 |
| Русская линия | Игорь Алексеев | 12.08.2006 |
В ПЛЕНУ ИДЕОЛОГИЧЕСКИХ СТЕРЕОТИПОВ
Вышедшее в 1991 г. в Москве документальное исследование М.Л.Зеленогорского (Гринберга) «Жизнь и деятельность архиепископа Андрея (князя Ухтомского)», несмотря на явные хронологические «разрывы» и неоднозначность целого ряда оценок, во многом предопределило тон последующих публикаций о нём, как о «епископе-демократе"[1], который, по известному выражению архиепископа Евлогия (в миру — В.С.Георгиевского), «прогремел на всю Россию» своим либерализмом. Во многом благодаря этой работе в российской историографии уже сформировался устойчивый «демократический» образ епископа Андрея, который, однако, откровенно диссонирует с теми общественно-политическими взглядами, сторонником и активным проводником коих он являлся на протяжении многих лет (и особенно — в казанский период своего пастырского служения). Иными словами, речь идёт о деятельном участии тогда ещё архимандрита (а затем — епископа) Андрея в право-монархическом (черносотенном) движении, о чём ни словом не оговариваются ни М.Л.Зеленогорский (Гринберг), ни другие современные исследователи.
Действительно, епископа Андрея, не скупившегося на эмоционально-резкие и порой субъективные оценки деятельности современных ему церковных и государственных институтов, при желании можно назвать и «демократом», и «либералом» (и даже «христианским социалистом»), но отнюдь не в привычно-заезженном ныне западном понимании этих слов. Его либерализм был особого — славянофильского — свойства, и покоился он не на лозунгах французской революции, а на трёх «китах» традиционного русского миропорядка — «Православии, Самодержавии и Народности». Причём, епископ Андрей всегда отстаивал безусловный примат первого из компонентов этой знаменитой триединой «формулы». Искренне полагая, что подлинное содержание основополагающих начал русского миропорядка было предано в императорской («синодальной») России забвению, а традиционные государственные, и через них — церковные и общественные, институты оказались подвержены повсеместному вырождению, он ратовал за их возрождение в том виде, который гарантировал бы всестороннее духовно-религиозное развитие личности, восстановление соборного управления Русской Православной Церковью (РПЦ) и церковно-приходской организации, ликвидацию бюрократического средостения между царём и народом, обеспечение основных гражданских свобод, сохранение целостности государства и единства православного русского народа.
«Императорский петербургский международный абсолютизм, выродившийся из царско-народного русского самодержавия, — писал, в частности, архимандрит Андрей в апреле 1906 г. в газете «Казанский Телеграф», — сам по себе решительно не имел нравственной почвы и в России исторически не может быть оправдан. Мало того: этот абсолютизм уже и в жизни показал свою этическую непригодность, сначала убив народные церковно-общественные силы и после того всю Россию разбив на политически враждебные друг другу партии. Но от него много и ожидать было нельзя, и обо всём этом блестяще и самоотверженно в своё время предсказывали русские славянофилы, никаким идолам не поклонявшиеся и желавшие устроить Русь на началах исключительно нравственного характера».
При этом архимандрит Андрей считал тогда, что «космополитически-международной императорской власти нужно противополагать не республику, а именно — русское самодержавие», утверждая, что «абсолютизм и республика с нравственной стороны — родные братья». Одновременно с абсолютизмом он отрицал и конституционный строй, заключая, что: «Конституция (всякая) есть недоверие народа к власти. Абсолютизм есть недоверие власти к народу». Самодержавие же, с разделявшейся им славянофильской точки зрения, есть «исповедь взаимного доверия между властию и народом», а самодержавный царь — «воплощение правды в личной жизни и проводник правды в жизни народной», «носитель доверия и любви народной», «народное объединяющее звено». «При такой власти, — заключал епископ Андрей, — народ оказывается семьёю».
Всё это предопределило его первоначальные симпатии к черносотенному движению, начертавшему на своих знамёнах лозунг «Православие, Самодержавие, Народность». Причём, в отличие от многих, он понимал под программой его воплощением в жизнь вовсе не консервацию существующих порядков, а, напротив, их коренное реформирование на традиционных русских началах. Однако расхождение идеальных представлений и завышенных требований к черносотенному движению с приземлённым и подверженным политическим страстям «оригиналом», а также последующие «смутные» события в стране, закончившиеся крушением монархии, в котором епископ Андрей был склонен винить, прежде всего, представителей «императорской власти» (допустивших, по его убеждению, дискредитацию и вырождение самой идеи самодержавия) вызвали глубокое разочарование владыки в способности монархических сил спасти страну от грядущей катастрофы. Поиск иных путей выхода из казавшегося практически безнадёжным положения (вплоть до завершившихся провалом попыток епископа Андрея договориться на языке «христианского социализма» с большевиками) и стал, судя по всему, основной причиной всего его дальнейшего «демократического» поведения.
Не менее запутанным и до сих пор не разрешённым для отечественной историографии являются и вопросы об отношении епископа Андрея к старообрядцам, а также — о его запрещении Местоблюстителем Патриаршего Престола Петром (в миру — П.Ф.Полянским) в священнослужении. В ряде работ бытует мнение, что в послереволюционные годы он не только сблизился со старообрядцами, но и сам перешёл в «раскол». Вместе с тем, известно также, что на проходившем 19 октября — 1 ноября 1981 г. Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви Заграницей Андрей был прославлен в лике святых новомучеников и исповедников российских. К тому же, в настоящее время он одновременно признан «Русской Православной Церковью истинных православных христиан» основателем «самой многочисленной ветви ИПЦ» (так называемых «андреевцев»), от которого в настоящее время «сохраняется апостольское преемство катакомбной иерархии».
Судя по «тяжести» формальных аргументов, приводимых в пользу каждого из утверждений о «конфессиональной самоидентификации» епископа Андрея (считавшего себя, кстати сказать, до самой своей мученической смерти уфимским архиереем, каковым он был назначен ещё в 1913 г.), окончательно прояснить ситуацию в этом вопросе вряд ли уже кому-либо удастся. Единственное, по моему мнению, можно утверждать с уверенностью — до конца своих дней он оставался истинным христианским пастырем, не испытывавшим никаких сомнений в своей принадлежности к русскому православию.
В постсоветские годы статьи об архиепископе Андрее были помещены во многих словарях и энциклопедиях: в частности, в изданиях «Политические деятели России 1917: Биографический словарь» (1993 г.), «Башкортостан: Краткая энциклопедия» (1996 г.) и в первом томе «Татарской энциклопедии» (2002 г.). Однако в них не имеется никаких упоминаний о его общественно-политической деятельности до февраля 1917 г., что, учитывая открытый и достаточно широко освещённый в тогдашней прессе характер последней, является весьма странным. Дабы хоть как-то восполнить этот пробел, позволю себе в контексте краткой дореволюционной биографии епископа Андрея акцентировать внимание на ряде малоизвестных фактов из казанских периодов его жизнедеятельности.
«Я ПОШЁЛ СЛУЖИТЬ ДУХУ…»
Мать Андрея и Алексея — Антонина Фёдоровна, по воспоминаниям будущего епископа, «была идеально добрая женщина», хотя и не желала, чтобы её старший сын стал священником. Однако после того, как он сделал свой жизненный выбор в пользу служения Богу, всячески способствовала его деятельности на этом поприще. «Известно, — писал М.Л.Зеленогорский, — что Антонина Фёдоровна принимала участие в миссионерской работе сына-монаха, жертвовала на создаваемые им монастыри в Казанской губернии, а накануне своей кончины значительную часть состояния завещала Церкви».
Отучившись пять классов в Рыбинской классической гимназии, в 1887 г. Александр Алексеевич по желанию отца[2] поступил в Нижегородский имени графа А.А.Аракчеева кадетский корпус. Однако карьера военного его совсем не прельщала: ещё в детском возрасте в жизни Александра произошёл целый ряд событий, предопределивших его будущее. Одним из таковых стала встреча обоих братьев с протоиереем Кронштадтского Андреевского Собора о. Иоанном (И.И.Сергиевым), произошедшая, как отмечает М.Л.Зеленогорский, «на волжском пароходе, когда мать везла сыновей на каникулы домой»: «Отец Иоанн, — писал он, — долго беседовал с Александром и Алексеем, после чего они оба приняли одинаковое решение». Кроме того, в юном Александре, по его же позднему признанию, велико было желание бежать из мира, который он находил во многом несправедливым, полным греха, скорби и страстей, но бежать не в объятия лицемерной революционной «свободы», а в мир высшей христианской любви, добродетели и справедливости. При этом более всего в людях всю свою жизнь он не терпел обмана и лжи, как по отношению к другим, так и по отношению к самим себе. «Если первою заповедию по отношению к себе и к церковной жизни христианина, — говорил он, — должно им быть поставлено правило: не лицемерь пред собою, то вторая заповедь православного христианина должна быть такова: не лицемерь пред другими».
В 1891 г., по окончании кадетского корпуса, Александр Алексеевич успешно сдал экзамены в Московскую Духовную Академию (МДА) и был принят в состав его юбилейного пятидесятого курса. В 1895 г. Александр закончил МДА, удостоившись степени кандидата богословия за сочинение на тему «О гневе Божием». Вскоре его примеру последовал и младший брат Алексей, закончивший Академию в 1898 г., защитивший кандидатскую диссертацию по богословию на тему «Космологическое доказательство Бытия Божия» и поступивший затем в Императорский Санкт-Петербургский Университет. Согласно собственному заявлению, в котором им было выражено желание служить по учебно-духовному ведомству, в ноябре того же 1895 г. Александр Алексеевич был «определён учителем по русскому языку в 1-й класс Казанского духовного училища».
А уже 2 декабря он был пострижен архиепископом Казанским и Свияжским Владимиром (в миру — И.С.Петровым) в монашество с наречением имени Андрей, 5 декабря — рукоположен в Казанском Кафедральном Благовещенском соборе в иеродиакона и 6 декабря — в иеромонаха — с зачислением, согласно резолюции казанского преосвященного, в число братии Казанского архиерейского дома (функционировавшего на правах монастыря). «В 22 года я был иеромонахом, — вспоминал впоследствии Андрей. — Я пошёл служить духу, освобождению человеческого духа от всяких препятствий к его свободе и свободе развития человеческого духа».[3]
Столь раннее обращение в монашество, помимо прочего, объяснялось ещё и высокими духовно-нравственными требованиями, которые Александр Алексеевич предъявлял к представительницам женского пола. «Мне была возможность, — вспоминал он, — быть священником в известном Крестовоздвиженском братстве Черниговской губ.[ернии], которое было основано Н.Н.Неплюевым.
Последний приглашал меня к себе. Но для священства нужно было жениться, а я был напуган женщинами. Вернее, я был напуган идеалом девушки и женщины, который я себе составил.
А идеалом моим была Святая Нина — просветительница Грузии. Прочитав её жизнеописание, я преклонился перед величием её духа и её жизненного подвига. По ней я расценивал всех остальных, и все получали оценку не весьма высокую».
Несмотря на то, что ранее ему не приходилось вплотную сталкиваться с инородческой спецификой, достаточно пёстрая по этническому и религиозному составу населения Казань не стала для иеромонаха Андрея чужим городом. Именно здесь — в Казани и одноимённой губернии, судя по всему, и началось его становление как убеждённого православного миссионера, которое успешно продолжилось в Терской области, а затем — после второго казанского периода жизни епископа Андрея — в Сухумской и Уфимской епархиях. В связи с этим уместно упомянуть и о том, что с Казанью у князей Ухтомских существовали весьма древние связи: известно, что, по крайней мере, трое из них участвовали в различных походах против Казанского ханства. Так что Андрей, наверняка, хорошо понимал, с кем ему предстояло иметь дело во время осуществления своей православной миссии.
5 сентября 1897 г. он был перемещён на должность инспектора Александровской миссионерской духовной семинарии, действовавшей в кавказском селе Ардон (ныне — город, районный центр, расположенный в 39 километрах от Владикавказа). Там же о. Андрей состоял членом Ардонского отделения Владикавказского епархиального училищного совета, заведовавшего школами Северной Осетии. «Первое серьёзное дело, на которое я был командирован жизнью, — вспоминал он, — это просвещение осетин в качестве инспектора осетинской Ардонской (на Кавказе) миссионерской семинарии. С большим страхом ехал я туда! Не имея специальных знаний, не имея никакого опыта жизни, я вдруг сделался руководителем других…
Приехав в Ардон, я застал превосходное поле для деятельности: я видел юношей, не испорченных глупым семинарским богословием, и затем прекрасную низшую народную школу, которая подготовляла ребят к семинарии. В существе дела наша миссионерская семинария была просто учительской семинарией с повышенной программой по богословию и философии…
Мы, Ардонцы, заставляли осетинских детей любить их родину, язык, свою деревню — одним словом, искренно их воспитывали патриотами… Так происходило обрусение инородцев, когда сами инородцы с удовольствием русели, с любовью к своей родине и к своей семье и с уважением к русским…». За своё усердное служение епископ Андрей был награждён Святейшим Правительствующим Синодом наперсным крестом, а также возведён в звание соборного иеромонаха Московского Донского ставропигиального монастыря.
Недолго пробыв на Кавказе, 23 июля 1899 г. он был назначен на должность наблюдателя Миссионерских курсов при Казанской Духовной Академии (КДА), председателем Педагогического Совета которых с 1897 г. являлся ректор КДА — первый викарий Казанской епархии епископ Чебоксарский (затем — Чистопольский) Антоний (в миру — А.П.Храповицкий). А 6 августа того же года (в день Преображения Господня) — Андрей был рукоположен архиепископом Казанским и Свияжским Арсением (в миру — А.Д.Брянцевым) в сан архимандрита в Казанском Спасо-Преображенском монастыре. В своей приветственной речи, сказанной при вручении ему жезла, казанский архиерей особо отметил: «С получением сана архимандрита и должности наблюдателя ты поставляешься в близкое отношение и к сей обители и к миссионерским курсам. То и другое налагает на тебя особые обязанности.
Хотя и эта обитель и здешние миссионерские курсы имеют своего высшего начальника, облечённого саном и властию архиерейства, но он проживает большую часть времени вне сей обители и не стоит в непосредственном отношении к курсистам, а ты будешь здесь жить и стоять в самом близком отношении к той и другим и будешь занимать начальственное положение. Внимай сему!»
И архимандрит Андрей внял — со всем свойственным ему миссионерско-пастырским рвением. В своей миссионерской деятельности, в которой в своей жизни Андрей немало преуспел, он являлся убеждённым сторонником системы инородческого просвещения «апостола кряшен» Н.И.Ильминского (1822−1891), суть которой — «в одной части и главнейшей» — сформулировал в 1908 г. в газете «Московские Ведомости» лаконичной формулой: «безукоризненный пастырь и безукоризненное богослужение в инородческом приходе на соответствующем инородческом языке».
В качестве наместника Казанского Спасо-Преображенского миссионерского монастыря и наблюдателя Миссионерских курсов при КДА он развил такую бурную деятельность, что приобрёл широкую известность не только в Казанской епархии, но и далеко за её пределами. В немалой степени известности архимандрита Андрея способствовал его редкий ораторско-проповеднический и публицистический талант, для реализации которого у него имелись все необходимые возможности. Достаточно заметить хотя бы, что одним из популяризаторов его религиозно-подвижнической деятельности, по свидетельству М.Л.Зеленогорского, являлся редактор «Санкт-Петербургских Ведомостей» — известный этнограф, поэт и публицист князь Э.Э.Ухтомский (1861−1921), сопровождавший цесаревича Николая Александровича во время его известного путешествия по Востоку и издавший подробное описание такового.
Своими учителями и духовными наставниками среди современников Андрей считал о. Иоанна Кронштадтского (И.И.Сергиева), с которым он часто советовался по многим вопросам, с особым благоговением внимая его рекомендациям и наставлениям, настоятеля Воскресенского миссионерского монастыря (Макарьевской пустыни) Новгородской епархии архимандрита Кирилла (в схиме — Макария) (в миру — К.В.Васильева), а также епископа Антония (в миру — А.П.Храповицкого), бывшего во время его студенчества ректором МДА и ставшего непосредственным наставником архимандрита Андрея после назначения последнего наблюдателем Миссионерских курсов при КДА и определения его в Казанский Спасо-Преображенский монастырь.
Судя по всему, именно будущий архиепископ Волынский и Житомирский Антоний (в миру — А.П.Храповицкий), ставший, как известно, впоследствии известным деятелем право-монархического движения,[4] оказал наиболее сильное влияние на формирование отношения епископа Андрея к вопросам возрождения церковной жизни. «Ректор Академии архимандрит Антоний Храповицкий, — вспоминал впоследствии епископ Андрей, — всегда твёрдо воспитывал нас в том взгляде на церковную жизнь, что Церковь должна быть свободной, что она должна управляться Соборами, что без Соборов церковной жизни нет.
Восстановление Соборного управления Церковью архим.[андрит] Антоний ждал от восстановления русского патриаршества. Можно сказать, что Московская [Духовная] Академия в период 1891—1895 гг. и Казанская [Духовная Академия] в 1895 году до 1900 года были воспитаны на идее патриаршества и Соборности».
В последующие годы Андрей одновременно состоял также членом (с августа 1900 г.), а затем — председателем Совета «Братства Святителя Гурия» (БСГ), председателем Педагогического Совета женских богословских курсов, членом Совета «Братства во имя Пресвятыя Богородицы» при Казанском Кафедральном Благовещенском соборе, членом Казанского епархиального училищного Совета и благочинным 2-го округа монастырей Казанской епархии. Кроме того, он являлся действительным членом Попечительства при Введенской церкви Казанского женского училища духовного ведомства, находящегося под Августейшим покровительством Государыни Императрицы Марии Феодоровны, действительным членом «Общества защиты несчастных женщин в Казани» и других организаций и учреждений.
«ДУША, НЕ ДУМАЮЩАЯ О СПАСЕНИИ, И ДУША ГОРДАЯ, — ЭТО ЯВЛЕНИЕ НЕ РУССКОЕ…»
В скором времени архимандрит был избран председателем Строительного Комитета по возведению храма Во Имя Нерукотворённого Образа Спаса нашего Господа Иисуса Христа при учреждениях КОТ в Подлужной слободе Казани.[6] Судя по всему, именно он ещё в 1901 г. обратил внимание казанских патриотов-трезвенников на необходимость должного почтения и увековечения памяти местоблюстителя Патриаршего Престола (в 1612—1613 гг.), второго митрополита Казанского и Свияжского Ефрема (помазавшего на царство первого царя из Дома Романовых — Михаила Фёдоровича), «пещёрка» с мощами которого находилась в Казанском Спасо-Преображенском монастыре.
То, насколько тесно было участие архимандрита Андрея в деятельности местного трезвеннического и патриотического движения, можно, в частности, судить по числу и содержанию его речей и статей, публиковавшихся в начале 1900-х гг. на страницах печатного органа КОТ журнала «Деятель». Так, например, только в 1903—1904 гг. в последнем были размещены следующие статьи, проповеди и выступления архимандрита Андрея: «Как всякий христианин может потрудиться в устроении на земле Царства Божия (публичное чтение)», «Прощальная речь Владыке Архиепископу Арсению (в Спасо-Преображенском миссионерском монастыре)», «Из православно-церковного учения забытые мысли (публичное чтение)», «Слово в день празднования Чудотворной иконе Божией Матери, именуемой Казанской. 8 июля 1903 г.», «Царь и народ, Русь православная, в Сарове», «Слово на день восшествия на престол Государя Императора Николая Александровича, 1903 года 21 октября», «Поучение в неделю православия о церковной истине и об обязанностях к ней», «Беседа отца Иоанна Кронштадтского с пастырями», «О «сверх-человеках» и другие.
В опубликованных в то время статьях архимандрита Андрея нашли яркое отражение его славянофильские взгляды, связанные с оптимистическими ожиданиями обновления церковной и общественно-государственной жизни России на путях грядущего обращения царя и народа к традиционным православно-русским ценностям. Так, в июле 1903 г. архимандрит Андрей принял участие в торжествах открытия мощей преподобного Серафима в Сарове, где ему был пожалован «наперсный с украшениями крест из кабинета Его Императорского Величества». В своих заметках об этом событии, помещённых в N 10 журнала «Деятель» за 1903 г.[7], он, в частности, писал: «Власть это Божие послушание для всякого начальствующего; власть — это облегчение жизни для подначальных; власть Царская — тяжкое бремя для Царя, но облегчение жизненного бремени для всего русского народа. Царь несёт это бремя, а его народ свободен от этого бремени, спокоен за себя, спокойно, снявши с себя всякое искушение власти, «спасается» — заботится только о душе своей. Поэтому «Царь» в глазах народа — это воплощение всего лучшего, это символ смирения, смиренного служения Богу и служения людям, символ любви; любовь к Царю своему и помазаннику Божиему — это чувство совершенно неотъемлемое, неизгладимое из русского сердца. Жизнь без постоянного представления о Царе — прямо не мыслима для русского человека; он не может себе представить ничего выше душевного спасения, а жить без постоянной памяти о своём Царе значит заботиться не о спасении, а о себе и о всей своей жизни; он тогда совершенно растеряется, «да как же, скажет, я теперь жить буду, где моя опора?»
Вот это в Сарове чувствовалось до полной осязательности во время всех торжеств. Вся любовь к Царю, всё беззаветное преклонение пред бременем и служением Царским, одним словом вся русская душа в Сарове — высказалась в полной мере. Русь Православная — это нераздельно: Царь и народ; и душа народная, душа народа русского не мыслима без смирения и без любви к Богу и Царю. — Совершенно не мыслила! — Душа, не думающая о спасении, и душа гордая, — это явление не русское…»
Следует отметить при этом, что, несмотря на своё откровенно критическое отношение к абсолютистскому характеру постпетровского самодержавия и его чуждому традиционному русскому миропорядку порождению — «синодальному» церковному строю, Андрей, судя по его высказываниям, первоначально с огромным почтением и глубоким упованием относился к личности царствующего монарха, возлагая на него особые надежды по возрождению утраченной два века назад «симфонии» духовной и светской властей. Однако по прошествии нескольких десятилетий, отмеченных горьким крушением этих идеалистических ожиданий, усугублённых воспринятыми епископом Андреем за «чистую монету» назойливыми слухами о «распутинщине», его прежнее очарование Николаем II сменилось столь же глубоким разочарованием в способностях императора стать истинным «самодержцем» и отвернуть Россию от духовной и социальной пропасти.
Но произошло это лишь по прошествии целого ряда лет. А тогда — в период первой революционной «смуты» архимандрит Андрей открыто поддержал усилия председателя Комитета КОТ и Совета КО РС А.Т.Соловьёва по созданию в городе Казани и Казанской губернии право-монархических организаций, появление которых он воспринял с большой радостью и оптимизмом. Уже на первом общем собрании КО РС, проходившем 6 декабря 1905 г., было оглашено письмо архимандрита Андрея, в котором он выразил открытое сочувствие его деятельности.
При всех недостатках, которые архимандрит Андрей находил в право-монархическом движении и на которые откровенно указывал его участникам и руководителям, он долгое время считал его единственной силой, способной нравственно противостоять активно распространявшемуся тогда в России социалистическому учению. Как утверждал архимандрит Андрей в мае 1906 г. на страницах «Казанского Телеграфа», «в России жизненны две только — крайние партии, во всём между собою несогласные, но сильные своим внутренним одушевлением». Первая из них — «крайняя правая — с великолепным нравственным знаменем, но без дел». «Это люди — преданные своим принципам, — уточнял он, — но дела делать ещё не научившиеся…» А вторая «партия», по мнению архимандрита Андрея, — «это социалисты всех оттенков, сильные духом, хотя о духе ничего не говорящие и личиною добра всех к себе завлекающие». Причём, из других его высказываний становилось очевидно, что в последнем случае архимандрит Андрей имел в виду ни что иное, как дух всеобщей ненависти и разрушения.
В 1906 г. он открыто выступил на страницах местной прессы с критикой современного ему социалистического учения, подчёркивая нравственное лицемерие и антихристианский характер такового. Так, например, в своих статьях «Они требуют отречения от христианства» и «Нужно исцелить нашу больную совесть!», помещённых в газете «Казанский Телеграф», архимандрит Андрей, в частности, утверждал, что «христианство, как религия любви, и социализм, как учение о массовом насилии и ненависти одних над другими, — совершенно несовместимы», а «русский социализм, выросший на наших глазах, есть совершенно явно обнаружившийся враг христианства, всеми средствами ведущий против Евангелия ожесточённую борьбу». Проанализировав широко распространявшуюся в Казани книгу «Новая нагорная проповедь», содержание которой он расценил как «холодное, сознательное глумление над нагорною проповедию Иисуса Христа», архимандрит Андрей пришёл к следующему выводу: «Итак, «ненавидьте врагов ваших», — вот та новая «истина», которую открывают социалисты… Прекрасное равенство и братство у этих лицемеров! Кто же наши «враги»? — Да все, решительно все без исключения, ближних для них нет.
И какое же «общество» можно основать и какое общество может жить, основываясь на началах всеобщей, взаимной ненависти?
Не ясно ли, что люди, поставившие девизом своей деятельности известные слова: пролетарии всех стран, соединяйтесь, «т.[о] е.[сть] так называемые социал-демократы», — требуют отречения от христианства?
Да, они всегда молчат о Христе и молчаливо, но настойчиво требуют от своих последователей отречения от христианства и вообще от всякой религии.
Их проповедь есть проповедь о ненависти, о каком-то людоедстве, недостойном человека».
В том, что это именно так, архимандрит Андрей смог воочию убедиться в 1905 г. в революционной Казани. В подтверждение данных слов достаточно привести один эпизод, воспроизведённый со слов секретаря владыки — В.И.Беневольского, о котором упоминалось в статье, опубликованной в 1981 г. в издаваемом Свято-Троицким монастырём в Джорданвилле (США) церковно-общественном журнале «Православная Русь». «В 8 — 9 верстах от Казани, — повествовалось в нём, — находился пороховой завод. В страшный 1905 год, в год первой революции, рабочие взбунтовались на этом заводе. Одного из 8 директоров злодейски убили — под влиянием красной пропаганды. Рабочие взорвали одну бочку пороха. На окраине Казани окна в домах, обращённые к пороховому заводу, полопались. Такая была страшная сила взрыва! Владыка Андрей сел верхом на своего коня и бесстрашно, рискуя жизнью, помчался на завод. Там его встретила разъярённая, разнузданная толпа. Бунтовщики стали осыпать Владыку ругательствами, насмешками. Он встал на каком-то возвышении и кротко ждал, пока утихнет безумная толпа. В него бросали комки грязи, огурцы, гнилые яблоки. Владыка спокойно стоял и смотрел на толпу и только молился. Толпа стала понемногу затихать. Чудом Божиим водворилась тишина. Владыка заговорил и стал увещевать бунтовщиков. И люди слушали его и с изумлением глядели на него, бесстрашного, спокойного. Говорил так, что они его заслушались, этого «долгополого монаха», как только что его называли. Краткими, но сильными словами Владыка привёл дикую толпу к раскаянию. Люди поняли, какой они совершили великий грех, убив неповинного своего директора. Рабочие освободили директоров и принялись за работу. С почтением провожали они Владыку, когда он возвращался в свой Спасский монастырь. От прежнего буйства и следа не осталось! Вот как, с Божьей помощью, владел владыка Андрей душами человеческими!"[8]
Допуская, что пересказанный эпизод вполне может содержать некоторые исторические неточности, тем не менее, нельзя не признать, что сей поступок архимандрита Андрея вполне соответствовал его решительной натуре и исповедуемым взглядам.
В противовес лозунгу «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» архимандрит Андрей выдвинул свой лозунг — «Пролетарии русские, соединяйтесь!» (который в более широком значении сам же переформулировал, как «Православные русские люди, соединяйтесь!» и «Православные, объединяйтесь!»), противопоставив лицемерному антихристианскому «партийному» социализму «христианский социализм (церковно-приходскую общину)» (иными, его же, словами — «истинный, русский нравственный социализм» или «настоящий русский церковный социализм»). Одновременно он подчёркивал, что только «и соединяться нужно тоже по-русски, по православному», уточняя: «Объединяться нужно так, чтобы правда Божия оставалась превыше всего.
И такое объединение русскому народу даёт русский православный приход».
При этом архимандрит Андрей напоминал, что именно «к такому всеобщему объединению с 1903 года зовёт всех один из лучших по своему сердцу русских людей, добрейший и великодушный наш Царь». «В 1903 году, — уточнял он, — никто не слыхал о «пролетариях всех стран», а Государь Наш, Николай Александрович уже звал всех к объединению, ко взаимопомощи, призывая всех к соединению вокруг православных храмов. Но тогда русские люди этот великий призыв прослушали, а теперь, когда у нас появились «пролетарии всех стран», т. е. просто — проходимцы всероссийские, теперь русские люди слушают чужой призыв и думают, что это новое слово…
Несчастное заблуждение!
Истинно-христианский призыв к объединению православных людей русских давно раздался, только доброго слова царского в своё время мы не слушали и дожили до великого нынешнего лихолетья».
«ОРГАНИЗУЙТЕ РУССКУЮ СИЛУ, ОРГАНИЗУЙТЕ ПРИХОД…»
Соответственно, архимандрит Андрей считал, что и целью существования право-монархических обществ и союзов должно было стать возрождение «снизу» церковно-приходской жизни и православного образа жизни, а не занятие «политикой», к чему он постоянно (в том числе с помощью резкой, нелицеприятной критики) подталкивал местных черносотенцев. Безусловно, в этом проявлялся определённый социальный идеализм владыки, но одновременно с этим, нельзя не признать, что идея повсеместного возрождения приходской жизни находила ещё тогда живой отклик в сердцах многих православных людей и отнюдь не являлась «клерикальной химерой», каковой представляли её либеральные и «пролетарские» историки. Тогда — в начале двадцатого века — архимандрит Андрей искренне верил, что светлое приходское будущее не за горами. «Истинный, русский нравственный социализм, — писал он, — дойдёт скоро до глубин души народной и объединит Россию в великую семью, стройную и сильную, не разбитую на партии.
И если бы наши фабричные и заводские рабочие объединились вокруг русского прихода, если бы они потребовали, чтобы во главе их стоял член их православного прихода, то теперь в забастовках не было бы для них и нужды, да и забастовки для них кончались бы гораздо выгоднее».
При этом особые ожидания о. Андрей возлагал на право-монархические организации, как ставящие «во главу своей политической программы служение святой Церкви», полагая, что «пастырю Церкви можно говорить с ними на одном языке, и есть надежда быть понятым». Вместе с тем, он считал, что «уже на второй строчке своей программы «Русское Собрание» делает ошибку, требуя для православия какого-то для него обидного и ему по природе чуждого «господства», категорически возражал против «грешного» девиза «Россия для русских!», предлагая заменить его на девиз «Святая Русь на службе миру!», а также критиковал черносотенцев за «неподвижность» и «грубые тактические ошибки». Однако, как это не покажется странным некоторым современным историкам, отстаивание своей собственной точки зрения по многим принципиальным вопросам не помешало архимандриту Андрею принимать активное участие в деятельности местного черносотенного движения.
Дискуссии, возникавшие между владыкой и некоторыми представителями этого движения, несмотря на серьёзные расхождения во мнениях, отнюдь не привели к его «низвержению» из черносотенной среды. Напротив, аргументированная принципиальность архимандрита Андрея лишь укрепила его авторитет среди правых монархистов. Помимо прочего, данное обстоятельство является свидетельством того, что черносотенство вовсе не было — в силу своей «врождённой идеологической нетерпимости» — закрыто для дискуссий (как это долгое время представляли советские «исследователи»), если, конечно, эти дискуссии не преследовали своей целью откровенную дискредитацию традиционных основ русского миропорядка и идеологическое уничижение оппонента.
Утверждая в 1906 г., что в руках правых монархистов имеется «сила нравственного закона», но их «вера без дела мертва», архимандрит Андрей пророчески призывал черносотенцев: «Напишите это, припишите к своему знамени; осуществите этот догмат всякой общественной жизни в своей, и вы будете несокрушимы; иначе обеспечено на Руси торжество социализма, за которым имеются несомненные фактические заслуги. Заметьте, что социализм тем и силён, — особенно у нас в России, — что он имеет на себе всю личину истинно-нравственных организаций. Он велик своею показною стороною; и русский человек, всей душой стремящийся к живой вере, оказывается теперь рад уже хотя бы живым делам и уже почти отвернулся от мёртвой веры наших официальных покровителей «господствующей» церкви».
Чтобы этого не произошло, архимандрит Андрей призывал правых монархистов перестать, наконец, «отбиваться», занимаясь только «подсчитыванием отечественных несчастий», и мобилизовать все свои творческие силы и бросить их в прорыв на главном направлении: «Итак, — указывал он, — организуйте русскую силу, организуйте приход. […] Вот благородная и великая задача и историческая заслуга, несомненно, будет за «патриотическими» собраниями, если они возьмут немедленно в свои руки организацию приходов. Одно духовенство слишком для этого косно, слишком отвыкло от дела живого и привыкло к опаздыванию везде и на всяком деле. А у «Русских собраний» есть и опыт политический, и знания, и развязанные руки.
Побольше энергии и дела нужно! И самое необходимое будет сделано!
За этим главным делом, когда русский народ будет скреплён и спаян христианским социализмом (церковно-приходскою общиною) и будет силён для того, чтобы не поддаться никакой пропаганде и никакому нашествию иноплеменников, когда все православные инородцы с радостию будут признаны о Христе братьями в русской семье, тогда всё остальное, само по себе чрезвычайно важное, будет уже логическим последствием этого великого начала обновления Руси».
При этом главную поддержку и помощь в деле устроения приходской жизни архимандрит Андрей призывал русских людей просить у царя, подчёркивая, что «без Царской помощи русской жизни никогда не воскреснуть», так как слишком много врагов у приходских учреждений. В одной из своих статей 1906 г. он предлагал конкретный перечень основных «узаконений», которые следовало убедить сделать монарха, а именно: 1) признать за православными приходами статус юридических лиц, 2) возвратить православным приходам «право заведывания и распоряжения местными церковно-общественными силами и капиталами», равно как и право «свободного приобретения на имя прихода движимого и недвижимого имущества», 3) упорядочить издавна существующее право прихожан избирать членов причта и 4) признать за православными приходами значение «не только церковной, но и земской единицы». Если же русские люди не объединяться около своих храмов и не помогут царю отстоять «Русь нашу святую», то, как предрекал архимандрит Андрей, «не спасти нам русской жизни, не стоять и родине нашей, — сначала внутренние враги её растреплют, а потом и чужие народы придут на нас».
Вместе с председателем Совета КО РС А.Т.Соловьёвым, он отстаивал идею проведения выборов в Государственную Думу по приходам, ходатайствуя о содействии в этом деле перед своим духовником — архиепископом Волынским и Житомирским Антонием (в миру — А.П.Храповицким), «Русским Собранием» и другими известными лицами, общественными организациями и государственными учреждениями. Так, например, 26 апреля 1906 г. на очередном заседании КО РС было заслушано и одобрено предложение А.Т.Соловьёва и архимандрита Андрея «послать бумагу еп. Антонию Волынскому и Петербургскому «Рус. Собранию» о том, чтобы они похлопотали[9] пред кем следует о разрешении производить выборы в [Государственную] Думу по приходам».
В июле того же года Советом КО РС было решено отправить на имя председателя Совета министров — для поднесения Императору Николаю II — «адрес» с выражением одобрения по поводу роспуска Первой Государственной Думы, в котором, в частности, говорилось: «Тебе Господь вложил в сердце созвать собор церкви Русской. Ныне повели, Государь, чтобы собор этот был созван в возможно ближайший срок и во всяком случае ранее созыва новой Государств.[енной] Думы, чтобы жизнь русская получила нравственную оценку со стороны церкви и подъём религиозного духа сплотил православную Русь и указал новые пути её жизни». Одновременно, в духе архимандрита Андрея, казанские эрэсовцы доводили до сведения монарха, что его царская воля об организации приходов «не исполнена, приходской жизни нет на Руси православной». «Посему, — говорилось далее, — укажи твёрдо и неуклонно, чтобы приходы и приходские советы немедленно объединили и примирили всех в Царстве Твоём. Пастыри должны пасти церковь Бога живого, а нерадивым пастырям да не будет места среди паствы православной. А архипастыри русские да укажут своим помощникам — пастырям пути воссоздания жизни приходской и чрез неё обновления отечества нашего». Когда же будет восстановлена жизнь прихода, тогда, как утверждали казанские эрэсовцы, «и выборы в будущий земский собор можно будет произвести по приходам и выбраны туда будут люди, преданные церкви православной, и верные сыны, а не изменники для своей родины».
Как «громадную победу» приходской идеи расценил архимандрит Андрей решения Третьего Всероссийского съезда Русских Людей, проходившего 1−7 октября 1906 г. в Киеве, где, по его словам, «серьёзно был поставлен вопрос об организации приходов и признания за ними прав так называемой мелкой земской единицы», а также «уже введена в общую программу всех монархических партий» система выборов в Государственную Думу по приходам. Это вселило в архимандрита Андрея надежду на то, что правые монархисты переходят, наконец, в «приходском вопросе» от слов к делу, и побудило его, несмотря на все имеющиеся принципиальные разногласия, ещё более сблизиться с ними.
А, тем временем, на архимандрита Андрея, не перестававшего критиковать «крайне правых» за чрезмерное, с его точки зрения, увлечение политической борьбой,[10] и на самого посыпались «слева» обвинения в «партийности». Отвечая на последние, в 1908 г., к тому времени — уже епископ Андрей писал в казанской газете «Русь Православная и Самодержавная»: «Меня очень часто обвиняли в партийности, т. е. в том, что я могу беспричинно предпочитать одних людей пред другими. Эти обидные для меня обвинения совершенно несправедливы: без основательной причины никому ни по какому поводу я не делал предпочтения. Если же «Союз русского народа» ближе для меня, чем другие партии, то это потому, что он сам по своему духовному строю всецело присоединился к моим воззрениям, и ни одного своего убеждения я не переменил ради того, чтобы «Союз» принял меня в первые свои ряды, за что я его глубоко благодарю.
Кроме того, я не считаю «Союз русского народа» партиею; этот «Союз» и есть русский народ, те бесхитростные, лукаво не мудрствующие люди, для которых вера всего дороже на свете и которые своей веры не стыдятся.
Для них православие дороже всего; оно даёт им содержание всей их немногосложной, но по идеалам — очень высокой жизни».
Заметную роль в вовлечении владыки в черносотенное движение, судя по высказываниям самого епископа Андрея, сыграла позиция его духовника — архиепископа Волынского и Житомирского Антония (в миру — А.П.Храповицкого). «Против моих статей о развитии церковной и приходской жизни, — сообщал он там же, — говорили и писали (и на них жаловались) достаточно. Но меня огорчало исключительно то, что на них очень неблагосклонно смотрели и многие мои учителя, мнением которых я дорожу. Какова же была моя радость, когда архиепископ Волынский Антоний недавно циркулярно предложил своему духовенству стать во главе отделов «Союза русского народа»! А если во главе этих отделов будут стоять священники, то у нас и явится самая лучшая приходская община (организация)».
В развитие этой мысли, а также своего более раннего утверждения о том, что «единственная русская народная национальная организация — есть приход», епископ Андрей в том же 1908 г. заявил со страниц «Руси Православной и Самодержавной», что «ныне все отделы «Союза русского народа» (Каз.[анской] губ.[ернии]) должны немедленно преобразоваться в церковно-приходские советы, сохраняя свою связь с Казанским «Русским Собранием», которое ставит своею целью развитие приходской взаимопомощи, — отсюда можно всегда получить и совет, и поддержку, и хорошую книжку». При этом он подчёркивал, что таким образом в каждом приходе возникнет «своя приходская здоровая, сильная, боголюбивая и царёволюбивая Дума», в которой «русский мужик в своих лаптях» не будет чужим, так как «это будет его собственное мужицкое, дорогое для него, церковно-приходское дело».
Не ограничиваясь одними лишь призывами, владыка и сам участвовал в распространении право-монархических идей как в самой Казани, так и в сёлах и деревнях Казанской губернии, которые часто посещал с пастырской миссией, призывая священников принимать активное участие в деятельности «Союза Русского Народа» (СРН) и содействовать открытию его отделов. Проповеди и статьи о. Андрея, а также информация о его деятельности, помимо столичных газет и местного «Деятеля», до и после революционной «смуты» 1905−1907 гг. охотно публиковались правой прессой, в том числе — казанскими газетами «Казанский Телеграф», «Газета «Правых», «Русь Православная и Самодержавная» и «Черносотенец». Однако в условиях общественно-политического разлада, как среди самих русских людей, так и среди православного духовенства, а также начавшегося уже к этому времени раскола в местном черносотенном движении, его свежая и весьма перспективная идея о преобразовании «союзнических» отделов в церковно-приходские советы оказалась, к сожалению, неосуществимой.
«У НАС ЕСТЬ ТЕПЕРЬ ГЛАВА И ОТЕЦ…»
„Что же это за странные партии? — Вопрошал он. — Оне христианские? Они — русские?
Да, пожалуй, — христианские, по крайней мере, на словах…
Да, оне, пожалуй и русские, — по крайней мере оне не отрицаются от своего русского происхождения.
Ну, а на деле-то все члены этих партий, христианства во главу своей общественной деятельности совсем не ставят. Религия в их программе стоит по необходимости, — религия у них — только лишь „религиозный вопрос“ в программе. Христианская религия для них — это одна из многих; великую православную веру с её великими догматами о Боговочеловечении и Богосыновстве они не только сравнивают с другими религиями, но очень часто не отдают ей никакого преимущества. Говоря короче, для этих партий христианство и религия вообще — это пережитки прошлого, и они ничего не имели бы, если бы всё это и „упразднилось“, лишь бы без опасных „общественных потрясений“ это произошло. Как люди безрелигиозные, они более всего дорожат собою и более всего боятся этих „общественных потрясений!..“ Большие сомнения, по мнению архимандрита Андрея, возникают и в том, что в таких партиях состоят русские люди, так как: „Русский“, по народному пониманию, — должен быть непременно православный. А если кто не православный, то кто бы он ни был — русский человек его не признает русским“. И поэтому, когда „истинно-русские“ партии так себя называют, то тем только и хотят сказать, что оне православные и православие ставят во главу угла своей жизни».
«Громадную задачу, — говорил архимандрит Андрей, — взяли на свои плечи организаторы православного русского народа, и если посмотреть на жизнь, то, кажется, всё стремится им противодействовать; воссоединить всю Русь православную, собрать её воедино, когда её разрывают на части — великий труд. Но всему благому помощник Бог, и сильный Его помощью никогда, никогда не будет побеждён». Одновременно он подчеркнул, что «Русскому Собранию» и «Союзу Русского Народа» может и должно помочь духовенство православное", но и сами состоящие в них православные люди должны были, по мнению архимандрита Андрея, способствовать возрождению православной церкви и духовенства. «Помогите им, православные! — Взывал он к черносотенцам. — Укажите своим пастырям в подробностях, что должны они теперь делать, не допускайте их до партийной борьбы и помогите им организовать всю приходскую жизнь и в частности приходскую миссию».
«Господь да благословит дальнейшие начинания ваши! — Завершил свою эмоциональную речь перед членами КО РС архимандрит Андрей. — Не смущайтесь громадными затруднениями, которые будут встречаться вам на пути; чем святее дело, тем более бывает препятствий к осуществлению его, но верьте: Господь помощник ваш во всяком добром деле вашем. Аминь».
Призывы и наставления архимандрита Андрея нашли живой отклик в сердцах местных черносотенцев. Уже 10 января 1907 г. на заседании КО РС было доложено о том, что члены созданной в декабре 1906 г. «Областной Управы Объединённого Русского Народа» В.Ф.Залеский (председатель Совета Казанского «Царско-Народного Русского Общества» и Совета Казанского Губернского отдела СРН), А.Т.Соловьёв (председатель Совета КО РС и Комитета КОТ) и А.И.Кукарников (председатель Совета «Общество церковных старост и приходских попечителей города Казани» и Совета Боголюбского отдела СРН) избрали в её члены и архимандрита Андрея. Согласно ряду документальных свидетельств, он вскоре был избран также председателем Областной Управы. Однако 6 мая 1907 г. на заседании Совета КО РС было заявлено, что, «согласно п. 2 циркуляра Совета Министров от 14 сентября 1906 года за N 1445», архимандрит Андрей не может быть её членом, да и самой Областной Управы «устроено не будет, а будет Губернская Управа». Тем не менее, многие казанские черносотенцы, и без соблюдения этих организационных формальностей, считали своим общим духовным лидером архимандрита Андрея и желали именно его видеть во главе местного право-монархического движения.
Не на минуту не забывал о. Андрей и о своих прямых обязанностях, большая часть которых была связана с осуществлением миссионерской деятельности. А тем временем анализ состояния казанской миссии подвёл его к окончательной мысли о насущной необходимости сосредоточения заведование всей миссионерской деятельностью в Казанской епархии в руках одного викарного архиерея.
Как вспоминал, будучи уже епископом, о. Андрей 17 августа 1911 г. в своей речи на общем собрании БСГ, в мае 1907 г. он был вызван в Санкт-Петербург тогдашним обер-прокурором Св. Синода П.П.Извольским, попросившим его приблизительно в недельный срок письменно изложить свои взгляды «на улучшение миссионерского дела в Казанской епархии». «Я исполнил возложенное на меня поручение, — отмечал владыка, — и говорил в своём проекте о необходимости объединить все просветительные учреждения в одних руках с возложением ответственности за дело миссии на одно лицо, а не на несколько учреждений». П.П.Извольский, которому ещё до визита архимандрита Андрея были «нарисованы самые безотрадные картины» жизни Казанской епархии, прислушался к его предложениям и — с некоторыми изменениями первоначального проекта — при энергичной поддержке мысли об объединении казанской миссии митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским Антонием (в миру — А.В.Вадковским) дал делу ход.
3 сентября 1907 г. Императором Николаем II был утверждён доклад Св. Синода «об учреждении в Казанской епархии на местные средства кафедры третьего викарного епископа, с присвоением ему именования Мамадышским и с предоставлением ему заведывания миссионерскими курсами в гор. Казани, вместо ректора Духовной Академии, почему не считать эти курсы впредь состоящими при Академии и внести в их устав соответственные изменения, и о бытии наблюдателю названных миссионерских курсов, архимандриту Андрею, Епископом Мамадышским, с тем, чтобы наречение и посвящение его были произведены в г. Казани». Согласно последовавшему за этим указу Св. Синода от 13 сентября того же года, данному архиепископу Казанскому и Свияжскому Димитрию (в миру — Д.И.Самбикину), первый параграф устава Казанских миссионерских курсов был изложен в следующей формулировке: «Учреждённые в г. Казани миссионерские курсы имеют целью доставлять научно-практическую подготовку для деятелей против магометанства и язычества». Одновременно с этим в новой редакции устава указывалось, что: «Председателем педагогического Совета миссионерских курсов состоит викарий Казанской епархии, заведующий делами миссии, который есть вместе с тем и настоятель миссионерского Спасо-Преображенского монастыря». Тем же синодальным указом ректор КДА — первый викарий Казанской епархии, епископ Чистопольский Алексий (в миру — А.Я.Дородницын) был освобождён от управления Казанским Спасо-Преображенским миссионерским монастырём, который поручался «в управление, на правах настоятеля, Епископу Мамадышскому: с присвоенным настоятельской должности содержанием из доходов сего монастыря и с положенным по званию Председателя Педагогического Совета миссионерских курсов жалованьем».
3 октября 1907 г. в Казанском Спасо-Преображенском монастыре архимандрит Андрей был наречён, а 4 октября — хиротонисан во епископа Мамадышского, став первым в истории (и третьим по определению) викарным епископом Казанской епархии по миссионерской работе и инородческим приходам,[11] а также первым председателем Педагогического Совета Казанских миссионерских курсов. О том, что согласие возглавить в архиерейском сане всю православную миссию в Казанской епархии, далось ему очень нелегко, можно судить по содержанию речи, произнесённой архимандритом Андреем при наречении в епископы 3 октября 1907 г. Как из неё, в частности, следовало, развеять тяжкие сомнения по поводу возложения на себя столь тяжёлой ответственности, архимандриту Андрею помогло лишь мудрое наставление о. Иоанна Кронштадтского, который, по сути дела, лично благословил его на архиерейское служение. «А это служение в настоящее время, — подчёркивал Андрей с присущей ему пророческой откровенностью, — скажу честнее, — в ближайшее десятилетие представляет из себя в нашем отечестве задачу совершенно исключительную по своей важности, по своей безмерной трудности. Действительно, что мы видим на святой Руси?
Страшное падение нравов, распадение семьи, грязный разврат, открыто себя рекламирующий, полное падение авторитетов, — такова жизнь общественная.
Полное и небывалое по легкомысленности пренебрежение истинами православного учения, отвержение всего предания церковного и отпадения от церкви и на севере, и на юге, и на востоке, и на западе — вот чем характеризуется жизнь церковная.
И как последствие всего этого — опасение уже за существование нашего отечества, уже борьба русских, православных людей „за целость и неделимость России“, русского Православного Царства.
Можно сказать, что обстоятельства, среди которых мы живём, — совершенно небывалые для нашего отечества». Но здесь же — после горьких слов о современном ему состоянии церковной жизни — новонаречённый епископ Андрей вновь продемонстрировал свою верность славянофильским идеалам. «Что же может спасти нас, сберечь наше православное отечество, возвратить святой Руси её былую славу? — Задался он вопросом и сам ответил на него. — Верую и твёрдо убеждён я, что, как выросла св. Русь около Церкви Православной, так и воссоздать её может только родное Православие.
Поэтому я жду на Руси великого дня, когда соберётся Собор Русской Церкви, в присутствии кротчайшего, христианнейшего Царя нашего, благочестивейшего Николая Александровича. Не безрелигиозные сборища самозванных гордецов, не толпы людей, ничем не объединённых и друг друга ненавидящих, укажут нам новые пути общественной и государственной жизни, а Собор иерархов церковных, вместе с лучшими представителями от мирян, в полном согласии и любви сошедшихся и с христианскою твёрдостью говорящих правду правдолюбивейшему из Царей. И когда устроятся дела церковные, умиротворится смятенный ныне дух народный, когда православный русский народ окружит тесным кольцом своих архипастырей и объединиться с ними, — когда обновится православная Русь, тогда возвратится мир и радость всей нашей общественной жизни во всей её совокупности».
Возлагая в данном отношении большие надежды на право-монархические силы, епископ Андрей — в своём новом архиерейском качестве — ещё теснее сблизился с казанскими черносотенцами. Так, в октябре 1907 г. местные эрэсовцы обратились к архиепископу Казанскому и Свияжскому Димитрию (в миру — Д.И.Самбикину) с просьбой «об устройстве комитета[12] для борьбы с противухристианской печатью, подрывающей основы православия». «Его высокопреосвященство, — сообщалось в газете „Казанский Телеграф“, — предложил устроить комитет епископу Мамадышскому Андрею, и уже первое заседание было 14, и второе будет 22 октября». Вскоре в прессе стало фигурировать название — «кружок борьбы с противохристианской литературой» (или — «кружок борьбы с печатью, направленной против Православия»). Его заседания, как информировал читателей «Казанского Телеграфа» в ноябре того же года сам епископ Андрей, проходили еженедельно в помещении КО РС.
Однако к этому времени в местном право-монархическом движении уже начали открыто проявляться внутренние противоречия, приведшие в скором времени к целой череде скандальных расколов и публичному «выяснению отношений» между двумя черносотенными руководителями — В.Ф.Залеским и А.Т.Соловьёвым. После того, как было принято решение не создавать «Областную Управу Объединённого Русского Народа», а заменить её на «Губернскую Управу Объединённого Русского Народа», вновь встал вопрос о председательствовании в последней. При этом В.Ф.Залеский, как председатель Совета Казанского Губернского отдела СРН, попытался перетянуть лидерское «одеяло» на себя, против чего категорически выступили «соловьёвцы». 22 августа 1907 г. Совет КО РС не нашёл возможным согласиться с решением казанских «союзников» «признать за Казанскими монархическими обществами право участвовать в заседании по 4 члена, из которых один с решающим голосом», усмотрев из него, что «объединённые собрания будут производиться под председательством [В.Ф.]Залесского». Подчёркивая, что «председателем Областной Управы был избран архимандрит Андрей, а так как Областная Управа заменена Губернской Управой, и нового избрания в Управу сделано не было», казанские эрэсовцы приняли решение «признать председателем объединённых обществ также о. Андрея до тех пор, пока не будет получено распоряжение о замене его другим председателем, и тогда он должен быть избран председателями [Советов]» (присовокупив к этому, что В.Ф.Залеского «председателем объединённых обществ никто не выбирал»).
Таким образом, Андрей оказался косвенно вовлечён в начавшееся противостояние между сторонниками В.Ф.Залеского и А.Т.Соловьёва на стороне последнего. 24 октября 1907 г. на заседании Совета КО РС было заслушано отношение Главного Совета СРН от 24 сентября того же года на имя А.Т.Соловьёва «о том, что Главный Совет согласен со взглядом председателя [Казанского отдела] „Русского Собрания“ и просит его умиротворять отделы и назначать председателя по его рекомендации». «Причём, — сообщалось в протоколе данного заседания, — председатель доложил, что председателем объединённых советов был епископ Андрей, а потому он предлагает считать по-прежнему председателем епископа Андрея. Постановлено: единогласно согласиться с предложением председателя». Здесь же А.Т.Соловьёвым было доложено, что в «соединённом заседании» КО РС, «Общества церковных старост и приходских попечителей города Казани» и Боголюбского отдела СРН «избран председателем Губернской Управы [Объединённого Русского Народа] Епископ Андрей и товарищем [председателя] Н.Н.Галкин-Врасский».
К сожалению, изученные мною документы не дают пока ясного представления о дальнейшей судьбе «Губернской Управы Объединённого Русского Народа». Вместе с тем, они свидетельствуют о том, что епископ Андрей в скором времени действительно был единогласно избран руководителем созданной «соловьёвцами» черносотенной структуры, известной под названием «Объединённых монархических обществ и союзов при Казанском отделе «Русского Собрания». Вот как сообщалось об этом в протоколе Общего собрания КО РС 6 декабря 1907 г.: «Пред молебствием председатель [Совета Казанского отдела] «Русского Собрания» выразил Епископу Мамадышскому Андрею благодарность Общества за его сочувствие Обществу, деятельное участие в его делах и за то, что он изъявил согласие стоять во главе объединённых русских обществ, и вручил ему с разрешения Архиепископа [Казанского и Свияжского] Димитрия посох.
В ответ на это Епископ Андрей, поблагодарив Общество, выразил желание, чтобы все члены помогали ему в его деятельности на благо Казанской епархии, и после молебствия занял председательское кресло. После чего председателем [Совета Казанского отдела] «Русского Собрания» был сделан доклад о деятельности Общества, затем Р.В.Ризположенским были прочитаны выдержки из отчёта о деятельности Общества».
Затем епископом Андреем был прочитан доклад, «обращённый, главным образом, к съехавшимся из деревень председателям [отделов] «Союза Русского Народа», в котором он «указал им, в чём должна быть проявлена их деятельность, сообщил свои наблюдения из поездки по епархии». «Речь Владыки, — сообщалось здесь же, — произвела сильное впечатление на присутствующих, и председатели отделов постановили: поднести Епископу Андрею благодарственный адрес […]».
В адресе за подписью тридцати пяти человек, представлявших целый ряд «союзнических» отделов, в частности, говорилось: «Мы, уездные представители «Союза Русского Народа», выслушав вашу речь, обращённую к нам 6-го сего декабря, от глубины души приносим вам великую благодарность, так как ваши слова глубоко запечатлелись в сердцах наших, и поэтому мы исполним и передадим их для исполнения односельчанам нашим; особенно же благодарим вас за то, что вы приняли на себя главенство и руководительство нами. И думаем мы, что вы, владыко святый, как председатель, избранный нами, а также и казанскими объединёнными русскими монархическими обществами, всегда будете с нами; мы же, с настоящего времени, будем твёрдо знать, что у нас есть теперь глава и отец, к которому мы со всякою охотою будем приходить с нашими как духовными, так и общественными нуждами, требующими разъяснения и помощи от объединённых монархических союзов, под вашим главенством состоящих». Одновременно местные «союзники» попросили епископа Андрея благословить их на «труды и подвиги к дальнейшему объединению всех русских людей по зову возлюбленного нашего Царя-Батюшки, который сказал: «Объединяйтесь Русские люди, я рассчитываю на вас».[13]
Откликаясь на обращённые к нему просьбы местных черносотенцев, епископ Андрей, тем не менее, благоразумно не стал вмешиваться в разрастающийся внутренний конфликт и, судя по всему, уже в скором времени передал свои председательские полномочия в «объединённых обществах» А.Т.Соловьёву. Однако, несмотря на это, местные эрэсовцы и дальше продолжали числить его не только своим «главой и отцом», но и главой казанских «союзников» отказываясь признавать таковым В.Ф.Залеского. На одном из своих заседаний 2 декабря 1909 г. они заслушали отношение Главного Совета СРН с запросом «о том, кого «Русское Собрание» считает Губернским председателем Совета [СРН]»? «Постановлено: — сообщалось далее в протоколе заседания, — уведомить, что в Казани после избрания Епископа Андрея никто в председатели Губернского Отдела не избирался, отделы по делам обращаются к председателю [Совета Казанского отдела] «Русского Собрания», с [В.Ф.]Залеским «Русское Собрание» общения не имеет и иметь не будет».
В то же время епископу Андрею, пожалуй, единственному из руководителей местного право-монархического движения, удавалось остаться «над схваткой» между образовавшимися в результате его раскола черносотенными «лагерями». Его духовный авторитет был настолько велик и непререкаем, что противоборствующие стороны терпеливо сносили любую критику с его стороны в свой адрес, не выводя епископа Андрея «за рамки» своих сторонников, что с лёгкостью проделывали по отношению друг к другу.
Так, в дальнейшем, в числе прочих, епископ Андрей был избран почётным членом Первого Волжско-Камского Областного патриотического съезда, проводившегося в Казани с 21 по 25 ноября 1908 г. под эгидой профессора В.Ф.Залеского, на котором активно выступил в прениях по докладу председателя Совета отдела СРН в селе Куюки Лаишевского уезда Казанской губернии о. В.Е.Бетьковского «Духовенство и приход», а также по докладу профессора В.Ф.Залеского «По инородческому вопросу».
Как сообщалось в отчёте о съезде, помещённом в «отдельном оттиске» из харьковского журнала «Мирный Труд», в прениях по первому из перечисленных докладов он «обратился к собранию с весьма поучительной речью». «Объединяйтесь, открывайте приходские попечительства, начинайте с дела благотворения и постепенно восходите к народному образованию и другим высоким задачам», — наставлял, в частности, участников съезда епископ Андрей. Что же касается прений по докладу профессора В.Ф.Залеского и выступлений поддержавших его ораторов, то здесь не обошлось без возражений епископа Андрея по поводу принципиального для него вопроса постановки инородческого образования. Примечательно, что к высказанным им замечаниям присоединился и другой известный в черносотенном лагере князь — почётный председатель съезда, один из отцов-основателей и руководителей «Союза Русских Людей» князь А.Г.Щербатов.
При этом участие епископа Андрея в «антидубровинском» съезде, от которого В.Ф.Залеским намеренно были отстранены верные председателю Главного Совета СРН «соловьёвцы», отнюдь не сделали его «персоной нон грата» в КО РС, «объединённых обществах» и КОТ.
В это время одним из общих забот владыки и казанских эрэсовцев являлось увековечение памяти митрополита Ефрема. Ранее епископ Андрей всецело поддержал решение КО РС о возведении часовни над «пещёркою» с его мощами, лично занимался сбором средств на её строительство. Судя по документам, именно епископ Андрей первым — на заседании Совета КО РС 25 февраля 1909 г. — предложил казанским эрэсовцам «обратиться к дворянству и к городу, не найдут ли они возможным принять участие в устройстве часовни и составить строительный комитет». Те одобрили данное предложение и тогда же сформировали предварительный состав Комитета, в который, помимо самого епископа Андрея и А.Т.Соловьёва, были включены такие известные лица, как епископ Чистопольский Алексий (в миру — А.Я.Дородницын), профессора А.И.Александров и Н.Ф.Катанов, архимандрит Варсонофий (в миру — В.М.Лебедев), ключарь Казанского Кафедрального Благовещенского собора П.А.Рождественский и протоиерей того же собора, член Казанской Духовной Консистории А.П.Яблоков. В довершение всего, принимая во внимание «отзывчивость епископа Андрея на желания общества», на заседании Совета КО РС 18 марта 1909 г. было решено избрать его почётным членом отдела.
Однако епископу Андрею в его бытность настоятелем Казанского Спасо-Преображенского миссионерского монастыря так и не удалось увидеть часовни-памятника над могилою митрополита Ефрема, возведение которой началось уже после того, как он покинул Казань и одноимённую епархию. Сдавая в августе 1911 г. «по описи» монастырское хозяйство, он сделал специальную приписку к соответствующему «Акту», в которой, в частности, отметил: «Долгом считаю ещё сказать, что мною было собрано на ремонт «пещерки» около 800 руб. […] Эти все деньги мною переданы Русскому Собранию, его председателю А.Т.Соловьёву, чтобы ускорить начало ремонта «Пещерки». К сожалению, мои надежды не оправдались».
Среди социальных проектов КОТ, к реализации которых был непосредственно причастен епископ Андрей, важное место занимал также проект создания в Казани так называемого «Дома трудолюбия», идею которого общество в разной форме вынашивало с первых лет своего существования. Придавая особое значение методу трудотерапии (рассматривавшемуся в качестве наиболее эффективного средства борьбы с такими негативными явлениями, как безработица, нищенство, бездомность, проституция и пьянство), КОТ настойчиво убеждало губернские, земские и городские власти организовать учреждение, в разной мере объединяющее в себе функции биржи труда, работного дома, ночлежного приюта и благотворительно-просветительного заведения. Однако сделать это оказалось достаточно трудно, так как в Казани у многих «отцов города» был ещё на слуху первый неудачный опыт подобного рода социального экспериментаторства. В 1880-х гг. — при городском голове С.В.Дьяченко — здесь была сделана попытка создать дом призрения безработных, под которое отвели специальное здание в Игумновой слободе и выделили значительные средства из городского бюджета. Но из-за неумелой постановки дела данное учреждение было вскоре закрыто, а указанные социальные проблемы со временем приобрели ещё более угрожающий характер.
«Одним из дефектов Казанского городского хозяйства, — писал в феврале 1912 г. журнал «Деятель», — является отсутствие учреждения, ставящего своею прямою и исключительною целью идти на встречу нуждам безработного и, вследствие этого, обездоленного люда. Казань (город и земство) субсидирует театр, музеи, порой никчемные эксперименты, устраивает пресловутые [лотереи-]аллегри, куда-то и на что-то жертвует, но нужды люда безработного, люда, очутившегося, благодаря или роковым случайностям, или, наконец, благодаря своим ошибкам и заблуждениям, в безвыходном (не фигурально) положении, Казань совершенно игнорирует. Такая небрежность, чтобы не сказать более, культурного интеллигентного центра, каким считает себя Казань, не простительна, да и вредна в практическом отношении, т.к. этот дефект, в конечном результате, недёшево обходится горожанам».
КОТ полагало, что пора уже отказаться от традиционных форм благотворительности, лишь умножающих армию профессиональных попрошаек, и сконцентрировать материально-финансовые возможности на одном приоритетном направлении, позволяющем решать данные проблемы в комплексе и с высокой степенью эффективности. «Есть, напр., благодетели и благодетельницы, — писал «Деятель», — жертвующие по мелочам тысячи рубл. ([А.Х.]Шамова, [О.С.Александрова-]Гейнс и др.) и не подозревающие или не хотящие подозревать, что подачки их наивернейшим образом увеличивают пьянство, проституцию и гибель вообще. И выходит, таким образом, что и дающие и получающие дружно работают во славу кабака, разврата и мелкого мошенничества. А что особенно скверно, нелепо и оскорбительно, так это то, что всё это проделывается под флагом: Христа — ради!..»
По мнению казанских трезвенников, местным благотворителям и городскому управлению следовало бы лучше вместо этого устроить в Казани «Дом трудолюбия» по примеру аналогичных учреждений, существовавших в Кронштадте и в Самаре. «Работа в этом доме трудолюбия (назовём его этим шаблоном), — разъяснял «Деятель», — должна быть разнообразна: кто что может. Местные пароходовладельцы и судовщики дадут разделывать паклю; легко осуществимо: трепать мочало, делание щёток, швабр, тюфяков, плетение матов, ковриков, витьё верёвок. Работы картонажные, переплётные; явится со временем интеллигентный труд: переписка, черчение. Возможны работы столярные, живописные и мн. другое. Будут несомненно работы и на улице: вокзал, трамвай, театр (расклейка афиш), сама [Казанская Городская] Управа, наконец, будет охотно брать трудолюбцев на подённую работу. Независимо от этого будущий дом трудолюбия может и должен бороться с увеличивающимся всё более и более пьянством».
В более конкретной форме вопрос о создании в Казани «Дома трудолюбия» был поставлен на заседании «Комитета для устройства в г. Казани Общеприходского Благотворительного Дома»,[14] проходившем 20 марта 1911 г. Председатель Комитета епископ Андрей заявил, что «этот дом, во 1-х, было бы благовременно и целесообразно посвятить дорогому имени недавно почившего молитвенника всей русской земли о. Иоанна Кронштадтского, во 2-х, назвать его Домом Трудолюбия и устроить на тех началах, какие были положены в доме призрения в г. Кронштадте». «Благотворение, соединённое с предложением каждому из бедняков подходящего, посильного труда, — подчёркивал он, — вдвойне ценно: оно не только поддерживает бедняка в нужде, но и поднимает его энергию, развивает дарования. […] Несомненно, что и местное общество охотнее пойдёт на помощь Дому Трудолюбия особенно, когда увидит, что мы уменьшаем нищенство в Казани».
После обмена мнениями члены Комитета сочли правильным поддержать предложение епископа Андрея и остановиться на названии «Дом трудолюбия», полагая, что «это название не противоречит пожеланиям общеприходского собрания», а также, помимо прочего, постановили обратиться к Казанской Городской Думе «с просьбою о предоставлении комитету в бесплатное пользование, на первый раз, части городского дома в Игумновой слободе, отремонтировав его на средство города», и единогласно избрали попечителем «Дома трудолюбия» («когда он откроется») купца С.А.Землянова.
Однако уже в июне 1911 г. Андрей был назначен епископом Сухумским и покинул Казанскую губернию, а это благое начинание, в конце концов, «утонуло» в многочисленных согласованиях. Не дожидаясь, пока «отцы города» и местные благотворители окончательно проникнутся его важным социальным значением, казанские трезвенники сами сделали первые шаги в данном направлении. «Доложено председателем, — сообщалось в протоколе «заседания собрания «[Казанского] Общества Трезвости» 16 февраля 1912 года, — что в приюте «[Казанского] общества трезвости» клеят пакеты, щиплют паклю, шьют кули. Пакля доставлена С.А.Земляновым, кули — М.Л.Свешниковым и пакеты — из разных мест. Помещение для работ тесно, а потому следует для способных к труду открыть Дом Трудолюбия в Подлужной [улице] на 100 человек. Постановлено: оттопить и устроить для дома трудолюбия деревянный дом в саду». Однако должного широкого развития сия инициатива не получила. Не вызывает сомнения: останься подольше епископ Андрей в Казанской губернии — дела бы здесь обстояли значительно лучше. Как с явным сожалением констатировалось в отчёте о деятельности КОТ за 1912 г., «принимавший деятельное участие в делах Общества и всею душой относившийся к нему Епископ Мамадышский Андрей переведён в Сухум».
«ЭТО БОЛЬШОЙ ГРЕХ НАС, РУССКИХ…»
Не случайно особой заботой и пастырской опекой епископ Андрей окружил именно «крещёных татар», подвергшихся в начале двадцатого века наиболее ощутимой миссионерско-прозелитской атаке со стороны «братьев-мусульман». Достаточно сказать, что казанские кряшены и по сей день хранят благодарную память о епископе Андрее, а его портрет помещён в «Фотогалерее» на интернет-сайте «Сетевой этнокультурный проект кряшенского народа» («Kryashen.ru») — рядом с портретами других священников, внёсших заметный вклад в религиозно-нравственное развитие кряшен.[16]
По инициативе Андрея и, в первую очередь, благодаря его личным усилиям, в Казанской епархии были, по словам архиепископа Казанского и Свияжского Иакова (в миру — И.А.Пятницкого), «основаны и устроены с большими жертвами и трудами» две крещёно-татарские монашеские обители: мужской Трёхсвятительский[17] скит при Казанском Спасо-Преображенском миссионерском монастыре (в Лаишевском уезде), преобразованный в 1911 г., согласно указу Св. Синода, в отдельный Трёхсвятительский крещёно-татарский монастырь, и женская Покровская просветительная крещёно-татарская община (в Мамадышском уезде) (основанная в марте 1908 г. и официально учреждённая указом Св. Синода в феврале 1911 г.). Как отметил в своей речи 17 августа 1911 г. во время прощального чествовании епископа Андрея на общем собрании БСГ тот же архиепископ Иаков: «Это — две самые драгоценные жемчужины в том венце правды, который уготовит и воздаст ему в своё время Господь — Праведный Судия».
В бытность Андрея руководителем БСГ, несмотря на постоянно испытываемые последним материальные трудности и сокращение в связи с этим степени охвата православных инородцев просветительно-миссионерской работой, в деятельности Братства произошёл целый ряд позитивных изменений. В частности, значительно изменилась структура БСГ: в нём были открыты Противораскольническое отделение (1901 г.) и Кружок сестёр-сотрудниц (1909 г.), имевшие собственное членство, бюджет и программы. Кроме этого, в 1905 г. о. Андрей основал при БСГ Общество христианской взаимопомощи для охранения православных от «иноверной кабалы». При нём с декабря 1909 г. в Казани кружком сестёр-сотрудниц БСГ начал издаваться миссионерский журнал «Сотрудник Братства Святителя Гурия», редактором (а затем — редактором-издателем) которого владыка являлся до конца 1911 г., числясь таковым даже после своего оставления Казани.
Позднее он как-то признал, что почти всю свою жизнь «отдал только инородцам, зная, что русские имеют и без меня много попечителей». Однако это утверждение можно правильно оценить лишь в том случае, если учесть, что для епископа Андрея понятие «христианизация инородцев» (в смысле их обращения и укрепления в православии) было практически тождественно понятию «обрусение». В этом отношении он целиком и полностью разделял миссионерские взгляды Н.И.Ильминского, утверждавшего, что: «Коль скоро инородец усвоил себе православие сознательно и убеждённо, умом и сердцем, он уже обрусел».
Руководствуясь библейским принципом, гласящим, что для веры христовой «несть ни елина, ни иудея», он не делал «качественных» различий между православными русскими и православными инородцами[18] и крайне болезненно реагировал на обвинения в национализме и русификаторстве, то и дела звучащие в его адрес «слева» и от представителей инославных конфессий. Впоследствии он открыто выразил своё возмущение тем, что его пытались «причислить к националистам в немецком понимании этого слова», то есть обвинить «в отталкивании кого-нибудь от себя», заявляя, что он ненавидит национализм, «как безнравственное учение». При этом последнему он противопоставлял опять же учение славянофилов. «Славянофилы для меня тем и велики, — объяснял Андрей, — что всё их учение основано на любви, на христианской любви ко всем; только поэтому я и считаю себя славянофилом».[19]
В этом же ключе он мыслил и обрусение инородцев — как процесс добровольного миссионерско-просветительного, через посредство родного языка и патриотического воспитания в духе любви к своей «малой» (деревне, городу, краю) и «большой» (России в целом) родине, восхождения к православному мироощущению и приобщения к лучшим образцам православной культуры, главным носителем и хранителем которых, несмотря на все свои известные недостатки, по-прежнему являлся русский народ. Следуя данной логике, сознательно приобщаясь к православию, инородцы наиболее тесным образом сближались с русскими, то есть, собственно говоря, «русели».
Епископ Андрей искренне считал, что именно этих принципов должны придерживаться люди, называющие себя «истинно русскими» и начертавшими на своих знамёнах лозунг «Православие, Самодержавие, Народность». Однако вскоре он убедился в том, что таковых людей в право-монархическом движении не столь уж и много. Многие черносотенцы, как оказалось, являлись сторонниками того само «немецкого» понимания национализма, который всегда претил епископу Андрею. И если у кого-то из них такой «немецкий» национализм «выпирал наружу», он был бескомпромиссен в своей критике в адрес этого человека, так как считал его позицию чуждой русской православной традиции и идеалам славянофильства. Однако никогда выступления владыки в защиту православных инородцев не приобретали русофобского оттенка, ибо, несмотря на все назидательно-поучительные высказывания в адрес русских людей, не понимающих, по мнению епископа Андрея, многих непреложных истин, эталонным носителем православного благочестия для него всегда оставался тот же самый русский народ, сохранявший в недрах своих, хоть и порядком затоптанные им же, но ещё живые и могущие воспрянуть к новой духовной жизни ростки истинной веры.
Не случайно поэтому, что именно по части отношения к национализму и постановки миссионерской деятельности из уст епископа Андрея прозвучало больше всего нелицеприятной критики и замечаний в адрес черносотенцев. При этом, постепенно накапливаясь, они, в конце концов, воздвигли между ним и «крайне правыми» высокую стену непонимания, которой владыка в предвоенные годы практически отгородился от несогласных с его мнением по «инородческому вопросу» черносотенцев.
Как уже говорилось выше, ещё в 1906 г. архимандрит Андрей открыто выступил с категорическими возражениями против девиза «Россия для русских!», назвав его «грешным», «эгоистически безнравственным», «ложным», «нерусским». «Славянофилы, — утверждал он, — отстаивавшие святую Русь, говорили: „русские для России“, — это понятно; но наоборот говорят только… недальновидные и неосторожные русские партийные политические дельцы. Это — знамя партии, но не России!». Он считал, что, выдвигая этот девиз, «русские монархические партии» достигают «прямо противоположных результатов, чем-то, к чему оне стремятся», а также «окончательно дискредитируют нравственные основы русского самодержавия». Архимандрит Андрей предлагал правым монархистам отказаться от девиза «Россия для русских!» в пользу девиза «Святая Русь на службе миру», который призван был не отталкивать, а располагать инородцев к русскому народу, вовлекая их своим примером в «приходские народные организации». «И славянские ручьи, — мечтал он, — польются в русское море! И инородческие потоки и струи жизни будут идти не только параллельно с русскою рекою и не только не будут отвлекать её силу и её иссушать, как это теперь наблюдается, а действительно поспешат потонуть в русском море: это для них будет самое лучшее…»
В ответ на это представители КО РС заявили, что: «Девиз русских людей «Россия для русских» нисколько не противоречит девизу, провозглашённому от. Андреем: «Святая Русь на службе миру». Этот вывод казанские эрэсовцы достаточно резонно аргументировали тем, что: «Русь Святая до тех пор и может быть Святой и на службе миру, пока она остаётся Русскою, т. е. пока господином в ней будет коренной русский народ — строитель и собиратель России, а не покорённые им народы и народцы, и пришельцы в нашей земле. Только «Россия для русских», крепко в единении стоящая и высоко держащая своё национальное знамя, способна осуществить и высокую всемирную миссию, как её понимают славянофилы и все истинно-русские люди — просветить все народы Востока и Запада светом Христова учения и привести их в Единое стадо под Единою главою Христом». Однако архимандрит Андрей и на это заметил, что: «Если это знамя «русского собрания» не противоречит моему: «святая Русь на службе миру», то оно, несомненно, сформулировано неудачно и мои возражения на него остаются в полной силе».
Через два года — в 1908 г. — в своей статье «Православные инородцы и «Союз Русского Народа», помещённой в газете «Московские Ведомости», епископ Андрей дал резкую отповедь протоиерею А. Миропольскому, заявившему на страницах «Деятеля», что «система Н.И.Ильминского» является причиной многочисленных «отпадений» в ислам. Согласно его утверждению, все нападки на таковую были абсурдны хотя бы уже потому, что она «никогда в существе дела в полном объёме и не применялась и даже не применяется и до сих пор». Причинами же названных «отпадений», по мнению епископа Андрея, стали «ошибки русских администраторов», пьянство, мздоимство священников и незнание ими инородческих языков.
Осудив действия тех черносотенцев, что отталкивают от себя инородцев, он заметил, что: «Лучших христиан и лучших друзей русской гражданственности, чем большинство тех инородцев, которых я знаю, — трудно найти среди самих русских! Я уже неоднократно писал, что многие крещёные татары, где их менее, чем магометан, оказываются истинными мучениками за Христа! Им нужно помочь, их нужно от всей души пожалеть, а не отталкивать от себя, не обижать их вечным напоминанием, — вы-де «инородцы», благодарите Бога, что мы вас терпим около себя, но вы к нам — всё-таки ни ногой! А эти православные инородцы ведь без всякого преувеличения знают только Бога на небе да Царя православного на земле… И не понимают они, как это случилось, что у русских людей, которые написали на своём знамени: «Православие, Самодержавие, Народность», как они, православные, оказались не только забыты, но и в большой обиде».
Заявляя, что «это большой грех нас, русских», епископ Андрей призвал СРН «прийти на помощь православной миссии в духе святой христианской любви, возлюбив несчастных о Христе братий наших и помочь им в их тяжёлой участи». «Ведь как в Палестине, — сравнивал он, — забытые инославными миссионерами православные арабы, так и у нас в России несколько десятков тысяч православных татар являются маленьким окном в громадный и сильный во всех отношениях мир ислама. Это окно мы, русские люди, по своей небрежности много уже позакрыли, но оно ещё остаётся».
В том же 1908 г. в Казани была издана датированная 14 января того же года записка епископа Андрея «О мерах по охранению Казанского края от постепенного завоевания его татарами», в которой сообщалось об усилении исламского миссионерства среди православных инородцев и происходящего от этого процесса их татаризации, а также указывалось на необходимость принятия срочных мер по ослаблению панисламистской пропаганды. Записка эта получила заметный резонанс на самых «верхах» и была направлена председателем Совета министров П.А.Столыпиным министру народного просвещения А.Н.Шварцу и обер-прокурору Св. Синода П.П.Извольскому. Позднее — 19 сентября 1909 г. — П.А.Столыпин указал, в частности, в письме новому обер-прокурору Св. Синода С.М.Лукьянову: «Предположив, предварительно принятия каких-либо конкретных мер, всесторонне обсудить и сообразить все дела нашего культурного труда в Поволжье в особом совещании, в составе нарочито осведомлённых с местными условиями лиц, я признаю безусловно необходимым приобщить к имеющим быть суждениям и представителей Православной церкви. В среде наших иерархов особо полезными для этого дела намечаются сами собою местные деятели: преосвященный Андрей, викарий епископа Казанского, уже положивший свой труд в качестве руководителя братства Св.[ятителя] Гурия в деле поместного миссионерства, и преосвященный Алексий[20], ректор Казанской Духовной академии, небезызвестный своею деятельностью миссионер на Юге России».[21]
В начале 1910 г. было созвано «Особое Совещание по выработке мер для противодействия усилению татарско-магометанского влияния в Казанском крае» (по другим документам — «Особое Совещание для противодействия татарско-мусульманскому влиянию в Приволжском крае»)[22] под председательством директора Департамента духовных дел А.Н.Харузина, в состав которого, помимо прочих, указом Св. Синода, были включены викарии Казанской епархии епископ Чистопольский Алексий (в миру — А.Я.Дородницын) и епископ Мамадышский Андрей (в миру — князь А.А.Ухтомский). При этом решения, принятые на данном совещании, наглядно свидетельствовали об успехе сторонников миссионерского курса Н.И.Ильминского. Однако критика последнего со стороны представителей местных черносотенных организаций на этом не прекратилась.
В 1910 г. епископ Андрей вступил в бескомпромиссную полемику с противниками системы инородческого просвещения Н.И.Ильминского, главным обличителем которой в Казани стал председатель Совета «Царско-Народного Русского Общества» (ЦНРО) профессор В.Ф.Залеский. Причём, ситуация осложнялась тем, что того же В.Ф.Залеского, по иронии судьбы, можно было считать, пожалуй, наиболее «нестандартно мыслящим» в инородческом вопросе черносотенным лидером (причём, не только в Казани, но, возможно, и в целом в России). Именно он являлся инициатором и куратором создания в конце 1908 г. в Казанской губернии уникального в своём роде черносотенного «Царско-Народного Мусульманского Общества», целиком состоявшего из татар-мусульман,[23] и активным пропагандистом идей панславизма, ради торжества которых В.Ф.Залеский даже предлагал восстановить независимость Польши (с одновременным переселением всех поляков за пределы Российской империи). Однако, одновременно с этим, профессор он ратовал за отмену системы Н.И.Ильминского, не отвечающей, на его взгляд, истинным целям и задачам политики русификации православных инородцев в «школьном вопросе».
При этом наибольшего размаха критика им системы Н.И.Ильминского приобрела в преддверии проходившего в июне 1910 г. в Казани Миссионерского съезда. Выступивший в качестве основного борца с адептами системы Н.И.Ильминского профессор В.Ф.Залеский превратил критику своих оппонентов в затяжную газетную баталию. При этом, главный удар по ним лидер ЦНРО нанёс в день открытия Миссионерского съезда — 13 июня 1910 г., поместив в газете «Казанский Телеграф» статью с продолжением под названием «Система Ильминского». В дальнейшем он превратил её в девятнадцатистраничный «Доклад о ненормальности постановки инородческого образования в Казанской губернии», который вынес на обсуждение Казанского дворянского губернского собрания. «Правильная по основной идее система эта, — заявлял, в нём, в частности, В.Ф.Залеский, — отчасти самим [Н.И.]Ильминским, а главным образом его преемниками, искажена до такой степени, что вместо пользы приносит вред и вместо ожидаемого обрусения инородцев — укрепляет инородческий сепаратизм».
«Коренную», «самую грубую», «самую тяжкую» ошибку Н.И.Ильминского лидер ЦНРО усматривал в том, что он и его последователи «вместо того, чтобы возвысить инородцев до православно-русской цивилизации, цивилизацию эту принизили до уровня невысокого инородческого развития», а «русско-православное образование» подменили «воспитанием православно-инородческим». Особенно сильно в этой связи миссионерам «попало» за приоритетное преподавание и выпуск общеобразовательных и литературно-художественных книг на местных языках, «инородческое засилье» в Казанской инородческой семинарии и тому подобные «преступления» против русской государственности. В качестве мер по «исправлению» ситуации лидер ЦНРО предлагал, в частности, постепенно перевести богослужение на церковно-славянский язык и не назначать инородцев учителями в инородческие школы и священнослужителями в инородческие приходы.
То, что В.Ф.Залеский явно «переборщил» со своими обвинениями и предложениями, оказалось очевидно даже для большинства тех миссионеров, что стояли на право-монархических позициях. Поэтому, нет ничего удивительного в том, что многие участники Миссионерского съезда, на деле знакомые с истинным положением вещей, отнеслись к подобным предложениям с нескрываемым неприятием. Съезд признал необходимость вновь оживить миссионерскую деятельность, но при этом отверг крайние подходы к её осуществлению, фактически поддержав заявление епископа Андрея о том, что только школа Н.И.Ильминского «может бороться с наступательным движением ислама». Заметную роль в борьбе с нападками В.Ф.Залеского на систему Н.И.Ильминского сыграл и сам архиепископ Казанский и Свияжский Никанор (в миру — Н.Т.Каменский), позиция которого по данному вопросу выразилась, по словам современного казанского историка Е.В.Липакова, «в своеобразной «демонстрации протеста» в виде крестного хода на могилу Н.И.Ильминского и клятвы верности его системе».
Однако, не удовлетворившись итогами Миссионерского съезда, лидер ЦНРО решил добиться своей цели иным путём. 14 — 15 января 1911 г. Казанское губернское собрание дворянства, заслушав и обсудив доклад В.Ф.Залеского, постановило, кроме прочего, уполномочить Предводителя дворянства Казанской губернии С.С.Толстого-Милославского представить на рассмотрение Императора Николая II высказанные «соображения по вопросу о постановке инородческого образования». Выступление председателя Совета ЦНРО наделало довольно много шума в дворянских, чиновничьих и церковных кругах. Многие предложения профессора В.Ф.Залеского нашли, к примеру, поддержку у таких влиятельных лиц, как князья А.А.Крапоткин (правый октябрист) и П.Л.Ухтомский; против них, кроме епископа Андрея, выступили член Совета министра народного просвещения России Н.А.Бобровников, Казанский уездный Предводитель дворянства, член Государственной Думы А.Н.Боратынский (тоже известный октябрист), попечитель Казанского учебного округа А.Н.Деревицкий и другие. Будучи убеждёнными сторонниками постепенной и ненасильственной христианизации, последние обвинили В.Ф.Залеского в «извращении» истины и разжигании межплеменной розни.
Незамедлительным ответом на обвинения со стороны черносотенного лидера стала статья епископа Андрея под названием «Крупная новость в деле инородческого просвещения», помещённые в феврале 1911 г. на страницах редактируемого им журнала «Сотрудник Братства Святителя Гурия». Справедливо полагая, что, пытаясь запретить богослужение на инородческих языках и предлагая назначать в инородческие приходы и школы исключительно русских священников и учителей, «крайне правые» лишь оттолкнут от русского народа в целом лояльных к нему православных инородцев, он блестяще парировал все обвинения системы Н.И.Ильминского в несостоятельности. Поставленные под большое сомнение основные положения и выводы доклада В.Ф.Залеского, которые, по слухам, в непроверенном виде уже дошли до Императора Николая II, вызвали заметный чиновничий переполох, в результате чего дело постепенно начали «спускать на тормозах».
В конце концов, многострадальную систему Н.И.Ильминского всё же оставили в покое, однако опосредованное влияние на политику властей кампания против неё всё же оказала. Одним из его проявлений можно считать издание 14 июня 1913 г. «Правил о начальных училищах для инородцев», предписывавших, кроме прочего, начинать обучение в них русскому языку не позднее третьего месяца первого года преподавания, что само по себе являлось весьма приемлемой мерой.
Что же касается епископа Андрея, то многолетние споры с представителями право-монархических организаций по «инородческому вопросу» явно охладили их взаимоотношения. Владыка стал более резок в высказываниях относительно деятельности черносотенцев и постепенно дистанцировался от них, но по-прежнему продолжал принимать активное участие в их общественно-церковных, благотворительных и просветительных делах, не отталкивая от себя тех «крайне правых», которых считал своими единомышленниками и соратниками.
«НИКТО НЕ ОБЪЯСНИЛ МНЕ, ЗА ЧТО МЕНЯ ОТОРВАЛИ ОТ МОЕЙ ДУХОВНОЙ СЕМЬИ»
Для многих в Казани, в том числе, и для самого о. Андрея, известие о переводе в Абхазию оказалось крайне неожиданным и абсолютно не обоснованным. Сам владыка склонен был даже усматривать в этом происки неких «тайных сил», однако не конкретизировал, что это за силы. Действительно, «скоропостижный» перевод епископа Андрея на Кавказ в самый разгар развёрнутых, но далеко ещё не доведённых им до успешного завершения, многочисленных миссионерских начинаний выглядел, по крайней мере, нелогично и наносил ощутимый удар по заметно оживившейся при нём православной миссии в весьма неблагополучной в данном отношении Казанской епархии.
В своей ответной речи 17 августа 1911 г. во время прощального чествовании на общем собрании БСГ епископ Андрей, в частности, сказал: «По попущению Божию, вследствие влияния каких-то тайных сил, я принуждён покинуть моё любимое дело и дорогое для меня Братство Святителя Гурия. Я принуждён покинуть ту любящую своего духовного отца семью, которая около меня, за 12 лет моей жизни в Казани, образовалась. Я принуждён оставить в Казани беспомощными многих сирот в буквальном и переносном смысле этого слова. Прошу прощения за это бессердечие моё, но моей вины в этом обстоятельстве нет нисколько. Я только из газет узнал о своём удалении из Казани, и никто не объяснил мне, за что меня оторвали от моей духовной семьи. Если я здесь работал с пользою для дела, — почему я должен его покинуть, — ведь здесь так мало законченного, а только всё начато. А если я был здесь вреден, зачем дают мне ещё большее дело, может быть, для меня непосильное?» Первоначально епископ Андрей, по его же признанию, хотел даже отказаться от нового назначения и уйти в свой «любимый Трёхсвятительский монастырь», но, расценив, что это «дало бы только лишний повод к грешным мыслям и словам», решил исполнить пастырский долг послушания.
Один из августовских номеров «Сотрудника Братства Святителя Гурия» за 1911 г. открывался коротким сообщением «От редактора» следующего содержания: «Дорогие читатели! Изучив Казанский Край, быт крещёных татар, вотяков, черемис, чуваш; отдав служению приволжских инородцев все свои силы, — я оказался переведённым в Сухум — просвещать Абхазию!
Простите, братие! — Желаю вам успехов в ваших трудах. Желаю, чтобы вам не было так больно, как мне».
Понимая, что перевод епископа Андрея в Сухум практически обезглавит местную миссию, православная Казань и вся епархия (и в особенности — инородческие приходы) с огромным трудом и нескрываемым, ропщущим беспокойством отпускали его от себя. Достаточно сказать, что сразу после получения известия об этом в православных инородческих приходах начался сбор подписей под прошениями об оставлении владыки в Казани. В одном из них — на имя архиепископа Казанского и Свияжского Иакова, под которым поставили подписи прихожане восьми сёл во главе со своими священниками, а также ещё трое сельских батюшек и один псаломщик, говорилось, в частности: «Ваше Высокопреосвященство, уведомились мы, что епископ Андрей уходит из Казани, опечалились мы и решили просить Вас, нашего Архипастыря, ходатайствовать пред Батюшкой Государем о том, чтобы епископа Андрея оставили в Казани, ведь без него мусульмане и язычники, с которыми мы живём, опять начнут притеснять наших православных крещёных татар и вотяков и сманивать [их] в свою веру».[24]
Напротив, реакция «конкурирующей стороны» на новое назначение епископа Андрея оказалась весьма оптимистичной. Как заметил по этому поводу архиепископ Иаков, епископ Андрей «положил немало хлопот и трудов» к тому, чтобы «противодействовать влиянию на православное население магометан, равно как и раскольников и сектантов». «Весьма веское свидетельство об этом, — подчёркивал он, — можно видеть в том настроении, какое со всею ясностию проявилось у магометан и других противников Церкви Христовой при получении известия о переводе Преосвященного Андрея из Казани в Сухум. Они не скрывают своей радости в виду этого события».
Следует признать при этом, что оптимизм противников православной миссии в Казанской епархии в известной мере оправдался: после отъезда отсюда епископа Андрея, произошедшего 29 августа 1911 г., равноценной замены ему здесь так и не нашлось. Ранее сосредотачивавшиеся в одних архиерейских руках миссионерские и общественно-церковные функции в том же августе были распределены между пятью лицами, что отнюдь не способствовало их столь же эффективному, как при епископе Андрее, исполнению.
Сам отъезд владыки из Казани, последовавший после совершённой им в Казанском Спасо-Преображенском монастыре литургии, судя по описанию «Известий по Казанской епархии», представлял собой прямо-таки душераздирающее зрелище. «Несмотря на то, что литургия началась ранее обыкновенного, — сообщалось, в частности, в этом журнале, — просторный храм не мог вместить всех, желавших помолиться с Владыкой. В храме чувствовалось печальное настроение, с чем прекрасно гармонировало стройное, но торжественно-печальное пение спасского хора. Проповедь Владыки, произнесённая здесь, очень часто прерывалась плачем богомольцев, так что Владыке стоило большого труда довести её до конца. Кончилось богослужение, а богомольцы не думали ещё уходить из храма. В то же время двор Спасского монастыря был полон народа, ждавшего выхода Владыки. Многие знали, что Епископ Андрей в этот день должен отбыть из Казани, но никто точно не мог сказать, в каком часу и на каком пароходе. Густая толпа народа не давала Владыке возможности пройти к карете: кто спешил получить его благословение, кто в последний раз увидеть лицо любимого Владыки. Стоило больших усилий Владыке пройти до кареты, ещё больших — уехать: многие руки держали колёса её и не давали ей двинуться. Стояли плач, стон и вопль мног…»
Подобная же история повторилась и на пароходной пристани, которая «переполнилась до такой степени, что только усилия полиции помогли Владыке попасть на пароход». «Когда пароход, — сообщалось в „Известиях…“, — отходил от пристани, поднялся такой плач провожавших, что только каменные сердца могли удержаться от слёз. По лицу самого Владыки струились слёзы…»
«В ТРИ ДНЯ ПРОСТО СЛУЧИЛОСЬ УМОПОМРАЧИТЕЛЬНОЕ»
«После епископа Гавриила[25] и перевода [В.А.]Геймана из Сухумского округа, — говорилось, в частности, в изданном в 1913 г. „Путеводителе по городу Сухуму и Сухумскому Округу с историко-этнографическим очерком“, — христианство поколебалось и магометанское учение стало пускать свои корни в Абхазии, но есть полная надежда, что новый Сухумский епископ Андрей, при своей энергии и неустанном труде, даст христианству по-прежнему своё первенствующее место. Разъезды по епархии, частые проповеди, знакомство с нравами и обычаями вверенной ему паствы, общая симпатия, которую он так скоро завоевал себе, неутомимая энергия и апостольский образ жизни, а также издание особенного специального духовного журнала „Сотрудник“ — первого печатного органа за всё время существования епархии — обязательно привлекут к нему сердца мирян. При этом надо отметить, что достопочтенный архипастырь энергично взялся за восстановление древних памятников христианства. Надо только, чтобы высшая духовная власть помогла ему в развитии церковно-приходских школ. Коли безграмотные турецкие вероучители сумели завоевать расположение тёмного люда, то подготовленные миссионеры, относясь к делу с любовью и усердием, могут ещё больше завоевать себе такое расположение, имея во главе не канцеляриста, не карьериста, а поклонника живого дела».[26]
Очевидно, что епископ Андрей и здесь — на Кавказе — оставался полностью верен своему миссионерскому долгу. «Отрадно, — сообщалось в том же „Путеводителе“, — что епископ Андрей знакомится с самыми заброшенными уголками своей епархии. Его посещение Бедийского храма останется навсегда памятным в жизнь населения. Его проповеди, его задушевную речь слушала 10 тысячная толпа.
А недавнее его посещение Псхувского перевала, где приютилось до 50 домов христиан, разве не вызывает общее удивление? Преосвященный проник туда с одним провожатым, сделав по самым трудным тропам, в течение двух суток 80 вёрст».
Вместе с тем, за два с небольшим года своего пребывания в Сухуме, епископ Андрей привычными для себя критичными высказываниями относительно тогдашнего состояния церкви и неосознанной в полной мере ответственности верховной власти за происходящие в общественно-церковной жизни негативные процессы оставил у некоторых новых знакомых весьма неоднозначные впечатления о себе. Так, например, знаменитый монархист князь Н.Д.Жевахов в оставленных им воспоминаниях назвал епископа Андрея человеком «путаным» и известным «своими антимонархическими взглядами», что, впрочем, могло быть навеяно не только «нестандартными» высказываниями самого владыки, но и распространявшимися о нём среди недоброжелателей слухами. А тех, кому его нелестные замечания были не по душе, предостаточно имелось и в местах служения владыки, и в столице Российской империи.
Не продержав на Сухумской кафедре епископа Андрея и двух с половиной лет, 22 декабря 1913 г. Св. Синод назначает его Уфимским и Мензелинским (позднее — уже в советское время — он был также возведён в сан архиепископа). Но этот новый перевод вряд ли являлся для него столь же болезненным, как перевод из Казани в Сухум. Учитывая, что общая религиозная ситуация в Уфимской губернии немногим отличалась от таковой в хорошо знакомой ему Казанской губернии, можно утверждать, что владыка вернулся «домой».
Служа в Уфимской губернии, он продолжил свою активную общественную и миссионерскую деятельность, которая, в отличие от казанского и сухумского периодов его служения достаточно подробно описана в отечественной исторической литературе. Самое начало нового — уфимского — периода его жизнедеятельности оказалось достаточно спокойным, однако дальнейшие повороты истории, закружившие Россию в вихре «германской» войны и кровопролитного гражданского противостояния, наполнили её достаточно неожиданным и противоречивым содержанием.
В 1915 г. епископ Андрей, вместе с А.Н.Деревицким и М.А.Миропиевым, выступил инициатором создания в Уфе известного «Восточно-Русского Культурно-Просветительного Общества» (ВРКПО), деятельность которого, а также роль в ней владыки, хорошо раскрыты в статьях современных уфимских исследователей Н.П.Зиминой и К.В.Максимова[27], не требующих дополнительного пересказа. Как и следовало ожидать, новое общество, учредительное собрание которого состоялось 2 февраля 1916 г., стало придерживаться в своей деятельности славянофильского направления. Что же касается епископа Андрея, то он вскоре был избран почётным председателем его Совета. Согласно уставу ВРКПО, его целью являлось «содействие развитию духовных и материальных сил русской народности в восточной части России», а одними из основных задач — укрепление среди местного русского и инородческого населения «исконных русских начал преданности Церкви, Царю и Отечеству», а также сближение инородцев с русскими «на почве взаимного уважения и приобщения к русской образованности и гражданственности». В связи с этим, а также, учитывая факт вхождения в Совет ВРКПО некоторых известных уфимских правых монархистов, можно предположить, что епископ Андрей решил воплотить в этом обществе свои идеальные «казанские» представления о том, какими на самом деле должны быть славянофильские русские патриотические организации — без опасных крайностей и «политической партийности», а также едиными в мыслях и поступках с ведомыми ими православными инородцами.
С 1916 по 1918 гг. ВРКПО издавало под руководством епископа Андрея свой журнал «Заволжский Летописец». Кроме этого, в те же годы общество выпускало в Уфе первую газету для крещёных татар «Дус» («Друг»), печатавшуюся на «кряшенском» языке (своеобразном диалекте татарского) алфавитом Н.И.Ильминского (кириллическим шрифтом), которую выписывали, в том числе, и мусульмане. Весьма странно в связи с последним обстоятельством выглядит, кстати сказать, «заключение» одного из нынешних казанских «татароведов» Р.У.Амирханова о том, что «Дус», вкупе с издававшейся в Вятке газетой «Сугыш хабарлярэ» («Военные вести»), выходившим в Париже на русском языке журналом «Мусульманин» и петербургской газетой «В мире мусульманства», «ничего общего с татарской национальной прессой не имели». «Достаточно напомнить, — приводит он в подтверждение этого вывода «убойный» аргумент, — что издателем газеты «Дус» являлось «Восточно-русское миссионерское общество».[28] Видимо, по мнению Р.У.Амирханова, под определение «татарской национальной прессы» уже по самому своему определению не могут подпадать православные и не оппозиционные издания. «Крещёные татары» же, судя по всему, как часть татарского народа, им в расчёт и вовсе не берутся (хотя, конечно, современных кряшен подобное логическое заключение вряд ли способно сильно расстроить).
Несомненно, пастырская, миссионерская и общественная деятельность епископа Андрея в Уфе не ограничивалась лишь упомянутыми выше эпизодами, а была ещё более насыщенной и многогранной. Но это уже является темой отдельного повествования.
Нескрываемое воодушевление епископ Андрей испытал в связи с известием о вступлении России в войну с Германией и её союзниками, искренне считая, что русская армия выполняет в ней освободительную миссию. Как истинный славянофил, с огромной радостью воспринял он весть о том, что: «Наш Верховный Главнокомандующий, Великий Князь Николай Николаевич уже сказал великое слово братской любви братьям полякам». В своей брошюре «Исполнение славянофильских предсказаний», изданной в 1914 г. в Уфе, епископ Андрей торжествовал: «Сбывается пророчество славянофилов: «Орлы Славянские взлетают"… Начинается новая страница всемирной истории; полное освобождение славян, эпоха их самостоятельного политического бытия, полное нравственное торжество России в международной политике…
Остаётся теперь пожелать и ждать на Руси торжества церковных начал, отрезвления русского народа, свободного голоса Церкви в церковных делах и прекращения партийной брани». Но надеждам этим, как известно, сбыться было не суждено.
Вместе с тем, многие речи и статьи владыки уфимского периода его служения свидетельствуют о том, что в последние предреволюционные годы и непосредственно во время февральско-мартовских событий 1917 г. епископ Андрей, считавший главнейшим предназначением Царствующего Дома Романовых защиту и прославление православия, испытал сильное разочарование в его представителях, не сумевших предотвратить скатывание к социальной и духовной катастрофе. Осознавая, что кризис власти в России приобретает угрожающие масштабы, он в числе немногих авторитетных иерархов РПЦ выступил против Г. Е.Распутина, в личности которого усматривал разрушительное начало, предупреждая Императора Николая II о том, что его влияние может возыметь самые трагические последствия.
Духовный максимализм епископа Андрея тех лет в полной мере воплотился в его высказывании 1914 г. о том, что: «Славянофилы и признавали государственность лишь как защиту Божией правды от всякой земной неправды». Так же, безусловно, считал и сам владыка, для которого понятия «самодержавие» и «монархия» имели смысл лишь при обязательном условии соблюдения ими своих святых обязанностей по защите «Божией правды от всякой земной неправды». Однако, по мнению епископа Андрея, императорская власть с таковой задачей справлялась к этому времени всё хуже и хуже. Явно не сбывались и ожидания владыки, связанные с освободительной миссией русской армии.
Однако, несмотря на это, представлять епископа Андрея в образе либеральствующего «буревестника революции» — дело весьма неблагодарное. Крушение монархии он расценил как огромную трагедию, но трагедию закономерную, ставшую следствием вековых отступлений от традиционных принципов русского миропорядка.
«Все иллюзии, которыми жили люди ещё недавно, — цитировал 22 марта 1917 г. «Голос Казани» его слова из статьи, помещённой в одной из центральных газет, — все они разлетелись в прах; всё то, чем жили отцы и деды наши, все идеи, которым они служили с таким иногда самопожертвованием, весь тот строй русской жизни, которым жила Россия двести лет, вдруг разлетелся, как карточный домик, в три дня просто случилось умопомрачительное! Нечто совсем невероятное ещё неделю тому назад сделалось действительностью».
По мнению епископа Андрея, в «той трагической катастрофе, которая постигла только что отошедший в область истории режим», оказался повинен он сам, ибо допустил вырождение самодержавия. «Моё мнение таково: — продолжал он, — это случилось потому, что режим этот был в последнее время беспринципный, грешный, безнравственный. Самодержавие русских царей выродилось сначала в самовластие, а потом в явное своевластие, превосходившее все вероятия. Против этого восстали в своё время те прекрасные, чистейшие в нравственном отношении философы-христиане, которые известны под именем славянофилов. Они напоминали русским царям, что их самодержавие есть либеральнейшая власть, не мыслимая без гарантии личности, без свободы вероисповедания и свободы слова. Но замкнутые самомнением уши остались глухи для слушания хороших слов. Всё оставалось по старому, и вместо того, чтобы заботиться о совести (православии), заботились только о грубой силе (самодержавии)».
Оценив в одном из своих обращений к уфимской пастве действия великого князя Михаила Александровича как «благоразумный, прекрасный поступок», он заметил, что: «Этот шаг его — предоставление народу права его переизбрать — его исторический подвиг и великая его заслуга». Будучи убеждённым сторонником славянофильской православно-монархической традиции, епископ Андрей воспринял поступки отрёкшегося от престола Императора Николая II и его брата как осмысленное и ответственное проявление воли верховных правителей, наделённых властью самим Богом. «Как ко всему этому может и должна относиться всякая верующая христианская душа? — Вопрошал епископ Андрей и сам же отвечал на этот вопрос. — Я знаю, что совесть многих смущена, что многие души ждут ясных указаний того, в праве ли они отречься от прежнего строя. Не изменят ли они «присяге», признав новое правительство Государственной Думы. По этому поводу для успокоения смущённых совестей и я хочу сказать несколько слов.
Прежде всего, должен сказать, что ни о какой «присяге» не может быть речи. Отречение от престола императора Николая II освобождает его бывших подданных от присяги ему». В одной из своих статей он выразился ещё более резко, заявив, что «рухнула власть, отвернувшаяся от Церкви», и, таким образом, «свершился суд Божий». Однако новая власть, несмотря на ожидания, оказалась значительно беспринципнее, грешнее и безнравственнее прежней, что епископ Андрей и признал уже в самом ближайшем будущем.
После февральско-мартовских событий 1917 г. епископ Андрей рассматривался в качестве наиболее предпочтительной кандидатуры на пост митрополита Петроградского, но, будучи сторонником выборности духовных лиц, отказался от этого назначения. Его заявления, проповеди и статьи производили небывалый фурор в российском обществе, хотя он не говорил и не писал в них практически ничего нового для себя. Единственным заметным «новшеством» явилось, пожалуй, то, что владыка впервые в полный голос заявил о возможности «воссоединения старообрядческой Церкви с православною». В апреле 1917 г. уже успевший прослыть «либералом» епископ Андрей был включён в новый состав так называемого «революционного» Святейшего Синода.
Однако истолкованный многими в качестве «либерализма» духовный максимализм епископа Андрея начал вскоре преподносит представителям «нового строя» неожиданные «сюрпризы». Так, уже в августе 1917 г. владыка опубликовал «Открытое письмо министру-предс.[едателю] А.Ф.Керенскому», в котором, после дежурного выражения уверенности в «глубоком патриотизме» последнего, откровенно вопрошал: «А что делается сейчас в России? Во что обратилось наше отечество? Ведь это же ужасно! — но это факт: наша родина — это арена для всяких преступлений и насилий… - Грабят церкви, грабят монастыри, грабят богатых, грабят даже бедных, если у них имеется лишняя корова или лишняя коса… А потом прибавляют: «Благодари ещё Бога, что эта коса не прошлась по твоей голове», а потом с награбленными косой, плугом, сапогами идут, не стесняясь и никого не стыдясь рядом в свою деревню — до следующего грабежа.
Это ли не расцвет русского социализма? Это ли не торжество демократии? Такой социализм дикарей скоро может выродиться в коммуну, от которой до людоедства останется только один шаг…
Ещё немного и всё оружие, находящееся в руках нашего «Христолюбивого» воинства, обратится только на самоистребление, когда «постановят» сначала истребить буржуев первой степени, а потом будут грабить тех буржуев, у которых только имеются лишние сапоги…"[29] Владыка искренне убеждал А.Ф.Керенского в том, что: «Нужна власть! Нужна сильнейшая власть! Но эта власть должна быть в руках безукоризненно чистых и в руках людей, понимающих «религиозную психологию народа».
Он напомнил «министру-председателю» высказанную ему при недавней личной встрече в высшей степени прорицательную мысль о том, что «отделение церкви от государства не страшно для Церкви, но для государства страшно его собственное отделение от Церкви». Вспоминая переданную им А.Ф.Керенскому просьбу солдат «не уничтожать присяги и не вводить в солдатскую жизнь безрелигиозности», епископ Андрей отмечал, что «отделить русский народ от Церкви значит — создать разбойничью толпу из людей, которые ещё вчера были уверены в своей совестливости». «Православная Церковь, — писал он, — это царство человеческих совестей; отделить в России государство от Церкви — это значит отделить народ от его совести, лишить его жизнь всяких нравственных устоев. Это сейчас у нас и произошло: мы переживаем эпоху уродливого отдарства от Церкви, т. е., всеобщего, преступного грабительского настроения с полным забвением всяких нравственных устоев… Грабят и прибавляют без всякой иронии: «Такова народная воля"…»
На проходившем в том же августе 1917 г. в Москве Государственном совещании епископ Андрей предложил создать беспартийное «министерство спасения отечества», обещая, что оно получит благословение Всероссийского Церковного Собора. Но, осознав нежелание новых властей мыслить христианскими категориями, уже в сентябре 1917 г. он высказался за прекращение всяких контактов с государственными органами, обвинив их в проведении антицерковной политики. В октябре того же года епископ Андрей был выдвинут от Уфимской губернии кандидатом в члены Учредительного Собрания. Причём, одновременно с этим владыка ни на минуту не забывал и об общественной деятельности, организовав в Уфе приют для солдатских детей-сирот и выступив инициатором создания первого русского церковно-приходского кооператива «С заботой о бедняках», открытого 1 июля 1917 г.
События октября 1917 г. епископ Андрей первоначально расценил как заговор Германского генерального штаба и призывал бороться с немецко-еврейским заговором, орудием которого считал большевизм. Однако уже в январе 1918 г. он смягчил своё отношение к большевикам, выразив мнение, что это заблуждающиеся русские люди, которые ещё могут исправиться. Когда же стало очевидным, что большевики исправляться не собираются и, преследуя, по словам епископа Андрея, «хорошую цель», средством её достижения делают насилие, насаждая государственный деспотизм и богоборчество, он открыто встал к ним в оппозицию.
Дальнейшая судьба епископа Андрея в значительной степени известна: он прошёл трудный и достаточно извилистый путь на русскую Голгофу, закончившийся мученической смертью 4 сентября 1937 г. в ярославской тюрьме.[30] Исследователи жизни владыки по-разному оценивают послереволюционный период его деятельности, «растаскивая» цельную натуру епископа Андрея на эпизоды, конфликты и цитаты. Но как бы то ни было, как бы ни неудобен оказывался владыка для того или иного «одноканального» восприятия отечественной истории, очевидным является то, что вся его жизнь являла собой подвиг во имя христианской любви, Святой Руси и многострадального русского народа. И уже самим этим подвигом он в полной мере искупил все те человеческие грехи, которые сам же постоянно признавал за собой и в которых каялся перед всем православным народом.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
В связи с этим я обращаюсь ко всем, кому не безразличны богословские, общественные и миссионерские идеи епископа Андрея, по возможности глубже изучать его многочисленные проповеди, воззвания и статьи, открыто делясь на сей счёт своими соображениями и замечаниями с историками. Думаю, что только так — через конструктивную аргументированную дискуссию — мы сможем приблизиться к целостному пониманию этой неординарной личности и достойной её истинным масштабам оценке.
Игорь Евгеньевич Алексеев, кандидат исторических наук (Казань)
Национальный архив Республики Татарстан. Ф. 4. Оп. 1. Д. 125 513. Л. 1 и об., Д. 127 829. Л.л. 1 — 2 об., 18 об., 20 — 22;
Алексеев И.Е. Во имя Христа и во славу Государеву (история «Казанского Общества Трезвости» и Казанского отдела «Русского Собрания» в кратких очерках, документах и комментариях к ним): В двух частях. — Часть I. — Казань: Изд-во «Мастер Лайн», 2003. — 304 с.;
Алексеев И.Е. Полемика казанских черносотенцев с последователями системы Н.И.Ильминского // Материалы научно-практической конференции на тему «Этнические и конфессиональные традиции кряшен: история и современность». — Б.м. [Казань]: Кряшенский приход г. Казани, 2001. — С.с. 79 — 83.;
Алексеев И.Е. Русское национальное движение в Казанской губернии и Татарстане: конец XIX — начало XXI веков (опыт словаря). — Казань: «Мастер Лайн», 2004. — 322 с.;
Алексеев И.Е. Чёрная сотня в Казанской губернии. — Казань: Издательство «ДАС», 2001. — 335 с.;
Андрей // Татарская энциклопедия: В 5 т. / Гл. ред. М.Х.Хасанов, отв. ред. Г. С.Сабирзянов. — Казань: Институт Татарской энциклопедии АН РТ, 2002. — Т. 1: А — В. — С. 151.;
Андрей (Ухтомский Александр Алексеевич) // Русское поле. — http://www.hrono.ru/biograf/andrei_uhtom.htm;
Голос Казани. — 1917. — 22, 30 марта;
Деятель. — 1901. — N 3 (март). — С. 133.; - 1903. — N 2 (февраль). — С. 98.; - 1904. — N 4 (март). — С. 133.; - 1906. — N 12 (декабрь). — С.с. (1) — 3.; - 1913. — N 1 (январь). — С. 23;
Зеленогорский М.Л. Жизнь и деятельность архиепископа Андрей (князя Ухтомского). — Москва: Изд-во «Терра», 1991. — 334 с. + 16 с. илл.;
Известия по Казанской епархии. — 1899. — N 17 (1 сентября). — С.с. 737 — 740.; - N 19 (1 октября). — С. 839.; - 1907. — N 9 (1 марта). — С. 256.; - N 37 (1 октября). — С.с. 1125 — 1126.; - N 42 (8 ноября). — С.с. 1304 — 1309, 1320, 1322.; - 1911. — NN 36 — 37 (22 сентября — 1 октября). — С.с. 1029 — 1060;
Исполнение славянофильских предсказаний / Сост. епископ Андрей. — Уфа: Электро-типография «Сеятель», 1914. — 20 с.;
Казанский Телеграф. — 1906. — NN 3922 (26 февраля), 3928 (5 марта), 3962 (19 апреля), 3967 (25 апреля), 3969 (27 апреля), 3990 (27 мая), 4026 (12 июля), 4030 (16 июля), 4109 (21 октября).; - 1908. — N 4483 (8 февраля);
Личный состав служащих в духовно-учебных заведениях Казанской епархии (1899 — 1900 уч. г.) / Приложение к «Известиям по Казанской епархии» за 1899 г. (N 16). — Казань: Типо-литография Императорского Университета, 1899. — С. 13;
Латыпова В.В. Андрей // Башкортостан: Краткая энциклопедия. — Уфа: Научное изд-во «Башкирская энциклопедия», 1996. — С.с. 119 — 120;
Латыпова В.В., Исхаков С.М. Андрей (в миру — Ухтомский Александр Алексеевич, князь) // Политические деятели России 1917: Биографический словарь / Гл. ред. П.В.Волобуев. — Москва: Научное изд-во «Большая Российская энциклопедия», 1993. — С.с. 20 — 21.;
Московские Ведомости. — 1908. — N 158 (9 июля);
Наречение и хиротония во Епископа Мамадышского, 3-го викария Казанской епархии, архимандрита Андрея, бывшего наблюдателя миссионерских курсов и наместника Спасо-Преображенского монастыря в г. Казани (От Братства во имя Пресвятой Богородицы при Казанском Кафедральном Соборе). — Казань: Типо-литография Императорского Университета, 1907. — 10 с.;
Первый Волжско-Камский Областной патриотический съезд в Казани 21 — 25 Ноября 1908 г. — Харьков: Типография журнала «Мирный Труд», 1909. — С.с. 8, 31 — 32.;
Подгорный М. Отпал ли архиепископ Андрей (Ухтомский) в старообрядческий раскол? // Русская Катакомбная Церковь Истинных Православных Христиан. — http://katakomb.postart.ru/whoiswho/arh_andrey.htm;
Русь Православная и Самодержавная. — 1908. — N 29;
Сотрудник Братства Святителя Гурия. — 1911. — N 6 (6 февраля). — С.с. 83 — 89., — N 32 (7 августа). — С. 501.
https://rusk.ru/st.php?idar=104459
Страницы: | 1 | |
