 |
| Foreign Policy (США) | Нил Фергюсон | 30.08.2004 |
Изучение влияния экономики на дипломатию, кажется, только подтверждает мнение о том, что история представляет собой конкуренцию между державами-соперницами. В своей обретшей популярность работе «Восхождение и упадок великих держав: изменения экономики и военные конфликты от 1500 до 2000 года» (The Rise and Fall of the Great Powers: Economic Change and Military Conflict from 1500 to 2000), написанной в 1987 году, историк Йельского Университета Пол Кеннеди (Paul Kennedy) сделал заключение, что как и все предшествующие империи, Северноамериканская и Российская сверхдержавы неизбежно падут от перерастянутости. Но, заявил Кеннеди, их место вскоре будет узурпировано восходящими державами Китаем и Японией, которые всё ещё не страдают от мёртвого груза военных империалистических обязательств.
В своей работе «Трагедия политики великих держав» (The Tragedy of Great Power Politics), написанной в 2001 году, политолог из Чикагского Университета Джон Мирсгаймер (John J. Mearsheimer) модернизировал анализ Кеннеди. Не сломившись от перерастянутости и выстояв после вызовов со стороны Германии и Японии, Соединённые Штаты должны, по его мнению, приготовиться к появлению новых соперников. «Восходящий Китай является наиболее опасной потенциальной угрозой для Соединённых Штатов в начале двадцать первого столетия», — считает Мирсгаймер — «Соединённые Штаты глубоко заинтересованы в значительном замедлении экономического роста Китая в предстоящие годы.» Китай это не единственная угроза, которую предвидит Мирсгаймер. Европейский Союз (ЕС) тоже имеет потенциал стать «внушительным противником».
Другими словами, власть это не естественная монополия; борьба за господство является и извечной, и всеобщей. Выявленная некоторыми аналитиками после падения Советов «однополярность» не может длиться сколь-нибудь дольше по той простой причине, что история не терпит супердержаву. Рано или поздно появятся вызовы и мы должны будем вернуться к многополярному, многодержавному миру.
Но что если все эти уважаемые аналитики не правы? Что если мир на самом деле движется к периоду, когда гегемона нет? Что если вместо баланса сил, существует отсутствие власти?
Подобная ситуация в истории имела место. Хотя хроники прошлого были долгое время озабочены достижениями больших держав — цивилизаций, империй или национальных государств — они не прошли своим вниманием те эры, при которых власть отступала. К сожалению, мировой опыт отсутствия власти (если хотите, эры «неполярности») воодушевления не вызывает. Любой, кому не нравится гегемония США должен иметь ввиду, что настоящей альтернативой главенству США может быть не многополярный мир конкурирующих великих держав, а мир, в котором вовсе нет гегемона. Неполярность может вылиться в средневековую анархию: эру угасающих империй и религиозного фанатизма, эндемичного бандитизма и грабежа в позабытых уголках планеты, экономической стагнации и отступления цивилизации на несколько укреплённых территорий.
ПРЕТЕНДЕНТЫ НА ТРОН
Почему отсутствие власти может возникнуть в 21-м столетии? Причины не так трудно вообразить.
Глиняные ноги колосса США
Несмотря на свою кажущуюся мощь — в смысле экономического производства, военного могущества и «мягкой» культурной силы — Соединённые Штаты страдают от трёх структурных недостатков, которые ограничат эффективность и продолжительность их квазиимперской роли в мире. Первым фактором является растущая зависимость нации от иностранного капитала для финансирования чрезмерного частного и общественного потребления. Трудно припомнить империю прошлого, которая бы выстояла долго после попадания в зависимость от займов из-за рубежа. Второй недостаток имеет отношение состоянию войск: Соединённые Штаты являются чистым импортёром людских ресурсов и поэтому они не могут основывать свои гегемонистские амбиции на истинной колонизации. В то же время, их сравнительно небольшая добровольная армия, в результате больших и продолжающихся военных интервенций в Афганистане и Ираке, довольно сильно перерастянута. И, наконец, что наиболее важно, Соединённые Штаты страдают от того, что лучше всего назвать дефицитом внимания. Их республиканские институты и политические традиции затрудняют достижение согласия в долгосрочных проектах по строительству наций. За несколькими исключениями, большинство интервенций США в прошлом столетии были относительно краткосрочными. Войска США оставались в Западной Германии, Японии и Южной Корее более пятидесяти лет; они не задержались на такой длинный срок на Филиппинах, в Доминиканской Республике, Гаити или во Вьетнаме, не говоря уже о Ливане и Сомали. Недавние тенденции в общественном мнении предполагают, что избиратели в США даже ещё менее, чем во время войны во Вьетнаме, предрасположены пожертвовать кровь и казну на иностранных полях (сражений).
«Старая Европа» стареет
Пусть продолжают дремать те, кто мечтает о том, что ЕС может стать противовесом супердержаве США. Несмотря на впечатляющее расширение ЕС в этом году, не говоря уже о достижениях одновалютного союза из 12 стран, реальность состоит в том, что демография скорее всего предопределит уменьшение международного влияния и важности ЕС. При том, что уровень плодовитости падает, а ожидаемая продолжительность жизни растёт, западноевропейские общества могут, менее чем через50 лет, продемонстрировать средний возраст (населения) приближающийся к 50 годам. «Доля зависимых» в Европе (число жителей нетрудоспособного возраста по отношению к жителям трудоспособного возраста) продвигается к недопустимо высокой отметке. И на самом деле, Старая Европа, вскоре станет действительно старой. К 2050 году, один из трёх итальянцев, испанцев или греков, как предполагается, будет в возрасте 65 лет или старше, даже принимая в расчёт продолжающуюся иммиграцию. Таким образом, перед европейцами стоит болезненный выбор между американизацией своих экономик, т. е. открытием своих границ для большей иммиграции со всеми, связанными с этим, культурными последствиями, или превращением своего союза в укреплённое поселение для пенсионеров. Тем временем, застопоренные реформы институтов ЕС означают, что отдельные европейские национальные государства будут продолжать действовать со значительной долей автономности вне экономической сферы, в особенности во внешней политике и политике в сфере безопасности.
Приближающийся экономический кризис Китая
Оптимистичные обозреватели Китая настаивают, что экономическое чудо прошлого десятилетия выдержит испытание, и рост продолжится такими быстрыми шагами, что через 30 или 40 лет внутренний валовый продукт Китая превысит этот же показатель в Соединённых Штатах. Далеко не очевидно, что (действие) нормальных правил в отношении зарождающихся рынков будет приостановлено ради выгоды Пекина. Во-первых, существует фундаментальное несоответствие между экономикой свободного рынка, неизбежно основанной на частной собственности и главенстве закона, и коммунистической монополией на власть, которая порождает коррупцию и мешает появлению прозрачных бюджетных, денежных и регулирующих институтов. Как это присуще экономикам «азиатских тигров», производство значительно опережает внутренне потребление — таким образом делая экономику сильно зависимой от экспорта — и значительно опережает внутренне финансовое развитие. И на самом деле, никто не знает глубину проблем в китайском внутреннем банковом секторе. Те западные банки, которые выкупают большие долги для того, чтобы закрепиться в Китае, должны помнить, что попытка такой стратегии уже предпринималась: столетие тому назад, в эру политики открытых дверей, когда фирмы из США и Европы ринулись в Китай, только для того, чтобы пронаблюдать как их вложения исчезли среди водоворотов войны и революции.
Тогда, также как и теперь, эйфоричные надежды на развитие Китая парили высоко, особенно в Соединённых Штатах. Но эти надежды были разбиты, и это может случиться снова. Последствия кризиса валюты или банковской системы в Китае могут быть разрушительными, особенно когда инвесторы поймут трудность репатриации средств, задействованных в Китае. Помните, когда иностранцы делают вложения в фабрики скорее напрямую, а не через посредников, как например через рынок ценных бумаг, то нет нужды в контроле внутренних капиталов. Да и наконец, как можно репатриировать сталелитейный завод?
Фрагментация исламской цивилизации
При том, что уровень рождаемости в мусульманских обществах превышает более чем в два раза такой же уровень в среднем по Европе, исламские государства Северной Африки и Ближнего Востока в предстоящие годы неизбежно окажут давление на Европу и Соединённые Штаты. Если, например, численность населения Йемена к 2050 году превысит численность населения России (согласно прогнозам Организации Объединённых Наций, если плодовитость останется на теперешнем уровне), то должно быть или резкое улучшение экономических показателей на Ближнем Востоке, или значительная эмиграция из арабского мира в стареющую Европу. И всё же, незаметная колонизация мусульманами европейских городов — наиболее заметная в таком французском городе, как Марсель, где североафриканцы заселяют целые пригороды — не обязательно знаменует собой зарождение новой и вредоносной «Еврабии.» В действительности, исламский мир, как и всегда, расколот, и не просто вдоль традиционного разделения между суннитами и шиитами. Он также расколот и между теми мусульманами, кто стремится к мирному modus vivendi с Западом (подобный импульс олицетворён в желании правительства Турции присоединиться к ЕС), и теми, кто тяготеет к революционному исламскому большевизму таких ренегатов, как лидер Аль Кайеды Осама бин Ладен. Опросы общественного мнения от Марокко до Пакистана предполагают высокий уровень антиамериканских настроений, но (никак) не единогласие. В Европе, только меньшинство выражает открытую симпатию террористическим организациям; большинство молодых мусульман в Англии со всей очевидностью предпочитают ассимиляцию джихаду. Биполярная схватка цивилизаций ещё не близко, а восход халифата, могущего представлять собой геополитическую угрозу Соединённым Штатам и их союзникам — ещё дальше.
ТЬМА И РАЗОБЩіННОСТЬ
Предположим, что в наихудшем варианте, спесь неоконсерваторов США будет усмирена в Ираке и что проект администрации Буша по демократизации Ближнего Востока под дулами (автоматов) закончится позорным отступлением и отказом от империи в пользу деколонизации меньше, чем в два года. Предположим также, что никакая держава-соперница не проявит интерес в заполнении образовавшегося вакуума — не только в разрешении проблем Ирака, но и, вполне вероятно, в Афганистане, на Балканах и Гаити. Как же неполярное будущее будет выглядеть?
Ответ на этот вопрос не прост, и в мировой истории было всего несколько периодов без претендентов на роль глобального или, по крайней мере, регионального гегемона. Наиболее близким примером современности мог бы быть период 1920-х годов, когда Соединённые Штаты отказались от проекта президента Вудро Вильсона по глобальной демократии и коллективной безопасности, сконцентрированной вокруг Лиги Наций. После развала империй Романовых, Габсбургов, Гогенцоллернов, а также Оттоманской Империи, без сомнения образовался вакуум власти в Центральной и Восточной Европе, но это (состояние) долго не продлилось. Старые западноевропейские империи быстро и выборочно прихватили то, что было брошено оттоманским правлением на Ближнем Востоке. Большевики вновь собрали империю царя к 1922 году, а к 1936 году реванш Германии уже был в полном развитии.
Мы обязаны идти гораздо дальше вглубь истории для того, чтобы найти период действительной и продолжительной неполярности, в самом деле, нужно вернуться к девятому и десятому столетиям.
В эту эру, остатки Римской Империи — Рим и Византия — уже не были на вершине своей власти. Лидерство на Западе было разделено между папой, который управлял Христианством и наследниками Карла Великого, который разделил свою недолговечную империю по Верданскому договору 843 года (Treaty of Verdun). Не появилось ни одного достойного претендента на трон императора до тех пор, пока в 962 году не был коронован Отто, и даже он был просто германским принцем с претензиями (никогда не реализованными) на правление Италией. Тем временем, Византия занималась с восстанием болгар на севере.
К 900 году, Аббасидский халифат, первоначально основанный Абу аль-Аббасом в 750 году, уже не был на вершине (своего могущества), и, к середине десятого столетия, он был в состоянии быстрого упадка. Также и в Китае, имперская власть была на спаде между династиями Тан и Сун. Обе эти империи имели восхитительные столицы — Багдад и Чаньань — но ни одна из них не имела серьёзных намерений в отношении территориальной экспансии.
Слабость старых империй способствовала процветанию новых образований поменьше. Когда племя хазар приняло в 740 году иудаизм, их каган занял оставленное без власти пространство Евразии между Чёрным и Каспийским морями. В недосягаемом для Византии Киеве, регентша Ольга, приняв православие в 957 году, заложила основание для будущей Российской Империи. Сельджуки — пращуры оттоманских турок, когда Аббасидский халифат утратил контроль над Малой Азией, отрезали для себя Румский султанат. У Африки была своя мини-империя в Гане; Центральная Америка имела свою цивилизацию Майя. Связи между этими образованиями были минимальными или (вовсе) несуществующими. Это состояние было противоположностью глобализации. Это был мир, разбитый на несвязанные между собой, обращённые вовнутрь цивилизации.
Одной из черт того времени было то, что в отсутствие сильной мирской политики, религиозные вопросы часто приводили к серьёзным катаклизмам. На самом деле, религиозные институты часто определяли повестку дня. В восьмом и девятом столетиях, Византия была расколота из-за спора о надлежащей роли икон в богослужении. К XI столетию, папа чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы поставить на место императора Священной Римской Империи Генриха IV в их соперничестве из-за права назначать епископов. Новые монашеские ордена обрели значительную власть на христианской земле, в особенности клуниаки — первый орден с централизованной монашеской властью. В мусульманском же мире, настоящая власть принадлежала улемам (богословам). Эта атмосфера даёт ответ на вопрос почему (этот) период закончился необычайными священными войнами крестоносцев, первая из которых была развязана христианами в Европе в 1095 году.
И всё же, эта видимая схватка цивилизаций во многом была лишь ещё одним примером уязвимости неполярного мира от длинных военных рейдов, направленных более отсталыми людьми на центры урбанизации. В девятом столетии, викинги снова и снова нападали на западноевропейские города: в 842 году — Нант, в 844 году — Севилья — только два таких примера. Один франкский летописец жаловался на «нескончаемый наплыв викингов», направленный на юг. Византия тоже в 860 году пала (под натиском) рейдов со стороны Руси — зародыша будущей России. Это «яростное и дикое племя» было «безжалостным», — жаловался византийский патриарх. Оно было как «бушующее море… всё разрушая, не оставляя позади себя ничего». Такими были условия периода анархии.
Не удивительно, что будущее, казалось, состояло в создании небольших, защищённых политических образований: Венецианской республики — яркого примера подобного города-государства, к 840 году проводящего свою собственную внешнюю политику, или Англии времён Альфреда Великого, в известной степени первого образования, напоминающего государство-нацию в истории Европы, созданного в 886 году.
НЕСПОСОБНОСТЬ СВЕРХДЕРЖАВЫ
Может ли неполярный мир сегодня привести к приходу эры, похожей на времена (короля) Альфреда? Может, хотя и с некоторыми важными и вызывающими беспокойство различиями.
Конечно, можно вообразить, что прочно устоявшиеся мировые державы — Соединённые Штаты, Европа и Китай — отступят в свои собственные региональные сферы влияния. Но во что выльются растущие претензии на автономию наднациональных образований, созданных после Второй Мировой войны под руководством США? Организация Объединённых Наций, Международный Валютный Фонд, Всемирный Банк и Всемирная Торговая Организация (в прошлом Общее Соглашение по Тарифам и Торговле), каждая из них считает себя в некотором смысле представителем «международного сообщества.» Уверены ли мы в том, что их притязания на глобальное управление имеют фундаментальные отличие от духа Средневековья?
И тем не менее, общечеловеческие заявки были неотделимой частью риторики той эры. Все империи делали заявку на правление миром; некоторые, не зная о существовании других цивилизаций, может даже и верили в то, что они правили (миром). Действительностью, однако, было и не глобальное христианство, и не всеохватывающая Поднебесная Империя. Действительность состояла в политической фрагментации. И это также относится и к сегодняшнему дню. Определяющей характеристикой нашего времени является не сдвиг власти вверх к наднациональным институтам, а вниз. С прекращением монополии государства на средства насилия и падением их контроля над коммуникационными каналами, человечество вошло в эпоху, характеризующуюся так же дезинтеграцией, как и интеграцией.
Если свободный поток информации и средств производства усиливают власть мультинациональных корпораций и неправительственных организаций (так же как и евангелистских культов всех деноминаций), то свободный поток разрушительных технологий усиливает власть уголовных организаций и террористических ячеек. Кажется, что эти группы могут действовать, где они захотят, от Гамбурга до Газы. В отличие от этого, предписание международного сообщества совсем не глобально. На самом деле, оно всё больше ограничивается несколькими стратегическими городами, такими как Кабул и Приштина. Короче, негосударственные игроки, включая монахов и викингов нашего времени, это те, кто действительно имеет глобальную власть.
Итак, что же осталось? Угасающие империи. Религиозные соперники. Надвигающаяся анархия. Грядущее отступление в города-крепости. Это та действительность Средневековья, которую мир быстро может испытать на себе без супердержавы. Проблема, естественно, состоит в том, что это (грядущее) Средневековье будет гораздо более опасным, чем Средневековье девятого века. Потому что в мире живёт больше людей — грубо, раз в двадцать больше — так что трения между различающимися племенами в мире должны быть более частыми. Технологии трансформировали производство; теперь человеческие сообщества зависят не просто от пресной воды и от урожая, но также и от снабжения залежами топлива, которому, как известно, есть предел. Технологии усовершенствовали также (средства) разрушения, так что теперь возможно не просто захватить город, но сравнять его с землёй.
На протяжении более чем двух десятилетий, глобализация — интеграция мировых рынков товаров, рабочей силы и капитала — улучшила жизненный уровень по всему миру, за исключением тех мест, где страны отключили себя от (этого) процесса из-за тирании или гражданской войны. Откат глобализации назад, который будет обусловлен новым Средневековьем, конечно же приведёт к экономической стагнации или даже депрессии. Когда Соединённые Штаты будут искать способы защитить себя после того, как повторное 11 Сентября опустошит, например, Хьюстон или Чикаго, они неизбежно станут менее открытым обществом, менее гостеприимным для иностранцев, ищущих работу, (желающих сюда) наведаться или делать здесь бизнес. Тем временем, с разрастанием мусульманских территорий проживания в Европе, инфильтрация ЕС исламистскими экстремистами станет необратимой, увеличивая трансатлантическую напряжённость из-за Ближнего Востока до степени разрыва. Экономический кризис в Китае приведёт к кризису коммунистической системы, приводя в действие те центробежные силы, которые подорвали прежние Китайские империи. Западные инвесторы понесут потери и сделают вывод, что более низкий возврат на затраченные средства дома является предпочтительней чем риски дефолта за рубежом.
Наихудший эффект нового Средневековья будет чувствоваться на окраинах угасающих больших держав. Наиболее богатые порты глобальной экономики — от Нью-Йорка до Роттердама и Шанхая — станут мишенями для грабителей и пиратов. Террористы легко могут нарушить свободу морских (перевозок), нацеливаясь на нефтяные танкеры, авианосцы и круизные лайнеры, в то время как западные нации лихорадочно будут концентрироваться на обеспечении безопасности своих аэропортов. Тем временем, ограниченные ядерные войны могут опустошить многочисленные регионы, начиная с Корейского полуострова и Кашмира и возможно завершаясь катастрофой на Ближнем Востоке. В Латинской Америке, крайне бедные граждане будут искать утешение в евангелистском христианстве, импортированном религиозными орденами из США. В Африке, чума СПИДа и малярии будет продолжать свою смертоносную работу. Несколько оставшихся жизнеспособных авиалиний просто приостановят полёты во многие города этих континентов; кто же захочет оставить свои безопасные, охраняемые в частном порядке, гавани для того, чтобы податься туда?
По всем этим причинам, перспектива неполярного мира должна нас отпугивать сегодня гораздо сильнее чем она отпугивала наследников Карла Великого. Если Соединённые Штаты отступят от своей глобальной гегемонии из-за того, что их хрупкое самосознание получит несколько зазубрин от небольших неудач на границах империи, то критики дома и за рубежом не должны воображать, что они ведут нас к новой эре многополярной гармонии или даже к возврату к старому доброму балансу сил.
Будьте осторожны, делая пожелания. Альтернативой однополярности может совсем не быть многополярность. Ею может быть неполярность — глобальный вакуум власти. И силы намного более опасные, чем соперничающие большие державы, могут воспользоваться этим не таким уж новым мировым беспорядком.
Foreign Policy, июль-август 2004 года («A World Without Power» by Niall Ferguson)
Перевод Александра Вдовенко, The International Academy of Geopolitical Problems
