 |
| Русская линия | 15.01.2005 |
ЗЛОБОДНЕВНОЕ
Русь за первыми шагами
В каждой сотне лет
Омывалася слезами,
Пила чашу бед.
Из развалин, из-под пепла,
Скинув тяжкий гнет,
Поднималась, дивно крепла,
Снова шла вперед.
Каждый век могучей жизни,
Добытой войной,
Доставался ей, Отчизне,
Дорогой ценой.
Не избег обычных боен
И двадцатый век…
Но безтрепетно спокоен
Русский человек:
Переходит смело, бодро
Грозную ступень —
И за бурей видит твердо
И отрадный день…
И.Мордвинов
ТОЛЬКО НА НЫНЕШНИЙ ДЕНЬ!
Господи! Я не молюсь о будущем далеком и о нуждах завтрашнего дня: лишь ныне, ныне сохрани меня от всякого греха; соблюди меня под покровом Твоим только нынешний день.
Спаситель! Будь со мною в труде моем и молитве, помоги мне быть добрым в делах и словах только нынешний день.
О, пусть я не буду настойчив в исполнении своей воли, но легко и охотно следую воле других, чтоб доставить им удовольствие на нынешний день!
Не попусти, Господи, чтобы я произнес слова бесполезные, оскорбительные, преступные; внуши устам моим слова ободряющие, утешающие и радующие всех, с кем я встречусь в нынешний день!
Благость Пречистой Матери Твоей, Господи, да сопутствует мне и да поможет в сношениях с людьми: пусть я не буду причиной чьих либо страданий, печали и слёз на нынешний день!
Господи! Бедствие приближается ко мне; дай мне силы встретить беду без ропота и уныния, как вестницу Твоей правды и любви ко мне в нынешний день.
Не прошу я, Господи, о завтрашнем дне. Завтра, быть может, я буду близ Тебя, но пощади меня, научи меня, сопутствуй мне только нынешний день!
К ИТОГАМ МИНУВШЕГО
Под тяжелым Крестом свыше ниспосланных бед прожила ты, многострадальная Русь, минувшую годину. И едва ли в какой-либо год слышала ты столь громкий призыв к самоисправлению, к обновлению жизни, к духовному пробуждению… Но куда звали тебя, когда так настойчиво и, подчас, так несправедливо порицали твою наличную жизнь, твой стародавний быт? Какую звезду считали твоей путеводной спутницей и показательницей твоей будущей, беспечальной жизни и деятельности?
На народы запада, на их просвещение, на их быт, на их знания, — вот на что предпочтительно кивали тебе, вот о чем, и уже далеко не впервые, напевали тебе непризнанные вещатели будущей судьбины твоей, когда подымали свой шумный, наскучивший спор о «непобедимости» русского народа, — спор, который, кстати сказать, начинался «за здравие», а свелся «за упокой»!!
И не только неотвязный, заманчивый силуэт соседнего запада — этот как бы постоянный призрак, но и далекий языческий восток, и даже вражеская Япония, разрисовались пред тобою большинством глашатаев, призывающих тебя к подражанию им и к твоему возрождению… И все это писалось и говорилось в то время, когда так нужна была вера в себя, когда так желанны были добрые вестники, которые бы напомнили нам о вере наших отцов, о родном быте, — словом, когда так уместна была молитва доброго поэта, который, призывая Бога, просил, чтобы Он дал нам
………………силу речей,
Да мир огласится далеко
Глаголами правды Твоей…
Однако таких речей почти не было слышно. Русь стояла пред судом Пилата…
Но в то время, когда говорили о тебе, Русь, говорили с укором, ты начала сама говорить за себя языком поучительной и вместе с тем живой действительности.
В то время, когда с арены кровавой брани слышались странные и по существу дела мало говорящие сообщения о том, что под ударами врага не нарушилось обычное течение жизни, что «кафе» и «бульвары» по-прежнему, несмотря на соседство и натиск врагов, не переставали привлекать к себе публику, в то время, когда всем этим хотели уверить нас, что война не устрашила борцов и не нарушила нормального течения жизни, — в это время из недр нашей обширной Родины постепенно выступал наш народ «богоносец», — выступал с жаждой подвига… И мы, примирившиеся с мыслью о потери части военных судов — этих колоссов новейшей техники, стали ждать добрых слухов о доблестных подвигах наших неустрашимых героев, которых, верили мы, всегда может выделить из своей среды наш православно-русский народ. И эти герои явились, и то были, прежде всего, мужи веры и православно-христианского, самобытно русского настроения, потому что и бесстрашный борец за Артурские твердыни, и храбрые вожди армии и флота, и их доблестные воины с именем Божиим отправлялись на бранный подвиг…
И не в посещении «кафе» и «бульваров» — этих еще не очень давних новинок запада — мы стали видеть залог нашего успеха, а в твердости духа и в целости христианского настроения, которое всегда родило и родит героев.
И, под общий разнохарактерный говор, нам невольно рисуются простые, но выразительные картинки действительности. Вот, немногие из них.
Далекая Манчжурия. Русский витязь, герой Рябов, одиноким стоит среди толпы неприятеля. Только несколько минут отделяют его от момента казни. Но он, в виду японских винтовок, готовых сразить нашего защитника Родины, бесстрашно заявляет врагу, что он готов умереть за веру и Родину и за своего Царя православного. Кончилась исповедь. Началась пламенная молитва, молитва веры и сердца. Еще минута, и не стало героя. Но какой глубокий урок — урок не только своим, но и жестоким японцам дал наш добрый православно-русский солдатик. Враг, столько раз попиравший в отношении к нам все Божеские и человеческие законы, слыша горячие предсмертные моления нашего храбреца, сам прослезился и из глаз иноплеменника закапали слезы. Это ли не сын своей Родины?! Враг и подивился этой доблести, и оценил ее. И нам ли забывать ее?!
А вот и продолжение этой картинки. Весть о кончине героя Рябова мы прочли на одном полустанке железной дороги в ожидании поезда.
— Что, кормилец, как наши дела-то? — спросила меня одна старица, увидевшая у меня газету в руках.
— Воюют, бабушка, — ответил я.
— Так, — многозначительно заключила она.
Я окончил чтение газеты. Но старушка не отходила от меня, как бы желая услышать и еще что-нибудь. И я прочел ей о Рябове. Окончив заметку, я оторвал глаза от газеты и перенес их на слушательницу. Она уже не была одинока. Незаметно для меня к ней подошло еще человек пять-шесть пассажиров-поселян. На глазах их дрожали слезы, а руки их творили крестное знамение. «Упокой, Господи, раба Божия Василия… Вечная ему память», — срывалось с уст моих слушателей. А моя первая собеседница, добрая русская старица, — так это опустилась на колени и слезно стала молиться о упокоении души того, кого она никогда не видала, но подвиг которого был так понятен и так задушевно близок и ей — православно-русской старушке… «Счастливый… счастли-и-вы-й», — закончила она свои поклоны… Нужно ли говорить, что, конечно, никогда бы не могло быть такой оценки деятельности и подвигов наших героев, если бы эти подвиги или, точнее, то настроение, которое побуждало на них, не звучало в тон с общим настроением наших поселян-старцев и стариц, жен и детей. Нет, они знают, хорошо знают, что во всем этом — Русь, здесь Русью пахнет!
Или вот еще живая действительность. Далекая Сибирь. Но и в этой окраине пробивается светлым ключом чисто-русское настроение. Простая русская, по душе, поселянка Василиса старческой дряхлой рукой благословила на подвиг своих двух ясных соколов — родных сыновей, Василия и Ивана. Явились незваные советники. «Ты бы, — говорят они Василисе, — просила, чтобы освободили хоть одного из них… Да что вы? — отвечает им Василиса. — Да для чего ж и учила-то я их уму-разуму… Нет, нет — на службу их, к Царю-Батюшке на службу… Послужить Ему… Честью послужить«… И соколы полетели на бранное поле. Здесь подставили они врагу свои молодецкие груди и пали героями. Это ли не воодушевление?! Это ли не готовность принести лучшую, незаменимую жертву, когда в ней нуждается Родина?! Нет, если старческая рука не дрогнет при благословении даже последнего сына, то это благословение родит великих, непобедимых героев!..
А вот и еще один заключительный эпизод недавнего прошлого. Случайно мы попали в убогую деревушку. На улице было заметно несколько необычное оживление. На просторной деревенской полянке, только что покрывшейся снегом, толпа поселян, стоявших без шапок, очевидно прощалась с кем-то. Из этой толпы заметно выделялся своею короткою, опушенною барашком, курткою молодой, лет тридцати, однодеревенец. По всему было видно, что война отозвалась и в деревенской глуши. И действительно, на полянке происходило трогательное прощание с запасным солдатиком.
— Ну, Никола, будем молиться за тебя, чтобы Бог сохранил тебя, — кто-то сказал солдатику из толпы.
— Да, помолитесь, родные, помолитесь. Авось и вернусь, — ответил солдатик.
В стороне послышался женский плач, прерывавшийся громким рыданием. Это рыдание вырывалось из груди жены Николы…
— Ну, что плакать-то, Мотря, может и живехонек вернется, — успокаивал бедную поселянку седоватый старичек… А ты, Никола, знаешь, — обратился он к бравому воину, покажи этой нечисти-то… Не выдай…
— Не выдам, родные, не выдам… Только Мотрю мою, да малышек-то поберегите, — снова заговорил солдатик, поглядывая на приготовленную для него лошадку…
Но вот наступил последний момент расставанья. Старик, успокаивавший Матрену и ободрявший Николу, приблизился и дрожащей от волнения рукой широким крестом осенил слугу Царя и Отечества. Это, как оказалось, прощался с зятем его тесть, заменявший ему и родного отца, которого Никола лишился еще в детстве.
— Ну, православные, простимся с ним, — добавил старожил, обращаясь к своим односельчанам. И православные, как один, повалились все в ноги солдатику. Так старость преклонилась пред отвагою воина. Так, незримо для жителей шумных городов и столиц, совершилось снаряжение в путь-дороженьку одного из защитников Родины, снаряжение с родительского и общемирского благословения.
Поклонился и Никола миру и, смахнув рукавом набежавшую слезу и перецеловав всех, отправился в путь далекий. И когда он выезжал за околицу деревеньки, крестьяне, остановившиеся, было, в глубоком раздумье, словно единодушно поняли, что теперь нужнее всего покинувшему их вояке-поселянину: словно сговорившись, они разом подняли свои загрубелые руки и долго, долго осеняли уже скрывавшегося за деревенькой Николу…
И сколько этих благословений, сколько дрожащих старческих рук поднялось за время войны для того, чтобы осенить Христолюбивых воинов! Сколько раз сознание долга торжествовало не только над простою привязанностью, но и над крепкою любовию отцов, матерей, жен и детей к своим сыновьям, мужьям и отцам. А это сознание уже само по себе великая сила — залог несокрушимости духа… И это потому, что героизм во всех этих случаях рождается не в виду крови и не под действием винных паров, чем так сильно раздражается страсть японцев, — нет, он вытекает, так сказать, из недр неразложившейся еще русской семьи, из потребностей духа истинно православно-русских людей, которых не коснулся еще тлетворный дух бесшабашного разгула, которые еще верны преданиям и заветам родной старины…
Мы могли бы еще и еще напомнить и привести целый ряд примеров из простой, но выразительной действительности недавнего прошлого, но общий смысл их понятен: вера и живое религиозное настроение не породили ни одного изменника Родине — все это родило только героев. Таков итог минувшего, итог, который должен заградить уста суровых судей, произносивших и произносящих свои приговоры над бытом и строем жизни нашей Родины.
Не за веру — нет! — не за нее на нас
…возстал дух смерти мрачной,
Восстал и первенцев сразил.
А за то, что мы часто бываем «ни холодны, ни горячи», за то, что мы стоим, «немея»,
У перепутного Креста,
Ни зверя скиптр поднять не смея,
Ни иго легкое Христа*…
Димитрий Введенский
*Героической памяти сотника Зиновьева, стихотворение В. Иванова
ЗАВЕТ ЗАЩИТНИКОВ ПОРТ-АРТУРА
Словно с того света доносятся до нас вести о Порт-Артурском осаждении.
Кажется трудно себе предположить, чтобы даже в Аду муки могли все увеличиваться. А Порт-Артуру всякий день приносит новую и новую, все растущую муку.
«Снаряды падают так часто, что русские почти совсем прекратили ремонтные работы в гавани. Солдаты не успевают хоронить убитых. Трупы лежат на земле по целым дням. Полагают, что ощущается недостаток в боевых припасах. Много женщин и других не сражающихся убиты снарядами. Помещение типографии газеты «Новый край» настолько повреждено, что пришлось прекратить печатание. Китайский и новый город почти разрушены. Тысячи домов в развалинах; они служат топливом. В городе происходят часто пожары» (Депеши).
И среди этого неперестающего гула орудий, среди страшного свистания прорезывающих воздух шрапнелей, — тревожные, коварные звуки которых не забудет никто из слышавших, в этом воздухе, зараженном гниением трупов, в этом диком торжестве хохочущей смерти, совершается страдание живых душ человеческих.
Если мы, читая о том, что они терпят, сидим как пришибленные, если груди не хватает больше вздохов, — то как там они!
И вот, кроме этих кратких депеш семейным: «Здоров, целую. Коля!» «Все благополучно, всех обнимаю. Петя», печатаемых иногда в газетах, донесся крик страдающей там души.
«Нервы страшно напряжены; все устали и истомились страшно. Если выберется часок-другой, что нет пальбы, то каждый радуется словно празднику. Сколько моих друзей погибло! Сейчас гудит Золотая Гора, играют похоронный марш убитому офицеру. А жизнь берет свое, хочется взглянуть хоть на вас всех. Неужели это случится?.. Господи, как жаждем все мы покоя!«
Покой, покой!
Узнают ли они покой на земле!
Не нытик пишет только что приведенные строки. Пишет их из среды даже Артурцев выделившийся доблестью офицер, подполковник Бутусов, представленный — едва ли ни единственный случай — к 6 наградам за раз (Владимиру, Станиславу и Анне 2-й ст., Золотому оружию, полковнику и Георгию).
И при всей боли, при всем потрясающем впечатлении от этих известий о том, что они там терпят, что-то благое и высокое возникает в нашей душе.
Отдавали ли вы себе впечатление в том остром наслаждении, в той какой-то бурной, очистительной работе, которая происходит в вас, когда оцепенев от ужаса, нервно поддавшись вперед, вы следите за величайшими моментами… это ужасное и спокойное слово мученика христианского, которого палили на огне: «переверните — испеклось"… Что вас тут захватывает?
Эта великая, неимоверная мера страданий, какую способна вместить душа человеческая. А ведь страдание есть хоть терновый, но венец, дивный, высочайший венец человечества. Творение все не страдает, оно только болит. Страдание есть заветное право рода людского, возносящее его над миром.
Как бы счастье не манило к себе, в наши лучшие минуты мы чувствуем, что выше всего на свете — осмысленное страдание из-за великой цели, как не было в жизни вселенной ничего святее и прекраснее знамения распятого на Кресте Богочеловека.
И вот, души Артурцев расширились, распространились и переполнились такими сокровищами прекрасного, возвеличенного страдания, которое бросает от себя в нашу жизнь — и долго, долго будет бросать на последующие времена — лучезарный отсвет.
Есть прекрасные строки Тютчева, картина христианской покорной муки. И эти строки невольно применяешь теперь к каждой томящейся в Артуре душе:
Ты билась с мужеством немногих
И в этом роковом бою,
Из испытаний самых строгих,
Всю душу вынесла свою.
Нет, жизнь тебя не победила,
И ты в отчаянной борьбе,
Ни разу, друг, не изменила,
Ни правде сердца, ни себе.
Мне часто рисуется в воображении художественный образ. В высоту медленно возносится прекрасная женщина. Великая скорбь во всех чертах ее лица; но в изнурении горем не может поблекнуть блеск и величие ее. Грустные очи смотрят вперед; на руках ее тяжелое бремя: ее жизненное страдание. Крепко держит она его, и только там, у Престола Бога, освятившего страдание, сложит она его. И тогда лучи радости осветят скорбные черты. И не будет больше ни слез, ни стонов, ни горя. Ликование и тот «покой», по какому тоскуют души Артурцев.
Да, и они все спокойно приняли бремя страданий и спокойно несут его, и сбросят его лишь у престола Бога России.
Пример заразителен.
И в безумной гоньбе за счастьем, многих, не совсем пустых людей, при памяти об этих страдальцах и Святом их уделе осенит мысль, что не в счастье смысл жизни, не в страданиях несчастье ее.
Но, как ни кончится дело, над этою заветною пядью русской почвы всегда будет звучать завет былых русских бойцов: «Нам вручено было великое дело. Мужественно приняли мы его и сберегли до конца нашу верность. Среди ежедневной пытки, среди исступленных ужасов, среди испытаний, каких не было с тех пор как стоит мир, ни разу не дрогнули мы душой. За вас, за вашу честь и счастье стояли, за вас бесстрепетно умерли. И, умирая, слали вам завет: так же верить в Россию, как в эти страшные дни верим в нее мы. Так же любить ее больше жизни, и, когда придет ваш черед, так же до конца постоять за нее, и отстоять ее!«
Е.Поселянин
Печатается по журналу «Отдых христианина», январь 1905 года.
Публикация Александра Рожинцева
https://rusk.ru/st.php?idar=102898
|
|
