Сердце Православной Руси

Социальное, хозяйственное и политическое развитие средневекового общества в Западной Европе и на Руси было совершенно одинаковым. Оно шло в сторону преодоления феодальной раздробленности и централизации власти. Однако роль, которую играла в этом процессе Церковь на Западе и у нас, была различной. И в этом различии — ключ к пониманию того, почему в Новое время они и мы вошли неодинаковыми, а в дальнейшем эта несхожесть настолько усугублялась, что к настоящему моменту мы представляем собой уже и не «сестринские», как говорил английский историк А. Тойнби, а абсолютно разные цивилизации, о сближении или объединении которых не может быть и речи.

То, что мы и европейцы вышли из феодализма разными путями и оказались в разном положении, определилось тем, что мы разными, а точнее, противоположными путями вошли в феодализм. Да, внешне русское средневековье ничем не отличалось от французского или английского, но иной была память о предшествующем периоде, а значит, и ностальгия. На Западе феоды и более мелкие вассальные владения образовались в результате распада единого Римского государства, т. е. возникли в нисходящем потоке, поэтому ностальгия там была по империи, образ которой выступал в глубине народного сознания утраченным идеалом, тогда как в верхне-волжской Руси, где зарождалось всё наше будущее, удельные княжества создавались в ходе колонизации малонаселённых лесных просторов, где не было никаких политических традиций, и завязывающаяся здесь феодальная система хозяйствования несомненно была прогрессом и воспринималась как движение в восходящем потоке развития. На Западе империя неотвратимо сходила с исторической сцены, и провал попыток её восстановления Карлом Великим, Оттонами и Наполеоном только подтверждал эту неотвратимость; у нас империя была не в прошлом, а в будущем, и именно к ней вела вся логика русской жизни.

Отсюда и разделение наших Церквей, юридически оформившееся в XI в., но фактически произошедшее много раньше. Его первопричиной была диаметральная противоположность тех форм служения обществу, которые требовались от Церкви самим ходом вещей. Западная Церковь на своей канонической территории взяла на себя функцию противостоять дроблению Европы. Политической дезинтеграции она противопоставила религиозную интеграцию под своим главенством, назвав себя «католической», т. е. «вселенской».

Уравновесить физическое разобщение западноевропейцев их духовным единением ей в значительной мере удалось, и этот успех вскружил ей голову: папы разохотились и вознамерились взять в свои руки власть не только над душами мирян, но и над их телами, а также иметь долю с их доходов. Так началось длительное противоборство между католической Церковью и светскими властями, в котором побеждала то одна сторона, то другая. В литературе это перетягивание каната носит название борьбы за инвеституру, т. е. за право назначения местных администраторов епископов и аббатов монастырей, бывших в то время крупнейшими землевладельцами. Этот печальный затяжной конфликт, в котором вначале был перевес на стороне Церкви, кончился к XV в. упадком её авторитета, а в начале XVI в. ей был нанесён такой удар, от которого она уже не смогла оправиться: началась Реформация, в результате которой католики были побеждены протестантами на бывшей части Европы и папские притязания были окончательно похоронены.

На Руси же отношения между епископами и князьями складывались совершенно по-другому. Для Православия, точно так же как и для католицизма, идеальным мирским жизнеустроением была монархия, но русские князья своей междоусобицей, хотели они этого или нет, по объективному закону поглощения слабых более сильными, вели дело к сосредоточению власти в одних руках, т. е. к монархии. Русская Православная Церковь духом прозревала действие этого закона, поэтому у неё не было никакой необходимости конфликтовать с князьями, а нужно было просто поддержать ту ветвь Рюриковичей, которая успешнее всех других могла бы стать собирательницей русских земель в сильное самодержавное государство.

Такой ветвью стало потомство Всеволода Третьего по прозвищу Большое Гнездо. В междуречье Оки и Волги и в Великом Новгороде княжили его сын Ярослав (1191−1246) и внук Александр Невский (1220−1263), но харизматическая линия, которая через два с лишним века сделалась царской, началась на его правнуке Данииле Московском (1261−1303). Он первым присоединил к Москве другой город, Переяславль, поэтому его наследник Юрий Данилович принял титул великого князя и ввёл в герб Москвы изображение своего небесного покровителя св. Георгия Победоносца (версия, будто оно связано с основателем Москвы Юрием Долгоруким, ошибочна). Но подлинно «яко звезда пресветлая» засиял второй сын Даниила, сменивший в 1325 г. на престоле умершего брата, Иван Данилович, более известный под именем Ивана Калиты. Это был наш национальный гений, великий государственный ум, прямой предшественник русских царей. В народной памяти он навсегда останется собирателем русских земель вокруг Москвы, отцом-основателем Великой России. За 15 лет своего княжения он в корне изменил всю геополитическую раскладку Восточной Европы, заложив почти на пустом месте фундамент Третьего Рима за сто с лишним лет до падения Второго, употребляя для этого где надо военную силу, где надо дипломатическое искусство, а где надо — деньги. Однако при всей его мудрости и дальновидности он вряд ли выполнил бы свою историческую миссию, если бы Господь не послал ему в качестве друга помощника другую выдающуюся личность — митрополита Петра.

Знакомясь с обстоятельствами дружбы и сотрудничества этих двух великих людей, ещё раз убеждаешься в том, что русская история пишется на небесах. Все судьбоносные события нашего прошлого имеют явный характер чуда. Никак иначе нельзя квалифицировать и так называемое перенесение митрополичьей кафедры из Владимира в Москву. Эта дата, которую мы отмечаем сегодня как круглую, условна.

Никакого распоряжения князя или соборного решения Церкви на этот счёт не было. Просто выезжая из Владимира, куда в 1299 г. переселился из разгромленного степняками Киева его предшественник митрополит Максим, святитель Петр, делая передышку в дальнем путешествии, останавливался на некоторое время в Москве и так сблизился с Иваном Даниловичем и так полюбил это дивное по красоте место, что в 1325 г. отстроил там для себя резиденцию и к большой радости князя сделал её постоянным местом своего пребывания. Это был не переезд кафедры, а его личный переезд. А вот когда в 1326 г. первосвятитель умер в Москве и был погребён в каменном гробе в Успенском соборе, и от его мощей начали происходить обильные исцеления, стало ясно, что Господь указывает московским митрополитам новую церковную столицу. Преемник Петра Феогност понял это указание свыше и во Владимир уже не поехал.

Около этого времени, т. е. в XIV в., и сложились в России уникальные, необычайно плодотворные отношения между Церковью и государством, которых не было и нет ни в одной другой христианской стране: Церковь помогает государственному строительству и наставляет светскую власть на защиту Православия от внешних врагов, укрепляя его внутри и воспитывая мирян в духе служения Отчизне и лояльности по отношению к гражданскому начальству, не пытаясь подменить собой администрацию или вмешиваться в политику. Некоторые называют это «сервилизмом», но сойди наша Церковь с этого начертанного самим Богом пути, она перестанет быть Церковью, и её постигнет жалкая судьба папизма. К счастью, она продолжает идти этим путём и до сих пор, и в этом залог того, что «Четвёртому Риму не быти».

«Русский Дом», март 2005 г.