Национальная элита и православная интеллигенция

Интервью с министром культуры и массовых коммуникаций Российской Федерации А.С.Соколовым

— Уважаемый Александр Сергеевич, как бы Вы охарактеризовали понятие «национальная элита России», и какова её роль в становлении современной российской государственности?

— Спасибо за интересный вопрос. Думаю, что и весь номер журнала будет интересным, поскольку его тема — воистину неисчерпаема. Вопрос о роли национальной элиты в становлении современной российской государственности постоянно напоминает о себе, и «пульсирует» уже на протяжении долгих лет. В качестве примера могу привести недавнее обсуждение этого вопроса в Институте философии Российской академии наук в Москве. А поводом для обсуждения была статья Владислава Юрьевича Суркова (статья зам. руководителя Администрации Президента В.Ю.Суркова «Национализация будущего. Параграфы pro суверенную демократию» / Демократия для России — Россия для демократии. (М.: ИФРАН, 2008) — ТРМ). Она вызвала очень большой интерес в научных кругах, и послужила даже стимулом для научного диспута. И вот почему.

Ещё во времена Российской Империи, а потом уже и Советского Союза среди наиболее трудных проблем было определение понятий нации и национальности. Сегодня эта тема приобрела новую остроту. В известной статье Суркова, а также в многочисленных репликах на неё и широкой дискуссии, в которой я тоже принимал участие, обращается внимание на один из пробелов в нашей Конституции, в которой отсутствует само понятие нации. Принято говорить о многонациональном народе, но что такое многонациональный — производное от слова «нация» или от слова «национальность»? Согласимся, что здесь сохраняется некоторая недосказанность, свидетельствующая об осторожной оценке и выжидательной позиции к тому, что происходит в обществе. Сейчас, наверное, наступил очередной этап в попытках прояснить тему. Знаменательно, что теперь на первый план выходят духовные посылы, которые связаны, в частности, с пониманием роли Православия в становлении российского государства и общества, в национальной и культурной идентификации, в пробуждении совести и воспитании нравственных качеств.

Отношение к высшим ценностям и нравственным нормам во многом предопределяет и наше отношение к элите, задает систему представлений и требований. Именно поэтому сегодня само выражение «национальная элита» у нас трактуется по-разному, в зависимости от ценностных предпочтений. К примеру, люди, зараженные предрассудками, делят всех, в том числе и элитарные группы, на «своих» и «чужих» по принципу принадлежности или к своему этносу, или к своему социальному слою. Иное дело — человек, ставящий во главу угла совесть и гражданственность, верность долгу и социальное служение. Он никогда не причислит к элите тех, кто живёт по иным принципам, ставит выше всего корысть или гордыню. А если и назовёт, то с долей иронии, поставив слово «элита» в кавычки.

— Действительно, традиционное, исторически сложившее представление о национальных элитах было основано, как известно, не на выделении этнического или социального происхождения людей, обладающих финансовой, политической, интеллектуальной или какой-то иной властью. К национальной элите причисляли, прежде всего, тех, на ком лежала особая ответственность и долг — служение народу и государству. К военной элите, к примеру, причисляли офицеров, доказавших свою верность отечеству и воинские доблести, к творческой элите — свои особые дарования, поставленные на службу обществу, а к политической — особое служение на ниве государственного управления. Но можно ли эти требования отнести к современной элите?

— Все эти качества остаются критериями элитарности и ныне. Однако, надо отметить, что в наше время сложилась и некая макроэкономическая, как бы «наднациональная» элита, порой забывающая о своем призвании. Это люди, достигшие успеха в своем бизнесе, но нередко считающие это главным смыслом и конечной целью своего существования. Опьяненные удачей, они забывают, что имеется духовная ипостась жизни — тот её рубеж, где любые преходящие цели, в том числе и «успешность», просто обесцениваются, когда их рассматривают как основные. Впрочем, такой переход от опьянения успехами к отрезвлению знаком не только отдельным людям, но и целым социальным группам (элитам — прежде всего) и даже эпохам. Но маятник истории, кажется, совершает ныне в очередной раз цикл своих колебаний: интерес к подлинным ценностям возрастает во всех социальных группах.

Важно то, что добрые преобразования в сознании элит все чаще связываются с Православием. Я неоднократно участвовал в собраниях «Клуба православных предпринимателей». В него входят люди, которые добились успехов в коммерции, накопили достаточно большой капитал, но собираются вместе для того, чтобы получить некоторое вразумление о достойном использовании этого капитала. Это своеобразный резонанс, отклик на традицию меценатства, которая сложилась в России в конце XIX-го — начале XX-го века. Будем надеяться, что такое возвращение к лучшим традициям прошлого будет иметь высокое нравственное значение, прежде всего, для молодежи.

Еще раз отметим: очень важно, что оздоровление общества происходит под эгидой Православной церкви: восстанавливается порушенное, многое строится впервые. Появляются храмы в тех районах, где их никогда прежде не было, например, в «спальных» районах Москвы. Районы-то «спальные», а душа человеческая не спит. Но что питает добрые начинания? Их источник — преодоление разрыва между «стяжательством» и «нестяжательством», то есть явно выраженной коммерческой смекалкой, и той нравственной доминантой, которая совершенно не обязательно должна быть отрицанием первого качества. Думается, сегодня в нашей стране можно говорить о формировании элиты такого уровня, которая уже была в истории России, и слава Богу, начинает появляться вновь.

— То есть, к национальной элите можно причислить людей, у которых духовное преобладает над материальным?

— Точнее, не преобладает, а не противоречит материальному началу. Речь в данном случае идёт не об аскезе, не о подвиге монашеской жизни, где доминируют совершенно другие ценностные критерии. Монашеская жизнь — это своего рода полюс. Речь идёт о вполне светской жизни. Но и в этом светском существовании есть некоторое мерило. Им может быть мерило успеха, характерное для эпохи «дикого» капитализма, а есть иной критерий — уровень духовной культуры. Может быть, это и есть тот предел, к которому всякий человек должен стремиться. Я знаю много примеров того, как люди, занимающиеся коммерцией, весьма достойно реализуют свою жизнь.

— А как Вы видите роль интеллигенции? О ней иногда говорят нелицеприятно, называют её «кухонной интеллигенцией», а теперь — и «интернетной», утверждают, что интеллигенты самоустранились от участия в построении государственности. Какова роль интеллигенции и, в частности, православной интеллигенции в развитии современной российской государственности?

— Как говорят физики, для начала определимся с терминами. Ведь сам термин «интеллигенция» — проблемный. Многие помнят, что в 70-тые годы в «Литературной газете» была большая дискуссия, поднятая Юрием Михайловичем Лотманом (Юрий Михайлович Лотман (1922−1993), русский литературовед, филолог, историк литературы, культуролог, семиотик, член Академии наук Эстонии, член-корреспондент Британской академии наук, член Норвежской академии наук, создатель широко известной Тартуской семиотической школы и основатель целого направления в литературоведении в университете Тарту в Эстонии (до 1991 Эстония входила в состав СССР) — ТРМ). У него была большая статья об интеллигенции и об интеллигентности. Он напомнил, откуда пришло это слово — от Боборыкина Петра Дмитриевича (Пётр Дмитриевич Боборыкин (1836−1921), русский прозаик, драматург, журналист, театральный деятель, почетный академик Петербургской академии наук (1900) — ТРМ) — 19-й век, от «intelligence» (латинский корень), который тем не менее прижился в русском языке, когда была выделена эта составляющая в общественной жизни. Но сейчас тоже есть такие попытки вернуться к этой дискуссии, уточнить это слово через сопоставление понятий «интеллигент» и «интеллектуал». По-моему это не беспочвенная дискуссия, потому что «интеллигентность» в простом определении — это жизнь, обеспечиваемая умственным трудом. То есть выбор профессии означает причисление к интеллигенции. В этом случае даже в понятие «интеллектуал» мы вкладываем нечто большее. Интеллектуальность может быть совершенно не предопределена выбором профессии. Хотелось бы верить, что все большее число людей начинает понимать: интеллигентность — не сумма усвоенных знаний, и не возможность манипулировать накоплениями познавательного характера, а стержень нравственного порядка.

Как мне кажется, сегодня начинает стираться грань между технической и гуманитарной интеллигенцией, потому что интеллектуалы сейчас чаще встречаются в сфере технической деятельности. Гуманитарии всё чаще заняты поиском новых «технологий» (к примеру, «социальных технологий») и «реализацией проектов». Это интересная тенденция, требующая своего осмысления. Ну, а поскольку я сам принадлежу к гуманитарной сфере, изменения такого рода я признаю, но с некоторым сожалением.

— Не кажется ли Вам странной разрозненность современной российской интеллигенции, разделение её на своеобразные «кланы»? Интеллигенты, занятые, к примеру, в области медицины, вращаются в своей среде, культурно-творческая и писательская интеллигенция — в своей, а военная интеллигенция — так же изолированно, обособленно. Не служат ли общие переживания за судьбу Родины почвой для сближения и объединения российской интеллигенции?

— Начнем с того, что все, перечисленное Вами, не следует оценивать только негативно. Напротив, это нормальное явление, имя которому — корпоративность. Она всегда существовала и проявляется в любой стране и в каждую из эпох. На корпоративной основе функционируют не только профессиональные сообщества, но и сферы общения по принципу единства интересов, не связанных с профессиональной деятельностью. Это могут спортивные, музыкальные общества, культурные клубы, да хотя бы и английские пабы. Пусть все это будет, следует уважать общие увлечения. Но, если говорить о том, что сближает нас кроме профессиональных интересов и увлечений, то это, скорей всего, та самая духовность, которую и даёт вера, воспитывает Церковь. Вот почему в лоне Церкви все разделяющие нас различия отступают на второй план. И здесь не надо ничего придумывать — так было всегда. И то, что сейчас происходит в России и связывается с возрождением церковного начала, не противостоящего началу светскому. Этому единению совершенно не препятствует Конституция, которая разделила государство и церковь, но не отменила общие ценности. По этой причине многие государственные программы направлены на достижение общих с Церковью целей, просто в других характеристиках и с другой тактикой их достижения. Наверное — всё это так…

— Если, как Вы сказали, существуют духовные начала, которые сближают интеллигенцию из различных профессиональных групп, имеет ли право на существование выражение или термин «православная интеллигенция»?

— Я не склонен запрещать какие-либо термины, в том числе и те, которые явно не отличаются совершенством, как этот. Если он используется для прояснения мысли, то пусть используется. Но в этом случае придется саму эту мысль пояснить, чтобы стало понятно, что в это понятие вкладывается, и какую этот термин несёт смысловую нагрузку. А само стремление максимально сблизить представление об интеллигентности и о верности духовным традициям своего народа заслуживает уважения.

— Большое спасибо, Александр Сергеевич, за интересные ответы на наши вопросы. В выпуске журнала по теме «Россия — социальный разлом» мы постараемся раскрыть и пояснить смысловую нагрузку современных понятий «национальная элита» и «православная интеллигенция», и надеюсь, что в соответствии с Вашими предсказаниями в начале интервью, — «весь номер будет интересный, поскольку его тема — неисчерпаема».