 |
| Русская линия | Дмитрий Скворцов | 18.08.2006 |
МЕЖДУ РАДОЙ И ЗРАДОЙ
Начнем с того, что хмельниччина не была национально-освободительной войной в общепринятом понимании. Ее лозунгом не была независимость населяемой малороссами территории, и притязания Польши на ее «украйну» не ставила под сомнение ни одна из воюющих сторон.
Народ и казачество выступили в защиту своего православного исповедания, запрет унии, изгнание иудеев, зачисление всех желающих в казаки с предоставлением «шляхетских привилегий».
Пока в королевстве царила анархия, вызванная отказом панов давать безвольному королю Владиславу деньги на ополчение, а, затем интригами, связанными с выборами нового короля, Хмельницкий одержал ряд стратегических побед и стал гетманом всей Малой Руси. Но с избранием целеустремленного и авторитетного Яна-Казимира все вернулось в прежнее русло. Больше 20 тыс. реестра казакам «не светило», а остальному населению после хмельниччины на доброжелательное отношение панов рассчитывать никак не приходилось. Получалось, что православная кровушка все шесть лет хмельниччины текла зазря. И казаки устремили свои взоры к православному соседу.
Обращения к Москве стали поступать еще за четыре года до Переяславской рады. Но «хижа Московщина» не очень то торопилась проявлять «имперское мышление». Забегая вперед, заметим, что «имперский аппетит» не приходил и со временем: тогдашний «глава МИДа» Ордин-Нащокин, устав от перманентных измен казацкой старшины убеждал царя Алексея Михайловича отказаться от Малой Руси, и только глубокая религиозность последнего, не способного отдать «люд православный» под католиков или магометан, не дала этому свершиться.
Только собственно переговоры, предшествующие решению Москвы о присоединении Малой Руси длились два года. Но это не означало, что старшина не оставляла надежд на удовлетворение поляками своих «шляхетских» амбиций: последние сепаратные месэджи полякам (как, впрочем, и туркам) слались на фоне всенародного ожидания воссоединения с единоверными братьями.
Буквально накануне Переяславской Рады запорожцы предупреждали Богдана: «Не советуем вам заботиться о приязни к полякам, а мысль вашу об отдаче всего малороссийскаго народа, по обеим сторонам Днепра живущаго, под протекцию великодержавнейшаго и пресветлейшаго монарха российскаго принимаем за достойную внимания и даем вам наш войсковой совет, не оставлять этого дела, привести его к концу, к наилучшей пользе нашей малороссийской отчизны и всего запорожскаго войска. И когда будете писать вы пакты, то извольте, ваша гетманская мосць, сами усердно досматривать, чтобы в них не было чего-нибудь лишняго и отчизне нашей шкодливаго, а предковечным правам и вольностям нашим противнаго и неполезнаго. Мы достоверно знаем, что великодержавнейший и пресветлейший монарх, самодержец всероссийский, как православный царь, приймет охотно и ласково нас, яко чадолюбивый отец своих сынов, в том же святом православии непоколебимо стоящих, под свою крепкую протекцию, не требуя от нас никаких даней и платежей в свою монаршескую казну, исключая нашей войсковой службы, за что мы, по мере наших сил, всегда будем готовы идти против его монарших неприятелей».
Как видим, запорожцы соотечественников именовали малороссами еще до воссоединения с Московским царством. Также и Богдан в речи на Раде перед народом, требовавшим «волим под царя московского, православного» говорил о Малой Руси. Последуем оригинальной терминологии и мы.
Последствия выбора, сделанного казачеством, не замедлили сказаться: московское правительство увеличило реестр до 60 тыс. плюс семь тысяч сечевиков и, очистив от поляков Малую Русь, направило основные войска на шведский фронт.
Впрочем, ни «заоблачное» число казаков (о котором при Польше и не мечтали), ни, казалось бы, бездыханная Польша не спасли Правобережье от Руины. Помня о пресловутых «вольностях», Москва не вмешивалась во внутреннюю политику гетманщины и та после смерти Богдана вкушала все плоды своей демократии. Подсиживающие друг друга гетманы торговали родиной налево и направо, не забывая, при этом втыкать нож в спину спешившим на помощь единоверцам.
Как метко заметил в еженедельнике «2000» Александр Кульков, «тридцать три года украинцы выясняли отношения, а победили турки, пришедшие помогать последними… Хмельницкий их звал на „открытие“, но султан был занят войной с Венецией. Гетману Дорошенко повезло — на его призыв откликнулось двести тысяч басурман. Победа, однако, плодов не принесла. Рассказы о богатом, цветущем когда-то крае не вдохновили Магомета IV на защиту завоеванной — безлюдной, выжженной пустыни. В истории Украины этот период именуется скромно — Руина. И маскируется факт — ни Киев, ни Левобережье не пострадали, не приняли участия в гражданской войне. Российская армия, Алексей Михайлович спас украинцев от полного самоуничтожения, а „маскировка“ позволяет утверждать — оккупировал».
УКРАИНЫ ИМУЩЕСТВО БУДЕТ ПРИРАСТАТЬ РОССИЕЙ
Усмирив, в 80-х Польшу, Москва, в конце концов, обустроила таки «Руину». В результате, нынешняя Украина увеличила свою территорию вчетверо в сравнении с теми землями, которые Богдан отдал «под руку московского царя». На половине из этих территорий, до военных кампаний России не жили не то что малороссы, но и славяне вообще. Даже Грушевский в своей «Истории Украины» не относил к ней сегодняшний «русифицированный» юго-восток с их промышленными гигантами, заложенными по указам ненавистной Екатерины II.
Как обнаружил киевскмй журналист В. Калиничев , помпезно отмечаемый сегодня «День соборности» — лишнее подтверждение того факта, что Слобожанщина, Харьковщина и Донбасс имеют к Украине весьма отдаленное отношение. Ведь подписывая акт «Великой злуки» между «виртуальной» УНР несуществующей ЗУНР, преемники Грушевского определили восточную границу Украины пределами Киевской, Черниговской и Брацлавской губерний.
И если включение Советским Союзом в состав УССР окраин Австрийской империи позволяет ей сегодняшней маниакально настаивать на своей территориальной «европейскости», то культура Малой Руси была выведена на европейский уровень еще «царатом». А поскольку культура является порождением духовности (как, впрочем, и бездуховности), то коснемся прежде вопроса Церкви.
Сразу же после Переяславской Рады начинается «интеллектуальное вторжение» малороссов в Великороссию. Московская патриархия, остро нуждающаяся в образованном священстве, находит таковое в поднаторевших в диспутах с иезуитами малороссах. Русский церковный раскол и был конфликтом велико- и малорусской православных традиций. «Украинские монахи сумели победить в этом конфликте и оказали тем самым решающее воздействие на изменение русских церковных обычаев», — писал Лев Гумилев.
Реформа московской церковнославянской традиции была отдана на откуп киевским монахам Епифанию Славинецкому, Симеону Полоцкому, Феофану Прокоповичу, Арсению Сатановскому, Димитрию Ростовскому, Стефану Яворскому и белорусу Симеону Полоцкому.
В довольно парадоксальной форме находим подтверждение вышесказанному в даже замысловатых логических конструкциях отцов современного украинского национализма: «Начиная с XVIII века… Киевская митрополия под гнетом московской церкви испытала значительные изменения… Петербургское правительство произвело их руками украинцев. С 1700 г. из Киевской академии вызывают в Москву и Петербург наших ученых монахов, и те занимают в России все архиерейские кафедры, исключительно руководят церковными делами в желательном для правительства духе… Вся российская церковь поддается сильным влияниям церкви украинской…» (Васыль Биднов).
Кстати, Церковь, как единственная неразделенная сегодня структура на просторах СНГ испытывает решающее влияние Украины и сегодня. В качестве заочного ответа Биднову, можно привести наблюдение, которым поделился с вашим покорным слугой известный миссионер диакон Андрей Кураев: «Пропаганда на Украине твердит: независимому государству нужна независимая церковь. Но само слово „независимость“ требует пояснения: независимость от кого? На самом деле сейчас в пору говорить об автономии Русской церкви от Украинской. Для того чтобы Киевский митрополит назначил или переместил нового епископа здесь на Украине, он не должен об этом спрашивать Московского патриарха. В то же время для того, чтобы Московский патриарх назначил епископа куда-то в Сибирь, он должен получить подпись Киевского митрополита, как члена Синода. То есть скорее Киев контролирует ситуацию в русском епископате, нежели наоборот».
Но вернемся на перелом 17−18 вв. — ко времени культурного господства Малороссии. По представлению основателя фонологии Н. Трубецкого именно тогда «исправление» богослужебных книг (т.е. замена московской редакции этих книг редакцией малороссийской) и вся реформа Никона привела к «полной унификации» церковной жизни Великороссии на малороссийских началах. Остальные «области великорусской культуры» «умерли» уже при Петре: «та культура, которая со времен Петра живет и развивается в России, является органическим и непосредственным продолжением не московской, а киевской, украинской культуры. Это можно проследить по всем отраслям культуры. Возьмем, например, литературу. Литературным языком, применяемым в изящной, в религиозной и в научной литературе как в Московской, так и в Западной Руси, был язык церковнославянский. Но редакция этого языка в Киеве и в Москве до XVII-го века были не совсем одинаковы, как в отношении словарного состава, так и в отношении синтаксиса и стилистики. Уже при Никоне киевская редакция церковнославянского языка вытеснила московскую в богослужебных книгах. Позднее то же вытеснение московской редакции редакцией киевской наблюдается и в других видах литературы, так что тем церковнославянским языком, который послужил основанием для „славяно-российского“ литературного языка петровской и послепетровской эпохи, является именно церковнославянский язык киевской редакции (в подтверждение достаточно обратить внимание на язык малороссийских первоисточников XVII в., приведенных выше и ниже — Д.С.).
Ту же картину мы наблюдаем и в других видах искусства, — в области музыки, как вокальной (преимущественно церковной), так и инструментальной, в области живописи (где великорусская традиция продолжала жить только у старообрядцев, а вся послепетровская русская иконопись и портретопись восходит к традиции западнорусской) и в области церковной архитектуры (т.е. того единственного вида архитектуры, в котором за „русским стилем“ признавались известные права). Но это все примыкание к западнорусским традициям и отвержение московских традиций наблюдается не только в искусствах, но и во всех прочих сторонах духовной культуры послепетровской России.
Отношение к религии и направление развития церковной и богословской мысли естественно должны были примкнуть именно к западнорусской традиции, раз западнорусская редакция русского богослужения еще при Никоне была признана единственной правильной, раз Могилянская Академия стала общерусским рассадником высшего духовного просвещения, и раз большинство русских иерархов долгое время были именно питомцами этой Академии. Западнорусской являлась и традиция послепетровской русской школы…
Таким образом, на рубеже XVII и XVIII-го веков произошла украинизация великорусской духовной культуры. Различие между западно-русской и московской редакциями русской культуры было упразднено путем искоренения московской редакции, и русская культура стала единой.
…Все дальнейшее развитие этой культуры в значительной мере определялось именно этим ее переходом от ограниченного, местного к всеобъемлющему, общенациональному. Западно-русская редакция русской культуры сложилась в эпоху, когда Украина была провинцией Польши, Польша же была в культурном отношении провинцией (притом, глухой провинцией) романо-германской Европы; но со времени Петра эта западнорусская редакция русской культуры, став единой общерусской, тем самым сделалась для России столичной, Россия же сама к тому времени стала претендовать на то, чтобы быть одной из важнейших частей „Европы“. Таким образом, украинская культура как бы переехала из захудалого уездного городка в столицу. Сообразно с этим ей пришлось существенно изменить свою дотоле сильно-провинциальную внешность. Она стремится освободиться от всего специфически-польского и заменить все это соответствующими элементами коренных, романогерманских культур (немецкой, французской и т. д.)».
Через век, Пушкин, Гоголь, Достоевский и Толстой поднимут язык этой исходно малороссийской культуры на мировой уровень.
Не случайно этот язык называется «русским», а не «великорусским» или российским (как его название переводится на украинский). Еще в 1619 году вышла грамматика этого языка, составленная Мелетием Смотрицким. По ней учились и малоросс Григорий Сковорода и помор Михайло Ломоносов. А великорусский литературный язык исчез, даже не успев состояться. Впрочем, свою роль он все же сыграл, когда киевские книжники заимствовали от приказного московского языка противоядия от полонизмов, которыми к тому времени была засорена южнорусская письменность.
В результате, по утверждению львовского профессора Омеляна Огоновского «можно было не замечать никакой разницы между рутенским (южно-русским — Д.С.) и московским (общерусским — Д.С.) языками». И таким первый оставался вплоть до насильственной украинизации Галиции конца XIX — начала XX вв. «Что наш язык похож на употребляемый в Москве, в том мы не винны, — говорил на заседании галицкого сейма писатель и священник Иоанн Наумович, открывая, какой огромный вклад в разработку русского литературного языка внесли малорусы. — Принимая этот язык, мы берём назад свою собственность. Похожесть нашего языка с языком всей Руси не уничтожит никто в мире — ни законы, ни сеймы, ни министры».
Не оставался в Российской Империи в загоне и устный малороссийский язык. «Русское столичное общество не только не враждебно относилось к малороссийскому языку и произведениям на этом языке, но любило их и поощряло, как интересное культурное явление. Центрами новой украинской словесности в XIX веке были не столько Киев и Полтава, сколько Петербург и Москва.
Первый сборник старинных малороссийских песен, составленный князем М.А.Цертелевым, издан в 1812 году в Петербурге. Первая «Грамматика малороссийского наречия», составленная великорусом А. Павловским, вышла там же в 1818 году. «Малороссийские песни», собранные Максимовичем, напечатаны в Москве в 1827 году. В Петербурге печатались Котляровский, Гребинка, Шевченко. Когда Гоголь прибыл в Петербург, он и в мыслях не держал каких бы то ни было украинских сюжетов, сидел над «Гансом Кюхельгартеном» и намеревался идти дорогой тогдашней литературной моды. Но вот через некоторое время пишет он матери, чтобы та прислала ему пьесы отца. «Здесь всех так занимает все малороссийское, что я постараюсь попробовать поставить их на театре». В Петербурге поэтов, писавших по-украински, пригревали, печатали, выводили в люди и создавали им популярность. Личная и литературная судьба Шевченко — лучший тому пример.
«Пока польское восстание не встревожило умов и сердец на Руси, — писал Костомаров, — идея двух русских народностей не представлялась в зловещем виде, и самое стремление к развитию малороссийского языка и литературы не только никого не пугало призраком разложения государства, но и самими великороссами принималось с братской любовью».
Действительно, в периоды польского восстания и народовольческого движения, когда выявлялись политические связи путчистов с украинофилами, их деятельность временно ограничивалась действиями (а скорее — бездействиями) т.н. «Валуевского циркуляра» и «Эмского указа». Ура-информ подробно касался этого вопроса в недавней публикации. Приведем лишь воспоминания вдовы Карпенко-Карого Софьи Тобилевич о гастролях театра Кропивницкого, пришедшиеся на самое «реакционное» пятилетие: «театр встречал великолепный прием по всей России, особенно в Москве и Петербурге. Его пригласили ко двору, в Царское Село, где сам император Александр III наговорил актерам всяческих комплиментов».
Не скрывало царское правительство и своего скептично-доброжелательного отношения к попыткам произвести из крестьянского малороссийского еще один литературный язык путем его «обогащения» польскими или выдуманными словами. Подробнее об этом — в материале УРА-информ, посвященном основоположнику подобных опытов Пантелеимону Кулишу, скоро также пришедшему к выводам о малороссийской природе «общерусского языка».
«Поднимать малорусский язык до уровня образованного, литературного в высшем смысле, пригодного для всех отраслей знания и для описания человеческих обществ в высшем развитии — была мысль соблазнительная, но её несостоятельность высказалась с первого взгляда, — признал и сподвижник Кулиша по кирилло-мефодиевскому братству Костомаров. -… Сознавалось, что общерусский язык никак не исключительно великорусский, а в равной степени и малорусский… При таком готовом языке, творя для себя же другой, пришлось бы создать язык непременно искусственный, потому что, за неимением слов и оборотов в области знаний и житейском быту, пришлось бы их выдумывать и вводить предумышленно».
«Прям таки, молочные реки потекли меж кисельных берегов» усмехнется ироничный читатель, помня о запорожских костях в основании Петербурга, или тех же костях на руинах самой Запорожской Сечи. Конечно же, молочных рек не бывает. Но не было и рек кровавых. А ведь лживый миф о «батуринской резне» и кровавых волнах Сейма — ключевая «фишка» официальной историографии российско-украинских отношений. Эпиграфом Генри Болингброка «многие мифы передавались плутами одного века дуракам следующих веков» предваряет развенчание этой фальшивки киевский историк Каревин. И если плутом, а вернее «хитрым лисом и махиавелем» еще запорожцы называли Мазепу, то, дабы не указывать на дураков нашего времени, эту тему закроем.
А вот упразднение Сечи действительно было. И за то облегченно вздохнувшие малороссы не уставали благодарить Бога и Екатерину. Дело в том, что силой русского оружия (в т.ч. — запорожского) границы государства были далеко отодвинуты от когда-то пограничного Запорожья. И казаки, как «люди пограничья» попросту начали маяться дурью. А в руках у них было оружие. И под руку все чаще стали попадаться свои же. Население не раз обращалось за защитой от сечевиков к московскому правительству. Истинные защитники Веры и Отечества вновь обрели себя на северно-кавказских рубежах Руси. Менее идейным повезло меньше…
Впрочем, упразднение гетманства при Екатерине не вызвало никакого сожаления не только в народе. И «если небольшая кучка еще продолжала твердить о прежних «правах», то очень скоро «желание к чинам, а особливо к жалованию» взяло верх над «умоначертаниями старых времен», — напоминал малороссийский историк начала прошлого века Иван Линниченко.
Как же так вышло, что «казацкие вольности» конвертировались не только в чины и богатства старшины, но и в их личные «крепостные права» на остальную часть малороссийского населения?
КАЗАЦКИЕ ПРАВА ИЛИ КРЕПОСТНЫЕ ВОЛЬНОСТИ?
Переяславские договоренности не только спасли от уничтожения, но и наделили «казацкими вольностями» чуть ли не все православное население Малой Руси. Ведь заполучив согласие царя на небывало высокую цифру казачьего реестра в 60 тыс. человек, Богдан так и не составил этого реестра. И в дальнейшем, когда вставал вопрос о жаловании казакам, «штатного расписания» не оказывалось. Так никто не знал, сколько в Малороссии казаков, и кто казак, а кто мужик. Вопрос этот решался обычно по личному усмотрению старшины. Нетрудно представить масштаб финансовых злоупотреблений, возможных на этой почве.
Тем не менее, «царат» не спешил вмешиваться во внутренний уклад казатчины. Более того, изгнание польских землевладельцев и их управляющих иудеев создало благодатные условия для созревания помещичьего сословия из малороссов или обрусевших поляков.
«Уже в XVIII веке малороссийские помещики оказываются гораздо богаче великорусских как землями, так и деньгами. Когда у Пушкина читаем: «Богат и славен Кочубей, его поля необозримы» — это не поэтический вымысел. Только абсолютно бездарные, ни на что не способные урядники не скопили себе богатств. Все остальные быстро пошли в гору… Особенно крупный доход приносили мельницы и винокурни. Все они оказываются в руках старшины. Но главным источником обогащения служил, конечно, уряд. Злоупотребление властью, взяточничество, вымогательство и казнокрадство лежат в основе образования всех крупных частных богатств на Украине. Величайшими стяжателями были гетманы. Нежинский протопоп Симеон Адамович писал про гетмана Брюховецкого, что тот «безмерно побрал на себя во всей северской стране дани великие медовые, и винного котла у мужиков по рублю, а с казака по полтине, и с священников (чего и при польской власти не бывало) с котла по полтине; с казаков и с мужиков поровну от сохи по две гривны с лошади и с вола по две же гривны, с мельницы по пяти и по шести рублев же брал, а, кроме того, от колеса по червоному золотому, а на ярмарках, чего никогда не бывало, с малороссиян и с великороссиян брал с воза по десять алтын и по две гривны; если не верите, велите допросить путивльцев, севчан и рылян…». Сохранилось много жалоб на хищничество гетмана Самойловича. Но всех превзошел Мазепа. Он еще за время своей службы при Дорошенко и Самойловиче скопил столько, что смог, согласно молве, проложить золотом путь к булаве. А за то время, что владел этой булавой, — собрал несметные богатства. Часть из них хранилась в Киево-Печерском монастыре, другая в Белой Церкви и после бегства Мазепы в Турцию досталась царю. Но с собой Мазепа успел захватить такие богатства, что имел возможность в изгнании дать взаймы 240 000 талеров Карлу XII, а после смерти гетмана при нем найдено было 100 000 червонцев, не считая серебряной утвари и всяких драгоценностей.
Вслед за обрастанием землишкой и недвижимостью наступала пора задуматься и о дворянском звании, ведь, получалось, что всем этим они владели противозаконно — чем не казацкие вольности? Со времен царя Алексея Михайловича началась практика выдачи грамот, закреплявших за панами в вечное потомственное владение земель и угодий. Но хотелось большего, например — в дворянское собрание.
Как правило, родовая знать добровольно вошедших в империю народов (грузины, армяне, валахи и др.) естественно интегрировалась в состав российского дворянства и приравнивалась в своих титулах к соответствующим титулам российской аристократии. Их дети получали блестящее образование и делали головокружительную карьеру (как потомки даже «недобровольно присоединившимся» чеченского имама Шамиля). На патриаршем престоле сидел мордвин Никон, а армиями руководили потомки черемисов — Шереметевы и татар — Кутузов.
Но в случае с малороссийской старшиной подобная «интеграция» проходила не так гладко, «поелику-де в Малой России нет дворян». Президент Малороссийской коллегии граф Румянцев писал Екатерине II, что редкое собрание обходилось без разоблачения, когда соседи публично уличали друг друга в отсутствии дворянского звания. «Тогда обиженный вставал и начинал перечислять всех крупных вельмож — своих земляков, ведущих род либо от мещан, либо от жидов».
Идя навстречу пожеланиям «стучащихся», Царское вело «подзаконную» политику превращения местных самочинных землевладельцев в российских дворян. Но тут оказалось, что в Малороссии столько видов и подвидов панства, что им трудно было подобрать великороссийские аналоги. Тем не менее, актами 1767, 1782 и 1783 гг. малорусское дворянство было вполне узаконено.
И если еще в 60-х «новые малорусские» не могли предъявить никаких документов в подтверждение своего «благородного» происхождения, объясняя это гибелью семейных архивов во время смут и войн. То сразу же после указов 80-х на свет явилось около ста тысяч пышных родословных. По свидетельству незыблемого украинофила с показательным псевдонимом «Царедавенко» именно в это время «завели чуть-что не открытую торговлю дворянскими правами и дипломами».
Так Скоропадские оказались потомками некоего «референдария над тогобочной Украиной». Кочубеи — татарского мурзы. Капнисты — мифического венецианского графа Капниссы, жившего на острове Занте, и прочая от прочих. Появились самые химерические гербы. Выдумывали их, в основном, в Бердичеве. И в этом бизнесе, так или иначе, было задействовано все городское население.
Итак, «старшина вошла в состав русского дворянства, сохранила свои латифундии и владение крепостными. Скоро и здесь, и там было одно и то же — дворянство с правами по жалованной грамоте и безгласное крепостное население. В имущественных и служебных правах не было разницы между малороссами и великороссами — никому из них не было лучше», — подвел итог эпопее с «водворением» казацкой знати Линниченко.
«Какие это еще «крепостные» при старшинах?!», — воскликнем мы, убежденные исторической школой Грушевского в том, что вольные казаки были закрепощены лишь российскими царями.
Ответ на этот вопрос находим в открытом письме профессора Линниченко профессору Грушевскому: «Вас стараются убедить, что крепостническая Москва закрепостила вольное население Малороссии, что она убила такой идеально демократический строй, как свободное устройство Сечи Запорожской, и вы закрываете глаза и на ужасы крепостного права в Польше, и на рабское положение посполитых крестьян в той гетманщине свободной, которую так воспевал Шевченко и в которой старшина давно, еще до Екатерины, закрепостила крестьян (выделение мое — Д.С.). Малорусские вольности очень скоро по присоединении Малороссии стали фикцией или привилегией одной старшины, умевшей эксплуатировать население не хуже московских воевод и наместников. Число посполитых росло прогрессивно за счет казаков, а казацкие земли составили латифундии урядовых».
«Действительно, крепостного права как такового в Польше не было: каждый крестьянин мог уйти от пана, если хотел. Но уйти означало бросить все имущество, а часто и потерять личную свободу, потому что личная свобода крестьян ограничивалась жесткой системой налогов. Налоги платились помещику, и, если у крестьянина денег не находилось, он становился дворовым человеком. Как видим, отсутствие крепостного права создавало для крестьян условия жизни гораздо худшие, нежели при крепостном праве, имевшем место на Московской Руси. Парадоксально, но отсутствие крепостной зависимости крестьян обрекало их на полное бесправие. Налогами были обложены земли, водоемы, охотничьи угодья, сенокосы и даже православные церкви. Последнее особенно возмущало православных: еврей-фактор пользовался ключами от церкви так же, как ключами от амбара, открывая храм для службы по своему желанию в зависимости от уплаты прихожанами соответствующей суммы», — подтверждал свидетельства Линниченко Гумилев.
А вот что писал самый авторитетный исследователь казацкой эпохи Дмитрий Яворницкий: «Постепенно сельские общинники были лишены всех дотоле своих свободных прав, прав поземельной собственности, прав собственного суда и вместо того отданы были на суд, даже в случае надобности, на казнь, всевластным панам и в конце концов, низведены были до положения бесправных и безличных рабов.
Французский инженер Боплан, лично посещавший Польшу и Украйну, замечает на этот счет: «Крестьяне польские, мучатся, как в чистилище, а господа благоденствуют, как в раю». По польскому статуту 1557 года помещику и его управляющему предоставлено было право казнить своих крестьян смертью. В 1572 году издано было постановление, по которому крестьянам запрещалось жаловаться на своих помещиков (заметим, что по указу Бориса Годунова крестьянам было предоставлено право жалобы на хозяина — Д.С.). «Нет государства, — говорит в своих проповедях иезуит Скарга, — где бы подданные и земледельцы были так угнетены». При этом, по словам того же Боплана, «повседневный обед польского пана стоит больше, чем званый во Франции».
«Управляющие не только накладывали свои «лабеты» на материальные, но и на духовные потребности крестьян. Жид требовал плату за дозволение совершать богослужение в церкви, взимая от 1 до 5 талеров. Жида нельзя было обойти и в том несчастном случае, когда у крестьянина умирал кто-нибудь из его близких родных, потому что ключи церковные всегда находились у того же жида и веревки от колоколов составляли собственность жида-арендатора церкви. Вообще, для совершения какой бы то ни было требы по обряду православия, крестьянин должен был сперва идти в жидовскую корчму, торговаться там с жидом за дозволение совершить богослужение и тут же выслушивать самые возмутительные насмешки и ругательства над православием. Крестьянин не смел даже приготовить себе паску к празднику светлого Христова Воскресения: для этой цели жид предлагал крестьянину кулич собственного печения. И крестьянин принужден был повиноваться, ибо жид, продав паску крестьянину, делал на ней особый значок мелом и во время освящения куличей в церковной ограде зорко следил за тем, чтобы ни у кого не было куличей, испеченных самолично, в противном случае жид брал с виновного тройную против назначенной плату. Так грабили несчастных людей православно-русской веры поляки и их неизбежные пособники, жиды».
В это же время в России крепостное право не носило характера рабства. Последнее, кстати было отменено в «светоче демократии» США позднее, чем крепостное право в России. К польско-украинским стандартам обращения с крестьянами крепостное право стало приближаться в средине XVIII в. (сразу же заметим, что так и не «приблизилось» — шляхтичи сажали на кол и вешали селян еще на пороге XIX века).
Проевропейски настроенные «птенцы гнезда Петрова», допущенные к власти наряду с тогдашними «западными экспертами», оказались карьеристами и казнокрадами под стать своим малороссийским старшим товарищам.
Коррупция отражалась в постоянном дефиците госбюджета. И в 1714 г. реформаторы ввели человеконенавистнический закон о подушной подати: обложили всех людей, живших в России, налогом за то, что они существуют. Казалось бы, уж с кого-кого, а с помещичьих крестьян брать подушную подать не стоило. Ведь крестьяне обслуживали помещиков-дворян, а дворяне в эпоху Петра служили в армии по сорок лет. Но Петр окружил себя иностранцами и русскими подхалимами, рассматривавшими русский народ как податную массу. Из указа о подушной подати и родилась та гнусная форма крепостного права, которая была упразднена только в 1861 г. Ведь Петр, по выражению Трубецкого положил начало эпохе «антинациональной монархии» онемечивающихся Романовых с их перманентной «бироновщиной».
А князь Трубецкой, как потомок знаменитого масона, думается, знал, о чем говорил.
Впрочем, носителям национальных традиций — крестьянам в те века жилось не сладко по всей Европе. Если же говорить о городском населении, то при Польше таковое русского происхождения попросту исчезло. После же Переяславской Рады русские стали возвращаться не только в Киев, но и оккупировать российские столицы. «При Петре наплыв малороссов мог навести на мысль об украинизации москалей, но никак не о русификации украинцев, на что часто жалуются самостийники», — замечал Н.Ульянов.
Основоположник этнологии Гумилев называет это обычным случаем неантагонистического преобладания одного из этносов в составе суперэтноса: «В XVIII в. украинское население быстро росло, и в его составе имелось множество пассионариев. Подавляющее большинство украинских казаков было записано в реестр, поэтому возможность сделать карьеру была практически у каждого. Весь XVIII в. украинцы этим и занимались. В итоге дочь царя Петра I Елизавета Петровна вышла замуж за Алексея Разумовского (брак был морганатическим); его брат, Кирилл Разумовский, — стал последним гетманом Украины. И хотя при Екатерине II Украина потеряла свое самоуправление, позиции украинцев при дворе поколеблены не были: обязанности великого канцлера империи исполнял граф Безбородко, который сформулировал свое политическое кредо в следующих словах: «Як матушка-царица захоче, так хай и буде». Ни акцент, ни происхождение Безбородко никого не смущали и не помешали ему стать первым чиновником государства. Может быть, эта взаимная терпимость украинцев и великороссов и была важнейшим свидетельством правильности выбора, сделанного на Переяславской раде в 1654 г.».
Кто знает, если бы спонсированные австрийским правительством и польскими ложами украинофилы не стали уводить малороссов от общерусской культуры, их первенствующее положение в империи сохранялось бы и поныне. В любом случае был прав Ульянов, когда предрекал отказ украинских вождей от общерусской культуры, называя его духовным ограблением украинского народа.
Дмитрий СКВОРЦОВ, УРА-информ
https://rusk.ru/st.php?idar=104470
|
|
