Противоречит ли восстановление Королевского замка в Калининграде русскому национальному сознанию?

В Калининграде развернулась полемика по поводу проекта восстановления орденского Королевского замка. В общественном мнении оформляются две крайние позиции, которые, на мой взгляд, недостаточны для адекватного осмысления культурно-исторической ситуации, сложившейся в самом западном российском регионе. Одна позиция (её выражают некоторые политики и культурные деятели, главный архитектор города) состоит в том, что восстановление замка — выгодный с экономической точки зрения шаг, способ привлечь инвесторов и стимулировать туризм. Само по себе развитие туристической привлекательности Калининграда выступает важным компонентом стратегии социально-экономического развития региона. Идеологическая или нравственная составляющая здесь как будто не звучит, что, конечно, неправомерно. За это, собственно, и зацепились противники восстановления замка, которые сгруппировались вокруг обращения с протестом против сомнительного проекта. Текст его был опубликован в некоторых СМИ и доступен в Интернете . Сам по себе факт этого обращения — безусловно, отрадное явление, потому что он обозначает развитие у нас важной социальной практики — общественного обсуждения злободневных проблем. Кроме того, в обращении содержится ряд аргументов, которые оппонентам попросту нельзя проигнорировать. Но мне очень трудно присоединиться и к первой, и ко второй позиции. Попробую сформулировать иной взгляд на проблему в 12 тезисах.

1. Королевский замок — один из ключевых символов немецкого культурного наследия . Основанный в 1255 году, он был объектом многочисленных изображений довоенного времени, доминантой исторического центра города. Разрушенный отчасти британскими лётчиками в 1944-м, окончательно — советской властью в конце 1960-х годов замок, как никакой другой памятник города, символизирует драматизм судьбы немецкого исторического наследия. Есть разные взгляды на эстетическую ценность многократно перестраивавшегося замка, но его символическое значение нельзя недооценивать. Обсуждение вопроса о судьбе Королевского замка должно вестись в широком историческом контексте, не может быть оторвано от исторической и нравственной оценки нашей культурной стратегии по отношению к немецкому наследию — как советской, так и современной.

2. Памятники культуры на территории Калининградской области — составная часть общеевропейского культурного наследия. Калининградская область объективно, по географическому своему расположению представляет собой часть европейского пространства. Историческое наследие на её территории с правовой точки зрения находится под охраной Российского государства. Эту позицию никто не оспаривает. В то же время сочетание памятников разных культур (археологические памятники древнейшего населения и более поздних западных балтов, немецкая архитектура и скульптура XIII-ХХ веков, советская и российская архитектура XX—XXI вв.еков) уникально как для России, так и для Европы в узком смысле слова (в широком смысле Европа, конечно, включает Россию, поскольку общая европейская культура основана на античных и христианских ценностях). История края — это история переплетения разных национальных традиций, тот же Королевский замок тесно связан с русской историей — и с первыми посольствами московитов, и с Великим посольством Петра. Противоречивые связи российской и немецкой истории как раз на примере Кёнигсберга могут быть выявлены и осознаны. Уникальность сложившейся культурной ситуации требует инновационных решений, направленных на сохранение европейского культурного наследия, формирование гармоничных отношений между разными культурами. Одним из таких инновационных решений в принципе мог бы стать проект восстановления замка или, как теперь предлагается, его западной части.

3. Немецкая культура не исчерпывается идеологией, в том числе нацистской идеологией. Штамп, который воспроизводила советская пропагандистская машина, состоял в выявлении агрессивных оснований немецкой культуры («от Канта к Крупу»), получивших наиболее законченное выражение в национал-социализме. Этот штамп выступал идеологическим оправданием советского отношения к историческому наследию на территории Калининградской области. Ряд памятников, как и Королевский замок, был уничтожен сознательно, без обсуждения самой возможности восстановления. Над некоторыми памятниками висела такая угроза: общеизвестен пример Кафедрального собора, спасённого лишь благодаря могиле Канта и своевременным действиям некоторых советских граждан. Этот штамп перестал быть актуальным уже к началу перестройки, и сегодня он уже звучит как откровенный анахронизм. Для кого-то замок — символ реваншизма и германской агрессии, Drang nach Osten; с таким же успехом француз может считать его воплощением русско-прусского союза, остановившего в конечном счёте Наполеона. За 750 лет истории Королевский замок успел вдохновить и солдат, и поэтов. Придавать ему единственное значение «цитадели прусского милитаризма» неправомерно.
4. В советский период идеологические мотивы доминировали над культурными или нравственными. Нельзя сказать, что в Германии чересчур активно звучат голоса осуждения «советского варварства» по отношению к немецкому наследию. Естественно, такая точка зрения есть, и она высказывается нередко депортированными после Второй мировой войны местными жителями или отдельными маргинальными политиками. Очевидно, что такой взгляд упрощает реальную картину. Действительно, бережного отношения к памятникам немецкой культуры не наблюдалось (кроме отдельных случаев вроде ставшего хрестоматийным факта защиты памятника Шиллеру в Кёнигсберге, которого от разрушения уберегала надпись, сделанная советским солдатом). В течение советского периода истории области в храмах устраивались спортзалы, клубы, овощехранилища, зерносклады, склады удобрений и т. д. (вообще-то те же процессы происходили по всей стране, но в нашей области антихристианский пафос дополнялся антинемецким). Как ни парадоксально, отчасти это управленческое решение спасло здания, которые сегодня восстанавливаются и передаются религиозным общинам. Однако установок на сохранение наследия не было, поэтому зачастую церковные и другие здания попросту разбирались на кирпич. Недавно в одной сельской школе учительница вспоминала, как детьми они разбирали кирху на кирпичи: им пообещали из этих кирпичей построить школу. В результате стройматериалы вывезли в Литву, а школу построили значительно позже. Когда уничтожали храмы, в расчёт брались идеологические (вражеская культура) и экономические (потребность в стройматериалах) мотивы; эстетическая ценность зданий никем не оценивалась, нравственный аспект проблемы не обсуждался. Психологически это можно понять — в условиях военного времени, после злодеяний нацистов в Советском Союзе трудно было ждать иной реакции. Однако и в годы восстановления области отношение к довоенному культурному наследию оставалось безнравственным и бескультурным. Запрет изучения довоенной истории края вступал в противоречие с растущим у местного населения интересом к «запретному плоду». Региональная политическая элита советского времени не нашла способа придать этому интересу легальный характер, поэтому неслучаен краеведческий бум, охвативший область в годы перестройки.

5. Изменение отношения к наследию в годы перестройки было вызвано как постепенным осознанием эстетической ценности немецкого культурного наследия, так и нравственными мотивами. В годы перестройки открылись богатые возможности для изучения истории края, в том числе в самых разных формах. Стали появляться клубы исторической реконструкции, издавались разного качества путеводители и наборы открыток, в область хлынула немецкая литература, которая должна была насытить всех нуждающихся в удовлетворении своего естественного интереса к родному краю. Наверное, в этом процессе была неизбежной и психологически объяснимой некоторая идеализация немецкой истории региона, которая в условиях намечающейся дискредитации советского опыта приобрела форму подчёркнутого уважения к немецкому наследию и пренебрежительного отношения к культуре советского периода. Вероятно, те политические силы, которые были заинтересованы в скорейшем демонтаже советской системы, с готовностью эксплуатировали эту идеализацию. В то же время в перестроечный период оказалось возможным сформулировать сами вопросы по поводу нашего отношения к наследию, сбалансировать информационные потоки. Теперь изучение истории края получило шанс стать более полноценным и объективным. Эстетическая ценность немецких памятников не вызывала сомнений, и возрождение интереса к ним было совершенно понятным желанием сохранить наследие. Но у этого процесса есть и нравственная сторона. Конечно, созерцание благородных руин не могло не ранить сердце эстетически и этически чутких людей. «Нет ничего страшнее, чем когда в храме снег идёт», — так говорит великий наш художник в «Андрее Рублёве» Тарковского. Как не вспомнить было эту сцену тем, кто приходил к Кафедральному собору, стоявшему круглый год без крыши и отданному на произвол дождю, снегу и испражнениям в советское время? Возвращение храму, пусть даже чужому, крыши есть момент нашего возвращения к национальным истокам.

6. Изменение отношения к историческому наследию может носить конструктивный характер и выражаться в разных формах, в том числе в восстановлении памятников. Оказалось, что восстановление памятника — возможный, хотя не единственный способ пересмотра нашей культурной стратегии по отношению к историческому наследию. Реставрация Кафедрального собора, конечно, — самый яркий пример. Она предполагает возрождение здания, наполнение его пространства культурным содержанием (музей, концертный зал), по возможности сохранение культовых функций (в соборе — беспрецедентный случай — действуют одновременно две часовни — православная и лютеранская), привлечение средств из различных источников (кроме бюджетных — федеральных и областных — денег, это также немецкая помощь и пожертвования частных лиц). Реставрация собора не была неуязвимой для критики (с точки зрения технологии), но она остаётся бесспорным достижением культурной политики. Однако есть и другие примеры восстановления «связи времён»: когда в школе, которая некогда была немецкой гимназией, открывается выставка, посвящённая довоенной истории здания и учреждения; когда в университете формируются экспозиции, посвящённые истории Кёнигсбергского университета; когда учащиеся 39-й школы Калининграда едут к орденскому замку Бальга, убирают мусор, благоустраивают территорию и ухаживают одновременно за могилой советского воина… Это обращение к истории чужого нам народа и истории народа собственного отвечает задаче воспитания бережного отношения к культурному наследию. Без воспитания уважения к чужой культуре нельзя воспитать подлинное уважение к собственной национальной культуре. В этом смысле усилиями многих людей сложилась новая культурная стратегия, которая предполагает гармоничное отношение к наследию народов, живших до нас на этой земле, и к нашему собственному наследию. Есть здесь и экономический аспект этой стратегии: мы достаточно давно живём на этой земле, и все довоенные (не только немецкие) памятники уже стали и де-юре, и де-факто нашими. И отношение к ним — индикатор уровня нашей хозяйственности, способности рачительно относиться к тому, что имеем. Значит, воспитание уважения к памятникам есть в то же время воспитание хозяйственности.

7. Новая культурная стратегия вполне отвечает духу всемирной отзывчивости русского человека. Калининградская область — особый регион, в котором есть счастливая возможность проявить ту всемирную отзывчивость, о которой Ф.М.Достоевский говорит в Пушкинской речи. Достоевский подмечает в нашем национальном гении «способность всемирной отзывчивости». «Способность эта есть всецело способность русская, национальная и Пушкин только делит её со всем народом нашим… Я просто только говорю, что русская душа, что гений народа русского, может быть, наиболее способны, из всех народов, вместить в себе идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия». Лучше Достоевского не скажешь: «Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите». А братство это предполагает в нашем, калининградском, случае и признание, и приятие корней национальных и культурных не только в большой Родине (России), но и в малой (Калининградской области). Где поколения людей разных народов, живших до нас, оказываются не анонимными жильцами, в чью квартиру с брошенными наспех вещами мы въехали. Они оказываются нашими братьями — в высшем, христианском смысле этого слова. И культурное наследие это — со всеми замками, кирхами, скульптурами подчас неизвестных нам людей — не досадное бремя, а повод проявить наше братское участие, преодолеть стереотипы и уважить родственников посредством восстановления главных символов иных культур. Не это разве произошло в тех православных храмах, которые открылись в немецких кирхах (несколько соборов в Калининграде, храмы в Черняховске, Правдинске, Краснознаменске, других городах и сёлах)? Наполнив немецкую кирху православным содержанием, мы как будто вдохнули новую жизнь в памятники немецкой культуры. В церквях зачастую можно увидеть фотографии, иллюстрирующие драматичную историю этих зданий. Немецкий опыт принимается здесь с должным уважением, как органичная часть нашего национального и культурного опыта.

8. Новая культурная стратегия органично принимается местным населением. Достоевский говорит о том, что пушкинская всемирная отзывчивость есть «пророческое нам указание», она не есть каприз легкомысленного гения, но лишь выражение того духа, который присутствует в русском народе. Так ли это? Есть ли она в народе, который своими руками полстолетия уничтожал чужие памятники, разрушал мелиоративные системы и разбирал церкви? Не будет ли новая стратегия чуждой для русского народа, живущего сегодня в Калининградской области? В городе трудно найти ответ на вопросы, не так легко найти носителей национального начала, не вовлечённых в политические и общественные дискуссии. Но есть путь в деревню. В разных исследовательских и социальных проектах был шанс пообщаться с первыми переселенцами, носителями бесценного социального опыта, теми людьми, кто своим трудом на протяжении десятилетий возрождал наш край. И большинство — те, кто сегодня вообще соглашается говорить об этом — сокрушается по поводу того, что произошло с культурным наследием наших предшественников на этой земле. «Варварское отношение было», «больно-то было смотреть на это», «очень жаль Королевский замок, всё то, что необдуманно разрушали"… Многие деревенские жители сожалеют о своём участии в разрушении красивых немецких церквей в сёлах, в разгромах немецких кладбищ: признают, что тогда на эти вещи смотрели иначе. Для радетелей нашего национального величия такие размышления — плод вымысла тех, кто льёт воду на мельницу германского реваншизма, попытка дискредитировать русский народ, не более того. Мне же представляется, что эта грусть простых русских людей — как раз запоздалое проявление той всемирной отзывчивости, готовности принять красивое и священное, пусть даже чужое. Скорбь наша по поводу нравственной и эстетической слепоты, периодически поражающей нас, — так же органически присуща нам, как и сама эта слепота. Как известно, покаяние по поводу содеянного не унижает, а, напротив, даёт шанс преодолеть нашу тварную природу.

9. Восстановление Королевского замка в принципе возможно как нравственный акт, если оно отвечает ряду условий. Таким образом, восстановление Королевского замка не противоречит нашей национальной традиции всемирной отзывчивости, готовности принять и даже поспособствовать возрождению ключевых символов чужих культур. Это было бы особым, культурным выражением евангельской заповеди о любви к ближнему как к самому себе. Не уничижение до преклонения перед чужими культурными ценностями, но возвышение до достойного и подчас самоотверженного отношения к другим культурам — вот нравственный смысл, который мог бы быть придан такому проекту. Но тема восстановления замка сегодня всё отчётливее приобретает черты политической спекуляции, предмета идеологических торгов. Поэтому реализация проекта восстановления замка, на мой взгляд, возможна при соблюдении четырёх условий. Во-первых, такой проект должен быть объектом широкого общественного обсуждения с выявлением всех pro et contra. Может быть, на уровне городского референдума с учётом широкой палитры мнений по этому вопросу. Во-вторых, в восстановлении замка не должны быть использованы бюджетные деньги (по крайней мере в ближайшей перспективе) и деньги немецкой стороны. Это могут быть средства российских частных инвесторов или средства, пожертвованные гражданами. В таком случае мы избежим политической подоплёки в деле восстановления замка — это будет или коммерческий проект, или акт доброй воли многих калининградцев. В-третьих, восстановление замка должно быть оправданно с точки зрения современных норм градостроительства. Иными словами, должен быть привлечён широкий круг экспертов, которые могли бы найти оптимальное решение (полное, частичное восстановление здания или вообще виртуальная реконструкция). Наконец, замок должен стать символическим выражением идеи диалога культур, это значит, что коммерческое использование здания должно быть обременено культурным содержанием, подчёркивающим драматизм и возможность положительного разрешения конфликта между разными культурами. Разрушение замка было результатом этого конфликта, восстановление его должно продемонстрировать альтернативную стратегию в отношении к другим культурам.

10. Ссылки на отсутствие прецедентов восстановления памятников чужих культур неуместны. Свойственная русскому человеку всемирная отзывчивость тоже беспрецедентна. Ведь «нам внятно всё — и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений». Русская национальная культура одна только и могла бы восстановить памятник германского гения: иначе претензии на всемирную отзывчивость как исключительную нашу особенность безосновательны. Да и представление о том, что памятники чужой культуры не восстанавливаются, — сомнительно. Такое дело требует, конечно, многого — великодушного отношения к чужой культуре и соответствующих материальных возможностей. Если мы дорастём когда-то до такого отношения и таких возможностей, то это будет лучшим проявлением нашей национальной культуры, чем бесконечные сетования по поводу злонамеренности бездуховного Запада и коварства «оранжевой» пятой колонны.

11. Демонстрация бережного отношения к наследию — наше послание европейской культуре, причём нравственный смысл этого послания важнее экономического. Понятно, что если найдутся инвесторы, то проект восстановления памятника приобретёт какой-то экономический, коммерческий смысл. Сегодня оппоненты говорят о наивности тех, кто верит в повышение туристической привлекательности территории после восстановления замка; и, возможно, они правы. Здесь, впрочем, рынок сам разберётся. Для нас, думаю, важнее нравственный смысл послания европейцам. Он состоит в том, что мы принимаем немецкое наследие под свою ответственность; мы готовы не только сохранять уцелевшие памятники, но и воссоздавать их. Это действие требует особого нравственного усилия и трудовых затрат. Оно обозначает новый уровень отношения к чужой культуре. Оно даёт основания нашим соседям пересмотреть какие-то стереотипы в восприятии русского народа, которые так живучи и так активно поддерживаются западными СМИ. Прислушаются или нет и соседи к этому нравственному посланию — их дело. Нам остаётся руководствоваться древним правилом — «делай что должен — и будь что будет».

12. Восстановление оправданно только после обретения внятного взгляда на проблему сбережения других — разрушающихся — памятников. Признание принципиальной возможности восстановления замка не означает моментальной санкции на этот проект. Нельзя реализовать всемирную отзывчивость на отдельно взятом клочке городского пространства, демонстрируя глухоту и слепоту на всех остальных участках. И в этом авторы обращения правы: восстановление снесённого уже памятника не должно противоречить задаче сохранения других памятников. Тех, которые разрушаются ежеминутно, при попустительстве властей всех уровней и равнодушии населения. «Мы ленивы и нелюбопытны», — сказал наш великий поэт. И, к сожалению, ленивое и нелюбопытное отношение так же свойственно нам, как и всемирная отзывчивость. То есть, собственно говоря, безнравственно восстанавливать один памятник в ситуации продолжающейся гибели десятков других памятников. Возвысить голос в защиту многочисленных кирх и замков, общественных зданий, которые методично уничтожаются на протяжении полувека, — нравственный долг всех культурных людей вне зависимости от вероисповедания или национальности. Да, восстановленный Королевский замок мог бы стать символом открытости русского сознания к диалогу культур. Если только он не станет прежде предметом бесплодных политических дискуссий или — хуже того — памятником нашей безнравственности и бесхозяйственности.
Илья Олегович Дементьев, кандидат исторических наук