«Евангелизация» мира и «культурная революция» в Церкви

Прежде всего отметим, что в предложениях о пересмотре традиционной литургической дисциплины постов, исповеди и молитвенной подготовки перед причастием, об использовании русского языка в богослужении — одним словом, обновления богослужебной жизни Церкви под предлогом миссионерства — нет ничего нового. То, что нам хотят преподнести чуть ли не как великое открытие, на самом деле лишь навязчивое повторение много раз и впечатляюще пройденного. Духовное родство неообновленцев с обновленцами-раскольниками 20-х годов прошлого века очевидно. А также преемственность целей в вопросе революционного переустройства (на теперешнем языке «перестройки» или «оранжевой революции») в Церкви. Западная Церковь в лице англикан, протестантов и их многочисленных сектантских ответвлений прошла этот путь до конца. Плоды такого реформаторства хорошо известны. Может быть, добрым предостережением могли послужить нам в этом отношении и уроки Католической Церкви после Второго Ватиканского Собора. Кажется, совсем незадолго до него римские папы один за другим произносили ex-cathedra грозные предостережения и прещения против модернизма, называя Католическую Церковь несокрушимой цитаделью традиционализма. Святитель Феофан Затворник говорил в свое время, что Католическая Церковь дышит одним легким, а протестантская — четвертью легкого. Что бы он сказал теперь, после Второго Ватиканского Собора, когда во многих своих церковных преобразованиях католики обогнали протестантов? Мне уже приходилось подробно писать на эту тему в предисловии к книге архиепископа Марселя Лефевра «Они предали Его». И, наверное, необходимо снова в связи с сегодняшней темой напомнить о наиболее важных моментах.

Еще раз подчеркнем: все нововведения Второго Ватиканского Собора, как утверждают сами его устроители, были совершены ради благих целей миссионерства. Католическая Церковь переживала кризис, и потому искала все средства для выхода к миру. Ради новой «евангелизации», ради того, чтобы сделать христианство более понятным, был провозглашен антропоцентрический постулат: что приемлемо и что неприемлемо для современного мышления. Поэтому из Писания выбирались произвольно слова и поступки Христа, говорящие лишь о Его человеческой природе. Как определяют сами западные богословы, ключом к «Новой Реформации» является скорее «милосердный ближний», чем милосердный Бог.

Но смещение акцента в догмате неизбежно отражается на духовной жизни. Вторая заповедь о любви к ближнему начинает занимать место первой заповеди о любви к Богу. Хотя обе заповеди едины и нераздельны, и без любви к ближнему не может быть любви к Богу, однако, по православному разумению, необходима правильная расстановка акцентов. Ибо каждый святой подвижник, как пишет об этом преподобный Ефрем Сирин, прежде всего старается иметь в своем сердце священную любовь к Богу, и тогда в любви к ближнему легко уже можно преуспеть. «Поставь, — говорит преподобный, — первое на первом месте, тогда второе совершится по порядку. Если же кто из братьев вознамерится иметь наибольшее попечение о второй заповеди, то отсюда проистекает только внешнее служение братии, и никогда не будет он в состоянии исполнить свое служение чисто и здраво». «Если будет преобладать любовь к ближнему, — пишет Никодим Святогорец, — то она может удалить тебя от любви к Богу, причинить тебе большой вред и ввергнуть в пагубу».

И мы видим пагубные плоды этого явления в нравственной жизни Западной Церкви: «Есть мораль, которую можно создать, — читаем в карманном катехизисе для церквей Франции, но нет готовой морали, нет закона небесного происхождения, нет кодекса, написанного в сердце. Мораль — это человеческое творение; одной из величайших задач человечества является создание законов». Таким образом, мы видим, что заповедь о любви приобретает совершенно новый смысл: любить — это значит быть самим собою, это значит осуществлять мораль ситуации без предписанных законов, и только в этом заключается великая свобода любви. Так обессмысливаются слова блаженного Августина «возлюби и делай что хочешь», где «возлюбить» означает стяжать благодать Святого Духа через исполнение воли Божией.

Это подчеркивание человеческой сущности Христа с умалением Его Божественности, — о Божественной стороне нужно молчать, — совершалось в той же иллюзии, в какой когда-то стремились достичь этого ариане, сделать христианство более доступным для язычников. Когда читаешь новых католических богословов, невольно приходит мысль, не арианство ли это — ересь, которую святой Антоний Великий, согласно его жизнеописанию, созданному святителем Афанасием Великим, назвал последним предтечей антихриста. Вот «Обязательные основы», одобренные в 1967 году французским епископатом: рекомендуется исключить всякую ссылку на космические чудеса — утишение бури, умножение хлебов, а также упоминание об ангелах, о бесноватых, о сатане, о вечном огне. Официальный катехизис для молодежи, где, стремясь сделать все понятным для современного человека, объясняя чудесное с человеческой стороны, низводит Спасителя до уровня некоего экстрасенса: «некоторые люди имеют природный дар исцелений, не был ли Иисус одним из них?»

Все акценты новых католических богословов именно такого характера. В официальном издании «Обязательные основы», от заповедей блаженства осталось только пять. Заповедям «Блаженны плачущие», «Блаженны изгнанные за правду» не нашлось места. Строгие слова Христа в этом Евангелии: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой», также отсутствуют. Первая часть пророчества о Страшном Суде — о воздаянии милостивым приводится полностью, но вторая часть с грозным приговором Христа: «Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный», — опущена. Эти богословские акценты входят в практическую жизнь. В некоторых приходах родителям, готовящим детей к первому причастию, не советуют помещать распятие в детской, «чтобы не травмировать их», но предлагают заменить его «изображением, понятным их возрасту, — например, собаки как символа верности». В поисках новых слов французские католические богословы доходят до того, что в молитве Господней при крещении, вместо «Да будет воля Твоя», предлагают «Да будет воля Твоя праздником». Это — богословие упразднения креста, в обход страданий. Мы видим, что выбор слов делается так, чтобы непременно угодить человеку с современной психологией. Уже не говорят об искуплении, но об освобождении, со всем тем, что это слово содержит в своей двусмысленности. Некоторые заявляют, что язык Христа, говорящего о Своем Отце, не может быть приемлем для людей, знакомых с Фрейдом: слова Отец и Сын уже не адекватны словам Бог и Иисус, ибо слово «Сын» предполагает брачные отношения, а Бог — Дух; говоря о Боге, следует говорить об Источнике жизни и не употреблять слово «Отец».

Не происходит ли этими католиками пересмотр основных догматов? Вместо традиционного «Аве Мария», где Мария прославляется как Матерь Божия (Ефесского Собора), предлагается более простое: Мать Христа, в сущности, христородица. И таким образом, ересь IV века, несторианство, восстанавливается в XX веке.

Таковы уже сегодня плоды так называемой «негативной христологии», идущей от земли — ради миссионерских целей. Впервые за многие века вера Никеи и Халкидона поставлена под сомнение. Поставлено под сомнение само понятие первородного греха (Тейяр де Шарден). Однако этому богослову возносится панегирик в официальном католическом издании, где пространно рассуждают о «великих христианских интуициях Тейяра де Шардена». Чтобы сделать Евангелие понятным нашим современникам, многие католические проповедники считают необходимым, мотивируя это «пастырскими» соображениями, упразднить если не идею первородного греха, то по крайней мере идею вмешательства в человеческую жизнь диавола. Стоит ли после этого удивляться, что и о Воскресении Христовом из мертвых порой говорят как о только либо историческом, либо психологическом факте: Иисус живет в наших сердцах — «на традиционном языке это называется воскресением». Перед нами мессианский гуманизм, где мерою Бога становится человек и евангельский пантеизм, где Бог растворяется в человечестве. Это размывание границ света и тьмы не может, разумеется, не вызывать жгучей тревоги у самих католиков. Известный французский богослов Андре Пьетр пишет: «Уже не говорят о чуде, об искуплении, о Евхаристии, о Приснодевстве, о молитве, о благодати, о грехе… но о диалоге, о свободе, о радости, о любви и т. д., короче говоря, отрицают молчанием. Когда во что-то верят реально, об этом проповедуют».

Мы знаем, как эти перемены отразились на богослужении. Большинство прежних символов были отправлены на «свалку истории». Церковные облачения предельно упростились. Вместо престолов в торжественных алтарях посреди храмов были поставлены ничем не покрытые каменные столы, и облатки верующим в некоторых приходах стали раздавать девицы в джинсах. Вместо традиционного пения зазвучали ритмы, вдохновляемые джазом и рок-музыкой. Были представлены на выбор несколько новых «пробных» литургий: например, месса с джазом, месса на кухне, месса для детей с куклами и другими игрушками. Все это совершалось ради благих целей, ради миссионерства. Однако, увлекшись внешней миссией, Католическая Церковь забыла о внутренней. Отказ от преемства авторитета и отрыв от Предания произвел разрушительную работу в сознании верующих. Число «практикующих» католиков после нововведений Второго Ватиканского Собора не увеличилось, как с самого начала ликующе сообщали об этом реформаторы, а резко сократилось. Большинство храмов сегодня — полупустые, и никакая рок-музыка не может привлечь в них молодежь, которая предпочитает слушать ее и «расслабляться» в более подходящих для этого местах. Что самое ужасное — по некоторым данным, свыше 20-ти процентов священников стали сомневаться в «реальном присутствии» Христа в Евхаристии. И это миссионерство? Сегодня официальный отказ объединенной Европы от «христианских ценностей» — в значительной мере плод миссионерских нововведений Второго Ватиканского Собора.

«Новая Реформация» сумела по-новому внушить среднему христианину Запада веру в высокую значимость мирских ценностей. И здесь не просто «двойная» система ценностей. Из естественной потребности оправдать эти ценности «верой отцов», придать им высший смысл через религиозную санкцию, совершается худшее — западный человек вносит секулярные ценности внутрь религиозного сознания, придает им религиозную окраску и тем самым подменяет ими подлинно духовные христианские ценности, уже размытые в сознании. Получается странная амальгама секулярно-христианских ценностей, которые остаются христианскими лишь по имени.

Желание угодить свободному выбору современного человека в сочетании с признанием возможности спасения в других религиях приводит к катастрофическим результатам. В самом деле, по дорожке «мистического индивидуализма» и эгоизма уже нетрудно дойти и до буддизма и индуизма, ибо их психологические корни те же — религиозный эгоизм и утилитаризм. Вследствие эмоциональных перегрузок современного темпа жизни, обилия стрессовых ситуаций — в религии, в первую очередь, начинают искать психотерапевтических утешений. Священник тогда занимает в сознании человека «почетное место» рядом с домашним психоаналитиком.

Вся эта картина патологического религиозного сознания, которое не решается признаться себе в своей безрелигиозности и лукаво носит маску христианства, создает общую атмосферу двусмысленности и субъективности, в серой мгле которой расплываются критерии Истины и Добра. Отсюда — и непонимание законов духовной жизни, перескок через ее этапы, жажда христианской любви без креста, т. е. подмена ее воображательной, самообманной любовью, замена ума — воображением, здравого смысла — субъективным произволом. Взятые в своей совокупности, эти явления ведут в области душевной и духовной жизни поистине к губительным для личности последствиям, тем более опасным, что (как и в случае прелести) человек не замечает их гибельности.

Замечательно, что спустя около полувека после Второго Ватиканского Собора католики пытаются дать «задний ход» там, где для всех стало очевидно, что «реформы» зашли слишком далеко. Но механизм «необратимого действия» запущен, и, как говорится, ломать — не строить.

Однако невзирая ни на что, сегодняшний модернизм в православии изо всех сил стремится к тому, чтобы наша Церковь стала «Церковью-сестрой» Церкви Второго Ватиканского Собора. Потому дурновкусие, связанное с изменением языка, — зачастую только поверхность. Церковь осуществляет свою миссию в мире, и ее члены неизбежно подвергаются новым идеологическим атакам, которые можно выдержать только через верность духу и букве Священного Писания и апостольского и святоотеческого предания. Где нет этой верности, там вступает в силу догматический и нравственный релятивизм, допускаемый Вторым Ватиканским Собором.

Пятнадцать лет назад на одном из православных совещаний известные московские священники и богословы с тревогой говорили о серьезных догматических отступлениях неообновленцев. Напомним главные моменты: искажение догмата о Церкви — ее мистические границы у реформаторов расширяются — так, что членами ее, по мнению о. Георгия Кочеткова, становятся такие деятели, как Махатма Ганди, отвергавший, как известно, Божественность Христа, а для других его единомышленников буддизм, ислам, и даосизм — это «богооткровенные религии». Или, например, учение о Евхаристии, где ставится под сомнение реальность пресуществления, а о. Георгий Кочетков практиковал «интеркоммьюнион», щедро причащая в своем приходе католиков и протестантов, «манипулируя Святыми Дарами». О почитании Божией Матери у одного из реформаторов сказано, что это «духовное младенчество», из которого человек, естественно, должен как бы вырастать, — видимо, до протестантской зрелости.

Все уже было обозначено достаточно явственно и ясно в свое время. Однако ничего не изменилось. Появились только новые имена, неообновленцы идут все смелее и дальше. И обретают, увы, поддержку некоторых архиереев. Каждый человек, как говорится, имеет право на ошибку. Но когда он настаивает на ошибке, упорствует в ней, особенно там, где речь идет о тайнах веры, это нечто другое. Ни покаяния, ни какого-либо вразумительного объяснения за прошедшие годы мы не услышали. Наоборот, обновленцы ложным братолюбием вербуют новых сторонников и ждут своего часа, когда наступят желанные для них перемены и в Православной Церкви.

Особенно опасным представляется для нас то, что они возглавляют свои собственные духовные школы, широко сея плевелы лжеучений, задавая им воинствующе-неправославное направление. Известный всей православной России архимандрит Иоанн Крестьянкин неоднократно говорил: «Если вы их не разорите, они разорят вас». А неообновленцы открыто заявляют сегодня, что будущее Церкви принадлежит им. Святейший Патриарх Московский Алексий II на епархиальном собрании клириков г. Москвы сказал: «Никакой „подготовки литургической реформы в Церкви“ нет и быть не может! Те, кто порой высказывает частные мнения о том, что нужно перевести богослужение на русский язык, о чем в свое время говорили обновленцы, забывают, что Церковь, ее уставы и правила вырабатывались тысячелетиями, и они должны свято соблюдаться. Никакого пересмотра текста Великого канона преподобного Андрея Критского не будет».

В последнее время мы сталкиваемся с попытками пересмотра и нравственного учения Православной Церкви. Нападению подвергаются прежде всего заповеди «не убий» и «не прелюбы сотвори». Примером тому является «просветительская» конференция «Таинство Брака — Таинство Единения», прошедшая 2 января 2008 года в храме Новомучеников и Исповедников Российских в Санкт-Петербурге. В ходе нее были подвергнуты поруганию как Таинство брака, так и учение Писания о нравственном превосходстве девства. В числе выступавших особенно выделяется прот. Георгий Митрофанов, утверждавший, что «на протяжении веков представление о браке как о Таинстве было чуждо русскому народу». «До XV века Таинство Брака, венчание, как правило, вообще не совершалось в семьях русских крестьян». То есть во времена святителя Алексия Московского и Сергия Радонежского! Согласно официальному органу Санкт-Петербургской епархии «Вода живая», на вопрос о легендарных святых Петре и Февронии как примере идеальной супружеской пары в русской агиографии, отец Георгий ответил: «Нам неизвестно доподлинно, существовали ли эти люди вообще».

Тот же прот. Георгий Митрофанов бросил тень сомнения даже на учение Церкви об эвтаназии — самоубийстве, об этом, как точно выразился один богослов, «неолиберальном человеческом жертвоприношении». В интервью сайту «Вода живая» о. Георгий говорит: «Не всякое лишение человеком себя жизни может рассматриваться как грех». Послушаем похвалу эвтаназии из уст православного священника и богослова, не верующего, как явствует из приведенной ниже цитаты, в Промысел Божий, отвергающего принятие креста, и потому не желающего быть учеником Христовым: «Мне видится там другая картина, — пишет о. Георгий. — Допустим, человек, убеждается в том, что он болен неизлечимым заболеванием, — а такое возможно, благо диагностика в современном мире развивается все лучше и лучше. Он узнает, что данное заболевание приведет его, — может, через несколько месяцев, может, через несколько недель, — к мучительной смерти, которая лишит его возможности уйти из жизни в покое и в сознании и обременит его близких материальными и моральными затратами на бессмысленное продление его жизни. И человек хочет проститься с этим миром, с близкими людьми в полном сознании и не переживать тяжелых физических мучений, превращающих его в страдающий кусок мяса. И вот, когда он сам принимает решение об уходе из жизни, разрешив все свои юридические и моральные обязательства перед людьми, обозначив свою последнюю волю вполне конкретными и ясными решениями, простившись с близкими, получив напутствие священника, — разве мы можем уподобить этот, осознанный выбор человека самоубийству в классическом смысле слова?»

Говоря о миссионерстве, мы не должны забывать, что в мире происходит страшное обесценивание традиционных духовных ценностей. А то, что пережила в недавние годы и переживает сейчас наша Россия, не имеет аналогов. С одной стороны, как ни в какой европейской стране, наша Церковь лишена реального доступа к телевидению и СМИ, формирующих общественное сознание. А с другой, таких степеней достигает нравственный и духовный распад, что слишком многие уже как бы теряют способность к восприятию проповеди о спасении. Иногда кажется, что даже если бы по всем каналам звучало одно Евангелие и объяснение его, то это было бы только сеянием при дороге из известной притчи. Призыв распахнуть все окна, открываясь миру, в то время как воздух мира отравлен, не может быть всегда уместным. Иначе не Церковь войдет в мир, а мир со всем, что в нем есть, — в Церковь. Предание, традиция, консерватизм — в природе Церкви. В этом «быстро изменяющемся мире» Церковь инстинктивно остерегается новшеств, перемен, мутаций, под каким бы предлогом они ни появлялись. Неужели Церковь потеряет инстинкт самосохранения?

Кроме особенностей сегодняшнего мира мы должны помнить об особенностях русского консервативного менталитета. Об исключительно благоговейном отношении русского православного народа к внешним традиционным формам. Только у нас был возможен раскол старообрядчества. Мы не говорим сейчас о негативных сторонах этого явления, а только о самом факте, и что в нем может присутствовать добрая реальность. Культурный и не только культурный шок от «культурной революции» неообновленцев в Церкви был бы очень велик. Абсолютное большинство духовенства и мирян с возмущением отвергают его. Понятие плюрализма (пусть каждый служит, как хочет) никогда не приживется в нашей Церкви. Реально это было бы угрозой раскола. «Вы этого добиваетесь?» — должны мы спросить наших неообновленцев. Впрочем, один из них уже где-то засвидетельствовал: «Хорошо бы небольшой раскольчик в нашей Церкви устроить». Рассказывают, что в 70-е годы прошлого века делегация Русской Православной Церкви на одном из всеправославных совещаний отказалась поставить свою подпись под важным документом. «Мы бы согласились на принятие нового стиля, — сказал представитель нашей делегации, — но боимся, что в России народ нас не примет». Как не принял он в начале XX века осторожные попытки редактировать «для лучшего понимания» Триодь Постную и Цветную богослужебной комиссией под председательством опытного в церковной жизни и как будто чуткого к слову архиепископа Сергия (Страгородского).

Следует вспомнить еще одно важное замечание, высказанное лет пятнадцать назад одним из наших богословов. Церковнославянский богослужебный язык — это единый язык Русской Православной Церкви, русской нации, в которую входят три народности: великороссы, малороссы и белороссы. Если будет осуществлен перевод литургии на наш нынешний русский разговорный язык, то это даст толчок церковным и этноцерковным разделениям: найдутся желающие осуществить перевод на белорусский язык и украинскую мову. И до некоторой степени эти опыты переводов закрепят тот опыт расчленения единой русской нации, который сейчас осуществляется у нас на глазах. А это в известной степени может способствовать и разделению Русской Православной Церкви.

Мы должны отдавать трезвый отчет, что существует Русская Зарубежная Церковь, известная своей непоколебимой верностью традициям, только что с таким трудом преодолевшая разрыв с Московской Патриархией. Часть ее до сих пор ни за что не хочет согласиться на соединение, и кто-то из соединившихся, может быть, до сих пор колеблется в своем выборе. Точно так же, как колеблется кто-то из несоединившихся. Глядя на угрожающие Церкви обновления, они естественно воскликнут: «Ради этого ли объединялись?» А единоверцы, или те старообрядцы, которые тянутся к объединению с православными, просто в ужасе отшатнутся. Или для нас ничего не значит обретение их?

Речь идет о самой сути. Достаточно обратиться к тому, что есть сердце жизни Православной Церкви — к Божественной литургии, чтобы понять, что всякие попытки что-либо «улучшить» в ней были бы восприняты православным народом как святотатство. А богослужения Страстной и Светлой седмицы — кто дерзнет изменить в них хотя бы одно слово? Или молитвы ко святому Причащению? Или Утренние наши и на Сон грядущим молитвы? Или Акафист Иисусу Сладчайшему, Пресвятой Богородице и святителю Николаю, напечатанные в наших молитвословах, которыми молятся, не испытывая никаких затруднений, изо дня в день миллионы православных? Одним словом, все, чем живет и дышит доныне верующий православный народ. Все богослужение — это святая святых нашей Церкви. Богослужебный текст Октоиха и Миней, Постной и Цветной Триоди, проверенный веками молитв величайших святых Православной Церкви, которые молились и спаслись этими словами, является для нас догматическим и нравственным богословием. Существует даже и литургическая догматика. Не безрассудно ли будет разбрасывать древние сокровища, собранные веками, и отправиться в неизвестность — искать новые? Кто из нынешних обновленцев дерзнет сказать, что он, с его уровнем духовности и культуры, сможет адекватно перевести эти поистине священные для каждого православного христианина слова? Не будут ли звучать их «перлы» в Церкви как пародия, порой невольно вызывающая возмущение или даже смех — среди молитвы? Замечательно, что инициаторами переделок вековых традиций выступают, как правило, те, кто едва переступил порог храма. Нас хотят убедить, что новое поколение, изучающее с начальных классов иностранные языки, неспособно к усвоению языка, большей частью понятного и без перевода! Еще совсем недавно эмигранты из нашей страны для получения вида на жительство в Израиле должны были выучить иврит и сдать по нему экзамен. С этой задачей все без исключения весьма успешно справлялись. Не существует преград для достижения заветной цели! А здесь речь идет не более чем о двух десятках непонятных для современного русского человека славянских слов.

Призыв реформаторов быть во что бы то ни стало ближе к жизни ради миссионерских целей нередко на деле может означать самое худшее антимиссионерство. Вот весьма символический карикатурный пример. Несколько лет назад газета «МК», первенствующая в пропаганде разврата и магии, сообщила своим читателям, дав на первой полосе большую фотографию, об освящении ее редакции священниками-миссионерами. А затем последовала новая информация в той же газете: православный приход породнился с «МК» через подаренную редакцией дорогую икону. Разумеется, как всегда, эти заметки в газете сопровождались гнусными объявлениями и рекламой непристойных видеофильмов, школ эротического танца, абортов, гаданий, колдовства. Такое освящение можно сравнить только с освящением публичного дома или Освенцима. Благословение и освящение, так же как, впрочем, богослужение и богословие, — это не предмет чьего-либо выбора, это то, что куплено Кровью Христовой и принадлежит всей Церкви. Во все времена мир борется с Церковью, пытаясь стереть ее с лица земли, разрушить изнутри или смешать с грязью. Или совершить такие подмены, где Православие могло бы легко слиться с другими исповеданиями и раствориться в них.

Диалог с миром необходим, но он должен быть прежде всего защитой человека от его полного уничтожения, защитой ценностей христианства, всех его ценностей, от агрессии неоязычества. Миссионерство — в природе Церкви. Мы сознаем, что существует другая опасность — ее маргинализация, придания ей миром имиджа секты, замкнутой на себе. Эта угроза реальна. Но мы должны воспринять в ней призыв к нашему подлинному духовному обновлению. Не к профанации наших святынь, не к обмену золота высшей пробы на медяки, а к бережному хранению всего, что обретено в течение веков поистине дорогою ценою. Мы должны показать миру не сравнимые ни с чем наши богатства подлинной культуры, которая подлинна, потому что форма в ней едина с содержанием. А не отказываться от дара небес ради человекоугодия — во времена, когда все делается, чтобы уподобить человека скоту или бесу. И мы должны помнить, что эти богатства принадлежат не только нам, но всем людям, даже если они еще «не двора сего».

«Все, что приняла святая Церковь, — говорит преподобный Серафим Саровский, — должно быть любезно сердцу христианина». Все заключается в том, чтобы вдохновенное сознание ответственности за истину не было отделено у нас от жизни по истине. Если внутренний взор не просвещен, то все внешнее учение не имеет значения. Человек ищет живое лицо истины, хочет вкусить и почувствовать очевидность того, что содержится в догматах. Если мы не обновимся, — а мы не обновимся без трепетного и благодарного хранения вверенных нам Церковью святынь, без покаяния, без готовности к жертвенному служению, без мужественного противостояния все более возрастающему злу в мире, — мы не сумеем устоять и победить в той неизбежной конфронтации со всеми лжеучениями, для которых православие — досадное препятствие на пути к созданию единой суперрелигии.

Недостаточно, чтобы вера передавалась внешним как нечто рациональное, необходимо, чтобы истина освещалась изнутри, становилась как бы очевидной для того, кто ищет ее. В наши дни, может быть, более чем в прежние времена, Церковь потеряла так много верующих не только из-за размывания очертаний истины вследствие адогматических тенденций, но также и потому, что Откровение о Боге часто возвещалось холодными устами — в первую очередь теми, кто не дорожит достоянием Церкви и легко может согласиться на любые в ней перемены и подмены. Все попытки восполнить отсутствие подлинной духовности внешними переменами заранее обречены на провал. Хуже того, чреваты новыми, самыми непредсказуемыми катастрофами.

Снова и снова мы должны напоминать себе о самом главном. О том, почему мы принадлежим к Церкви апостольской, то есть в самом высоком смысле слова миссионерской. Многие думают: хорошо было бы, если бы Церковь сегодня стала более динамичной или более современной. Но жизнь тех, кто составляет славу Церкви, говорит о другом. Все наши достижения непрочны без любви Христовой, которая одна только крепче смерти, и которая рождает в нас желание ответить на эту любовь нашей любовью до смерти. Только Бог спасает — не мы спасаем, Бог. Бог спасает нас, и через нас других, любовью Своею, Крестом. Потому и мы должны сегодня, как апостолы, говорить Господу: «Умножь в нас веру!» Кто, если не Сам Бог, мог преобразить апостолов после их позорного бегства «страха ради иудейска», после их отречений? Кто, кроме Бога, мог сделать их бесстрашными свидетелями победы Христовой даже до мученичества? Даже до края земли. Самая малая вера сильнее, чем все человеческие предприятия, потому что нет ничего больше, чем участие в творческой силе Самого Бога. Совершенно очевидно, что действенность веры апостолов после Пятидесятницы никак не соответствует их человеческим возможностям. Люди без всякого влияния, без власти, без финансовых средств, без организации, без газеты, без телевидения, без ничего, они поистине изменили ход истории. Сегодня мы призываемся этим историческим фактом и этим словом Христовым: «Если бы вы имели веру с зерно горчичное…» не полагаться на наши весьма сомнительные естественные силы, на самую искусную методику, на наиболее продуманные миссионерские средства, а ставить во главу угла веру, которая открывается жизнью по вере и молитвой. Это не означает, что мы не должны ничего делать. Принять этот дар — вот дело, которое дает нам Сам Господь. Вопрос в одном: что мы должны делать, чтобы стать способными совершить его.