«Бедствия наши должны быть более нравственные и духовные. Обуявшая соль предвещает их и ясно обнаруживает..»

Святитель Игнатий (Брянчанинов) о духовном состоянии российского общества XIX века

Статья 2

Изложив немало мыслей по важнейшим вопросам своего времени, святитель Игнатий редко придавал им развёрнутый вид. Чаще всего это суждения на страницах его писем и книг. Но, внимательно вчитываясь в них, мы обнаруживаем глубокую обоснованность даже самых коротких замечаний духовного автора.

Размышляя над судьбою России, святитель не случайно заметил однажды, что её грядущие бедствия будут скорее нравственные и духовные, нежели политические и военные от столкновений с внешним врагом [1, с.107−108]. Именно первые, как явствует из наследия святителя, являются предвестниками и причинами гражданской нестабильности.

К великой скорби православного архипастыря в церковной жизни его времени ярче других выделялись два печальных явления, внешне будто бы разные, но по сути своей и истокам очень похожие.

Подлинная религиозность и благочестие в России заметно слабели. При этом верхние слои паствы склонялись более чем к равнодушию в отношении веры, а нижние всё чаще уходили в раскол. «И первые и вторые подчиняются неблагоприятному на них влиянию по той причине, что не видят веры и плодов её там, где должно видеть их» [1, с.739].

В разложении православного сознания святитель Игнатий видел предвестие неминуемой общественной катастрофы. Подменяя святую истину ложью, или вовсе отвергая её, человечество не один раз потоками крови оплачивало свои заблуждения [2, с.489]. «Религиозные недуги человечества, — убеждался святитель, — всегда отражаются на внешнем быте его. Свидетель этого — вся история» [1, с.683].

Охлаждение к вере, тем временем, совершалось поистине с невероятной быстротой. Её равно губили и раскол и безбожное вольнодумство, общая же безнравственность готовила отступничество в огромных размерах [1, с. 682, 763]. «Очевидно, что отступление от веры православной всеобщее в народе: кто открытый безбожник, кто деист, кто протестант, кто индифферентист, кто раскольник» [1, с.765]. Последствия обещали быть самыми скорбными.

Без внутреннего делания, зачастую забытого или отвергнутого, Церковь теряла свою главную силу — Святого Духа, которым издавна утверждалась, возрождалась и строилась, а вера лишалась живительного духовного содержания [3, Т.1, c.208; сp. 1, с. 288, 551], той пищи, которая утешает и услаждает её верных служителей [4, с.396].

Христианство вырождалось в систему сухих, отвлеченных от жизни догматов, далеких от самых возвышенных нужд и устремлений человека. К мёртвой теории с одинаковым равнодушием относились и европейски образованные круги, и многочисленный малограмотный люд, ибо и тем, и другим не доставало живого опытного познания Бога.

Этот, едва ли не основой порок религиозной жизни в России имел и свои особые проявления в каждом сословии. Так, наблюдая за великосветским обществом, к которому некогда был близок и сам, святитель приходил, во многом, к тем же выводам, что и лучшие русские классики, хотя причины происходившего раскрыл значительно глубже.

Как много общего имеют, например, сцены из пушкинского Онегина с этим описанием: «Вы встречаете человека образованного нынешним образованием, заимствованным из развращенной Европы, умеющего расшаркаться, извернуться, быть ловким на бале, в дипломатическом салоне, имеющего о всех предметах, кое-какой, свой, по большей части бестолковый толк. — Вы находите в нем по отношению к религии неверие, скептицизм, и, внезапно, рядом возле философского скептицизма Европы грубое суеверие, предрассудок глупый и смешной избы русской; он ни за что не сядет тринадцатым за стол, — чрезвычайно обеспокоится, когда соль будет просыпана, — оплевывается на все стороны при встрече с попом или монахом. В человеке, который хвалится своим разумом — две крайности, две пропасти погибельные: неверие и суеверие!» [1, с.648] (письмо датировано 1847 годом).

Онегин и Печорин, находим мы у святителя Игнатия, по-прежнему герои нашего времени с тою лишь разницей, что с ростом неверия, воплощенные в них образцы эгоизма, приобрели ещё более яркие и рельефные очертания у их многочисленного потомства [5, с.131−132].

Отрицание Бога, равнодушие к Нему, утверждает духовный писатель, является источником эгоизма, который, овладев человеком, начинает быстро стремиться к совершенному господству, пока из человека не выработает демона.

Вовсе не безобидную роль сыграла в этом сама русская литература. Весело было автору Печорина, ссылается святитель на Лермонтова, рисовать современного человека: почему же и современному человеку не весело увидеть себя нарисованным, больше того, не дополнить самый рисунок недостающими деталями.

Самолюбие любуется собой, радуется своим успехам, а обильную пищу ему подают пушкинский Онегин и особенно Печорин Лермонтова. Ими едва ли, полагает святитель, могла не увлечься восприимчивость юности перед своим вступлением в свет: «во многих непременно блеснула мысль: „Вот верный способ успевать в свете!“ и — вперед! по следам Григория Александровича… ведь ему всё сходит с рук, всякое предприятие удается! чего больше надо? А мастерская рука писателя оставила на изображенном ею образе безнравственного, чуждого религии и правды человека, какую-то мрачную красоту ангела отверженного. Григорий Александрович соблазняет не только при чтении его подвигов, соблазняет сильным впечатлением, которое остается и долго живет по прочтении романа». Большое число его более поздних последователей также убивало свою жизнь без всякой пользы для ближних и общества [5, с.131].

Нигилизмом все больше заражалось мещанство, немало крестьян спивалось и нищало. «Вместе с разгульною жизнью явилось особенное охлаждение к Церкви и духовенству. Кутилы из крестьян кутят и впали в индифферентизм по отношению к религии; не кутилы обращаются в большом количестве к расколу» [1, с.763].

Все тот же упадок православия, торжество раскола и общую безнравственность замечали в своих подчиненных офицеры донского казачества. Об этом святителю Игнатию с немалым беспокойством сообщал начальник Кавказского линейного войска [6, с. 2 разд. паг.].

Вообще, охлаждение народа к вере и благочестию лучше других ощущали на себе сборщики монастырских подаяний, которые находили всё меньше сочувствия в народе, всецело устремившимся к «светскости» [1, с.762]. «Мой сборщик, — рассказывает святитель Игнатий, — умный монах, лет пятидесяти, возвратился с Кавказа и с приволжских губерний. На Кавказе принят был очень радушно, но насбирал мало по причине оскудения страны от неурожаев, а паче по причине общего и быстрого охлаждения народа к Церкви. Ему говорили мои знакомые: „Только три года владыка от нас, а ему не узнать бы теперь народа, так он переменился“. В Саратове преосвященный подписал книгу для сбора на месяц. После этого сборщик был принят только в два дома, в каждом дали ему по 15 копеек серебром. Между тем, строился в городе огромный театр, как бы некий кафедральный собор. Приезжающие сюда богомольцы из других губерний, сказывают, что монастыри, содержащиеся подаянием, приходят в крайний упадок, по причине изменения, последовавшего в направлении всего народа. Живем в век быстрейшего прогресса» [1, с.121].

Всеобщее греховное расстройство общества не обещали Российскому государству и самому обществу ничего, кроме бедствий и скорбей [2, с. 158, 211−223, 353].

Проникновение ложных начал в церковную жизнь, с которой надо заметить, неразрывно соединилась форма государственного правления, имевшая под собою религиозную основу, вызывало у святителя Игнатия немало опасений. «Потоками крови омыты ложные мысли, — и не вычистилась мысль этим омовением!» [2, с.489]. «Истина засвидетельствована на земле Духом Святым… Свидетель Христа-Истины — Дух Святой. Где нет свидетельства от Духа, там нет доказательства Истины. Желающий непогрешительно последовать Истине, должен пребывать в учении, запечатленном, засвидетельствованном Духом Святым. Таково учение Св. Писания и святых отцов Восточной Церкви, единой святой, единой православной и истинной. Всякое другое учение чуждо Истины-Христа…» [2, с.519−520; сp. c. 166−167].

На страницах своих работ он постоянно подчеркивал, что ложь может иметь только минутные торжества, что ложью ничего нельзя взять прочно, ибо она не усиливает, а роняет дело, которому служит: «Это великая, величайшей важности истина! Её надо начертать золотыми буквами! Её надо знать и знать всякому, кто хочет правильно управлять собою, в особенности, кто хочет правильно управлять людьми и общественными делами» [1, с.602].

Человеком непременно движет его «образ мыслей», то есть мировоззрение, между тем, сожалеет автор, люди обыкновенно считают мысль чем-то маловажным, а потому, они очень малоразборчивы в принятии тех или иных суждений. Однако именно ложная мысль является причиной разнообразного вреда, именно с принятием правильных мыслей рождается все доброе, а с принятием ложных — всё злое [2, с.519; 3, Т.1, c.231]. «Отчего случается иногда, что люди становятся в фальшивое положение и действуют во вред себе и всем? От принятия и усвоения ложных мыслей и понятий, от действия из области человекоубийственной лжи. Вся история человечества доказывает это поразительнейшими фактами» [1, с.603].

Воцаряющаяся бездуховность в России, не обещала стране благополучия и процветания. Россия должна была сменить свой исторический облик, ибо столетиями развивалась на противоположных началах. Вне духовности, полагал святитель, человек, в особенности связанный с государственной жизнью, не может удержаться от действий по внушению пристрастий и страстей, от действий по неверным понятиям: «Последствия таких действий — расстройство общества! Последствия таких действий — частные и общественные злодеяния, возрастающие нередко до громадных размеров» [2, c. 195; 1, с.288].

В свете сказанного, трудно поверить в подлинность отдельных отрывков из недавно опубликованных Шафрановой писем святителя Игнатия Н.Н. Муравьеву-Карскому периода 1860-х гг., настолько отличны они по духу и содержанию от всех сочинений писателя, тогда уже готовившихся к изданию.

Мы считаем уместным для сравнения привести здесь наиболее характерные выдержки из письма, датированного 11-м мая 1863 г.: «Ныне или после, но России необходимо сосчитаться с Европою. Усилия человеческие судеб Божиих уничтожить и изменить не могут. России предназначено огромное значение. Она будет преобладать над вселенной. Она достигнет этого, когда народонаселение её будет соответствовать пространству. Это народонаселение ежегодно приращается больше нежели на миллион; Россия должна вступить в грядущее столетие при народонаселении в 100 миллионов. Нападения завистливых врагов заставят её развить силы и понять свое положение, которое уже будет постоянно возбуждать зависть и козни. Это потребует огромного труда, подвига, самоотвержения; но что делать, когда приводит к ним рука непостижимой Судьбы! Единственное средство к исправлению упавших сил, нравственной и духовной — положение, требующее труда, приводящее к самоотвержению. В 38-й и 39-й главах пророка Иезекииля описаны могущество, многочисленность северного народа, названного Россом; этот народ должен достичь огромного вещественного развития перед концом мира, и заключить концом своим историю странствования на земле человеческого рода. На упомянутые главы Иезекииля делается ссылка в 20-й главе Апокалипсиса; многочисленность войска, которое будет в государстве, уподоблена песку морскому. Святой Андрей Критский, церковный писатель 7-го века, объясняя 20-ую главу Апокалипсиса и находя пророчество её тождественным с пророчеством Иезекеиля, говорит: „Есть на севере народ, скрываемый от прочих народов рукою Божией, народ, самый многочисленный и воинственный. Пред концом мира он внезапно откроется и преодолеет все народы.“ Точно! Европа узнала Россию после Америки, почти только со времен Петра I-го. Петр I-ый пожаловал в Париж гостем в 1714-м году, а в 1814-м пожаловала туда русская армия. Какая быстрота событий!…Враги разбудят, потрясут Россию, произведут в ней невольное развитие силы, но не унизят России: они возвысят её, таково её предопределение» [7, с.54−55].

Самоуверенный пафос этих строк, а равно и прочих (См. с.57: «Между тем, величие России возросло значительно. Особенная судьба народа русского!» (датировано 20-м ноября 1864 г.)), резко противоречит учению святителя о неизбежном последствии бедствий и скорбей из-за роста греховности в жизни общества и отдельного человека [2, с.157−158]. В отношении России, как можно было убедиться, глубокое падение веры и нравственности не вызывало у святителя Игнатия никаких сомнений.

А потому, у нас есть основания усомниться в том, что подобные высказывания принадлежат учителю Церкви. Кроме того, едва ли блестяще образованный для своего времени святитель Игнатий мог так плохо знать общеизвестные факты истории, чтобы записать: «Думала ли Франция в начале прошлого столетия, вырабатывая у себя республику, что она вырабатывает императорский трон для Наполеона I-го?» [7, с.56]. О какой республике во Франции в начале XVIII века могла идти речь?

Во всех произведениях святителя Игнатия и его обширной переписке мы не нашли ничего сколько-нибудь схожего с указанными выше фрагментами.

Исключение составляет только одно место в письме игумену Антонию (Бочкову), где в нескольких словах упоминаются предсказания св. отцов Церкви (в частности св. Андрея Критского) при толковании Апокалипсиса о необыкновенном гражданском развитии и могуществе России. Вслед за тем, автор переносит эти пророчества на современное ему, внешне внушительное положение российского государства и тут же добавляет: «Бедствия наши должны быть более нравственные и духовные. Обуявшая соль предвещает их и ясно обнаруживает…» [1, с.107−108]. («Обуявшая соль» — евангельское выражение из церковнославянского перевода Библии, означающее учеников Христовых, отступивших от веры (Матф. 5,13)).

Вообще, до выхода в свет писем к Муравьеву-Карскому в литературе о святителе Игнатии едва ли могла найти место позиция, противоположная нашей, почему, вероятно нам и не приходилось с ней сталкиваться. Напротив того, в статье А. Михайлова, например, значительно раньше были высказаны взгляды, которые разделяют авторы настоящей работы [8, с.197−198].

А. Михайлов справедливо отметил уподобление святителем Игнатием христианской веры и нравственности корню древа государственной и народной жизни России, без которой не могут жить, развиваться и плодоносить ствол и ветви [8, с.198].

Понимая христианство как дух, святитель и не мог думать иначе, потому, что ясно видел, как современный прогресс во всех своих началах противоречил или просто отрицал христианство. Общее стремление всех исключительно к материальному, земному становилось характернейшей чертой его времени: «…умалилось понятие о добродетелях христианских, не говорю уже как умалилось, почти уничтожилось исполнение их на самом деле; развилась жизнь вещественная, исчезает жизнь духовная; наслаждения и попечения телесные пожирают всё время; некогда даже вспомнить о Боге. И это всё обращается в обязанность, в закон» [3, Т.1, c.397].

В его строгих, даже жестких суждениях о светской науке можно усмотреть почти полное её неприятие, но это будет не совсем верно. Науки человечески, полагал святитель Игнатий, изучающие вещественный мир, являются плодом нашего падения, ибо именно после падения люди стали нуждаться в материальном развитии [2, с.510−511; 3, Т.1, c.556−557].

Такому знанию он противопоставил изучение Закона Божьего — Священного Писания и обитающего в нём Святого Духа. Доступ к этой наивысшей науке возможен только смирением, от которого рождается покаяние, только верой, молитвой и жизнью по евангельским заповедям [3, Т.2, c.8−9; 2, с. 511, 184].

Совершенно иначе открываются земные познания, порожденные «нашим падшим разумом из собственного его света, для нашего состояния в падении» [3, Т.2, c.8]. Словно не желая этого сознавать, науки надмевали и кичили человеческий ум, растили его гордое «я», что по самим основам было прямо противоположно мудрости духовной, божественной [2, с.511]. «В наше время ученость возвращает язычников, принявших христианство, к язычеству и, отвергая христианство, вводит снова идолопоклонство и служение сатане, изменив формы для удобнейшего обольщения человечества. Редкий, весьма редкий книжник научается Царствию Небесному и износит новое учение Духа пред общество собратий своих, облекая это учение в ветхие рубища учености человеческой для того, чтоб оно было удобнее принято любящими более ветхое, нежели новое (Мф. 13,52; Лк. 5,39)» [9, с.61].

Нельзя последовать вместе и земной и небесной премудрости; одной, настаивает святитель, должно непременно отречься [2, с.511]. Только смысл этого отречения отнюдь не в полном отрицании научного знания: «Как хорошо поступали наши древние отцы Церкви Православной! Они, обучившись наукам человеческим, восприняли на себя иго Христово и на поприще самоотвержения, под руководством креста Христова, научались Божественной Премудрости, и соделывалась для них человеческая ученость уничиженною рабою, которую они употребляли в услужение Божественной Премудрости для преподавания этой Премудрости своим ближним» [1, с.64−65].

Следуя древнему опыту Церкви, он и своим духовным детям, даже из монашествующих, не советовал оставлять светской науки, сколько она могла послужить к «округлению духовного знания». «Идите своею дорогою, — говорил он, — но помня о светской науке, что она должна быть для вас только орудием…» [10, с.26−27].

Глубоко одухотворенное отношение к жизни придавало особый смысл в глазах святителя Игнатия понятию прогресс. Он от души сочувствовал ему, когда это слово предполагало преуспевание человечества в христианстве, в добродетели, в науках и искусствах, но всегда оставался непримиримым врагом прогресса вне Бога, религии и нравственности.

Он был противником революционных идей, в которых видел стремление преуспевать в безбожии и безнравственности. Революционное развитие, по его убеждению, приведет к ниспровержению всех властей и законов [11, с.200].

Божественную цель слова в писателях, во всех учителях и, особенно, в пастырях, подобно научному знанию в образованных, святитель Игнатий усматривал в наставлении и спасении человека: «Какой же страшный ответ дадут те, которые обратили средство назидания и спасения в средство развращения и погубления!» [1, с.118].

Тем с большею строгостью он относился ко всем литературным сочинениям, заимствованным из Священного Писания и религии, написанным авторами светскими, под именем которых он понимал не тех, кто одет во фрак, а кто «водится мудрованием и духом мира» [1, с.324].

Произведения о духовных предметах не должно писать людям, ничего в них не смыслившим. Их надо писать из «знания», содействуемого «духовным действием», то есть действием Святого Духа. «По мне уже лучше почитать, с целью литературною, „Вадима“, „Кавказского пленника“, „Переход через Рейн“: там светские поэты говорят о своем, — и в своем роде прекрасно, удовлетворительно. Благовестие же Бога да оставят эти мертвецы! Оно не их дело! Не знают они — какое преступление: переоблачать духовное, искажать его, давая ему смысл вещественный!» [1, с.325].

Вообще же святитель с грустью замечал, что талант человеческий во всей своей силе и несчастной красоте развился в изображении зла; в изображении добра он вообще слаб, бледен, натянут [12, с.169].

Глубокий и весьма проникновенный отзыв святитель Игнатий оставил о книге Н.В. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» [1, с.556−558]. Он произвел немалое впечатление на писателя и заставил его изменить свое отношение к архиерею. Доверившись слухам, Гоголь считал архимандрита Игнатия лишь «дамским угодником и пустым попом», но по прочтении духовных мыслей о своей книге, писатель с большим уважением отозвался о нём [13, с.305−307; 14, c. 32].

В деле художественной отделки произведений образцом для владыки, по его же признанию, служил А.С. Пушкин. Недаром его книги отличаются несомненными литературными достоинствами, ибо по примеру великого поэта, он беспощадно «вымарывал» в своих сочинениях излишние слова и сколько-нибудь натянутые, тяжелые выражения, чтобы придать им особую чистоту слога и ясность смысла. Этому правилу он советовал следовать всем, кто делился с ним своими литературными начинаниями [1, с.120].

Между тем, общественная мысль Европы была насквозь пропитана безбожным, бездуховным рационализмом [2, с.494−495]. Являясь мировоззренческой основой Просвещения, он начал потрясать спокойствия народов с конца ХVIII столетия и чем далее, полагал святитель Игнатий, тем действие его будет обширнее и разрушительнее. Всплеск революционных событий на Западе в 1848 году он считал прямым его следствием и ожидал в грядущем только усиления «мятежей» [2, с.494−495].

Россия здесь не была исключением, ибо проповедь фанатичного атеизма «с разрушительными предположениями и намерениями» и общая безнравственность пали и на её почву [1, с.680]. Многие журналы откровенно силились истребить в народе веру и нравственность [1, с.569]. Среди таких органов были и религиозные издания.

Так, очень вредным для духовенства и мирян святитель считал журнал «Странник», как отделявший духовенство от народа в касту, и не только не укрощающий, но и разжигающий ненависть касты к прочим сословиям: «Для овец оружие волков неестественно. Овцы покоряли волков любовию и кротостию, а если в дело пошли зубы, то овцам не устоять, особливо при нынешнем охлаждении мирян к религии, а паче, к духовенству» [1, с.736−737, 545].

Именно в «Страннике» был опубликован памфлет-рецензия на книгу «Слово о смерти», в которой святитель Игнатий изложил учение святых отцов о духовных предметах. Он был немало удивлен беспрепятственным изданием рецензии, хотя в ней отвергалось учение, преподаваемое в православном богословии, общепринятом в духовных учебных заведениях по определению Св. Синода [1, с.742].

Это вызвало негодование многих православных, которые писали святителю Игнатию, несмотря на то, что против книги восстало немало священнослужителей. «При этом, — узнаём мы от автора, — делаемы были вопросы: чему нам прикажут верить, когда велят отвергать то, чему мы научаемся веровать из богослужения нашего и при чтении книг святых отцов Православной Церкви» [1, с.739].

Накануне реформ 60-х годов ХIХ столетия периодическая печать не только светского, но и духовного содержания была прикована к наиболее острому и волнующему тогда Россию крестьянскому вопросу. На епархиальных архиереев и рядовых священнослужителей государство возлагало в то время большую надежду по сохранению миллионов православных мирян различных сословий в согласии, взаимном мире, уважении и терпимости. Органы печатного слова тех лет стали выразителями различных взглядов на ход и характер реформ, на их содержание и значение для страны.

Представители общественной мысли нередко от имени православной церкви провозглашали свои мнения, за которыми святитель Игнатий, тем не менее, далеко не всегда признавал это право. Появление двух анонимных статей в «Православном собеседнике» [15, с.40−76; 16, c.334−355], журнале Казанской духовной академии, он встретил особым воззванием к духовенству кавказской епархии от 6 мая 1859 г.

Обе публикации, на его взгляд, представляют новость в русской духовной литературе, ибо излагают учение новое, неслыханное в православной церкви. Мало того, «Слово об освобождении крестьян», говорит святитель, в нарушение церковных постановлений, сделало воззвание к сельским священникам [16, с.354], хотя закон воспрещает кому бы то ни было помимо Св. Синода и епархиального архиерея входить в дела епархии и позволять себе распоряжения в ней [17, с.18−19 разд. паг.].

Иностранная литература, продолжает он, богата такого рода сочинениями, над составлением которых трудится партия революции и беспорядка. Статьи собеседника объединяет с ней общий метод, выставляющий злоупотребления власти отдельных лиц, и, на этом основании, выступающий против всякой власти [17, с.19−20 разд. паг.].

Преимущественное внимание архипастырское воззвание уделяет «Слову об освобождении крестьян», в котором учение Вселенской Церкви об отношении христианства к рабству и рабовладению искажено. «Голос древней Русской Церкви об улучшении быта несвободных людей» в разрез с названием, этого учения не представил, подменив его голосом отцов российской церкви против злоупотреблений, а не против самой власти и принадлежащих ей прав [17, с. 26 разд. паг.].

Тщательно прочитав обе работы, такой вывод преосвященного трудно оспорить. Святитель Игнатий взял на себя труд восполнить упущение статей «Православного собеседника», указав на их ложность и вред для согласия в обществе.

Воззвание подробно показывает, что Св. Писание и церковь, как вселенская, так и российская, в лице святых отцов никогда не говорила об уничтожении гражданского рабства. Святитель Иоанн Златоуст, авторитетнейший из церковных учителей, который произнес самые сильные обличения против злоупотреблений властью, за что сделался жертвой, призывает в своем толковании на апостола Павла повиноваться властям, как учрежденным от Бога. Последнее он относил и к подчинению слуг господам, ибо покорность власти не подрывает благочестия [17, с. 31 разд. паг.]. Златоуст объясняет послание к коринфянам в полном согласии с его церковнославянским переводом, который говорит рабам: «аще и можеши свободен быти, тем паче поработи себя».

Апостол, поясняет вселенский учитель, показал, что рабство не приносит никакого вреда, напротив, приносит пользу, ибо его можно употребить в сильное средство спасения посредством смирения [17, с.32−33 разд. паг.]. В нарушение церковного учения «Православный собеседник» допустил произвольное, противоречащее святым отцам толкование неканонического перевода Писания: «Рабом ли кто призван, не смущайся; но если можешь сделаться свободным, тем лучше, умей воспользоваться этим». Тем самым, нарушен святой и важный характер православной церкви, извращен её голос, ибо греческий и латинский тексты тоже исключают такой перевод [17; 11, с.204−205].

Святителю Игнатию также непонятна причина, по которой «Слово об освобождении крестьян» переносит учение Христа о духовной свободе на понятие о свободе гражданской [16, с.336−337], хотя между первой и второй нет ничего общего. Имеющий духовную свободу, нисколько не нуждается в гражданской: он и в рабстве и в тюрьме, в оковах и руках палача — свободен, тогда как лишенный духовной свободы, есть раб греха и страстей и узник вечный, хотя бы и пользовался полной гражданской независимостью [17, с. 34 разд. паг.].

Развивая эту мысль, святитель Игнатий говорит: «Спаситель мира установил на земле Свое Царство, но Царство духовное, могущее пребывать во всяком человеческом обществе, как бы это общество по гражданскому устройству своему не называлось, монархиею или республикою, или чем другим: потому что Царство Христово, будучи не от мира сего (Иоан.18,36), не имеет никакого отношения к гражданской форме государства, доставляя впрочем, всякому государству самых добродетельных и потому самых полезных членов. Точно так и свободу Господь даровал духовную, не уничтожив ни одной власти гражданской; ибо свободный духовно, при всей гражданской подчиненности своей, не подчинен греху и страстям, не подчинен самым разнообразным обстоятельствам и превратностям земной жизни…» [17, с. 29 разд. паг.]. Отношения власти и подчиненности падут с разрушением мира: их поглотит и заменит любовь.

В противоположность такому свидетельству Божьего Слова, революционные писатели провозглашают уничтожение властей, равенство и братство во время жизни мира. «Во Франции не раз удавалось увлекать мечтателям народ к этой мечте… какие же были последствия? — Последствиями были потоки крови, потрясение государства внутренним беспорядком… Доколе человечество подвержено влиянию греха и страстей, дотоле необходима власть и подчиненность. Они непременно будут существовать в течение всей жизни мира: только могут являться, являются, будут являться в различных формах» [17, с.20−21 разд. паг.].

Вместе с тем, освобождение рабов всегда признавалось церковью добрым делом, делом милости и братской любви. Церковная история сохранила немало примеров христиан, которые, стремясь к совершенству, отпускали своих рабов и продавали имения по заповеди Христовой (Мф.19,21). Иные не только освобождали всех рабов, но и себя продавали в рабство, как св. Петр Мытарь, или св. Павлин, епископ Нолы, сделавший это ради искупления сына вдовицы. Такое поведение многих избранников Божьих не было общим правилом. Общим для всех была заповедь любви к ближним, следовательно, и к рабам, а её нарушение подвергалось обличениям и вразумлениям [17, с. 30, 34 разд. паг.].

На основе такого учения церкви, святитель Игнатий называет предстоящее освобождение крестьян величественным, великолепным и называет его исторически необходимым, великим отечественным делом.

Подводя итог сказанному, преосвященный обращает пастырей к слову Евангелия о различении лжеучений и ложных учителей. По плодам их узнаете их (Мф.15−16), напоминает он и вслед за другим апостолом поясняет, что плод добрый, духовный есть любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, кротость, воздержание (Гал.5, 22).

Учение истинное имеет непременно своим последствием плод духовный, изображенный апостолом Павлом; если оно не свидетельствуется этим плодом, то оно ложно, хотя бы произносящий его носил имя пророка или глубокого и важного ученого [17, с. 24 разд. паг.; 18, c.16 разд. паг.]. «Какой же плод статей „Собеседника“? Они напыщают ум, разгорячают воображение и кровь, дают о предметах неправильные понятия, постоянно заключая от частного к целому, нарушают мир между сословиями, влекут их к взаимной вражде и столкновению. Эти последствия уже очень печальны; но за ними в будущности стоят последствия самые мрачные… Всякого блага начало есть правильная мысль, всякого зла начало есть мысль ложная, по свидетельству Евангелия, которое показывает неразрывную связь лжи с гибелью человечества (Иоан.8,48)» [17, с. 26 разд. паг.].

«Православный собеседник», убежден святитель Игнатий, влечет к столкновению сословий, ибо в основу его статей положена главная причина сословной вражды — зависть к земным преимуществам, любостяжание. Вот, считал он, побудительная причина витийства вообще якобинского, то есть революционного, духом которого пропитаны обе публикации.

Статья «Голос древней Русской Церкви…» в смысле ложности своих оснований характерна еще тем, что полностью извращает памятник древнерусской словесности «Моление Даниила Заточника» в уста которого вкладывает обличения холопства и мысли о неповиновении боярской и, по сути, княжеской власти, причем утверждает, что голос заточника поддерживала вся русская церковь [15, с.47−48; 17, с. 20 разд. паг.].

Святитель Игнатий справедливо усомнился в этом, ибо анонимный автор не подтвердил своих положений ни единой ссылкой на церковных писателей. Святитель, между тем, вряд ли мог допустить полное переиначивание статьёй цитат «Моления…» по изданию, на которое она же ссылается. Сопоставление цитируемых мест с текстом оригинала поражает бесстыдством фальсификации [15, с.47−48; Cp. текст «Моления…» к которому отсылает нас «Голос древней Русской церкви…»: Послание Заточника Даниила к Георгию Долгорукому // Памятники российской словесности ХII века. — М., 1821. — С.227−240.].

Разбор публикаций «Православного Собеседника» святителем Игнатием не занял бы столько места в настоящей статье, если бы с ними не связан был факт, весьма знаменательный в характеристике революционно-демократического крыла общественной жизни России и понимании святителем альтернативы революционных перемен в русском государстве.

Вскоре по оглашении воззвания святителя Игнатия, в его адрес был направлен желчный памфлет А.И. Герцена, изданный в небезызвестном тогда зарубежном органе революционных демократов — «Колоколе».

Не к чести автора надо сказать, что в памфлете полностью отсутствует правда, а ехидно-насмешливый тон, который мы здесь опускаем, роняет достоинство писателя. Уже название («Во Христе сапёр Игнатий») говорило само за себя. Элементарное знакомство с биографией святителя указывает на его нелепость.

В бумагах святителя Игнатия, после его кончины, был найден ответ на все обвинения «Колокола», однако издан он был только многие годы спустя в «Богословском вестнике» [11, с.198−207]. Приемы борьбы каждой из сторон, отмечает редакция «Вестника», их язык, основные идеи — всё здесь выразительно противопоставлено друг другу. Но наиболее замечательно сочетание имен: едва ли не самый умный из представителей революционной России 60-х гг. — Герцен (если уместно в данном случае говорить об уме в истинном смысле слова) сталкивается с, должно быть, одним из наиболее одухотворенным русских иерархов того времени [19, с.195].

В безупречно благородной манере возражать противнику, святитель Игнатий шаг за шагом опровергает возведенные на него обвинения. Биографические сведения, пишет он, доставленные о епископе Игнатии, вполне ложны. Пребывая только 6 месяцев по окончании училища в группе инженерных офицеров, он, таким образом, не работал в сапёрах, ибо после увольнения сразу ушел в монастырь.

Равно, он никогда не был настоятелем Сергиевой лавры и уже поэтому не мог быть «наставителем многих московских магдалин», как выражается Герцен о набожных женщинах [20, с.140]. Оделяя епископа Игнатия ругательствами, «Колокол» столько же несправедлив к его воззванию, осыпая последнее клеветами. Это ясно обнаруживается при сравнении воззвания с памфлетом. «Колокол» приписывает епископу Игнатию мысль, будто рабство учреждено Самим Богом [20, с.140], тогда как о рабстве в воззвании сказано ясно, что оно есть последствие ниспадения человечества во грех [17, с. 20 разд. паг.]. «Далее, — цитирует „Богословский вестник“ Герцена, — архиерей восстает против прогресса, глумится над тем, что академия употребляет это слово и оканчивает апологией рабства, доказывая, что нету счастливее состояния, как крепостное право» [20, с.141].

В воззвании, однако, слово прогресс вовсе не упомянуто, тем более в связи с Казанской академией, а об отношении к нему святителя уже говорилось. Из воззвания, как можно было заметить, также ясно и то, что крепостное право святитель считал несвоевременным и сочувствовал его отмене [11, с.200].

Искренность такой точки зрения лишний раз подтверждает частное письмо святителя Игнатия к его сестре Елизавете Александровне: «Надо молить Бога, чтоб Он благословил эти нововведения, которые несомненно доставят России развитие и выведут её из младенческого состояния, в котором она находится» [1, с.676−677].

Правда, оговаривает святитель, в воззвании выражено желание, чтоб уничтожение крепостного права совершилось правительством, при сохранении спокойствия в государстве, а не вследствие якобинских возгласов. (В позапрошлом веке революционно мыслящий человек носил имя «якобинца» — Авт.). «Это-то и не нравится партии, которой представитель заграничный… призывает крестьян к топорам» [11, с.200].

В системе революционных взглядов, подметил святитель, крестьянский вопрос служит лишь ширмой, за которой революционеры скрывают своё стремление захватить верховную власть в стране [11, с.202]. «Епископ сердечно желает, чтоб события доказали, что такое воззвание было лишним, а якобинские статьи безвредны. Надо дождаться, что скажут события» [11, с.200], — события к несчастью, комментирует редакция «Богословского вестника», — доказали, что предостережения, сделанные епископом в его воззвании вполне основательны, ибо события были предугаданы, предсказаны им [11, с.200].

Итогом замечаний святителя Игнатия стала оценка «Колокола», которую, в свете сказанного, трудно в чем бы то ни было упрекнуть: «Начало журнала, как и якобинства — есть ложный образ мыслей; оружие его: софизмы, ирония, ругательство; характер — исступленная дерзость, отвержение правды, любви, приличия, благопристойности. Он может действовать увлечением на слабоумных: силы убеждения в нем нет. Напротив того, всякий основательный человек тотчас поймет, как „Колокол“ понимает свободу и как пользуется ею — поймет, что народ, руководимый таким исступленным руководителем, непременно должен прийти в смятение, взяться за топоры и ножи» [11, с.204].

Путешествуя как-то по западной части своей епархии, менее развращенной чем другие места, Кавказский владыка вынес самые горькие впечатления: «…и сюда проникло европейское просвещение с блудом своим, а о казенных крестьянах и говорить нечего. Чиновники у них голые и голодные, кончили курс в разных университетах, веруют, кажется в одни деньги; на корне зла вырастают все ветви зла. Что из этого будет? По всей вероятности, такие, кончившие курс в университетах, вскорости сделаются правителями и руководителями всего простого народа. Вот Вам результаты, весьма скромно высказанные, практических взглядов на русскую землю [1, с.65].

В предчувствии грозной беды для России, святитель Игнатий указывал соотечественникам религиозные средства её врачевания. Народ, — и в частности душа человеческая недоступны безбожному рационализму со всеми его последствиями, пока они ограждены святой верой [2, с. 496, 452, 194−196]. «О, когда бы у нас в России развилось величественное и благотворное для временного и вечного быта человеков правильное понятие о святой Истине! когда бы вся деятельность и частная и общественная потекли из этого божественного источника!» [1, с.603].

Источником духовно-нравственных сил русского народа, по убеждению святителя, всегда была православная вера, а потому, от развития идей православия и твёрдости в православии «зависит энергия народа нашего, самостоятельность его духа» [1, с.761].

Святитель Игнатий (Брянчанинов) подробно раскрыл теснейшую связь между внутренним миром человека и его внешним образом жизни как порождением внутреннего, между состоянием общественного сознания и ходом, а также характером исторического процесса. Эту связь он подтвердил многими фактами современной ему действительности, не упустив из виду и обратного влияния внешней среды на умонастроения общества.

Вместе с тем, решающее значение он придавал свободной воле каждого отдельного человека — способности делать осознанный выбор того или иного исторического пути, отдавая предпочтение либо духовному, либо земному.

Увядание православных основ церковной и государственной жизни России не могло укрыться от взора святителя. Равнодушное, пренебрежительное и даже враждебное отношение к ним, охватившее все сословия, преобладающее устремление большей части русского общества к земным выгодам и материальным благам было главным предметом его мысли. В религиозно-нравственном опустошении многих своих современников, он, согласно духовным законам, предвидел разрушительные церковные и гражданские катаклизмы.

Христианская Церковь, по заключению святителя Игнатия, вступила в наиболее скорбный и мрачный период своей истории, когда явные преследования христиан сменились более утончённым и лютым гонением на самую жизнь Церкви — Святого Духа, заменой «Духа и Его уставов лжеименным разумом и уставами исходящими от миродержца…» [2, с.495; 1, с.517−518]

По этой причине истинное Слово Божие всё реже звучало в устах человеческих, хотя и часто можно было слышать поддельное [1, с.518; 2, с.166−167]. «Глад слышания Слова Божия — вот бедствие, несравненно тягчайшее, бедствие всех бедствий, которые когда-либо были попущены на христиан» [1, с.518].
Судьба Русской Православной Церкви была тому подтверждением. Самым роковым для неё искажением Божьих уставов стало едва не всеобщее небрежение о внутреннем делании, которое лишало христианскую веру её жизни и духовных плодов. Всё это, по мысли святителя, кроме того, знаменовало собой подрыв религиозной основы российского государства, что неизбежно влекло за собой крушение его веками сложенной формы православного самодержавия.

Святитель Игнатий, пожалуй, в более острых чертах отобразил различные стороны церковной жизни в России, нежели его современник святитель Феофан Затворник. Говоря о болезнях православного общества, святитель Феофан часто признаётся в своем недостоинстве, редко обличает прямо, а больше обращает внимание на то, какой должна быть христианская жизнь и призывает читателей самих в совести своей судить об ослаблении церковного духа, и затем исправлять недостатки.

Тон святителя Игнатия звучит суровее, порою резче и жестче. Вместе с тем, высота его жизни и самоотверженное подвижничество, презрение к мирским выгодам и строгое послушание святоотеческому православию давали ему полное моральное право на это, равно как и святителю Феофану, который, однако, воспользовался им несколько иначе.

Это обстоятельство для нас очень важно, поскольку в устах светского критика подобные мысли не могли бы восприниматься серьёзно: они звучали бы не иначе как пасквиль. В устах же простого мирянина и даже рядового священнослужителя — как ханжеское оскорбление Церкви, как высокомерная ревность не по разуму, но не как объективное суждение о её положении.

В трудах святителя Игнатия (Брянчанинова) мы, напротив имеем дело с уникальным источником, которому в XIX веке едва ли найдутся аналоги по глубине и достоверности отражения внутреннего состояния русского православия.

Для России и её духовно заблудшего общества святитель Игнатий находил только одно действенное лекарство — искреннее сердечное покаяние, подобное покаянию трёх отроков в печи вавилонской (Даниил гл.3), спасшему их от верной погибели [1, с.110−111, 125−126, 485, 732 и др.].

Написанием, а затем и изданием своих сочинений, святитель Игнатий показал и свой не лишенный оптимизма взгляд на будущие времена [21, с.17], во всяком случае, в этом нельзя не заметить его надежды на духовное, христианское возрождение русской земли.

«Что значит покаяться? Значит: сознаться, раскаяться в грехах своих, оставить грехи свои… и уже более не возвращаться к ним. Таким образом, многие грешники претворились в святых, многие беззаконники в праведников» [3, -Т.1, c.99]. И не подумайте, уверял он, что такой образ мыслей сделает нас слабыми, малополезными членами общества. Напротив, такие воззрения заставят нас исполнять обязанности относительно человечества с особенной ревностью и самоотвержением. «Это естественно! Тогда целию деятельности нашей бывает единственно польза человечества, а не приобретение земных преимуществ. Напротив того, когда, забыв вечность и Бога, мы живём на земле для одних земных приобретений, тогда бессознательно, неприметно и непонятно для себя, с попранием совести, долга, с попранием велений великого Бога, приносим в жертву самолюбию и самообольщению нашим благосостояние ближнего, пользу человечества, собственную нашу вечную участь» [2, с.227].

Источники и литература

Игнатий (Брянчанинов), святитель. Собрание писем / Сост. игумен Марк (Лозинский), общ. ред. А. Трубачева. — М.- СПб.: Изд. Центра изучения, охраны и реставрации наследия священника Павла Флоренского, 1995.
Игнатий (Брянчанинов), епископ. Сочинения. Т. 4. Аскетическая проповедь и письма к мирянам. -2-е изд., испр. и доп. — СПб., 1886.
Игнатий, святитель. Творения иже во святых отца нашего Игнатия епископа Ставропольского: Аскетические опыты: В 2 т. — М.: Изд-во Сретенского монастыря, 1996.
Игнатий (Брянчанинов), святитель. Сочинения. Т. 5. Приношение современному монашеству. — Репринт. изд. — Рига, 1991.
Игнатий Брянчанинов. Предисловие к повести «Иосиф» // Литературная учеба. — 1991. — N4.
Вопрос начальника Кавказской линии и ответ епископа о кавказской кафедре по отношениям ее к Кавказскому линейному войску // Соколов Л. Епископ Игнатий Брянчанинов. Его жизнь, личность и морально-аскетические воззрения. — Ч.2. — К., 1915.
Игнатий (Брянчанинов), святитель. Письма к Н.Н. Муравьеву-Карскому // Игнатий (Брянчанинов), святитель. Будущее России в руках Божественного промысла. — М., 1998.
Михайлов А. Святитель Игнатий Брянчанинов — делатель и учитель покаяния // Москва. — 1993. — N 7.
Игнатий (Брянчанинов), святитель. Слово о человеке. — СПб., 1995.
Из записок Высокопреосвященного Леонида, архиепископа Ярославского // Отец современного иночества: Воспоминания современников о святителе Игнатии Ставропольском. — М., 1996.
Игнатий (Брянчанинов), епископ. Замечания на отзыв журнала «Колокол» к Кавказскому епископу Игнатию // Богословский вестник. — 1913. — N 2.
Игнатий (Брянчанинов), святитель. Христианский пастырь и христианин художник // Москва. — 1993. — N9.
Гоголь Н.В. П.А. Плетнёву // Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений. — Л., 1952. — Т.13.
Житие святителя Игнатия // Игнатий (Брянчанинов), святитель. Собрание писем / Сост. игумен Марк (Лозинский), общ. ред. А. Трубачева. -М.; СПб., 1995.
Голос древней Русской Церкви об улучшении быта несвободных людей // Православный собеседник. — 1859. — Ч.1.
Слово об освобождении крестьян // Православный собеседник. — 1859. — Ч.1.
Игнатий (Брянчанинов), епископ. Архипастырское воззвание к кавказскому духовенству по вопросу об освобождении крестьян от крепостной зависимости от 6 мая 1859 г. // Соколов. Л. Епископ Игнатий Брянчанинов. Его жизнь, личность и морально-аскетические воззрения. — К., 1915.- Ч.2.
Игнатий (Брянчанинов), епископ. Архипастырское воззвание к кавказскому духовенству по вопросу об освобождении крестьян от крепостной зависимости от 17 января 1859 г. // Соколов Л. Епископ Игнатий Брянчанинов. Его жизнь, личность и морально-аскетические воззрения. — Ч.2. — К., 1915.
«Во Христе сапёр»: К столкновению А.И. Герцена и преосвященного Игнатия Брянчанинова // Богословский вестник. — 1913. — N2.
Герцен А.И. Во Христе сапер Игнатий // Герцен А.И. Собрание сочинений: В 30 т. — Т.14.- М., 1958.
Марк (Лозинский), игумен. Духовная жизнь мирянина и монаха по творениям и письмам епископа Игнатия (Брянчанинова): Автореф. дис… магистра богословия // Игнатий (Брянчанинов), святитель. Собрание писем / Сост. игумен Марк (Лозинский), общ. ред. А. Трубачева. — М.- СПб., 1995.

Гончаров Геннадий Владимирович, кандидат исторических наук, доцент Академии внутренних войск МВД Украины
Каплин Александр Дмитриевич, доктор исторических наук, профессор Харьковского национального университета им. В.Н. Каразина