Образы крестоносцев в культуре Латвии

Крестовые походы XIII—XIV вв.еков изменили ход истории и развитие культуры народов Прибалтики. Трагедия завоевания Прибалтики немецкими крестоносцами широко отражена в латышской национальной культуре. «Увидал я Рижский замок, весь он полон немцами… Ах, ты, немец, бесов сын, ты зачем пришел в наш край?» — говорится в латышских народных песнях. Наиболее ярко особенности латышского восприятия немецкого господства воплотились в поэме «Лачплесис» Андрея Пумпура (1888) и драме «Играл я, плясал» Яна Райниса (1915), сочиненных по мотивам народных легенд и сказаний.

В поэме Андрея Пумпура о латышском богатыре Лачплесисе крестоносцы сравниваются с армией апокалиптического «зверя, выходящего из моря» (Откр 13. 1): «Море извергнет неких чудовищ в железной броне, с ненасытною пастью» (А.Пумпур, Лачплесис, перевод с латышского В. Державина, М. 1950). Вожди крестоносцев — епископ Альберт, монах Дитрих, воины Даньел Баннеров и Черный рыцарь — представлены слугами дьявола и бесов. Всегда протягивая руку дружбы побежденным врагам, Лачплесис пробуждает совесть в душах эстонского великана Калапуйса и латышской ведьмы Спидалы, которые отрекаются от служения сатане и вступают в борьбу с немцами. Но предатели — чародей Кангар и князь Каупо — помогают крестоносцам победить народного героя. Роковой противник Лачплесиса Черный рыцарь — сын ведьмы, «орудие сатанинского коварства». В Чертовой Яме ведьмы танцуют с бесами, которые принимают облик немецких дворян: «Были на молодчиках черные кафтаны, шляпы-треуголки сбиты на затылки, на кривых ногах — блестящие сапожки, из-под шляп торчали маленькие рожки» (А.Пумпур, Лачплесис, перевод с латышского В. Державина, М. 1950). В латышских сказках бесы изображаются как «господа в черных нарядах», которые говорят «по-немецки» и танцуют на балах без устали от полуночи до третьих петухов (Vaira Vike-Freiberga, The Devil in Latvian folktales, Indiana University Uralic and Altaic Series, Vol. 14, Bloomington, 1982). Похожее описание буйного веселья нечисти содержится в рассказе Киево-Печерского Патерика о бесах, изнурявших плясками преподобного Исаакия Затворника: «И тотчас ударили в дудки, тимпаны и гусли, и, взяв Исаакия, стали с ним скакать и плясать много часов и, обессилев его, оставили едва живым» (Патерик Печерский, Киев, 2003).

Образы Лачплесиса и Черного рыцаря связаны с символикой борьбы Света и Тьмы, Востока и Запада в творчестве Андрея Пумпура и Яна Райниса. Для Пумпура Восток — обетованная земля, где «Девушка Свет породила», колыбель «доброго учения Христова», обращенного во зло западными крестоносцами: «злые в новом ученье все доброе в зло обернули». На Западе «черные демоны в шлемах рогатых точат мечи, угрожая Востоку» (А.Пумпур, Лачплесис, перевод с латышского В. Державина, М. 1950). Действительно, Восточное Христианство никогда не одобряло учений, подобных джихаду и крестовым походам. Византийский император Никифор Фока (963−969) «задумал издать закон, чтобы тех воинов, которые погибли на войне, причислять к лику святых только за то, что пали на войне, не принимая во внимание ничего иного. Он принуждал Патриарха и епископов принять это как догмат. Патриарх и епископы, храбро оказав противодействие, удержали императора от этого намерения, делая упор на канон Василия Великого, который гласит, что воин, убивший на войне врага, должен быть отлучен на три года от причастия» (Лев Диакон, История. Недостатки правления Никифора, М., 1988).

Хотя сами участники крестовых походов считали свои белые одежды с крестами знаками чистоты дел и помыслов, в Латвии крестоносцев называли черными рыцарями. «Тьмою зло одето», — пишет Ян Райнис о Черном рыцаре в драме «Огонь и ночь. Старое сказание в новом звучании» (1907), действующими лицами которой являются герои «Лачплесиса». У Райниса Черный рыцарь — ведомый поводырями слепец, напоминающий гоголевского Вия. Каждую ночь, когда свет и тьма вступают в противоборство, вновь и вновь над обрывом реки Даугавы сражается Лачплесис с Черным рыцарем:

«И доныне лодочники
Иногда о полночи
Видят, как на темной круче
Борются два призрака»
(А.Пумпур, Лачплесис);

«Каждый раз встают их тени,
Чуть настанет полночь, —
Слышен, боли полный,
Вечной битвы мрачный отзвук»
(Я.Райнис, Огонь и ночь).

«Лачплесис» содержит легенду о затопленном бесами замке света, настраивающую на размышления о невидимом граде Китеже и водах бассейнов и водохранилищ на месте православных святынь. В одной из музыкальных версий «Лачплесиса» — рок-опере Зигмара Лиепиньша и Мары Залите — воины Дитриха и бесы поют: «Что ушло под воду, то никогда не поднимется со дна». Но Лачплесис вернул народу затопленный город предков, изгнав оттуда лежащего в гробу крестоносца и семь демонов (Vaira Vike-Freiberga, A. Pumpurs’s Bearslayer: Latvian national Epic or Romantic Literary Creation? National Movements in the Baltic Countries during the 19th Century, Studia Baltica Stockholmiensia 2, Stockholm, 1985). «Семеро иссиня-черных арапов гроб открытый внесли. А в нем — мертвец страхолюдный: ногти торчат, как серпы, зубы торчат, как мотыги. Умер, так, значит, лежи, а этот зашевелился, выпучил жутко глаза и завопил непотребно» (А.Пумпур, Лачплесис, перевод с латышского Л. Копыловой, Рига, 1983). В латышской сказке о лестенском бароне явившийся работнику мертвый рыцарь «открыл рот и показал большой, длинный зуб, похожий на огромный нож» (Латышские народные предания, составитель Алма Анцелане, Рига, 1962). В «Чудесах преподобного Никиты Переславльского» (XVI век) молитва ко святому Никите спасла диакона Евстафия от черного беса «с зубами как острые мечи» (Gail Lenhoff, The Cult of Saint Nikita the Stylite in Pereslavl' and Among the Muscovite Elite, Fonctions sociales et politiques du culte des saints dans les societes de rite grec et latin au Moyen Age et a l’epoque moderne. Approche comparative, Wroclaw, 1999). Образ мертвеца с острыми клыками связан со словами псалма «я лежу среди дышащих пламенем, у которых зубы — копья и стрелы, у которых язык — острый меч» (Пс 56. 5).

Некоторые фольклорные темы имеют параллели в средневековых источниках, относящихся к эпохе крестовых походов в Прибалтике. Например, распространенный в Латвии миф о способности умерших крестоносцев вставать из могилы упоминается в «Хронике земли Прусской» священника Тевтонского ордена Петра из Дусбурга (XIV век): «Когда епископ кропил святую воду на могилы усопших, тело одного мертвого крестоносца из Мейссена, поднявшись, припало к стене церкви. Епископ повелел упомянутому мертвецу вернуться в могилу, что тот и сделал… Воскрес один мертвый рыцарь и предсказал многое на будущее многим и жил долгое время без пищи и питья» (Петр из Дусбурга. Хроника земли Прусской. М., Ладомир, 1997). Латыши рассказывали, как их предки скрутили веревками труп Будбергского барона, чтобы мертвец не бегал по ночам. В Будбергском склепе будто бы и сейчас лежит скелет немца, крепко связанный толстой веревкой. Пузенский барон после смерти выскочил из гроба и убежал в лес. Когда в Салиене из-под земли показался железный кулак мертвого рыцаря, над могилой пришлось поставить нечто вроде трубы. В поместье Занте, где находятся ворота ада, умирающая госпожа нарядилась невестой и ушла с бесами, а гроб похоронили без барыни, пустым (Латышские народные предания, составитель Алма Анцелане, Рига, 1962).

Мертвый немецкий рыцарь пьет кровь живых латышей в драме Яна Райниса «Играл я, плясал», соединившей латышский фольклор с преданиями о великих музыкантах — Орфее и царе Давиде. Главный герой пьесы бродячий музыкант Тотс играет на крестьянской свадьбе, где гости шепчутся о покойном барине, который «по ночам кругом летает, кровь сосет, скотину портит». Старая колдунья предсказывает смерть невесте. Предсказание тут же сбывается: меркнут светильники, во тьме появляется мертвец, который высасывает кровь красавицы Лелде.

Тотс готов на все, чтобы вернуть жизнь Лелде. Придя на кладбище, музыкант соприкасается с попранными крестоносцами могилами предков. Из-под земли раздаются тихие голоса, над могилами мерцают искорки, песок начинает светиться. В блуждающем, неопределенном свете чудятся разорванные, разбросанные клочья тел. Появляется и проходит бесконечный ряд мертвецов, некоторые в латах, иные в мирной одежде. «Вся усеяна дорога рваными частями тел, скошенных косой войны. Под ногой скрипят, мерцают, о себе напоминают бывшие сердца» (Я. Райнис, Играл я, плясал, перевод с латышского Лоры Вильнит, Рига, 1958). Жертвы крестовых походов дают Тотсу свечу мертвецов, свет которой помогает спасти Лелде.

В полночь погубивший Лелде барин — «большой, толстый, в длинном нарядном сюртуке из черного бархата» — не сгибая рук и ног встает из богатой гробницы, украшенной серебром и рыцарской геральдикой. Кровопийце служит бес. Заинтересованные музыкальными способностями Тотса барин и бес приглашают гостя на праздник к трехглавому монстру, где демоны развлекаются, молотя цепами скелеты и кости латышей. Используя пристрастие нечисти к музыке и пляскам, Тотс жертвует собой, чтобы воскресить Лелде и освободить живых и мертвых латышей от власти «чудовищ-мучителей, неволи народа хранителей».

Поход в царство мертвых и гибель Тотса сопровождаются пением кладбищенской медведки, а возвращение к живым — пением петуха. Как Лачплесис связан с силой природы через свои медвежьи уши, так Тотс слышит голос матери-земли через медведку и петуха. О смерти музыканта медведка трещит: «Жив он! Жив он! Он святой! Святой! Гер-р-рой!».

Обряды поминания душ предков занимают важное место среди духовных традиций Прибалтики. Хотя древние народы, пострадавшие от крестовых походов, не оставили никаких письменных свидетельств, Райнис считал, что слышит голоса мертвых, передающих из поколения в поколение память о борьбе с завоевателями. Классик латышской литературы указывал на мистическое значение образов Лачплесиса и Тотса, Черного рыцаря и барина-вампира: «Исторические латышские герои: воины, вожди, скоморохи. Нам следует искать их в глубинах времен, проникать сквозь семисотлетние наслоения пыли, пропитанные кровью латышей, потоками заливавшей всю Латвию… А кто же победители? Те, кто совершил столь тяжкие преступления, что искупить их грехи могла только заведомая смерть, крестовый поход» (Я.Райнис, Дневники и наброски, Избранные произведения, т. 2, М., 1990).

Среди многочисленных иллюстраций к книгам Пумпура и Райниса известны работы художников Гиртса Вилкса и Вольдемара Валдманиса. Впечатляет витраж работы Гиртса Вилкса, изображающий поединок Лачплесиса с Черным рыцарем.

Музыкальная интерпретация эпоса «Лачплесис» и драмы «Играл я, плясал» представлена рядом произведений, среди которых опера Яниса Медыня «Огонь и ночь» (1919), рок-опера Зигмара Лиепиньша и Мары Залите «Лачплесис» (1988), балет Адольфа Скулте «Сакта свободы» (1951), опера Иманта Калныня «Играл я, плясал» (1977), совместная постановка фантасмагории Райниса латышской фолк-группой «Ilgi» и литовским фольклорным театром «Miraklis» (Ilgi-Rainis, Spe’le’ju Dancoju, 2002).

Герои Пумпура и Райниса стали национальными символами Латвии. Сюжеты народных преданий и романтической литературы оживают в изобразительном искусстве, музыке, театре, кино.