забот.

- Батюшка, а вы сами с тюрьмы что-то имеете? Копейку прихожане в церковную казну несут?

- Ни в коем случае! Деньги запрещены на территории тюрьмы.

- Ну, может, администрация колонии хоть бензин вам оплачивает? Ведь 50 км туда-обратно.

- Они не могут. Церковь ведь у нас отделена от государства. Вообще в служении никакой примеси материальной быть не должно. Я считаю, что священник должен жить слегка «внатяжку». С другой стороны, и с утра он не должен думать о том, где ему что достать, а открыть синодик и помолиться о каждом из своих прихожан, благодетелях, о мире всего мира. А мне с утра приходится ковыряться в автомобиле — руки стыдно кому показать. Это настоятелю трех-то храмов! (В самом Коцюбинском храм, правда, можно назвать таковым лишь с некоторой долей условности — это комнатка площадью метров двадцать). Местные богачи ведь в нашу хатку не ходят — ездят в красивые городские храмы. Зато все мои друзья настоящие из «прошлой жизни» стали ходить ко мне в церковь. Причем, совершенно разными путями Господь возвращал их мне.

Но скоро и у нас красивый храм будет. Наша мебельная фабрика взяла на себя заботы по его строительству. А еще мне жалованье до 1500 гривен повысили, потому что моя семья не тянет. Плюс братия из Ионинского монастыря копилочку на мой приход повесила — еще гривен 300 выходит. Теперь вот мечтаю приобрести мотороллер, чтобы не тратиться на бензин. Мне ведь в 16 лет родители «Яву» подарили. Так я за полгода 27 тыс. намотал — никто до сих пор не верит.

— Я так понимаю, матушка (попадья — Авт.) доход не приносит?

- Еще как приносит! Вот дочку родила — мы крышу в доме перекрыли за «юлины» 8,5 тысяч.

- А живете здесь же, в Коцюбинском?

- Да. Нам матушкина сестра (она в Москве живет) купила домик общей площадью 64 кв.м. Сказала: разбогатеете — отдадите. А мои родители под отдачу долга сдали квартиру в Дарнице и переехали к нам.

- Итого вас 10 человек на 64 квадратных метрах?

- Уже 10,5. Но и метров теперь 180. Как-то у меня собрались священники из нашего района и когда увидели, как мы живем, «напустили» на нас своих благодетелей. Кто кирпичом помог, кто трубами, кто «вагонкой». А руководство мебельной фабрики так и заявило: «Батюшка не стесняйтесь, дадим все, что надо». Но я не наглею, «побираюсь» отходами и «некондицией». А дальше — своими руками. Я ведь в Лавре и тепловодоканалом и сантехникой занимался.

- Ну, уж матушка ваша точно должна быть из «потомственных», если пошла с вами на такие подвиги!

- А вот и нет! Матушка у нас из балета. Да еще — французского. В середине 90-х «Молодой балет Франции» собирал по миру перспективных танцоров. И директор их труппы заприметил в Киевском хореографическом училище нашу будущую матушку. Разумеется, та взяла академический отпуск и подписала контракт. Но через год решила не продлевать его, а доучиться и получить диплом… И попала в жуткую депрессию. Сами понимаете: из парижской богемы, да в нашу тогдашнюю действительность. Это привело в церковь. А за два месяца до получения диплома матушка бросила училище. Причем, уже будучи в Национальной опере, где под нее даже кое-какой репертуар готовили.

- Очень тяжело быть верующей и оставаться в балете. — Подключилась к нашему разговору матушка Виктория, услышав, что мы говорим о балете. — Особенно в больших труппах. До сих пор, когда попадаю в театр, холод идет по коже, потому что знаю все эти закулисные интриги и крысиные бега… Хотя среди моих знакомых есть воцерковленные балерины, и им как-то удается это совмещать. Но я так не смогла бы.

Когда я уже вовсю терзала себя подобными сомнениями, меня как раз готовили в Варну на конкурс. Тут я растянула связки и не смогла поехать. И приняла это как знак.

А через некоторое время мне женщина одна предложила пойти в Отдел внешних церковных отношений экскурсоводом по Лавре для иностранцев. Там мы начали часто видиться с Николаем, тогда студентом семинарии…

- Судя по количеству детей, это была ваша последняя работа?

- Да, они у нас идут почти каждый год. Сашеньке 9 лет — она занимается в клубе боевых искусств «Пересвет». Восьмилетнего Васю возим в Ирпень на волейбол. Нике — 7. Соне — 6. Обе ходят на рисование и в «Пересвет» (но для маленьких там просто общефизическая подготовка, чтобы можно было потом отдать на любой вид спорта). Четырехлетний Тихон и двухлетняя Ева пока дома.

- Тихон при деле, — заступается батюшка. — «Пасет» Еву, чтоб не тырила конфеты. А то иногда находим ее только по ножкам, торчащим из шкафа на кухне. Впрочем, я и сам охоч до конфет и только так и определяю их местонахождение. А то матушка и от меня их прячет. Строгая. Но и справедливая. Себя также не балует. Перехватывает в основном то, что от детей остается. Слава Богу, есть за кем подъедать. Я еще очень творог люблю и тоже отслеживаю содержимое детских тарелок. А еще больно падок на соусы всякие современные. Хотя если съесть одну такую упаковочку и тут же умереть, то мощи должны нетленными остаться: столько консервантов там.

- Батюшка, позвольте под конец разговора, от самого его начала терзающий меня вопрос. Православный священник и рок-музыка — не смущает ли вас это сочетание?

- Смущает. Но мы ведь не в вакууме живем и детей растим. А в определенном культурном пространстве. Местами очень даже красивом. А там где красота, там Бог. Человек не может в одночасье стать святым. Это процесс длительный. И должна быть какая-то отдушина в мире. У меня отдушина даже не столько музыка (я ее слушаю только как фон в машине), а подводная охота. Как матушка только видит, что я начинаю к мелочам цепляться, то сразу же: «Папа — на охоту!». Это, наверное, единственная жена на просторах СНГ, которая мужа собирает, экипирует (у нее готов список) и выпроваживает. Я тут же звоню друзьям: «Ребята, центр дал «добро» — взлетаем!» и мы срываемся.
Дмитрий СКВОРЦОВ, Киев, «Уикенд»