Совместима ли рок-музыка с Православием?

Комментарий к богословско-музыковедческим изысканиям профессора В.В.Медушевского

Указанные статьи производят двойственное впечатление. С одной стороны в них высказано немало верных наблюдений относительно состояния современного музыкального мира в аспекте его духовной экологии, безусловно, далекой от благополучия (что относится, разумеется, и к духовном-нравственному состоянию современного человечества в целом). С другой стороны, мне представляется, что профессор Медушевский в своих оценках допускает весьма значительные упрощения, преувеличения и абсолютизации, не только не соответствующие действительному положению вещей, но и весьма сильно его искажающие. Вместе с тем, в его упомянутых статьях налицо и некоторые очень существенные умолчания, которые косвенно характеризуют идейно-эстетическую позицию автора как весьма противоречивую и непоследовательную.

Начну с первой статьи — «О происхождении и сущности серьезной музыки». Заявленный в заголовке глубочайший и всеохватный масштаб автором, естественно, не соблюдается (для этого понадобилась бы, как минимум, докторская диссертация). В рамках же относительно небольшой статьи и в условиях избранного профессором Медушевским полемически-просветительского тона его повествование неизбежно обнаруживает черты поверхностного газетно-фельетонного стиля, что, мягко говоря, не вполне согласуется с величием «высоких материй», которые профессор берется наскоро анализировать и характеризовать. Так, далеко не случайно, что, несмотря на заявленный «глобальный» историософский масштаб постановки вопроса, профессор Медушевский начинает свой анализ с эпохи барокко, как будто до нее не было античного периода и эпохи Возрождения, явившей миру весьма высокие образцы «серьезной музыки». Правда, о барокко тут сказано всего несколько слов и уже в следующем предложении профессор цитирует венского классика Моцарта, через несколько строк — раннего романтика Шуберта, а в конце абзаца — уже «современного композитора Александра Кнайфеля», после чего неожиданно возвращается к Бетховену (попутно замечу, что встраивание искусственно раздутой модернистской пропагандой фигуры российского авангардиста Кнайфеля в ряд великих композиторских имен выглядит кощунственно, если воспользоваться высокопарным, с претензией на богословскую образованность, литературным стилем профессора Медушевского). Такой «галоп по Европам», подчеркну это еще раз, — неизбежное следствие отмеченного газетно-фельетонного стиля, в котором написаны рассматриваемые статьи. Против такого стиля можно было бы не возражать, если бы профессор Медушевский не озаглавил эти свои полемические опусы столь величественно-претенциозно.

Статья изобилует многими хорошими цитатами великих людей, в ней высказывается целый ряд безспорных истин о Божественности истинного искусства, его этической высоте и эстетической красоте. Все это не может вызывать наших сомнений. Однако сомнения возникают сразу же, когда профессор Медушевский берет на себя смелость утверждать нечто в абсолютном значении. Так, например, он утверждает: «Всемирный триумф христианской науки и искусства стал возможным потому, что впервые в истории мирские сферы культуры приняли на себя величайшую, неслыханно новую миссию — ассистировать Церкви /…/». Уважаемый профессор, видимо, запамятовал, что культовая функция выполнялась музыкой уже с самых ее истоков — начиная с первобытных шаманских культов, через храмовое музицирование древнейших цивилизаций Египта и Месопотамии, Китая и Индии и вплоть до наших дней. Так что ко времени возникновения и утверждения христианства ничего «неслыханно нового» в этом не было. Или другой пример: «Потрясающей красоты анданте fis-moll 23-го фортепианного концерта Моцарта… Бесконечно нежная и целомудренная (выделено мною — А.Б.), сосредоточенно отрешенная его возвышенность могла ли родиться в эпоху хищно-чувственных Афродит и Венер? О нет. Это творение иной эпохи, иного человечества — омытого кровью Христа, познавшего преображение души, чтущего Матерь Божию и святых, отдавшего себя идеалу самоотреченной любви!». Честно говоря, прочитав этот пассаж, неприятно действующий как-раз на православного человека своей выспренностью, граничащей с кликушеством, недоуменно задаешь себе вопрос: имеет ли профессор консерватории музыковед Медушевский истинное представление о великом искусстве античных ваятелей, а также о духовно-нравственном облике европейского XVIII столетия, как общеизвестно, весьма далекого от целомудрия и чистоты? Также и фигура великого композитора Моцарта — как его творческая личность, так и его облик в частной жизни — весьма далеки от рисуемого профессором Медушевским безмятежно-целомудренного образа. Как быть, например, с чувственностью, даже эротизмом его музыки (кстати, именно некоторых медленных частей его циклических произведений, которыми столь восхищается Медушевский, или оперных арий), как быть с моцартовским демонизмом (классические примеры и того, и другого мы в изобилии находим, в частности, в «Дон Жуане»)? Об эротизме и демонизме в творчестве и в личности Моцарта написано немало в специальной музыковедческой литературе, неужели все это прошло мимо сознания уважаемого профессора Московской консерватории?

Как мы покажем ниже, подобных грубых преувеличений, искусственного выпячивания одних сторон и фактов и замалчивания других в рассматриваемых статьях профессора Медушевского масса. Это — следствие его доктринерских попыток выдавать желаемое за действительное, строить некие далекие от действительности схоластические схемы. С этой целью уважаемый профессор консерватории пользуется методом тенденциозной селекции и интерпретации фактов, тем самым суживая и искажая их объективный смысл.

В этом ряду стоит, например, и следующее его безапелляционное утверждение: «высшие слои смыслового содержания великой светской (выделено мною — А.Б.) музыки: отражение Божественных совершенств и преображенный христианством человек». Что же получается при таком раскладе — значит, масонская сказка «Волшебной флейты» Моцарта с огнепоклонническим жрецом Зарастро в центре (собственно Зороастр, или Заратустра) — это тоже «отражение христианского преображения»? Или, в противном случае, этот великий шедевр мирового оперного искусства уже не имеет права претендовать на «высшие слои смыслового содержания?» То же относится и к такому величайшему оперному шедевру, как откровенно неоязыческая тетралогия Вагнера «Кольцо нибелунга». А как быть с творчеством выдающегося, гениально одаренного русского композитора рубежа XIX—XX вв.еков Александра Николаевича Скрябина, писавшего свои безсмертные шедевры под воздействием эзотерических, а то и сатанистских теорий?

Приведенный пример наглядно показывает, в какие непролазные дебри противоречий и заблуждений попадает профессор Медушевский, натужно строящий в указанных статьях свою псевдоправославную теорию якобы всеобъемлющей христианской сакральности истинного искусства, в том числе даже по определению светского. По Медушевскому получается, что в истинной духовности, красоте и благотворности должно быть отказано любым, даже наивысшим произведениям искусства, если они не исполнены Божественного христианского света, желательно православного. Подобный постулат представляется мне неправомерным сужением и обеднением сферы эстетического познания мира и человека. Ведь, в сущности, все европейское искусство Нового времени, начиная с эпохи Возрождения, — это искусство гуманизма, т. е. искусство все более обмирщенное и мирское. Констатация этого факта относится к азам искусствознания. Особенно пышным цветом гуманистическое направление расцвело, как известно, в эпоху романтизма, прославившего уже не просто человека как якобы центр мироздания, но уже его неповторимую и самоценную индивидуальность. Искусство европейского романтизма — великое сокровище мировой культуры, которым человечество может по праву гордиться. Вместе с тем, именно в романтической эстетике — в парадоксальном сочетании с позитивистским мировоззрением — оказались заложены корни крайнего индивидуализма современного постиндустриального общества и его псевдокультуры в виде так называемого авангардного искусства, о котором профессор Медушевский в своих полемических упражнениях почему-то упорно молчит, сводя всю проблематику к антиномии серьезного христианского, преимущественно православного искусства и бездуховной масс-культуры Запада (а теперь уже и посткоммунистической России).

Во избежание недоразумений замечу здесь, что сам я как музыкант очень высоко ставлю православные песнопения, их исключительную духовность, этическую чистоту и поистине неземную красоту и поэзию. Будучи православным христианином, я не сомневаюсь в истинности Православия и всецело согласен с тем, что духовная и эстетическая ценность многих шедевров русской музыки, в том числе ее светских жанров, не может быть постигнута в отрыве от их глубинного православного духа (наиболее ярким примером для меня здесь является корсаковский «Китеж», почему-то прошедший мимо внимания профессора Медушевского в данной статье, а отнюдь не мятущаяся, разрывающаяся в болезненных противоречиях музыка Чайковского, которую профессор столь высоко ставит именно в православном плане).

Итак, выше мы вкратце указали на основные противоречия и изъяны полемической позиции профессора В.В.Медушевского, обнаруженные в его статье «О происхождении и сущности серьезной музыки» —
своеобразном идейно-эстетическом Credo этого музыковеда, претендующего на компетенцию также философа и богослова.
Теперь обратимся ко второй его статье — «Интонация как язык домостроительства благодати», где он полемизирует против современной массовой культуры и, в особенности, против так называемого «православного рока». Как мы увидим, отмеченные выше изъяны его критического метода приводят к ошибочным выводам также и в этой области полемики.

Отмеченная выше узость и схоластичность взглядов профессора Медушевского, его склонность к упрощениям и преувеличениям сказываются уже в начальном постулате этой статьи: «Нет, музыка вовсе не язык эмоций, вообще не язык психизмов. Музыка — язык онтологии /…/, догматики сердца — православной или дьявольской, язык богооткровенной или лукавой антропологии, веры или зловерия, язык судьбы человека, народа, человечества, язык жизни и смерти, благословения и проклятия». В этом определении сформулирована квинтэссенция полемического пафоса профессора Медушевского. Можно согласиться с ним, что онтологический аспект присутствует в музыкальном искусстве (как и во всяком ином). Однако невозможно согласиться с ним в том, что присутствует только этот аспект, и что «музыка — не язык эмоций и психизмов». Она как-раз в том числе и язык эмоций и «психизмов», и не чувствовать этого может только далекий от истинного ощущения и постижения музыки ученый-схоласт, музыковед в худшем понимании этого слова!

Приведем здесь еще пару «перлов» из числа формулировок профессора Медушевского, сколь выспренне-претенциозных, столь же и ложных, и даже, при ближайшем рассмотрении, кощунственных: «любой музыкальный шедевр — это учебник христианской антропологии». Вот так, ни больше и не меньше! Или: «Если бы великие гении Моцарт, Бах, Бетховен были Православные, их музыка была бы еще гениальнее». На это заявление мне хочется спросить профессора Московской консерватории Медушевского: «Милостивый государь, не объелись ли Вы белены?!». Строго говоря, заявления, подобные процитированному выше, свидетельствуют не только об отсутствии у профессора Медушевского элементарного чувства меры, вкуса и такта, — они заставляют сомневаться также в его профессиональной пригодности в качестве профессора консерватории. Воистину грешит этот господин чрезвычайной ревностью не по разуму. Впрочем, не уверен, что он знаком с этим православным понятием.

Статья изобилует передержками, смешением причин и следствий. В этом плане характерно, например, утверждение о том, что именно «поворот руля интонации» в сторону рок-музыки привел Запад к вымиранию и дехристианизации. Неужели профессору Медушевскому неведомы иные, более глубинные причины, он ничего не слышал о «тайне беззакония в действии» (Св.Ап.Павел), об апостасии? Он тщится выглядеть сверхнабожным православным мыслителем и ничего не знает об этих основополагающих категориях предапокалипсического времени, в которое мы живем? Придуманный же им неуклюжий псевдонаучный термин «руль (он же рычаг) интонации», равно как и словосочетание «Стратегия жизни — главное содержание интонации», выдает в нем типичного представителя той части музыковедческого цеха, которая отсутствие действительно глубоких знаний, мыслей и наблюдений пытается скрыть за псевдонаучной фразеологией, велеречивой выспренностью и откровенным словоблудием.

Основной полемический удар статьи направлен против рок-музыки и, шире, рок-культуры как субкультуры современного постиндустриального общества. Со многими утверждениями профессора Медушевского невозможно не согласиться, в том числе с центральным постулатом о сатанизме, имеющим место в этой субкультуре. Впрочем, здесь он не открывает ничего нового. Вместе с тем, со свойственной ему склонностью к упрощениям и абсолютизациям, профессор Медушевский огульно причисляет к сатанизму все проявления этой субкультуры: «Рок-музыка стала языком наркотиков и сексуальной революции». С этим утверждением мы уже не можем согласиться: это неправомерное упрощение и чудовищное преувеличение. В рок-музыке существует масса течений и разновидностей, есть откровенно сатанистские, есть те, что проповедуют разнузданную «свободную любовь» и даже «поэзию убийства», однако есть и другие течения — в основном, соприкасающиеся с «обыкновенной» поп-музыкой. К этим последним принадлежит, к примеру, творчество такой рок-группы, как «АВВА» — вряд ли кто-то возьмется утверждать, что она проповедует сатанизм и всевозможные пороки. На наш взгляд, в рок-музыке существуют и здоровые течения (в частности, своеобразный национально окрашенный фолк-рок), которые культивируют, так сказать, здоровый гедонизм, излучают положительную энергию, дарят людям радость и здоровое развлечение. Также мимо внимания профессора Медушевского прошло и такое значительное направление рок-музыки, как жанр песни политического протеста против зла и несправедливости современного мира. Именно к этим доброкачественным течениям современной рок-культуры примыкает так называемый «православный рок», на который несправедливо обрушивается профессор Медушевский.

Его многословные и велеречивые рассуждения о «специфическом содержании музыкальной интонации», в которых он пытается к месту и не к месту все и вся привязывать к некоей «божественности» или, напротив, «дьявольщине» и на этом зыбком основании строить некие социологические схемы, своей схоластичностью и мертворожденностью напоминают мне опыты советского вульгарно-социологического метода, марксистко-ленинская фразеология в этих рассуждениях лишь заменена на псевдоправославную. В этих своих псевдонаучных рассуждениях профессор Медушевский как-бы претендует на творческое развитие теории интонации Б.В.Асафьева, однако сколько-нибудь серьезное ознакомление с его интонационными экзерсисами обнаруживает несостоятельность подобных претензий.

Сводя все богатство и своеобразие «православного рока» к «небрежно-расслабленному треньканью под гитару» и обвиняя его в «пустоте расслабленного неверия», профессор Медушевский совершает подлог. Я знаком с творчеством некоторых современных русских православных рок-музыкантов, в частности, Вячеслава Капорина (Москва) и Антона Галицкого (Санкт-Петербург) и могу со всей ответственностью утверждать обратное: в своих песнях эти глубокие и высокоталантливые музыканты (кстати, виртуозно владеющие гитарами — как электрическими, так и классическими) мужественно призывают русский народ, и прежде всего русскую молодежь, к духовному возрождению, к обращению к вере и традициям русского народа, попранным в ХХ веке «тайной беззакония», к борьбе за восстановление порушенных святынь, за возрождение России и ее традиционной, Богом данной государственности — Русской Православной Монархии.

Музыкальный стиль современного русского «православного рока» представляет собой весьма сложный интонационно-жанровый синтез, в котором большое место занимают элементы традиционной русской музыки — как профессионально-академической, так и народной. Подробно я анализирую этот жанрово-стилистический синтез в статье «Православный рок?», поэтому всех интересующихся этим частным вопросом отсылаю к этой работе. Здесь же выделю только еще один момент: обращение творцов-исполнителей русского «православного рока» к т.н. бардовской интонации, отчасти наследующей традиции исконного русского романса. Вряд ли у профессора Медушевского повернется язык назвать интонационную сферу русского романса выражением «пустоты расслабленного неверия», а культуру русской гитарной игры — «расслабленным треньканьем»! В плане же аналогий с русской бардовской песней ХХ века возникают ассоциации, в частности, с песенным творчеством Владимира Высоцкого, которое, право же, трудно упрекнуть в расслабленности или, например, в сатанизме.

Еще одна подмена профессора Медушевского — попытка обвинить протагонистов современного русского «православного рока» в покушении на музыку Православной Церкви. Будучи людьми православными, они, однако, вполне отдают себе отчет в том, что их музыка не может звучать в православном храме — хотя бы по той простой причине, что православная традиция запрещает инструментальную музыку в качестве литургической. Профессор же Медушевский, ничтоже сумняшеся, делает вид, будто он этого не понимает и обвиняет неугодных ему музыкантов-патриотов в тех грехах, в которых они неповинны. Никто из них не покушается на «чистоту Церкви», защитником которой пытается представить себя профессор консерватории В.В.Медушевский, никто из них не «пытается представлять себе Господа и Богородицу «свингующими, с подергивающимися движениями», как он пытается недобросовестно подтасововать. Абсолютно некорректны и лживы также его упреки в адрес творцов и исполнителей русского «православного рока» в том, что они якобы являются «массовиками-затейниками поп-культуры». Ни музыкальный стиль русского «православного рока», ни его словесные тексты не располагают к бездумным развлечения, напротив, они требуют от слушателей напряженной работы мысли и чувства.

Также и в третьей из названных статей В.В.Медушевского «Рок-музыка как орудие глобализма, направленное на молодежь», частично повторяющей материал первых двух, наряду с целым рядом верных наблюдений и оценок содержатся многочисленные примеры отмеченных выше смешений и подтасовок, упрощений и преувеличений. В ней нет мыслей и положений, принципиально новых по сравнению с предыдущими статьями, поэтому мы воздержимся от ее детального анализа.

В заключение нашего комментария обратим внимание на одно очень важное умолчание профессора В.В.Медушевского: ни в одной из этих статей он не касается такой жгучей проблемы современного мирового, в том числе российского искусства, как проблема так называемого «авангарда». Бичуя, отчасти справедливо, современную массовую культуру, профессор Московской консерватории музыковед Медушевский не находит ни одного критического слова в адрес этой ветви современного искусства, в том числе музыкального. Напротив, как было отмечено выше, он попытался походя встроить одного современного российского композитора-авангардиста (Александра Кнайфеля) в ряд великих композиторских имен, даже процитировал его в своих велеречивых словоизвержениях о Божественном начале в истинной музыке. Умолчание это выглядит тем более странно, что критикуемая им современная массовая музыка как-раз и зародилась как реакция на все более расширяющуюся пропасть между широкой слушательской аудиторией, в особенности молодежной, и современной академической музыкой, в значительной своей части пораженной раковой опухолью воинствующего модернизма — музыкой так называемого «авангарда». А между тем, как-раз здесь перед профессором Медушевским открылось бы широчайшее поле для плодотворной полемики: здесь и нигилистическое отрицание великих традиций прошлого, в том числе традиций национальных, здесь и зачастую цинизм шарлатанского делячества, здесь и культ «свободного секса», и эстетизация порока и насилия (один из ранних образцов такого рода музыкального искусства — высокоталантливая, но абсолютно декадентская опера Альбана Берга «Лулу», не говоря уже о более поздних и менее талантливых поделках некоторых современных, в том числе российских композиторов), здесь и современная режиссура определенного модернистско-авнгардистского толка с ее опошлением классики, культом порока и всяческой грязи.

Ни слова не говорит профессор Медушевский о разрушении музыкального языка в так называемой «серьезной музыке», начало которому положил Арнольд Шенберг своими атональными опытами, разрушении, впоследствии «упорядоченном» им в его искусственной системе додекафонии — этой своеобразной «музыкальной каббалистики», давшей импульс многим другим псевдомузыкальным «измам»: от тотальной сериальности вплоть до шумовой и электронной «музыки», которую не только не возможно слушать нормальному человеку, но и не возможно воспроизвести нормальными музыкальными инструментами.

Подведем итог. Рассмотренные выше статьи профессора В.В.Медушевского оставляют у музыканта-профессионала, «знакомого с вопросом», двойственное впечатление. Верное и ложное тесно переплетаются в них так же, как и приведенные в них отдельные удачные и яркие высказывания выдающихся людей с россыпями полуграмотных формулировок и откровенных ляпсусов самого профессора Медушевского.

Многократно отмеченная выше односторонность, узость аналитического ракурса, произвол в селекции и интерпретации фактов, метод умолчаний и искажений, склонность к искусственному конструированию неких схоластических схем, далеких от действительного богатства и разнообразия эстетического постижения мира и человека, — все это, в сочетании с напыщенной велеречивостью псевдоправославной фразеологии оставляет неприятное впечатление. Православного человека здесь отталкивает прежде всего ревность не по разуму, безапелляционность и претенциозность (в сущности, гордыня) профессора Медушевского. Меня как музыканта-профессионала в его музыковедческо-«богословских» упражнениях отталкивают прежде всего схематизм и схоластичность мышления, а также сумбурный, поверхностно-журналистский стиль, некое самовлюбленное словоблудие, столь свойственное, к сожалению, некоторым музыковедам не первого разбора.

На вопрос же, поставленный в заголовке моего комментария, осмелюсь ответить утвердительно: русский «православный рок» (при всей неточности и односторонности этого определения) и истинное, нелицемерное Православие совместимы. Еще раз подчеркну, что в случае «православного рока» мы имеем дело с талантливым и оригинальным явлением современного русского музыкального фольклора, представляющем собой, в сущности, современный аналог старинного жанра русского «духовного стиха», — это как бы современная русская духовная песня, отнюдь не претендующая на литургические функции (что было бы недопустимо). Аналоги этому явлению можно найти и в западноевропейской музыке прошлого, достаточно вспомнить, например, о таком жанре, как «Geistliches Lied» (немецкая духовная песня) и его разновидности «Marienlieder» (песни о Богородице). Замечу также, что, будучи сам композитором и исполнителем (пианистом и церковным органистом) академического направления, я умею ценить талантливое и здоровое в любом музыкальном направлении и стиле, в том числе в народной музыке и в современной массовой музыке, включая рок. Впрочем, известно, что даже такой весьма разборчивый и серьезный художник, как великий русский (и православный!) композитор ХХ века С.В.Рахманинов очень любил слушать и играть джаз, а выдающийся французский композитор того же столетия Морис Равель высоко ценил искусство Джорджа Гершвина. Лично мне интереснее и приятнее слушать хороший рок, нежели скучную и малоталантливую академическую музыку (а таковой предостаточно — достаточно ознакомиться с опусами третьестепенных классиков и романтиков XVIII-XIX столетий), не говоря уже о шарлатанских (а подчас и сатанинских) поделках многих «мэтров» современного музыкального «авангарда», о которых профессор Медушевский предпочитает умалчивать. Красноречивое умолчание!

На мой взгляд, русский «православный рок» как жанр современной русской духовной песни в его лучших образцах представляет собой действенное идейно-эстетическое средство духовного и патриотического воспитания русской молодежи (и не только молодежи). Не стоило бы пытаться смешать его с грязью, как это, ничтоже сумняшеся, пытается делать профессор Московской консерватории В.В.Медушевский.
Александр Евгеньевич фон ден Бринкен,
русский композитор, пианист, органист и музыковед (Швейцария), кандидат искусствоведения, член Союза композиторов Санкт-Петербурга, лауреат Международного композиторского конкурса имени Вебера в Дрездене, автор симфонических, камерно-инструментальных и хоровых произведений (в том числе литургических — русских православных и католических духовных песнопений) академического направления.
www.brincken.ch

Люцерн, февраль 2007 года.