Инок в миру

К годовщине смерти Н. В. Гоголя (+ 21 февраля (ст. ст.) 1852 года)

Где-то на перепутьях европейских дорог, в 1845 году, Гоголь писал своему другу графу Александру Петровичу Толстому: «Нет выше званья, как монашеское, и да сподобит нас Бог надеть когда-нибудь простую ризу чернеца, так желанную душе моей, о которой уже и помышленье мне в радость. Но без зова Божьего этого не сделать. Чтобы приобресть право удалиться от мира, нужно уметь распроститься с миром… Нет, для вас так же, как и для меня, заперты двери желанной обители. Монастырь ваш — Россия!» Это письмо, названное Гоголем «Нужно проездиться по России» и включенное в книгу «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847), было запрещено цензурой и не печаталось при жизни автора.

Биографам Гоголя осталась неизвестной и его попытка в конце июня — начале июля 1845 года оставить литературное поприще и уйти в монастырь. Об этом, в частности, рассказывает в своих записках Марфа Сабинина, дочь веймарского православного священника Стефана Сабинина. По ее словам, Гоголь приехал в Веймар, чтобы поговорить с ее отцом о своем желании поступить в монастырь, но тот, видя болезненное состояние Гоголя, отговаривал его и убедил не принимать окончательного решения.

Устремление Гоголя к монашескому образу жизни выражено в конкретных словах составленной им молитвы, которая содержится в его записной книжке: «Милосердия, Господи. Ты милосерд. Прости все мне грешному. Сотвори, да помню, что я один и живу в Тебе, Господи; да не возложу ни на кого, кроме на одного Тебя, надежду, да удалюсь из мира в святой угол уединения».

Последнее десятилетие жизни Гоголя проходит под знаком все усиливающейся тяги к иночеству. Не давая монашеских обетов целомудрия, нестяжания и послушания, он воплощал их в своем образе жизни. «Нищенство есть блаженство, которого еще не раскусил свет. Но кого Бог удостоил отведать его сладость и кто уже возлюбил истинно свою нищенскую сумку, тот не продаст ее ни за какие сокровища здешнего мира». Гоголь не имел своего дома и жил у друзей, — сегодня у одного, завтра у другого. Свою долю имения он отказал в пользу матери и остался нищим, — помогая при этом бедным студентам из средств, полученных за издание своих сочинений. Оставшееся после смерти Гоголя личное его имущество состояло из нескольких десятков рублей серебром, книг и старых вещей — а между тем созданный им фонд «на вспоможение бедным молодым людям, занимающимся наукою и искусством», составлял более двух с половиной тысяч рублей.

Современники не оставили никаких свидетельств о близких отношениях Гоголя с какой-либо женщиной. О его церковном отношении к послушанию говорит тот поразительный факт, что он по совету своего духовного отца сжег главы незаконченного труда и фактически отказался от художественного творчества. О том, насколько труден этот шаг был для Гоголя, можно судить по его признанию в «Авторской исповеди»: «Мне, верно, потяжелей, чем кому-либо другому, отказаться от писательства, когда это составляло единственный предмет всех моих помышлений, когда я все прочее оставил, все лучшие приманки жизни, и, как монах, разорвал связи со всем тем, что мило человеку на земле, затем чтобы ни о чем другом не помышлять, кроме труда своего».

Отражение духовной жизни Гоголя можно найти во второй редакции повести «Портрет» (1842). Художник, создавший портрет ростовщика, решает уйти из мира и становится монахом. Приуготовив себя подвижнической жизнью отшельника, он возвращается к творчеству и создает картину, которая поражает зрителей как бы исходящим из нее светом духовности. В конце повести монах-художник наставляет сына: «Спасай чистоту души своей. Кто заключил в себе талант, тот чище всех должен быть душою. Другому простится многое, но ему не простится». Вторая редакция «Портрета» свидетельствует, что Гоголь вполне сознательно шел по избранному пути религиозного осмысления искусства. В повести он как бы наметил программу своей жизни. Его попытка оставить мир летом 1845 года, по всей видимости, не предполагала окончательного отказа от творчества, но как бы подразумевала возвращение к нему в новом качестве. Путь к большому искусству, полагал Гоголь, лежит через личный подвиг художника. Нужно умереть для мира, чтобы пересоздаться внутренне, а затем вернуться к творчеству.

После Веймара Гоголь не раз еще пытался если не постричься в монахи, то хотя бы приблизиться к монастырю — в конце жизни он собирался на Святой Афон и трижды посетил Оптину Пустынь. Возможно, Гоголь имел намерение остаться в монастыре. Оптинский старец Варсонофий рассказывал в беседе со своими духовными чадами, что незадолго до смерти Гоголь говорил своему близкому другу: «Ах, как я много потерял, как ужасно много потерял…» — «Чего? Отчего потеряли вы?» — «Оттого, что не поступил в монахи. Ах, отчего батюшка Макарий не взял меня к себе в скит?» Это предание отчасти подтверждается свидетельством сестры Гоголя Анны Васильевны, которая сообщала Владимиру Шенроку, биографу писателя, что брат ее «мечтал поселиться в Оптиной Пустыни».

По словам Василия Андреевича Жуковского, настоящим призванием Гоголя было монашество. «Я уверен, — писал Жуковский Петру Александровичу Плетневу в марте 1852 года из Бадена, получив известие о смерти Гоголя, — что если бы он не начал свои Мертвые Души, которых окончание лежало на его совести и все ему не давалось, то он давно бы стал монахом и был бы успокоен совершенно, вступив в ту атмосферу, в которой душа его дышала бы легко и свободно».

Умирал Гоголь с четками в руках. Перед кончиной он дважды исповедался и причастился Святых Таин, а также соборовался. Последними его словами, сказанными в полном сознании, были: «Как сладко умирать!» Накануне, часу в одиннадцатом, он громко произнес: «Лестницу, поскорее, давай лестницу!..» Подобные же слова о лестнице сказал перед смертью святитель Тихон Задонский, один из любимых духовных писателей Гоголя, сочинения которого он перечитывал неоднократно.

После кончины Гоголя в его бумагах были обнаружены обращение к друзьям, наброски духовного завещания, молитвы, написанные на отдельных листках, предсмертные записи.

Молюсь о друзьях моих. Услыши, Господи, желанья и моленья их. Спаси их, Боже. Прости им, Боже, как и мне, грешному, всякое согрешенье пред Тобою.

Будьте не мертвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк прелазай иначе есть тать и разбойник.

Помилуй меня, грешного, прости, Господи! Свяжи вновь сатану таинственною силою неисповедимого Креста!

В завещании Гоголь советовал сестрам открыть в деревне приют для бедных девиц, а по возможности превратить его в монастырь, и просил: «Я бы хотел, чтобы тело мое было погребено если не в церкви, то в ограде церковной, и чтобы панихиды по мне не прекращались».
Владимир Алексеевич Воропаев, доктор филологических наук, профессор Московского университета